Текст книги "Книга перемен"

Взведенный автомат

Кофе возле памятника Тарасу Шевченко был самым вкусным в городе. Украина, мне казалось, цеплялась за уплывающий город всеми способами, всем тем, что было в ее арсенале красивого и комфортного. Даже кофе участвовал в борьбе за симпатии. Открытая веранда, сколоченная из дерева, и плотная серая бумага, на которой было напечатано меню, – от всего этого веяло стабильностью и достатком. И девушка, терзаемая нашими вопросами о рецептах блюд, не хмурилась, а мило и даже, пожалуй, задорно улыбалась. Только что у меня было прямое включение с человеком по имени Вадим. Его напористость, характерная для донецких степей и терриконов, могла поначалу испугать чересчур интеллигентных собеседников. О чем бы ни шла речь – пускай даже о рецептах блюд в кафе, – он всегда говорил жестко, весомо и даже агрессивно, четко обозначая и защищая территорию своих интересов. Такова была форма самозащиты, столь необходимая для выживания в этой непростой и жестокой части Европы. Так здесь привыкли говорить многие, и с этим ничего не поделаешь. Но за несколько тяжелой манерой разговора Вадима можно было разглядеть мощный интеллект, образованность и патриотизм – те качества, которые могли сделать его лидером. Он был человеком слова, открытым для дружбы с новыми людьми.

В общем, он мне понравился. В этот вечер случилось так, что все наши луганские съемочные группы оказались в нужное время в нужном месте. Вернее, в удобное время. Почему бы не выпить чашечку кофе? Или, может быть, чего-то покрепче? Ведь рабочий день и эфир закончились.

Все складывалось как нельзя лучше. Это я понял уже потом. А сразу мне не очень понравилось, что милая официантка предложила нам деревянную веранду вместо зала внутри кафе. Все-таки апрель на дворе, как-то зябко. Но дерево было приятное на ощупь, и куртка на плечах не давала замерзнуть. И девушка достаточно мила, чтобы я с ней согласился.

Нас было шесть человек, но ребята решили отвезти свои камеры на съемные квартиры, в которых жили обе наши группы. Они взяли старый, серебристого цвета седан «ниссан», исправно катавший нас по донбасским дорогам. Вадим припарковал свой огромный черный «патрол» чуть дальше веранды кафе. Гена, единственный из моих коллег, кто не поехал отвозить технику после прямого включения, отправился в одиночестве в темноту переулков звонить по телефону, вероятно, своей девушке. Мы с Вадимом ожидали кофе.

В городе было тревожно. В здании службы безопасности Украины засели вооруженные люди, объявившие себя «Луганской Народной Республикой», но тогда, в конце апреля, границы этой республики были обозначены стопками покрышек да спиралью колючей проволоки, в которую обмотался муравейник захваченного здания. На территории «республики» было довольно вольготно. Бутерброды, водка рекой, свобода слова – мощного, крепкого, нецензурного. И ненависть ко всему украинскому вообще, а к столичному телевидению в частности. Но на площади возле памятника Шевченко развевался сине-желтый флаг, и к нам, журналистам, подбегали быстрые озорные студентки с ленточками цвета неба и пшеницы. Брали автографы, знакомились, просто болтали. Возле Кобзаря было спокойно и весело.

Ну вот, ждем мы с Вадимом кофе и обсуждаем его прямое включение. Я тогда считал, что нужно как можно больше показывать местных донбасских бизнесменов, которые могут стать лидерами мнений. Мне казалось, патриотично настроенный жесткий человек, сидевший напротив меня, именно такой. Вадим рассказал, как передал пограничникам две легкобронированных машины. И собирается передать еще. Я его слушал и думал о своем. Надо было закончить статью и найти для этого немного времени. И в этот момент я заметил стаю молодых людей, проходившую мимо кафе.

Их было человек пятнадцать. В спортивных костюмах, которые в темноте казались абсолютно одинаковыми. В кепках и бесформенных шапках. Примерно двадцатилетние. У каждого в руке по бите или просто короткой дубине.

Это был первый раз, когда я увидел, как люмпенская республика выплескивается за шинно-проволочный периметр.

Они проходили достаточно близко от веранды, чтобы до меня донеслись обрывки их разговора:

– Его «патрол» стоит ниже, а выше серебристый «ниссан». И где-то там должен быть этот…

– Цап? – невнятно переспросил говорившего товарищ.

И они пошли дальше. Как раз туда, где развевался флаг и огромный Кобзарь грустно смотрел на прохожих со своего постамента.

«Патрол», «ниссан» – мне это что-то напомнило. Но реакция Вадима оказалась быстрее:

– Вот как, эти тебя «цапом», оказывается, называют?

И у меня сложилась картина. Они видели включение. После него прошло около четверти часа. Как раз приблизительно пятнадцать минут нужно, чтобы определить место включения и добраться от здания СБУ до центральной площади Луганска пешком. Они шли за мной, за всей нашей группой.

Вадим не стал ждать моей реакции.

– Они прошли вперед. Быстрее в машину, поехали!

Нас спасло только то, что на месте не оказалось ни серебристого «ниссана», ни остальных ребят с техникой. Тех, кто искал меня, это ввело в состояние ступора. Пока они искали «ниссан», мы запрыгнули в джип Вадима и принялись кружить по луганским улицам, пытаясь определить, есть ли за нами «хвост». Погони не было. Я набрал номер оператора на съемной квартире:

– Быстро собирай вещи! Надо валить из города.

Моего тезку Андрея не надо было просить дважды. Через пять минут он уже стоял со своим и моим рюкзаком возле коричневой двери луганской многоэтажки.

– Быстро, быстро! – подгонял его Вадим. – Я их знаю. Они нас будут искать.

Еще один круг по городу. Я успел предупредить товарищей, чтобы ни в коем случае не возвращались на площадь.

– Почему?! – со злостью стукнул Вадим по рулевой колонке. – Почему я, как заяц, должен бежать отсюда?!

Это была его родина.

Мы направлялись на выезд из города. Я сделал еще один звонок – предупредил местного журналиста, с которым успел подружиться, о том, что за нами охотятся. Он, темпераментный молодой человек, воскликнул в сердцах:

– Давай я позвоню в милицию! Давай скажу начальнику, что вам угрожают! Начальник наш, он патриот!

Я переглянулся с Вадимом. Тот отрицательно помотал головой. К милиции доверия не было. Один, пусть даже очень хороший, начальник больше не мог отвечать за всех своих подчиненных.

– Скажи мне, в каком направлении вы едете? – кричала телефонная трубка. Я прикрыл микрофон.

– Скажи ему, что мы едем в сторону Тореза, – одними губами выговорил Вадим.

– Выезд в сторону Тореза, – сказал я в телефон, – мы едем туда.

– Понял, – весело сказала трубка. Мой товарищ искренне хотел мне помочь. Но в искренности намерений его друзей из милиции я сомневался. Если бы не местная милиция, то не было бы в городе пьяных людей с оружием и мрачных штабелей из покрышек вокруг захваченных зданий. Нетрудно предположить, что из города мы выехали по другой дороге.

Ночь подмигивала за окном желтыми огоньками редких встречных машин. Наш джип подбрасывало на ухабах. Каждый раз, когда машина принималась считать ямы, Вадим ругался. Но злился он не на дороги.

– Я же тут учился, потом работал. Я знал здесь всех, и все знали меня. А теперь я должен думать, как свалить из этого городка.

Но это были эмоции. А рацио подсказывал, что нужно искать дорогу, которая минует блокпосты с триколорами и георгиевскими ленточками. Других, правда, в округе Луганска и не было.

– Поедем в сторону российского кордона, – решил Вадим. И я не стал с ним спорить. Раньше он служил здесь в погранслужбе и лучше, чем кто бы то ни было, знал все тайные стежки-дорожки местных контрабандистов.

Мы метались по пустым деревням с перекошенными хатами. Луч света периодически выхватывал из темноты согнутые дорожные знаки. А потом, оказавшись на краю неведомого населенного пункта, мы вылетели прямо в степь и увидели перед собой неказистый столб с табличкой «Государственная граница Украины». Ничего, кроме этой надписи, не говорило о том, что в этом месте заканчивается одна страна и начинается другая. Ни забора, ни перекопанной контрольно-следовой полосы. Просто ночная степь, открытая для всех. И мы рванули по степи.

– Мы нарушители государственной границы, – сказал я спокойным голосом.

– Это Россия? – спросил немного встревоженно оператор.

Вадим был спокоен как удав.

– Нет, ребята, эта степь считается нейтральной полосой. Да не волнуйтесь. Тут местные нарушают границу по несколько раз в день.

Машина снова влетела в какое-то село. Я очень надеялся, что это не русское село. Но и родное, украинское, не сулило ничего хорошего. Впереди мы заметили блокпост с российским флагом.

– Сепаратисты, – сказал Вадим.

– Жаль, – попробовал пошутить я. – Мой доктор сказал мне, что я должен избегать тех мест, где людей бьют по голове.

Вадим подмигнул:

– Попробуем следовать рекомендациям доктора. – И потянулся рукой за кресло.

Я разглядел, как из кожаной сумки он достает коротконосый автомат.

– Ребята, вы не против, я буду стрелять в том случае, если нас остановят?

Никто из нас не стал спорить с Вадимом. Он надавил на педаль газа, и я услышал, как автомат щелкнул, досылая патрон в патронник. Клик-клак. Поймал себя на мысли, что в первый раз слышу на родной украинской земле, как автомат готовят к стрельбе боевыми патронами не в тире, не на стрельбище, а на проселке. И я почувствовал, что вот сейчас, в этот момент, мирное время заканчивается и начинается какое-то другое, название которому в тот момент я еще не мог придумать.

Вадим действительно был готов к любому повороту событий, если вдруг его остановят. Но джип пролетел через блокпост, даже не притормозив, и я краем глаза успел лишь заметить, как из-за мешков с песком выползает шатающаяся фигура с берданкой на плече. Казалось, сейчас время такое. И в каждом уважающем себя донбасском селе обязательно должен быть блокпост и человек с ружьем на плече. Как же иначе?

Через несколько минут Вадим сообразил, что мы едем не туда. Он приостановился. На улице пусто. Никого.

– Куда ехать? – спросил Вадим, адресуя вопрос больше себе, чем нам.

И тут из ближайших ворот выглянул мужичонка неопределенных лет, быстрый и, надо полагать, любопытный.

– А вы, это, кого здесь ищете? – поинтересовался он.

– Не кого, а что, – поправил его с донбасской напористостью Вадим. – Дорогу ищем. На Алчевск.

– А-а-а, – с уважением протянул мужичонка, признав в Вадиме своего. – Так вам, это, назад.

– Через блокпост, что ли? – уточнил Вадим.

– Ага, через блокпост и дальше вали по прямой до асфальта. А потом, как увидишь знак, едь по главной, понял?

Это полувопросительное, полуугрожающее донбасское «понял?», сказанное с неповторимым, как грохот угольной вагонетки, нажимом, ни с чем не перепутать.

Мы переглянулись и вздохнули. Развернулись, и, когда машина отъехала от нашего ночного информатора, Вадим снова достал свой автомат. По-другому никак. Через блокпост. Мимо человека с ружьем.

Шатающийся часовой с берданкой, пропустив такую славную возможность досмотреть подозрительный джип, уже было вернулся к ночным сновидениям. И тут джип на полной скорости возвращается. Мы снова пролетели укрепление из мешков, а часовой даже не снял ружьишко с плеча. Понял, видно, что не успеет.

Через час или около того мы стояли возле самой высокой точки в луганской степи. Над обелиском сквозь тучи пробивалась луна, и мы, ожидая верных товарищей Вадима, переминали слова невнятного разговора о стране и о расколотом народе.

Когда к нашей машине подъехали друзья Вадима, я перебросил свои вещи из его джипа в их внедорожник и крепко обнял человека, о существовании которого не знал еще утром. И вот, вечером, он уже спасал нас от скорой расправы.

Дальше обошлось без приключений. Ребята смогли отправить нашу группу в Киев.

И уже в Киеве я узнал, что на выезде из Луганска – как раз на той дороге, что шла в Торез, – нас ждали люди с оружием и георгиевскими ленточками. Тогда мне казалось, что все еще можно исправить. Тогда я верил, что суровые донбасские мужики, сложив оружие, снова примутся выяснять отношения исключительно с помощью напористых слов. Не со зла. А потому что здесь все так говорят. Даже украинские патриоты.

Тысяча восемьсот двадцать три плюс один

Граф Сен-Жермен не считал Майдан тем местом, где ему было хорошо. Со стороны он видел все то, что обитатели казачьего куреня старались не замечать. Уродство мешков, наваленных поперек самой лучшей улицы самого лучшего города на земле. Чад из прокопченных бочек, разъедающий глаза. И пьяные колхозники, настырно пытающиеся примазаться к революции. Он был воином и любил порядок. Именно поэтому Сен-Жермен не любил революций. Он думал, что будет наблюдать за ней со стороны. Но однажды ему предложили принять участие в разгоне бунта. И он, хорошенько подумав, понял, что и контрреволюция не его стихия. Тем более что люди, защищавшие законную власть, с упоением срывали и топтали государственные флаги, с которыми шли на площадь покрытые копотью хозяева палаток.

Этого он не мог понять. Любой дипломированный психолог назвал бы ход мыслей Сен-Жермена заковыристыми словечками «когнитивный диссонанс». Но пусть к психологам обращаются экзальтированные барышни с толстыми любовниками и маленькими собачками. Наш герой предпочитал до всего доходить своим умом. Он не хотел быть похожим на воина армии клонов и потому отказался стоять в строю одинаковых людей в черном. Хотя братьями по оружию считал именно их. Тех, в кого летели «коктейли Молотова» и кто бился бэтээром о баррикаду, как тараном, что пробивается в деревянные ворота горной крепости.

Тогда он еще не был Графом Сен-Жерменом. Это прозвище, входящее в резонанс с вечностью, дал ему один украинский генерал. Единственный из генералов, кого воин считал смелым и отчаянным. Настоящим, не паркетным.

– Ну, ты, видно, живучий, как граф Сен-Жермен, мать его! – весело и по-хулигански выругался генерал, когда боец рассказал ему, что задумал. – Собираешься жить вечно? Посмотрите, вылитый граф!

Смотреть на бойца никто не пожелал. Рядом ни одного военного. Разговор был не для чужих ушей. Генерал сидел на бетонном блоке, как простой солдат. Бетон царапал задницу даже сквозь черные гвардейские штаны. Но ни генерал, ни его молодой собеседник на это не обращали внимания.

– А кто такой этот граф Сен-Жермен? – спросил генерала парень.

– Да был, знаешь, один француз, который говорил, что живет уже тысячи лет. Бессмертный, вроде этого. – И генерал улыбнулся.

Парень уважительно покачал головой. Уважение относилось не к легендарному французу, а к генералу.

«Так он, оказывается, еще и книжки читать умеет. А говорят, что у генералов одна извилина, да и ту фуражкой натерло, – подумал молодой гвардеец. – Ну что ж, граф значит граф».

И впрямь было что-то графское, породистое в его независимой манере общаться с товарищами. В прямоте осанки. В поворотах головы. Его носу с горбинкой мог позавидовать любой потомок по линии Валуа. А главное, дерзость того, что задумал гвардеец, была поистине мушкетерской.

Но об этом чуть позже. А сначала о том, почему он стал гвардейцем.

– Я военный. Профессиональный военный. Я себя не вижу вне армии, вне структуры, – так он говорил своему товарищу, разведчику Толику, с которым разоткровенничался на позиции возле Дебальцево. – Я не любил Майдан, не понимал его. Но я видел, как разваливают армию и силовые структуры. Разваливают все те же люди, которые с наслаждением топтали флаги своей страны. А я ей давал присягу, своей стране. И родина для меня не Донбасс или Киевщина. Родина – это ведь вся Украина.

Парень жил в Славянске. Здесь его хорошо знали. Милиция, спецслужбы, чиновники. Никто из его знакомых не удивился, когда молодой человек уволился из внутренних войск. Но тут произошел крутой вираж в его судьбе. Впрочем, он сам вошел в поворот на полной скорости отчаянного болида.

Вежливые «зеленые человечки» захватили милицию в Славянске. Потом здание службы безопасности. Потом сменили власть в городе, оттеснив всех сторонников Украины «за поребрик». Ох как парень не любил это слово. Чужое, заносчивое. Бородатые дядьки, танцующие с автоматами в ресторанах. Боевые машины десанта с «триколорами» на глазах равнодушных водителей «ланосов». Это все то, от чего он должен был защищать свою страну, ведь присягу никто не отменял.

Он долго думал, почему именно его город они избрали в качестве мишени. Обычный донбасский городок со следами промышленной депрессии ничем не отличался от других одноэтажных городов украинского востока. Железнодорожная станция? Так ведь есть рядом и Дебальцево, и Краматорск. Полезные ископаемые? Соль, газ? В соседнем Артемовске соли побольше, а добычу газа не так-то просто организовать с нуля, особенно если кто-то могущественный ставит палки в колеса прекраснодушным геологам.

И Графа внезапно осенило. Единственное, чего не было нигде на Донбассе, но было в его городе, это название. Все дело в названии города. Славянск. Они же хотят сколотить новую империю, возбужденные идеей панславизма. Освобождение славянских земель от укров должно начаться отсюда, из Славянска. Вполне в духе сытых политтехнологов, руливших этой войной в первые ее дни. Его родной город, не спросив сотню тысяч жителей, круглолицые московские дядьки просто назначили сакральной жертвой.

И вот тогда он вернулся добровольцем. Туда, где из активистов Майдана сколачивали необученные батальоны. В Национальную гвардию.

Идея возникла сразу. Обсуждать ее было не с кем. Младшие командиры слишком молоды и неопытны. Старшим он не доверял. И только громкоголосый высокий генерал с первого взгляда внушал уважение. Этот генерал был какой-то особенный. Планировал операции легко и изящно, а потом ходил на боевые выходы вместе с обычными солдатами, чтобы убедиться в правоте своей тактики. Со стратегией у генерала тоже все было в порядке. Но для выполнения стратегических задач у страны не хватало сил. Для того чтобы блокировать Славянск, нашли только пару тысяч воинов. Да и то лишь после того, как враги расстреляли капитана Геннадия Биличенко. Впрочем, Сен-Жермен еще до этого расстрела понимал, что на его родине идет война. Капитан – ее первая жертва, случайная и оттого еще более трагичная.

– Я смогу войти в город и остаться там, – говорил молодой человек, а генерал внимательно слушал. – И, если повезет, присоединиться к банде. У вас есть информаторы в банде?

– Нет, – ответил генерал. – Такое впечатление, что в этом городе все против нас.

– Но я же оттуда. И я не против, я за, – спорил с генералом упрямый боец.

– Почему ты думаешь, что у тебя получится?

– Я местный. Я служил в ВВ. А ВВшники и майдановцы друг друга не любят.

– Это так, – согласился генерал. Он часто и сам становился буфером между отчаянными бойцами площадных сотен, изобретательными конструкторами катапульт, ловкими метателями коктейлей и офицерами внутренних войск, так упорно не желавшими называться гвардейцами. Но генералу нравилось слово «гвардия». И его дерзкому собеседнику тоже.

– Они все знают обо мне. Знают, что я уволился. А им наверняка нужны бывшие вояки, у которых зуб на Майдан. Но они не знают, что я служу снова.

– Послушай, дружище, – сказал настырному парню генерал, но не по-отечески, а скорее по-товарищески, как будто старший дворовой хулиган давал наставления младшему, – а как ты назад выходить будешь? Залезть на соседскую яблоню легко. Весь фокус в том, чтобы слезть с нее.

– Ничего, генерал, разберемся, – он подмигнул старшему воинскому начальнику, и тот очень постарался не услышать, как исчезло перед высоким званием уставное обращение «товарищ».

Генерал не обиделся. Наоборот, рассмеялся.

– Ну ты, парень, точно граф Сен-Жермен!

Так у бойца появился свой позывной.

Первую добычу он принес через три дня. Это была схема расположения блокпостов боевиков. Сен– Жермен пришел в балаклаве.

– Правильно, Граф, – сказал ему генерал. – Так и приходи. Не снимай ее, кто бы ни просил. Считай, что родился в балаклаве. А докладывать будешь лично мне. Как понял?

Сен-Жермен уже стремительно делал карьеру среди сепаратистского воинства. Он, записавшись в «ополченцы», неделю простоял на блокпосту на въезде в город. За неделю произошел некий апгрейд в его вооружении и амуниции. Начинал карьеру с охотничьей двустволкой. Потом сменил ружье на пистолет Макарова, отжатый в райотделе милиции. А когда его назначили старшим блокпоста, то выдали АК-74 с подствольным гранатометом, что в начале этой войны еще было сравнительно редким явлением. Худой как спичка Сен-Жермен смотрелся с автоматом и потешно, и грозно одновременно. Но, впрочем, так выглядела добрая половина мятежного воинства. От одних подчиненных Графа веяло с завидным постоянством сивушными запахами. А расширенные зрачки других давали основания думать, что в ходу здесь не только водка с пивом.

Спустя неделю его командир-сепаратист узнал, что Сен-Жермен умеет ставить «растяжки». Повышение не заставило себя ждать. Парня поставили тренировать боевиков, минировавших подступы к блокпостам на «Славянском курорте» и на дороге, что вела в центр от комбикормового завода. Он увидел, что вместе с ним этой непростой работой озадачены еще несколько бородачей.

– Вы из Чечни, ребята? – спросил их осмелевший Сен-Жермен.

– А тебе все бородатые чеченцами кажутся? – ответил один вопросом на вопрос. Остальные засмеялись.

– Из Осетии мы, брат. Южной. Цхинвал знаешь, если чо? – так сказал другой.

Не стоит говорить о том, что все карты и схемы растяжек вскоре оказались у генерала. Но решено было их сразу не снимать, а обезвредить при входе в город. Он с самого начала планировался.

А Сен-Жермен уже искал способ выяснить пути поставок оружия в город. Украинские журналисты трубили о том, что кольцо вокруг Славянска сжимается, но это было не так. Осада города, как прогрызенный мышами мешок, пропускала в город боеприпасы для минометов, снаряды для пушек БМДшки, боевой машины десанта. Нацгвардейцы изо всех сил стремились подловить «Нону», наводившую ужас на бойцов. Ее, помнится, отобрали у нерешительных и деликатных украинских десантников. Впрочем, в начале войны украинская армия слабо владела наукой побеждать.

После докладов о том, что самоходный миномет уничтожен, коварная «Нона» воскресала и продолжала кошмарить украинские позиции. Сен-Жермен выяснил, что той, трофейной, захваченной «Ноны» давно уже нет. Через российско-украинскую границу в районе Луганска в город завезли уже третью установку, выдавая ее за трофейную. Это было очень удобно. За ширмой трофейного оружия можно было скрыть не только объем российских поставок, но даже сам факт участия России в войне. Это Большой Брат воюет с нами. Граф это сообразил одним из первых. И даже мог бы это доказать.

– Интересная тактика, – задумался после его доклада генерал. – Они, скажем, отжимают у нас один миномет. А завозят десяток. Так же поступают с БМП и другой гусеничной техникой.

– А еще у них обязательно появятся ПЗРК, – добавил Сен-Жермен.

– Я знаю, – вздохнул генерал. – Я их прошу разрешить вертолетам летать с ракетами на подвесках. Но они говорят своим пилотам: «Только разведывательные полеты. Это не война». А это война! – Генерал стукнул кулаком по газете, лежащей на столе.

Летчики ему не подчинялись. Зато подчинялся Сен-Жермен. Граф стоил целой эскадрильи воздушных разведчиков. И генерал знал настоящую цену этому парню. Он протянул широкую мясистую ладонь, и Сен-Жермен с большим трудом сумел пожать ее так же сильно в ответ.

– Иди, дружище, и будь осторожен.

– Есть, товарищ генерал, – сказал Сен-Жермен.

Осторожность не относилась к числу добродетелей отчаянного гвардейца. Он совал свой любопытный нос с горбинкой туда, где его могли прищемить. И это могло стоить ему не только свободы, но и чего-то большего. Но Сен-Жермен уже испытал прилив адреналина, когда задумал раздобыть схему оружейных складов на территории города. Один из них, как он выяснил, находился в подвале протестантской церкви, где служил пастор с библейским именем Петр. Боевики облюбовали ее и отобрали у Петра ключи от церкви. Он явно был не в курсе содержимого прохладных кладовых молельного дома. Петр старался вывозить беженцев из города. И об этом Сен-Жермен хорошо знал, наблюдая, как Петр чуть ли не ежедневно за рулем бусика проезжал через блокпосты сепаратистов. Наверное, склады были и в других местах. А Сен-Жермен, сообщив о том, что знает, решил подобраться поближе к человеку с белогвардейскими усиками и манерами киношного штабс-капитана, который и верховодил всей вооруженной братией в городе. Первый – так его здесь называли.

Сен-Жермен тренировался за зданием службы безопасности. Там была устроена тюрьма. А за ней полигон, на котором отрабатывали приемы захвата автомобилей и прочей колесной техники, для чего выгнали во двор старый «ГАЗ-53», повидавший много водителей и много дорог. А перед СБУ был ресторанчик, где этот человек, Первый, обедал со своими ближайшими помощниками. Дорога от ресторана к штабу сепаратистов была надежно прикрыта снайперами и охранниками. Сен-Жермен стал одним из них. Мешки с песком, выложенные в полный человеческий рост, закрывали от сторонних наблюдателей дорогу, по которой человек с белогвардейскими усиками курсировал между штабом и своей лежкой. Дорога занимала пять минут, но вычислить алгоритм перемещений штабс-капитана было очень сложно. Единственным местом, где Первый по дороге чувствовал себя не совсем уверенно, была труба теплоцентрали, через которую арестованные работяги перекинули мостки. Чтобы перебраться через трубу, нужно было подняться по деревянным ступенькам. В этот момент Первый оказывался выше мешков. Поэтому рядом всегда находился внимательный боец, наблюдавший за окрестными зеваками и отпугивавший их своим грозным видом. Иногда на этот пост выставляли и Сен-Жермена. Навесив на себя бронежилет и разгрузку с магазинами, Граф мог произвести серьезное впечатление. Однако, снимая амуницию, он снова оказывался худощавым донбасским парнем, таким же, как и тысячи других боевиков, назвавшихся ополчением. «А кстати, сколько их всего, ополченцев?» – задал себе однажды вопрос Граф. И решил раздобыть списки.

У Первого все записывалось. Учет и контроль были сутью философии штабс-капитана. В ведомостях о жалованье и материальном довольствии бойцы ставили свои подписи. В списках подразделений ополчения каждый боевик был пронумерован. Оставалось только получить эти списки. Или хотя бы взглянуть на порядковый номер в конце документа. Сен-Жермен тихо ждал. И дождался своего часа. Это был поистине звездный час лазутчика. Перед ним был кабинет Первого. Карта на столе, несколько личных дел и стопка исписанной бумаги формата А4. Ну как было не войти?

И он вошел. Через несколько секунд он знал, что боевиков в городе тысяча восемьсот двадцать четыре человека. Это с ним. Целая бригада хорошо организованных и мотивированных солдат воинствующего сепаратизма, причем значительная часть сепаратистов носила в карманах российские паспорта. Остальные, как правило, представляли собой популярное на Донбассе полукриминальное сословие, которое в народе именовали «гопник». Эти люди торопились успеть на социальный лифт, который включается в смутное время, чтобы поднять наверх все то, что раньше находилось на дне. Дали автомат – и крутись как хочешь. Таков несложный ход мысли среднего гопника. Штабс-капитан, с упорством маньяка насаждавший учет и контроль, честно пытался сломать их отношение к пребыванию в рядах ополчения. Но в итоге сломался сам. И потерял бдительность, предоставив Графу Сен– Жермену широкие возможности по выявлению военных секретов. Итак, тысяча восемьсот двадцать три. С такими данными можно смело идти к генералу. И Сен-Жермен, надев балаклаву, отправился к своим.

А генерал принял решение с группой спецназа вертолетом долететь на гору Карачун. На горе стояла телевышка, отбитая украинскими бойцами у сепаратистов. Их постоянно пытались выкурить оттуда вражеские минометы. Но ни один из штурмов боевики не смогли провести для себя удачно, и позиция на горе была их главной проблемой. Генерал летал туда вертолетом. Он сидел с автоматом, как обычный бортовой стрелок, у открытой двери и следил за движениями на земле.

Его вертолет сбили ракетой. С клеймом «Сделано в России». В тот момент, когда винтокрылая стрекоза зависла над Карачуном, стрелок, поджидавший свою добычу, нажал на спуск, и из трубы на его плече вылетела с шипением смертоносная коварная сигара. Генерала не стало, и Сен-Жермену показалось, что разговаривать за блокпостом больше не с кем.

– Эй, воин, а ну сними балаклаву! – потребовал новый начальник лазутчика, но Сен-Жермен не стал этого делать.

– Мне разрешили не снимать ее, – спокойно и твердо ответил он.

– Кто? Кто тебе разрешил? – заводился офицер на блокпосту. Он кричал так, чтобы его услышали все, кто находился на дежурстве.

Этот офицер относился к той категории людей, которые могут возвыситься только за счет унижения подчиненных.

– Разрешил тот, до кого тебе расти и расти. И не только по службе, – с благородной убежденностью настоящего графа парировал гвардеец.

– Да я тебе… – дернулся было офицер. Но его остановили те немногие, кто догадывался, зачем и к кому приходит Сен-Жермен.

Тысяча восемьсот двадцать три человека выходили из Славянска, оседлав свою сепарскую броню. Лишь одна украинская пушка попыталась остановить – и остановила – заблудившийся хвост колонны боевиков. Десяток машин, не больше. Остальные вместе со штабс-капитаном вышли почти всей мятежной бригадой. Танки, грузовики, бронетранспортеры несколько часов подряд спокойно выползали из города, и с украинских позиций по ним не стреляли. Они ушли по шоссе, унося войну в сторону Донецка. Тысячная толпа людей, зараженных вирусом войны, ехала в миллионный город. В Славянск вернулся сине-золотой флаг.

– Но, ты знаешь, я так и не понял, – говорил Граф Сен-Жермен своему другу Толе, – почему их выпустили и почему в официальных сводках написано, что город взят штурмом.

Они говорили о том, что было, глядя из окна наблюдательного пункта на Дебальцево. Городок подмигивал желтыми огоньками.

– И вот тогда я просто разучился мечтать, – зачем-то сказал Сен-Жермен, чуть отвернувшись в сторону от товарища.