Текст книги "Червоточина"

Андрей Буторин
Червоточина

Сначала было слово печали и тоски,

Рождалась в муках творчества планета.

Рвались от суши в никуда огромные куски

И островами становились где-то.

* * *

Но вспять безумцев не поворотить —

Они уже согласны заплатить

Любой ценой – и жизнью бы рискнули,

Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить

Волшебную невидимую нить,

Которую меж ними протянули.

В.С. Высоцкий

Пролог

Что ни говорите, но у маленьких городов куда больше уникальности, нежели у гигантов. Оказавшись в спальном районе любого из мегаполисов, как вы отличите Москву от Питера или Самару от Нижнего Новгорода? В маленьком же городе с любого места видно что-нибудь примечательное, присущее только ему, будь то лысые вершины сопок, бельмастые ретрансляторы гордо выпятившейся телевышки, золоченые купола церкви на холме или дымящие трубы единственной на область Фабрики. Одинаковы в таких городах лишь серые неказистые пятиэтажки, презрительно называемые в народе «хрущобами». Но и они ведь кому-то дом родной. Подчас вполне неплохой и в общем-то даже уютный. Особенно когда ты молод, не обременен семьей, особых претензий к жилью не имеешь и полностью согласен с утверждением, что жить с родителями хорошо, но отдельно – все-таки лучше.

Во всяком случае, сейчас Нича думал именно так, хотя два года назад, когда мама настояла на его отселении, он еще сомневался. С родителями было удобно: еда приготовлена, посуда вымыта, белье постирано, одежда почищена и починена… Это что касается быта. Ну и вообще – с папой-мамой не скучно. Особенно с папой, человеком в принципе общительным и веселым.

Но мама сказала: «Хватит! Тебе уже двадцать шесть. А мне… тем более! И нам с папой хочется увидеть внуков. И не только увидеть, но иметь еще силы, чтобы с ними понянчиться».

Логику маминых слов Нича понял, не дурак. А поскольку на сей раз даже отец в разговор не вмешался, сообразил, что и ему спорить бесполезно: между родителями этот вопрос уже решен.

* * *

Зато сейчас тем, что он третий год живет в отдельной, пусть и маленькой, «однушке», Нича даже гордился. Ведь он купил ее на собственные деньги, гордо отказавшись от родительской помощи. Отчасти он это сделал тогда из-за кольнувшей самолюбие обиды: ах, вы так, родной сын вам мешает, ну и ладно, без вас обойдусь!.. Нича понимал, что это глупость, позерство, детство в одном месте играет, но в глубине души он тогда на родителей все же обиделся.

Детская эта обида давно прошла, отношений он с папой-мамой не испортил, но, самое смешное, родительские надежды, связанные с его «отселением», до сих пор не осуществились. Собственной семьи Нича так и не завел. Откровенно говоря, не особо-то и старался. Тем более что по натуре он был человеком застенчивым, и знакомство с девушками имело для него определенные трудности. Особенно если это касалось «того самого» знакомства, на которое так рассчитывала его мама. А пока получалось, что если он с кем-то и знакомился, то дольше недели-другой такая связь не длилась – Ниче становилось неуютно в собственной квартире, его начинало раздражать, что он в ней словно теперь и не хозяин; в итоге его раздражение вырывалось-таки наружу. А поскольку притворяться он не любил, то высказывался предельно откровенно и ясно, после чего только полная дура могла бы продолжать на что-то надеяться. Но дур Ниче не нужно было и подавно – он их органически не переносил, и даже те, о ком говорят «прелесть, что за дурочка!», вызывали в нем отторжение буквально на физическом уровне.

Мама по-прежнему доставала его насчет внуков, но делала это, скорее, по привычке. Она теперь, бывало, жалела, что настояла на его отселении. Порой говорила: будь она рядом, убедила бы его остаться с той беленькой Олей. Или Валей?.. Да и темненькая Маша была в принципе ничего…

Вчера вообще получилось глупо. Нелепая вышла ссора. Совершенно на ровном месте!

* * *

Нича бывал у родителей часто, не реже двух-трех раз в неделю. Причем делал это не по обязанности, не из-за какого-то там «чувства сыновнего долга». Ему на самом деле этого хотелось; приятно было посидеть с родителями за кухонным столом, обговорить житейские новости и посудачить ни о чем. А потом, пока мама моет посуду, послушать в комнате отца его любимый хард-рок, любовь к которому Нича перенял лишь отчасти, безоговорочно уважая музыку отцовских кумиров – «Deep Purple» – и относясь к прочим группам достаточно равнодушно. Хоть он и не признавался в этом отцу, тот прекрасно все понимал и «угощал» Ничу преимущественно «темно-пурпурными» композициями, аккуратно и очень дозированно разбавляя их еще чем-нибудь «тяжеленьким».

Вчера же до музыки дело так и не дошло. Не дошло оно даже до кухни.

Дверь открыла мама, и Нича в очередной раз отметил, какой же она стала худенькой, а оттого, что с каждым годом все сильнее сутулилась, – совсем маленькой, едва доставая ему короткой осветленной челкой до груди.

Она быстро обняла его и отстранилась, освобождая место в тесной прихожей.

– Привет, коротышка! – выглянул из комнаты отец. Он был младше мамы на три года, но, говоря откровенно, казалось, что и на все десять. В первую очередь потому, что вообще был в свои пятьдесят восемь в достаточно хорошей форме, несмотря на вполне уже заметный животик. Впрочем, рост за метр восемьдесят несколько сглаживал этот досадный для любого мужчины «довесок». А еще его молодила прическа – длинный, собранный под резинку, темный с проседью «хвост».

Нича не любил, когда отец называл его коротышкой. Еще с тех пор, когда формально он таковым и являлся. А уж тем более сейчас, когда он перерос отнюдь не низенького отца сантиметров на пять.

Но обидеться он не успел, за него вступилась мама:

– Да какой же он коротышка, Гена? Он уже выше тебя!

– И сильнее. И старше! – хохотнул отец.

– Не смешно, – покачала головой мама. – Но лет ему на самом деле много. Даже очень.

– Это да, – вздохнул отец. – Можно сказать, уже предел. Почти финиш. Сколько там ему? Восемьдесят два?.. Или двадцать восемь? Цифры помню, а последовательность забыл…

– Не ерничай, Гена! Ему скоро будет тридцать! Но вам, мужикам, все равно. Вы и в семьдесят можете детей наделать. А мне уже шестьдесят один, и если наш сынуля в ближайшие два года не соберется сделать меня бабушкой, то у твоих внуков бабушки не будет вообще!

– Ну, во-первых, – поскреб в затылке отец, – каким образом ты столь точно вычислила срок своего… гм-м… исхода?.. А во-вторых, будет ведь еще одна бабушка. Наверное.

– Ах вот как?.. Ты этого и ждешь? Надеешься, что она… будет моложе?..

Мама громко всхлипнула и ринулась в комнату, громко хлопнув за собой дверью.

– М-да… – снова почесал в затылке отец. – Вот ведь дура-баба!.. Совсем шутки перестала понимать. Хард-рок натуральный…

– Да ты тоже хорош, – буркнул молчавший до сих пор Нича. – И вообще… Ничо так! Эти ваши разговоры о внуках меня вот уже как достали! – чиркнул он ребром ладони по горлу. – Вот пойду сейчас, склею первую встречную и наделаю вам внуков – целый выводок! Только потом не обижайтесь, если что.

Он развернулся и шагнул к входной двери.

– Нич, ну ты куда? – виновато окликнул отец.

– Внуков вам делать! – буркнул Нича и, не оглядываясь, вышел.

Часть первая
Маршрутка

Тени голых берез

добровольно легли под колеса,

Залоснилось шоссе

и штыком заострилось вдали.

Вечный смертник – комар

разбивался у самого носа,

Превращая стекло лобовое

в картину Дали.

В.С. Высоцкий

1

Несмотря на испорченный вечер, следующее утро началось как обычно. Нича проснулся с первого такта «будильной» мелодии, сразу поднялся, прошлепал на кухню, включил чайник. Затем умылся, побрился… и так далее – все, что он делал «на автомате» каждое буднее утро.

Перед самым выходом, уже в кроссовках, джинсах и джинсовой же курточке, Нича заглянул в зеркало, провел растопыренной ладонью по непослушным темно-русым вихрам и, прищурившись, выдал: «Ничо так».

Собственно, за это «ничо так» его и прозвали Ничей. Еще в школе, когда приставучий словесный сорняк неожиданно, но прочно прописался в его лексиконе. Столь же прочно приклеилось к нему новое прозвище. Более того, оно практически заменило ему настоящее имя; даже родители стали звать его Ничей. А он и не возражал. Нича так Нича. Вполне даже ничо так…

* * *

«Шестерка» прибыла вовремя, Нича как раз подходил к остановке. Новый маршрут был для него очень удобен – и остановка возле дома, и автобус не делал крюк через полгорода, а следовал прямо на Фабрику. Плохо лишь, что маршрутки ходили по нему крайне нерегулярно – можно и полчаса было без толку прождать, а потом бежать на остановку «копейки», нервничать и в результате опаздывать на работу. Поэтому Нича взял за правило никогда не ждать «шестерку»; если ее нет – сразу идти на «единичку».

На сей раз удача оказалась на Ничиной стороне, и он, согнувшись, поднялся в салон и сел на переднее сиденье, спиной к водителю. Ездить спиной вперед он не любил – казалось, что каждый из пассажиров его оценивающе разглядывает, – но больше свободных мест не было. Впрочем, теперь и он мог рассмотреть своих попутчиков, большую часть которых он сразу признал. Но заметил и несколько новеньких: светловолосого парня в зеленой ветровке напротив; неопределенного возраста угрюмую тетку, сидевшую возле двери; грузного мужчину лет сорока пяти с глубокими залысинами, который дремал на втором слева сиденье, прислонив голову к окну, и молодую женщину с пышной, рыжего цвета прической, устроившуюся в крайнем ряду. Женщина показалась Ниче похожей на куклу – то ли из-за цвета волос; то ли из-за белизны «фарфоровой» кожи; возможно, из-за чересчур, на его взгляд, правильных черт лица; а еще из-за того, наверное, что глаза ее тоже были закрыты.

Нича не любил ездить на этом сиденье еще и потому, что не видел дорогу впереди. Чисто психологически ему становилось от этого неуютно. Зато белобрысый парень, расположившийся возле окна напротив Ничи, как раз что-то впереди и увидел. И это что-то ему явно не понравилось, особенно после того, как маршрутка неожиданно вильнула влево. Глаза парня испуганно округлились, он открыл рот и, наверное, закричал, но все возможные звуки перекрыл в этот миг оглушительный визг тормозов и последовавший вслед за ним скрежет и грохот. Ничу резко и больно вжало в сиденье, а парень с разинутым ртом, сложившись пополам, с огромной силой въехал головой в Ничин живот. Затем мир кто-то выключил.

* * *

Включался же он постепенно. Сначала возникла боль. Болели спина и живот. Саднило прикушенную губу – Нича почувствовал на языке вкус крови. После осязания и вкуса прорезался слух – рядом кто-то тихо стонал. Отсутствовали пока лишь обоняние и зрение. Последнее испугало Ничу больше всего. Впрочем, он быстро понял, что у него просто-напросто закрыты глаза. Но сразу он их открывать не решился, опасаясь того, что увидит – море крови, кучу трупов, гору искореженного металла… Именно так – в преувеличенных масштабах – ему это все и представлялось.

Неизвестно, сколь долго еще находился бы Нича в плену своей болезненной мнительности, если бы не услышал возле самого уха:

– Молодой человек, вы живы?

Голос был настолько мелодичен и нежен, что кровавые картины разрушения и смерти тут же выветрились из головы. Нича раскрыл глаза. И сразу увидел ее лицо, совсем-совсем рядом от своего. Настолько близко, что до него можно было дотронуться губами – до чистой белой кожи лба, щек; до правильного, будто выточенного умелым резчиком носа, до нарисованных – но не помадой, а красками жизни – губ… Впрочем, конечно же, нет – до лица рыжеволосой незнакомки нельзя было дотянуться губами; эту иллюзию устроило накрытое шоком сознание. После того как Нича проморгался, все стало таким, каким было на самом деле. Но даже чуть «отодвинувшись», женское лицо оказалось достаточно близко, чтобы дотронуться до него по крайней мере рукой.

Конечно же, он не стал этого делать. Хотя, удивившись, понял, что очень этого хочет. Потому что лицо было прекрасным. А его обладательница – гораздо более юной, чем показалось Ниче сначала. Девушку «взрослил» деловой – жакет и юбка-миди – костюм темно-серого цвета. На самом же деле едва ли ей было многим более двадцати… И как только он мог сравнить это совершенное чудо с куклой?..

– Все хорошо? – вновь спросило «чудо».

– Ничо так, – неуверенно ответил Нича. Затем шевельнулся, осторожно выпрямился и понял, что на самом деле «ничо». Спина с животом хоть и побаливали, но терпимо. А на прикушенную губу можно было и вовсе не обращать внимания.

– Вот и замечательно, – улыбнулась девушка и перешла к соседнему креслу, на котором сидел, схватившись за голову, тот самый парень, что «нокаутировал» Ничу. Он тихонечко стонал и что-то неразборчиво приговаривал.

«Ага, – с непонятным чувством, очень похожим на ревность, подумал Нича, – так тебе и надо! Будешь знать, как бодаться!.. Скажи еще спасибо, что это мой живот тебе подвернулся, а не перегородка какая-нибудь или железяка. Может, я тебе вообще жизнь спас…»

Кстати… Нича завертел головой. В салоне, кроме него, девушки и парня, сидела еще та самая тетка, возраста которой он не смог определить. Теперь, приглядевшись внимательней, он решил, что за полтинник ей перевалило точно. Тетка была изрядно напугана и мелко дрожала. По неестественно серому лицу ручьями катил пот, смывая остатки косметики. От грязных потеков лицо казалось вовсе неживым и страшным. Удивительно, как женщина вообще удержалась на месте – перед ее сиденьем не было ничего, что помешало бы ей упасть. Впрочем, она вполне могла и подняться, пока Нича был в отключке.

Больше никого в маршрутке не было. Нича обернулся. Водительское место тоже пустовало. А еще его очень удивило состояние маршрутки. Во всяком случае, внутри она казалась абсолютно целой. Даже лобовое стекло присутствовало на положенном месте – и без единой трещинки!

– Ничо так!.. – хмыкнул Нича. – А куда все делись?

Девушка оторвалась на миг от парня, которого пыталась привести в чувство, и тоже огляделась.

– Не знаю, – сказала она. – Может быть, вышли? Сходите пока, посмотрите… Да, вы не знаете, где тут может быть аптечка?

Нича перегнулся в кабину водителя и сразу увидел пластиковый кейс с красным крестом, будто специально для него выложенный на пассажирское сиденье.

– Вот, – протянул он находку девушке и кивнул на стонущего парня. – А что, с ним что-то серьезное?

– Не знаю, – пожала та плечами. – Вроде бы все в порядке. По-моему, просто стресс… Но я же не врач.

– Зачем же тогда аптечка?

– Дам хоть нашатыря понюхать… Да вы идите, посмотрите, что там на улице!

«Ну вот, прогоняет, – мысленно вздохнул Нича. – А впрочем, и правильно делает. Я ей только мешаю спасать, так сказать, человека, а могу ведь заняться не менее полезным делом – разведать обстановку и найти остальных».

Странно, но почему-то у него поднялось настроение. Возможно, это тоже было последствием стресса, а быть может, еще и осознанием того, что страшная беда миновала, задев их только краешком. Никто ведь, как говорится, не умер! Хотя… Нича помрачнел. Может, как раз никого и нету здесь больше, потому что их уже увезли… Да нет же! В таком случае сначала увезли бы их, уцелевших, кого еще можно спасти. Мертвые всегда могут подождать. Они-то уж точно никуда не опоздают.

Рассуждая так, Нича открыл дверь. И не сразу понял, что же насторожило его, что заставило убрать назад занесенную уже над ступеньками ногу. Нахмурился, склонил голову набок, даже принюхался. Не пахло абсолютно ничем, словно и впрямь обоняние еще не оправилось от удара. И тут он догадался, что не понравилось его подсознанию, – снаружи автобуса было тихо. То есть абсолютно. Словно мир вокруг них напичкали невидимой ватой. Или внезапно заложило уши.

У Ничи возникло сильное желание их прочистить. Но тут как раз всхлипнула потеющая тетка:

– Ой, что там?..

Нича понял, что с ушами у него все в порядке. И, не оборачиваясь, буркнул:

– Ничо так!.. Тихо все. Сейчас гляну…

Насчет «тихо» он сказал чистую правду. Только несчастная женщина и не подозревала, насколько буквальную.

Нича словно ступил в густой туман. Хотя никакого тумана не было и в помине. Напротив, небо радовало глаз почти полной безоблачностью, июньское солнце приподнялось уже довольно высоко над лысыми сопками… Нича посмотрел на часы, но те стояли. Стрелки застыли на восьми сорока.

Он тряхнул кистью, но часы так и не подали признаков жизни – скорее всего они стали единственной жертвой аварии. А может, просто села батарейка.

«Да и хрен с ними!» – подумал Нича и внимательно огляделся вокруг.

Маршрутка стояла почти перпендикулярно шоссе, носом к обочине. Трасса была абсолютно пустой в обе стороны. Конечно, их городок не являлся ни Москвой, ни Чикаго, ни даже Урюпинском, но на шоссе, ведущем к Фабрике, всегда было хоть какое-то движение. Тем более, в будний день. Тем более в час, когда заканчивалась ночная и начиналась утренняя смена. Хотя… Нича почесал затылок… Фиг его знает, который теперь час. Он снова глянул на солнце. Но определять по нему время он не умел.

Ладно, решил Нича, не важно. То есть, не очень важно. Пока. Предположим, что рабочий день уже начался, и так уж совпало, что сейчас никто никуда не едет.

Стоп! Он чуть не подпрыгнул. А где вторая машина?!. Та, с которой столкнулась маршрутка? Неужели удрала? Но ведь удар был достаточно сильным, чтобы она столь легко отделалась! Или это был какой-нибудь «КАМАЗ»?..

Нича обошел автобус кругом. Оранжевая, словно апельсин, «ГАЗель» была абсолютно целой! Мало того, на блестящем лаковом глянце не красовалось ни единой царапинки! Казалось, автобус только что съехал с заводского конвейера.

– Ничо так!.. – вновь почесал затылок Нича.

Он посмотрел в сторону Фабрики. До нее было километра три. Фабричные трубы четко вырисовывались редким уродливым гребнем на фоне ясного синего неба. Знакомая картина чем-то не понравилась Ниче. Что-то в ней казалось настолько неестественным и неправильным, что разум забуксовал. Ниче стало жутко, словно вместо труб он увидел задранные вверх жерла гигантских пушек. Казалось, еще мгновение, и из них вырвутся языки пламени, повалит пороховой дым, а еще через пару мгновений послышится вой приближающихся снарядов…

Стоп!.. Вот теперь Нича, не удержавшись, подпрыгнул. Дым! Конечно же, дым! Никакого дыма не было, трубы не коптили это ясное синее небо! А такого быть не могло. Никогда. Производство на Фабрике было цикличным, круглосуточным. Даже если останавливали из-за аварии или на профилактику какой-нибудь цех – остальные продолжали работать и отравлять, как говорится, окружающую среду вредными выбросами. Через эти самые трубы в первую очередь.

Значит, что? Нича сел прямо на асфальт, потому что ноги вдруг отказались его держать. Значит, трындец!.. А если конкретней? Если конкретней, то, например, началась война. Что там им в школе еще, помнится, рассказывали про нейтронную бомбу?.. Дескать, после ее взрыва все живое погибает, а материальные ценности остаются. Именно это сейчас и наблюдается.

– А мы?! – вскочил Нича, не замечая, что вопит вслух. – Ведь мы-то живы!..

«Или это корпус маршрутки сыграл роль экрана? – перешел он снова на мысленный монолог. – Но разве может полмиллиметра – или сколько там? – жести послужить экраном от жесткой проникающей радиации?..»

Не будучи технарем, Нича все равно был уверен, что металлическая скорлупка микроавтобуса защитит от взрыва нейтронной бомбы ничуть не лучше яичной скорлупы. К тому же куда делись остальные пассажиры? Испарились, потому что сидели возле окон?..

Ему вдруг стало очень смешно. Он согнулся пополам, прижав руки к заболевшему от смеха животу. Кривясь от боли, он не мог остановиться – все хохотал и хохотал. Его скрючило так, что колени опять подогнулись, и Нича упал на асфальт, продолжая сотрясаться в припадке судорожного смеха.

Очнулся он от резкого запаха нашатырного спирта. Рядом с ним стояла на коленях рыжеволосая девушка, держа возле его носа ватку. Нича поморщился и отвел ее руку.

– Не надо больше… Спасибо… – хрипло выдавил он.

– Что с вами случилось? – заглянула в его глаза девушка. Ничу словно прошибло током, почище даже, чем от запаха нашатыря, – настолько синими, бездонными и прекрасными были глаза незнакомки!.. Кстати, а почему незнакомки?.. Нича сел и, оставив без внимания ее вопрос, задал свой:

– Как вас зовут?

– Соня… София. А почему… Погодите, при чем тут мое имя? Что с вами случилось, вы можете ответить?

– Да ничего со мной не случилось, – улыбнулся Нича. – Это вот с ним что-то случилось, – развел он руками.

– С кем? – обернулась Соня.

– С миром.

– С вами на самом деле все в порядке? – вновь посмотрела на Ничу девушка.

– Ничо так, – сказал он. – Нормалек!

– А?.. – отчего-то вздрогнула Соня и неожиданно покраснела. Нича слышал, что белокожие рыжеволосые люди краснеют очень сильно, но не думал, что настолько. Теперь уже забеспокоился он:

– Что с вами? Вам плохо? Где эта… как ее… аптечка?

Нича вскочил и завертел головой. Рванулся к автобусу, но Соня крикнула:

– Не надо!

– Что? – замер Нича. – Почему? Вам же плохо… – Впрочем, он уже видел, что краска медленно, но уверенно сходит с лица девушки. – Или… нет?

– Нет, – тихо ответила Соня и отвела взгляд. Поднялась с асфальта, отряхнула ладони и, не глядя на Ничу, продолжила: – Просто… вы сказали: «Нормалек»…

– Ну, да, я так сказал, – пожал плечами Нича. – И что?

– Разве вы меня знаете? Мы с вами встречались?.. Вряд ли, я бы запомнила. Вы… такой высокий и… видный… – Она снова начала краснеть.

– Ну, не такой уж высокий, – засмущался теперь и Нича. – Всего-то метр восемьдесят пять. Но почему вы решили, что мы… что я вас могу знать?

– Но вы же сказали… – начала Соня и неожиданно рассмеялась: – Постойте! Вы сказали: «Нормалек», в том смысле, что все нормально?.. Все в порядке?..

– Ну, да, – удивился Нича. – А в каком смысле можно еще это сказать?

Соня засмеялась в голос. Отсмеявшись, хлопнула себя по лбу:

– Ну я и балда!

– Да что такое-то? Вы знаете, я себя ощущаю куда большей балдой. Более длинной – определенно.

– Да все очень просто, – вновь отвела взгляд Соня. – Просто мои близкие, мои друзья называют меня так.

– Нормалек?.. – разинул рот Нича. – Но почему?

– Потому что это мое любимое слово. Ну, слово-паразит, знаете, бывают такие?

– Еще бы не знать!.. – вздохнул Нича.

– Ну, вот, – улыбнулась Соня, и синий цвет ее глаз поменялся для Ничи местами с небом. – А еще у меня и фамилия соответствующая. Нормалева.

– Мы с вами – товарищи по несчастью. – Нича продолжал падение в небесную синеву. – То есть не по несчастью, а по… этому… Как его?..

– Счастью? – подсказала Соня.

– Да! То есть нет. Или тоже да, но не сейчас… Не про то… – Он вдруг понял, что несет околесицу, но рассуждать и вообще связно мыслить неожиданно разучился.

– Мне кажется, у вас все-таки контузия… – нахмурилась Соня. – Наверное, стоит показаться врачу.

– Я покажусь, – внезапно пришел в себя Нича. – Обязательно. Только не называйте меня во множественном числе, ладно? Я ведь один. – Он просительно улыбнулся. – Хорошо?

– Ладно, – неуверенно пожала плечами Соня. – Только я ведь даже не знаю, как вас… как тебя зовут.

– Вот! – обрадовался Нича. – Именно это я и хотел сказать! Тогда.

– Когда «тогда»? – снова нахмурилась Соня.

– Когда сказал, что мы товарищи по несчастью. Ведь у меня тоже прозвище. Нича. – Он церемонно поклонился, прижав к груди руку.

– Нича? – улыбнулась девушка. – А почему?.. Постой, постой, не говори!.. – замахала она. – Я, кажется, догадалась. Ты все время как-то так смешно говоришь… «Ничего так». Да?

– Ну, почти. Только у меня получается короче: «Ничо так».

Они засмеялись вместе, и Нича понял, что именно сейчас, когда мир, похоже, перестал существовать, когда, возможно, в живых на свете осталось всего четыре человека, он впервые почувствовал себя по-настоящему счастливым.

– А как тебя зовут мама с папой? – все еще смеясь, спросила Соня.

– Так и зовут, – ответил Нича мрачнея. – А еще Колей. По паспорту я Николай.

– Что с тобой опять? – испугалась Соня.

– Ты знаешь… Нет, ты, конечно, не знаешь… Посмотри вон туда. – Нича показал на трубы Фабрики.

– И что? – приставив ладонь ко лбу, всмотрелась вдаль Соня. – Я ничего там не вижу, кроме труб.

– Вот именно, – кивнул Коля. – А ведь еще там должен быть дым.

– Ой, правда! – зажала девушка рот ладошкой. – Почему же его нет?

– Потому что, боюсь, людей, кроме нас, тоже больше нет.

– Как это нет? Вон же они! – повернулась к маршрутке Соня. – Витя и… женщина.

«Ага, они уже успели познакомиться, – помрачнел Нича еще больше. – Молодец, Витек, не теряется, ему и конец света нипочем!..» Вслух же он пробурчал:

– Я не об этих. Не о наших… Обо всех остальных.

– А… что с остальными? – захлопала длинными ресницами Соня, каждым их взмахом заставляя Ничино сердце прыгать баскетбольным мячом. – Если не дымят трубы, разве это значит, что нет людей? Может быть, авария на Фабрике… Или ремонт.

– Ремонт всей Фабрики? – усмехнулся Нича. – Ну, хорошо, посмотри тогда на шоссе. Сколько мы тут уже торчим? Минут двадцать? Полчаса? Ты видела хоть одну машину, хоть одного человека, кроме нас? Или они все сейчас ремонтируют Фабрику?

– Ну зачем ты так? – обиделась Соня. – Я ведь только предположила.

– Ты прости меня, – побледнел Нича. – Я ничего такого… Это я к слову просто. Только я думаю, Соня, что никого больше нет… – Последние слова он произнес шепотом.

Соня съежилась и обхватила плечи руками, словно ей стало вдруг холодно.

– А может… – все так же шепотом сказал Нича и замолчал.

– Что? Что «может»?.. – задрожала Соня, и Ниче так сильно захотелось обнять ее и согреть, что он даже сделал шаг к девушке. Но тут же вспомнил, о чем подумал перед этим, и отвернулся.

– Ничего. Больные фантазии. Последствия контузии.

– Нет уж, ты давай говори! – схватила его за рукав Соня. – Раз уж начал.

– Но это и правда лишь мои домыслы, – замямлил Нича. – Просто… Просто я подумал, что, может быть, с миром ничего не случилось… Что это с нами… Мы ведь попали в аварию все-таки…

– Ты подумал, что мы… умерли? – почти беззвучно выдохнула Соня.

Нича кивнул.

– Понимаешь, тогда многое объясняется, – быстро, словно оправдываясь, заговорил он. – Почему нет людей, почему наша маршрутка целехонькая. Почему нас тут лишь четверо оказалось…

– То есть остальные пассажиры, по-твоему, остались живы, потому их и нет? – задумчиво прищурилась Соня. – А маршрутка целая почему? Это ее душа, что ли? – Девушка не удержалась и хихикнула.

А Ниче смеяться совсем не хотелось. Он теперь почти уверился в своей правоте. Странным было лишь то, что оказались они не где-то на «том свете» – не в Раю, не в Аду, не в Чистилище, наконец, – а в привычных, что называется, декорациях; но кто его знает, как должен осуществляться переход в загробный мир? Может быть, это и сделано для того, чтобы он показался не столь резким, не шокировал душу.

Нича истерично всхлипнул, но тут же взял себя в руки. С Соней на эту тему ему объясняться расхотелось. Главное, что она была с ним. С ней он готов был отправиться куда угодно, даже в Ад. Маловероятно, конечно, чтобы такой синеглазый ангел был предназначен для Ада.

Подумав так, он испугался. «А я? Куда ждет дорога меня? Что, если в Ад попаду я?» Но поразмыслив, Нича все же решил, что на Ад он своими грехами еще заработать не успел.

Не успел он и дать воли своей буйной фантазии. Из двери автобуса высунулась Витина голова.

– Эй! – позвал парень. – Идите скорей сюда! Тут этой плохо…