Текст книги "Серебряный осел"

Еще один ражий детина принялся обносить жертвователей подносом, уставленным стаканами, прикрытыми сверху небольшим хлебцем. «Прихожане» благодарно принимали угощение, медленными глоточками осушали напиток и закусывали.

Будря, горя желанием залить пламень тоски по очередным выброшенным на ветер денариям, заграбастал свою порцию и одним махом хлобыстнул подношение, приготовившись при необходимости по-молодецки хакнуть и занюхать печеньицем. Но тут же состроил страдальческую рожу и выплюнул пойло изо рта.

– Вот уроды! – возмущенно выругался воин. – И тут лехотрон! За такие деньги простой водой поить!

– Вознесем же песнь, призывающую Небесное Воинство! – торжественно воздел длани вверх человек у стола.

Света в зале чуток прибавилось.

Окружающие Кара и его компаньонов люди начали расправлять в руках какие-то клочки папируса. Тут тартессит вспомнил, что и у них есть точно такие же, врученные привратником.

Развернув свою записку, он впился глазами в неровные строчки, нацарапанные скверным почерком. Прочитав их, мальчик удивленно спросил:

– Что, что это?!

– Вторая часть пророчества! – торжественно ответил житель куявских лесов. – Таки не зря мы сюда забрели! А то я ужо беспокоиться начал, что подвело старика чутье…

– Но разве она существует?!

– Да тише ты, пострел. Не ровен час, услышат. Выходит, что наличествует. Только ты нашим девахам до поры-то до времени не трепись. Лады?

Глава 6
ПРИЯТНАЯ ПРОГУЛКА

– Ой, да не беспокойтесь вы так! – всплескивал руками маленький, весь какой-то сдобный, похожий на булочку с корицей капитан. – В это время года нет ни штормов, ни бурь. Вся поездка займет не более суток и станет для вас приятной прогулкой!

– А пираты? – воинственно подкручивал ус Будря. – Цо пан мувит о пиратах?

– Да-да! – подхватила всезнайка Орланда. – Я слыхала, что в последнее время в здешних водах участились нападения пиратов на торговые и рыбацкие корабли.

На пухлом лице моряка заиграла масленая улыбка.

– Ой, да кто позарится на мое корыто…

Тут он понял, что сморозил явную глупость и поправился:

– Я хотел сказать, что наш корабль такой быстроходный, что за ним ни одному пиратскому судну не угнаться.

– Ну да, ну да, – поддакнула Орландина, скептически глянув на «Октавию».

Характеристика, данная этому плавучему средству его владельцем, была как нельзя более меткой. Корыто, оно корыто и есть.

– Так что, по рукам? – заволновался морской волк, видя, что верный заработок может ускользнуть из его цепких рук.

Терять пятнадцать ауреусов ему ой как не хотелось. Для него это было целое состояние. На эти деньги можно сделать капитальный ремонт, купить новые паруса. Тогда «Октавия», знавшая и лучшие времена, сможет еще долго и верно служить своему хозяину.

Путники переглянулись.

Цена, заломленная капитаном за обычный рейс до Патр, была просто несусветной. Правда, сначала он вообще запросил с них двадцать пять ауреусов, мотивируя это тем, что соглашается брать на борт «всякую живность» (имея в виду осла, кусика и лешего, принятого за диковинную обезьяну) и берет на себя урегулирование «проблем с властями». То есть, попросту говоря, не сообщит, куда следует, о группе подозрительных пассажиров, торопящихся убраться из Италии в Ахайю.

Почему «подозрительных»? Ну, это и самим господам должно быть очевидным. Как прикажете воспринимать юного нобиля, переодетого в хламиду, но при этом имеющего такую благородную осанку и повадки персоны, привыкшей повелевать. Рядом с ним двое телохранителей, маскирующихся под селян, но то и дело тянущихся к поясу, словно там должен добрый меч висеть. Причем один явно иностранец, а второй – переодетая в мужика девица…

(Орландина чуть на куски не разорвала остроглазого нахала; она-то наивно полагала, что ее маскировка удалась на славу.)

…Ну и пышная красавица. То ли нянька, то ли возлюбленная молодого господина…

(Тут пришел черед Ланде раскраснеться, словно маков цвет; чего-чего, но подобного она не ожидала. Любовница?! Хм, хм…)

– По рукам! – протянула ладонь Орландина, и, когда пухленькая ручка капитана оказалась в ее руке, амазонка так крепко вцепилась в длань моряка, что тот даже взвизгнул от неожиданности.

– Только без сюрпризов! – приблизив лицо к мигом вспотевшей харе судовладельца, зловеще прошептала амазонка. – Идем налегке, без груза, и чтоб ни каких других пассажиров!

– Да-да-да!! – зачастил горемычный капитан, уже было примерявшийся, куда бы пристроить пару бочек фалернского и несколько мешков кофе (ну, в самом деле, не идти же в Ахайю порожняком). – Какой раз говор, достойнейшая! Какой разговор!

– Смотри у меня! – погрозила кулаком прознатчица. – Лично все закоулки осмотрю! Итак, до вечера.

– Зря ты с ним так, Динка! – пожурила ее сестра, когда они покинули причал. – Он же все-таки рискует, беря на борт таких опасных пассажиров, как мы.

– Ничего с ним не случится! Я таких гадов насквозь вижу. Он за все удавится, а тут целых пятнадцать золотых! Будет держать язык за зубами, как миленький.

– Так есть, так есть! – поддакнул лех, которому ужас как хотелось надавать толстому пройдохе канчуков, так он его допек своим непочтительным отношением к ясному пану крулю и его ближним людям. – Лайдак, он и в Брундизии лайдак!

Один Кар не принимал участия в общем разговоре. Весь вечер он был тих и задумчив.

 
Веет с моря ветерок,
С парусом играет.
Скоро, скоро в путь далек
Наш корабль отчалит.
Тихо гладят волны борт,
Льнут к нему, ласкаясь.
Но едва покинет порт
Судно, как оскалят
Вихри-демоны клыки…
 

Вдохновенный поэт слагал очередной шедевр.

На сей раз это была торжественная песнь, посвященная их отплытию к ахайским берегам. Там, в священных кипарисовых рощах, у напевно журчащего Кастальского ключа великий Феб совершит чудо и вернет своему преданному слуге человеческий облик.

Все это непременно нужно описать в сильных и звучных стихах. Запечатлеть смятение души, терзаемой ожиданием грядущих перемен. Набросать картины морской стихии, пытающейся помешать свершению надежд певца…

Стир с сомнением поглядел за борт.

М-да, вряд ли это можно назвать бушующей стихией. Ленивые волны Ионического моря едва шевелились. А веющий с моря ветерок был всего лишь плодом поэтического воображения. Паруса висели, словно крылья у подбитой вороны, и не думали надуваться.

И как только их «Октавия» отчалит? Правда, капитан клятвенно обещал, что к вечеру ветер должен появиться. Кто его знает, может, и не врет. Не все же время ему врать.

Вот, например, обещал, что стойло, в котором разместят осла «дорогих пассажиров», будет застлано самым качественным душистым сеном. А взамен этого бросил охапку практически несъедобной соломы. И в яслях вместо отборного овса и ячменя что-то гнилое и дурно пахнущее. Вода застоявшаяся.

Нет. в таких условиях совершенно невозможно работать!

Нужно будет пожаловаться Орланде. Вечером, когда путники явятся сюда с багажом и припасами. Пусть приструнит наглеца. Или Кару. Кажется, мальчишке пришлись по душе Стировы песни. Особенно те, для взрослых, которые поэт не решался исполнять в присутствии дам…

– Эй, на «Октавии»! – раздался с берега громкий голос, показавшийся Стиру смутно знакомым. – Есть на борту хозяин?!

Поэт решил полюбопытствовать, что же это там за крикун выискался, и высунул морду в окошко, прорубленное в борту и пропускающее в его «каюту» свет и свежий воздух.

– Чего вам?! – нелюбезно откликнулся вышедший на палубу капитан.

– Куда путь держите? – все так же громогласно поинтересовался прилично одетый парень лет двадцати пяти, лицо которого украшала небольшая клинообразная бородка.

– А кто вам сказал, что я вообще собираюсь выходить в море? – отбрил толстяк.

– Ну меня не проведешь, любезный! Сам не один год под парусом ходил.

– Много вас таких, крыс сухопутных, тут шастает.

– Это кто крыса?! – возопил бородатый. – Ты кого крысой назвал, плебей?! Я вот тебя сейчас в куски изрублю.

Словно из воздуха появился короткий меч, которым парень стал грозно размахивать над головой.

Тут же на его руке повис спутник бородатого, миловидный белокурый юноша.

– Ты что, что ты делаешь?! – зашептал он. – Сейчас этот вызовет береговую стражу.

– И что с того? – тупо уставился забияка. – Имел я их…

– Да, но тогда нам придется объявить, кто мы.

– Ну? – по-прежнему не понимал парень. – Дык елы-палы…

– ОН велел, чтоб все прошло тихо.

– Послушай, милейший, – обратился блондинчик к капитану. – Заработать хочешь?

– Допустим, – осторожно ответил хозяин «Октавии».

– Пять ауреусов, если доставишь нас в Патры.

– Сколько?! – завопили одновременно бородатый и моряк.

– Ты с ума сошел! – возмущенно насел на приятеля бородач. – Да за такие деньги я сам тебя на тот берег доставлю. На лодке, сидя за веслами!

– Во-во! – пошло захихикал капитан, расслышавший их перебранку. – Тебе самое место – гребцом да на галеры.

– Заткни пасть! – взревел крепыш.

– Шесть ауреусов!

– Идиот!

– Хе-хе! – презрительно рассмеялся моряк.

– Семь!

– Дурень!!

– Ха-ха!

Стир с замирающим сердцем вслушивался в перебранку. Ну кто же победит-то, в конце концов?

– Восемь!

– Полоумный!!!

– Хо-хо!

Дойдет ли блондин до нужной цифры?

– Де… – не договорил юноша.

Ладонь бородача намертво припечатала его уста.

– Ни слова больше! – пригрозил он напарнику. – Уходим. Найдем кого-нибудь посговорчивее!

Он сверкнул гневными очами в сторону «Октавии».

– Осел! – попытался вывернуться из цепких объятий блондин.

– Так ты еще и браниться вздумал! – возмутился здоровяк.

– Да нет же! – рассердился юноша. – Там, на борту, осел! Смотрит на нас из окна и скалится!

– Где? – не поверил атлет. – Ну где твой осел?! Ничегошеньки не вижу!

Блондинчик растерянно пожал плечами:

– Только что был. Вон в том окне.

– Ох, – хмыкнул старший. – Беда мне с тобой. Экий ты чувствительный, право. Словно девка красная. После той ночи везде-то тебе ослы мерещатся.

Так, перебраниваясь, они и удалились с причала.

А у Стира еще долго колотилось сердце.

В этой парочке он узнал тех самых воинов, которые были на лесной поляне вместе с Мерланиусом.

Гавейн и Парсифаль, как их называл старый колдун в леопардовой шкуре…

– Эй, стойте! – кричал блондин, энергично размахивая руками. – Стойте! Куда же вы?! Мы согласны дать пятнадцать ауреусо-ов!!

Со злым недоумением смотрели приятели на удаляющуюся тартану, вытаскиваемую из гавани небольшой буксирной галерой.

– Опоздали, – пробормотал Парсифаль. – Не надо было жмотничать. Уже завтра были бы в Ахайе.

– Ну поганый же город! – заорал Гавейн, брызгая слюной. – Имел я в задницу этот Брундизий, и всех его вонючих жителей, и все его гнилые лоханки!!

– Что ты сказал?! Ты, значит, всех имел? И даже меня?!

Прикусив язык, Гавейн обернулся.

К ним вразвалочку направлялся здоровяк в одеянии стражника.

Будь тут девушки или кто-то из их спутников, они бы узнали командовавшего караулом у ворот франка.

– Э-э, милейший. – Гавейн проклял себя за не сдержанный язык. – Вы не так поняли. Я готов компенсировать…

Он потянулся к мешочку с деньгами.

– Я тебе не милейший, драная британская ты кошка! – взревел франк, вцепляясь в воротник рыцаря.

– Это вот можешь своего дружка постельного, – движение головы в сторону Парсифаля, – так называть в кроватке по утрам! И деньги твои поганые мне не нужны! Ответишь за свои слова!

Тут Перси, решив, что надо бы вмешаться, попробовал оттащить разбушевавшегося блюстителя порядка от приятеля.

Не отпуская Гавейна, франк небрежно отмахнулся, и блондин отлетел назад с разбитым носом.

Словно не замечая веса, страж порядка приподнял над землей совсем не миниатюрного Гавейна и со всего маху швырнул его на жалобно скрипнувшие доски причала.

– Это для начала, вельхская морда, – сообщил он заоравшему от боли рыцарю Круга Стоячих Камней. – А это – на закуску, – добавил он пинок по копчику. – А на третье будет тебе неделя отсидки в нашей кутузке.

На свою беду, стражник совсем забыл про Парсифаля, полагая, что тот надолго выведен из строя.

И напрасно.

Ибо в парне закипала та самая тевтонская ярость – жуткий «furor Teutonic», который когда-то заставлял рыдать и биться головой о стену самого первого из августов, оплакивая порубленные в германских лесах легионы. К тому же перед ним был франк, старый враг его предков.

Утерев стекающую с разбитой сопатки кровь, он подскочил к своему дорожному мешку и, быстро развязав его, извлек не что иное, как фракийский чекан.

Оружие не такое страшное, как секира норманнская или классическая рыцарская, но тоже весьма опасное в умелых руках.

– Нет-нет, не надо!!! – завопил Гавейн, увидев подкрадывающегося к похохатывающему стражнику товарища.

Но франк не обратил внимания на этот крик, вернее всецело отнес его на свой счет.

– Надо, Тео, надо, – и занес ногу для нового пинка.

А уже через пару секунд с топором в черепе рухнул на доски пристани, окрасив их смоляную черноту кровью.

– Что ты наделал, идиот! – завопил Гавейн, вскакивая. – Зачем ты его убил?! Нам же теперь…

– Будет знать, как поднимать руку на потомка Цицерона! – зло процедил Парсифаль, пнув труп щегольским сапогом.

– Люди, что же это делается?! Люди, убивают! Человека убили! – заорал кто-то.

Обернувшись на крик, приятели увидели сидящего в лодчонке старика, метрах в пятнадцати от причала мирно удившего рыбу.

Вырвав топор из мертвого тела, Парсифаль метнул его в невольного свидетеля их преступления, но промахнулся на какую-то ладонь. Оружие, булькнув, скрылось под водой.

Разъяренный рыцарь приготовился прыгнуть в море, чтобы вплавь добраться до деда и ликвидировать свидетеля, так сказать, на корню.

– Ты, болван, что делаешь?! – завопил Гавейн благим матом. – Надо бежать! Бежим!!

И они оба рванули куда глаза глядят.

Гавейн бежал быстрее лани.

Быстрее, чем кролик от беркута. Быстрее, наверное, чем олимпийский чемпион – тому наградой был жалкий лавровый венок, а ему, Гавейну, его драгоценная, единственная и горячо любимая жизнь.

Он пролетел через корабельное кладбище, перепрыгивая шпангоуты и еще не растасканные аборигенами на топливо бимсы. Он обогнул пересохший фонтан у выхода из порта, увернулся от нагруженного корзинами грузчика, чуть не сбив того наземь, и нырнул в узкий переулок.

Остатками разума или, может, чутьем преследуемого он понимал, что только быстрота может его спасти. Где отстал и куда подевался Парсифаль – здоровяк и не заметил.

Не чуя под собою ног, летел Гавейн по лабиринтам старых переулков, пока не уперся в глухую стену.

Пару раз ударил в нее кулаками, словно пытаясь пробить дорогу наружу, а потом зарыдал, опустившись наземь.

Все пропало! Все пропало! Из-за этого белобрысого урода, этого германского дикаря! Из-за его дурацкой секиры!

А главное – из-за осла!

Теперь уже и Гавейну стало казаться, что он и сам видел проклятое животное на борту «Октавии».

Делать было нечего. Нужно связываться с командованием – только Ланселат или сам Арторий могли ему помочь

Шепча слова самых страшных проклятий и ругательств, Гавейн извлек из потайного кармашка заветный амулет – одну из тех полезных штук, которыми их снабдил Мерланиус. Чертыхаясь, разбил о камень стены предохранительную крышечку слоновой кости.

– Командор, вы меня слышите? Вызывает Гавейн! Как слышите меня?! Гавейн вызывает командора Ланселата…

– Так, так, пане Борута! – гоготал Будря, дружески тыкая лесного князя кулаком под ребра. – Бей меня Перкунас своими молниями!

Старый воин блаженствовал.

Наконец-то можно хоть немного расслабиться.

Самую малость.

Не хватаясь то и дело за боевой фамильный меч, не вздрагивая от каждого подозрительного скрипа и шороха, не прислушиваясь к невнятным всхлипам юного подопечного, одолеваемого ночным кошмаром.

Сидеть вот так за столиком, уставленным яствами и бутылками с добрым вином. Слушать соленые шутки и прибаутки козлорогого похабника.

– Тише, тише, пан, – шикал на него рыжий бес. – Детвору разбудишь. Пусть отдохнут, сердешные. Умаялись, чай, от ворогов лютых бегаючи.

– Да уж, – нахмурился лех. – Цо есть, то есть. Бедные дети!

Покусал ус и вдруг разразился проклятиями:

– Цоб мне больше не увидеть своего маетка! Пусть пан Мудря присоединит Большое Дупло к своим паршивым Козлиным Кучкам! Когда же все это закончится?!

– Как Темного Бога побьют…

– Ага, – покивал головой пан. – Или он нас.

На палубу вышел позевывающий Стир.

– Что, поэт, аль не спится? – обратился к нему, хитро прищурив желтое око, леший. – Может, налить?

– Ой, да ну его, это вино. И без него голова кругом идет.

Быстро перебирая ногами, длинноухий устремился к борту и начал блевать.

– Совсем как мой ясный пан круль, – вздохнул Будря. – Тот також качку не переносит. Еле заснул. Спасибо тебе за зелье. Помогло.

– Не на чем – помахал рукой его собутыльник. – Мы, лесные князья то есть, каждую травку знаем и ведаем, какой от нее прок аль беда человекам приключиться может. Вот и пользуем помалеху. Ежели, конечно, свой лик людям казать изволим, – добавил он.

– А цо, не любите нас?

– Не то чтобы совсем не любим. Но опасаемси. Зане как от вас многие порухи и безобразия нашему брату, лесным князьям то есть, терпеть приходится…

– Эгей, болезный, – повернулся леший к борту. – Тебе не пособить?

– Буль-буль, – ответил несчастный стихотворец.

– И вот чего никак в толк взять не могу, – продолжил козлорогий, послав пару мелких синих молний Стиру в хвост. – Отчего так: к своей домашней нелюди, ну ларам там, пенатам, домовым по-нашенски, вы вполне терпимо относитесь, а вот тех, кои в лесах да на воде живут, «чужими» зовете-величаете…

– Ну я, положим, не такой, – неуверенно почесал затылок Будря.

– Ведаю. Потому и не брезгую с тобой хлеб-соль делить. И парнишечка твой такой же, как и ты. Но Силы у него… Как у молодого бычка. Поостеречься бы надо. Не ровен час, не сумеет совладать.

Промочил горло.

– А наши девахи? Та, что потише да поскромнее, еще ничего. А вот сестрица ейная… Ох и язва же, ох и язва моровая. Ничего, пройдет дурость-то. Перебесятся. Но обе тоже Силой меченные. Не такой, как мальчонка, не тутошней, но тоже могутной.

– Як то так? – заинтересовался бравый вояка.

Леший отмахнулся:

– Тебе не понять, не суши голову.

Видя, что Будря насупился, словно грозовая туча, рыжий толстяк поспешил исправить свою оплошность.

– Их Сила рождена не на Гебе…

Глаза старого леха начали выкатываться:

– Бей меня Перкунас своими молниями!

– Не поминай всуе, – посоветовал леший. – А то ведь надоест старику, да стрельнет в тебя – костей не соберешь.

Будря с опаской уставился в безоблачное небо, не замечая довольной мины собеседника. Однако лех не собирался сдаваться.

– Слухай, пане, – снова приступил с расспросами царский телохранитель. – А коли не в нашем, то где? На Луне, что ли?

– Почему на Селене? Хотя…

– Яичница! – негромко вскрикнул Стир.

– О, наш артист опамятовел! – обрадовался леший. – Взалкал ужо!

– Слухай, пане, – тем временем вышел из ступора царский телохранитель. – А цо то ты мувил, цо Сила паненок не на Гебе уродзона? То где еще? На Селене?

– Почто на Селене? Хотя…

– Глазунья! – снова забормотал стихотворец. – Огромная-преогромная!

– Пан Стир, иди до нас. Тутай и яичница есть, и окорок, и доброе винко!

– Да нет! – нетерпеливо стукнул копытом о палубу длинноухий. – Я говорю, что яичница там, за бортом!

– Тьфу! – сплюнул в сердцах Будря. – Перечаровал ты, пане леший. Не туда свои молнии кинул!

– Ой, что это?! – не унимался Стир Максимус. – Гигантский глаз!

Вояке и козлорогому надоело это представление. Они живо поднялись и, нетрезво пошатываясь, направились к бредившему ослу с недвусмысленными намерениями унять его силой. Но едва подошли к борту, как весь их хмель словно рукой сняло.

Потому как из темной бездны на них пялилось… исполинское ОКО.

Оно и впрямь напоминало колоссальную яичницу-глазунью. С той лишь разницей, что желток не застыл в пропеченном белке, а медленно вращался по окружности.

– Цо то есть? – выдавил из себя помертвевший Будря.

– Не знаю, – также шепотом ответствовал леший. – Как бы не кракен-батюшка.

– Кр-кр-крак-кен? – заволновался Стир.

– Не каркай, будто ты не осел, а ворона! Нужно будить малышню. Без нее, коли что, не управимся.

На шум выскочил капитан.

– Что стряслось? – протирая заспанные глаза, поинтересовался он. – И что ваша животина делает на палубе?

– Пасусь! – вызывающе ответил поэт, повергнув моряка в священный ужас.

– Ты вот чего, паря! – хлопнул капитана пару-тройку раз по щекам козлорогий. – Не время щас на говорящих ослов пялиться. И не такое на белом свете бывает. Глянь-кась вон туды.

Ткнул пальцем в море за бортом. Капитан посмотрел… И кулем осел на палубу, потеряв сознание.

Рядышком за компанию прилег обеспамятовавший от потрясений Стир.

– Что морской волк, что осел длинноухий – все едино! – покачал головой лесной князь.

– Как, дева-воин, – обратился он к появившейся на палубе Орландине, – не желаешь ли и ты к ним присуседиться?

Амазонка нахмурилась. Этот косматый толстяк не переставал вызывать у нее глухое раздражение.

– Может мне кто-нибудь внятно объяснить, что здесь происходит?

– Пан Борута мувит, цо то може быть кракен, – поведал о грозящей напасти Будря.

Орландина перегнулась через борт.

– Хм, вполне возможно.

– Кракены об эту пору года обычно спокойные, – раздался у нее за плечом звонкий мальчишеский голос.

– Да и вообще на людей они редко нападают, – поддержала Кара всезнайка Орланда.

– Так, вижу все в сборе, – констатировала прознатчица, обозрев столпившихся у борта путешественников.

Стир с капитаном, уже пришедшие в себя, стояли чуть поодаль от других.

– У твоего рулевого нервы крепкие? – на всякий случай поинтересовался у моряка поэт.

– Как канаты! – гордо выпятил грудь хозяин корабля. – Я людей под себя подбираю.

– Ну-ну…

Тем временем рядышком с первым глазищем появилось и второе, такое же громадное. Желтки-зрачки вращались с немыслимой скоростью.

Холодные пальцы ужаса сжали сердца людей, находящихся на борту «Октавии». Все почувствовали приближение чего-то чуждого и непостижимого.

Орланда, упав на колени, воздела к темному ночному небу, усыпанному яркими звездами, руки с зажатым в них распятием.

Сестра посмотрела на нее с плохо скрываемой завистью. В эту минуту амазонка тоже страстно захотела иметь в душе хоть каплю искренней, не замутненной ничем посторонним веры.

– Проси, проси своего бога лучше! – громко прокричала она.

И тут гигантские очи стали медленно подниматься к небу.

По морю пошла огромная волна, едва не перевернувшая корабль. «Октавия» бортом зачерпнула воды и жалобно застонала, как раненый зверь.

Из морской пучины выдвинулся живой «утес» с двумя круглыми совиными глазами и крючковатым, хищным, грозно щелкающим клювом.

– Страсти-мордасти! – привычно почесал затылок леший. – Таки кракен и есть! Ну, робяты, тут, кажись, и конец нашему пути!

Пощелкав перстами, козлорогий сотворил из ничего огненный шар размером с человеческую голову.

– Нет!! – предупреждающе вскричал Кар, но было поздно.

Пару мгновений пожонглировав шаром, перебрасывая его из одной руки в другую, лесной князь размахнулся и запустил пылающий снаряд в морское чудище.

Долетев до кракена, сгусток огня рассыпался на десяток шариков поменьше и осветил монстра, ослепив его. Несколько искр угодили обитателю глубин прямо в глаза, остальные с шипением вонзились в фиолетовую студенистую плоть.

Кракен дернулся, вновь подняв гигантскую волну, а затем… заревел.

Этот вопль не походил ни на что, слышанное доселе людьми, сгрудившимися на палубе «Октавии». В нем слились вой ветра и рев проснувшегося вулкана, плеск низвергающегося водопада и шум катящихся по горному склону камней, мольба о помощи и скрежет проклятий.

– Вот глотка луженая! – восхитился лесной князь. – А ну-ка, други, заткните пальцами уши и откройте рты!

Когда его приказ был исполнен, толстяк разразился ответной трелью. Да такой заливистой, что на грот-мачте пузырем надулся и с треском лопнул парус.

Зверь морской от неожиданности притих.

– То-то же! – наставительно воздел перст указующий куявец. – Знай наших! Зря меня, что ль, Соловьем-разбойником дома кличут?! Еще огоньку? – Он задорно принялся лепить новый шар.

– Погоди! – повис у него на руке тартесский царь. – Дай я попробую! Побереги силы для свиты!

– Какой еще свиты? – не поняла Орландина.

– Кракен словно август морской. Он в одиночку не охотится. Обязательно прилипалы рядом отираются.

– Да справишься ли ты с этой чудой-юдой, паря? – усомнился леший. – Хотя… – уже в который раз за эту ночь молвил он. – Попробуй. Авось…

Юноша величественным шагом прошествовал к борту, сбросил с себя плащ и остался в одном хитоне. Протянув к кракену руки, он начал медленно и напевно произносить какие-то непонятные слова.

Из всего, произносимого им, Орланда поняла только имя Хоренна, часто повторяемое мальчиком, Она слышала его однажды, во время битвы с морскими чудовищами на Царском Берегу в Тартессе. Однако тогда юный повелитель государства был слаб и растерян, угнетенный бедами, обрушившимися на его столицу. Нынче же он стоял, гордо выпрямив стан, а речь его была уверенной и властной.

Завороженный одному ему понятными словами кракен застыл на месте. Огромные чаши глаз подернулись пленкой полупрозрачных век.

Как-то пару лет назад в Сераписе Орланда видела вендийского фокусника, заставлявшего с помощью флейты танцевать ядовитую змею. Примерно то же происходило и сейчас.

Кракен медленно раскачивался из стороны в сторону, словно стараясь подстроиться под ритм песни, слетавшей с уст царя Кара:

 
Са, Хоренна, кьятастирра,
Ус а кордо мика пелло.
Ку си тида ля, Хоренна,
Ик ю нида сум ле гиро.
 

– Во дает малец! – восхищенно присвистнул лешачок. – Сила так и прет! Слышь, дочка, – обратился он к Орланде. – Помоги-ка парню. Боюсь, он скоро выдохнется.

– Но как?!

– Просто подойди и возьми его за руку. А другой рукой за свой амулет держись. Да смотри, что бы тут ни творилось, не отпускай руки!

Девушка в точности исполнила его повеление. Кар сначала запнулся от неожиданности, но потом как-то враз оживился, голос его окреп и зазвенел гораздо бойчее и тверже:

 
Ум, Хоренна, зи ле хорро,
Ки са мьяна пу ин маха.
Н ита ку л оти дорита,
Мисо кьят и са, Хоренна!
 

– А теперь, други, держитесь! – потряс кулаками леший. – Пришла пора всем подраться!

– Цо пан мувит?

– Ниц, пане, – неожиданно для леха ответил ему козлорогий по-артанийски. – Тыле то, цо наразе бендем валчиць!

– О, воевать! – оживился Будря, выхватывая саблю. – А с кем?

– Эти чудища тебя устроят?! – стала с ним плечом к плечу Орландина, тоже обнажившая верный скрамасакс.

– Где чудища? – взревел ошалевший от страха Стир Максимус. – Какие чудища?!

– Под ноги, под ноги гляди! – ткнула мечом ку да-то в палубу амазонка.

Ослик взбрыкнул передними ногами и угодил в нечто мягкое, склизкое и шевелящееся.

– И-а, и-а!! – начал длинноухий топтаться по клубку морских змей, невесть откуда появившихся на «Октавии».

Орландина была атакована сразу двумя огромными крабами.

«Вжик, вжик!» – звенел скрамасакс, рубя плохо поддающийся хитин В разные стороны летели ошметки мяса, водорослей и слизи.

Пока амазонка разбиралась с первой из пучеглазых образин, вторая подобралась к девушке с тыла.

Замахнувшись клешней, краб намеревался то ли пронзить ею врага, словно копьем, то ли отрезать воительнице руку. Однако не успел, отброшенный прочь мощным ударом задних копыт Стира. Тварь отлетела на несколько локтей и шлепнулась на спину, беспомощно шевеля клешнями.

Окрыленный первой победой поэт вскочил крабу на брюхо и принялся лихо отплясывать какой-то дикий танец. Сначала противник пытался оказать сопротивление. То одна, то вторая клешня тянулись к ослиным ногам, хвосту, морде. Но ушастый песнопевец вовремя увертывался, не переставая работать всеми четырьмя копытами. Постепенно движения краба становились все более вялыми, пока, наконец, и вовсе не затихли. Для верности раздробив поверженному врагу обе клешни, Стир спрыгнул с него и пошел искать себе нового соперника.

Справившись с членистоногим, Орландина огляделась по сторонам. В пылу схватки она не успевала следить за происходящим. Теперь, когда ночная тьма постепенно начинала рассеиваться и на горизонте забрезжили первые лучи восходящего солнца, стало возможным рассмотреть то, что происходило на палубе «Октавии».

Вот рядом друг с другом валяются два дохлых краба. Один – ее рук работа, а второй – растоптанный Стиром.

В двух шагах от них темнеет вязкая масса, из которой торчит то кусок хвоста, то оскалившаяся змеиная голова. Тоже поэт постарался.

Сам длинноухий воитель гонялся за тремя или четырьмя крупными морскими ежами. Настигая какой-нибудь из колючих шаров, ослик изо всей дури наподдавал по нему так, что морской обитатель улетал за борт в привычную для себя стихию. Это занятие, по всей видимости, забавляло песнопевца, так как с последним из ежей он не спешил расставаться, бацая его то в одну, то в другую сторону. Делал это осторожно, чтобы не пораниться о ядовитые колючки.

Запыхавшийся Будря крошил в куски полутораметрового осьминога, невесть как очутившегося на мачте. Чудище извивалось, угрожающе размахивая толстыми щупальцами с присосками. Одно из них весьма ощутимо шарахнуло владельца Большого Дупла по голове. Бравый вояка на миг замер, очумело вращая глазами, а потом с диким криком: «Ах ты Мудря недоделанный, убирайся в свои Козлиные Кучки!» – ринулся на обидчика и в три удара лишил осьминога всех его конечностей.

Если бы Орландина не видела это своими собственными глазами, ни за что не поверила бы, что такое возможно. Толстый хвастун и впрямь оказался заправским рубакой.

Студенистое тело осьминога, лишившись щупалец, шмякнулось на палубу, где и было прикончено одной из молний лешего, трудившегося в поте лица.

Вокруг козлорогого валялись дымящиеся туши нескольких спрутов. Их размеры были немногим поменьше, чем у давешнего противника пана Будри, но тоже впечатляли. Лешему также удалось поджарить парочку морских змей и еще какого-то монстра, названия которого Орландина не знала. Чем-то страшилище напоминало русалку или тритона, однако вместо человеческой головы имело толстую, лысую и усатую морду с большими слоновьими ушами.

– Осторожно, дочка! – крикнул ей лесной князь.

Амазонка едва увернулась от удара тяжелого ласта точно такого же «тритона», какого только что рассматривала.

Новый противник был тяжел и неповоротлив. Он брал скорее своей массой, чем ловкостью, и девушке ничего не стоило с ним справиться.

Кар и Орланда по-прежнему стояли взявшись за руки. Было видно, каких невероятных усилий стоит мальчику держаться на ногах. Но он стоял и продолжал распевать чудную песню на неведомом языке.

Бывшая послушница тоже устала. Ей ужасно хотелось вытереть пот, заливавший глаза, резавший и разъедавший их. Однако она понимала, что разжимать рук нельзя. От ее стойкости зависят судьбы всех людей, находившихся на корабле.