Текст книги "Рекруты Натоотвааля – хроника войны"

– Это точно, – ответил Маклифф, – а кто явится на позывные? А если арабы? А если южно-американские военные? Они не очень-то поддерживающие наши усилия в войне против исламистов. Или явятся восточные русские, оккупировавшие Узбекистан и Монголию? Сигнал радиомаяка будут слышать все устройства в радиусе пятисот километров, включая бытовые приёмники и телефоны. Может быть не включать его пока? – он покосился на полумёртвого Айдема и фон Конрада, – предлагаю консервативно подойти к проблеме. Сигналов не давать. Сначала определить своё положение и послушать на приёме эфир, вдруг узнаем, где мы  находимся.

– Логично… – примостив передатчик на коленях, Дыбаль включил настройку. Передатчик отреагировал треском и воем перебираемых частот. Сквозь шум слышалась музыка, голоса, возбуждённо обсуждающие что-то.

– Говорят по-испански, – Дыбаль приблизил передатчик к уху, – я учил испанский как второй иностранный язык в школе.

Он остановил настройку на волне переговоров. Мужские голоса бубнили слова так быстро, что разобрать что-то было невозможно. Однако Дыбаль поднял вверх указательный палец и начал переводить:

– Это переговоры боевых лётчиков между собой и с диспетчером. Один просит разрешение на сближение и атаку. Он видит угольного цвета цилиндр, три метра в диаметре и два рыжих парашюта. На запросы «свой-чужой» цилиндр не отвечает, сигнальных ракет не отстреливает. Лётчикам разрешают открыть огонь. Вот тут… Иглесиас, прикрой меня, атакую…

– Значит, мы всё-таки на территории, контролируемой Южно-американским союзом. Это, наверное, их патрульные истребители и беспилотники сбивают сейчас наших парней! – Маклифф поднял голову вверх, ожидая увидеть заходящий для удара истребитель, но небо было спокойным.

– Они атакуют контейнер Гофмана! – произнёс хмуро Дыбаль.

К паре голосов лётчиков присоединялись ещё несколько возбуждённых голосов. Иногда переговоры теперь заглушалось трелями срабатывающих самолётных систем опознавания и помехами.

– Они сейчас собьют Эйхбергера! – оскалился Уайтгауз.

Кровавая корка на его лице треснула и кровь полилась ручьём по подбородку.

– Южно-американский союз нейтрален! Надо включить аварийные позывные и передать им что происходит, потребовать прекратить огонь, – потряс флягой с водой Маклифф.

– Почему они обстреливают спускаемый аппарат? На контейнерах нет опознавательных знаков, но оранжевые парашюты, это международный стандарт цвета для космических устройств. Почему они не пытаются разобраться, что перед ними?

– Всё! Они сбили ракетой контейнер с немцами! – воскликнул Дыбаль, отрывая от уха передатчик.

– Сволочи! – сжал кулаки Маклифф.

В этот момент застонал фон Конрад и Маклифф наклонился над ним:

– Воды? Болеутоляющее?

Из-за множественных ушибов, микротравм, суставы фон Конрада распухли, лицо было пунцовым, белки глаз красными. Он постоянно терял сознание, а частота и наполняемость пульса были у критической отметки.

Когда перед приземлением контейнер с фон Конрадом, Уайтгаузом, Маклиффом, Дыбалем и Айдемом, выпустил щит аэродинамического торможения, спуск из баллистического, превратился в планирующий. Началась тряска, словно они съёзжали по лестнице граней пирамиды Хеопса. Возник нагрев стенок контейнера больше допустимого. Через тридцать секунд падения в атмосфере со скоростью 1000 миль в час, титанопластовая прокладка у кольца запора люка разуплотнилась и температура поднялась к критической отметке в 400 градусов по Фаренгейту. Ткань скафандров начала размягчаться, системы кондиционирования продолжали работать чудом. Плавился пластик, тлела теплоизоляция, горела пыль. Это был конец. Потекли секунды длинной с вечность. Маклифф скрипел зубами от злости, и говорил, что прожил не зря, и что он разработал много первоклассных систем контроля для различных интеллектуальных и самообучающихся компьютерных систем, и что он успел написать пособие по эмоциональному общению с компьютерными системами, имеющими искусственный интеллект. Он придумал и пробил через комиссию NASA датчик накопления энергии, отражённой от Луны, и спектральный анализатор орбитальной пыли. Маклифф клялся, что ему всегда нравились такие парни как Уайтгауз и Дыбаль, и если он иногда злился, так это только для пользы дела. Он говорил, что любил только двух женщин – свою мать, Энн Стоун-Маклифф и вторую жену Энни. Все остальные женщины были случайностью, так, проходящим приключением, хотя ничего плохого о них сказать он не может. Они не напрасно верили ему и в него. Самое главное то, что издательство «Академическая книга» заинтересовалась набросками его величайшей книги всех времён и народов под названием «Мужчина и женщина». Маклифф, то мотал головой внутри запотевшего гермошлема, то хлопал Уайтгауза по руке и перчатка прилипала к ткани комбинезона. Потом Маклифф впал в полузабытьё, и говорил, что всегда хотел иметь таких детей как у Уайтгауза – мальчишек-сорванцов Арни и Джорджа. Он всегда искал такую потрясающую жену как Дороти, и сочувствовал Уайтгаузу только в том, что дети без отца могут ввязаться в дурную компанию, наркотики, кражи. Уайтгауз ничего не понимал из того, что пытался кричать бортинженер. Он просто поносил конструкторов скафандров за недостаточную теплоустойчивость ткани. Когда начали тлеть и расползаться застежки и молнии, плавиться дисплеи телеметрии и ручки управления, Александр Дыбаль расширил глаза, открыл рот и выкрутил трубку охлаждения приборного модуля, снятого с основного спускаемого аппарата. Жидкий гелий системы охлаждения хлынул во все стороны, но по большей части на грудь полковника. Контейнер наполнился ледяным туманом и сизым дымом. Температура упала до нормы. Сквозь гул вибрации и рёв пламени на горящей кварцевой керамике наружной обшивки, было слышно, как на полковнике лопается скафандр от перепада температуры. Слой за слоем. Самоубийственная акция русского астронавта дала людям ещё несколько минут. Ровно через сорок пять секунд раскрылся щит аэродинамического торможения. Дыбаль спас всех. Через нужное время вышла первая пара парашютов. Дыбаль пел, Маклифф рассказывал о том, как разбогатеет, Уайтгауз ругал коррупцию в космической отрасли, а фон Конрад боролся за герметичность скафандра. Только Айдем видел сон о витании в тёплых, прозрачных облаках на заре в окружения величавых птиц. Внизу под ним расстилалась река и цветущие деревья. Потом заря погасла, река и птицы исчезли, настала тьма. После резкого толчка все потеряли сознание – это раскрылась вторая пара парашютов. Скорость контейнера упала до ста миль в час. Они были спасены от кремации заживо и декомпрессии. В сознание они пришли только после удара о землю.

Сейчас, в неизвестной пустыне, без связи, Маклифф с сожалением глядел на полковника и с трудом сдерживался, чтобы не закрыться рукой от страшного, распухшего, синюшного лица.

– Попей ещё… – Маклифф поднёс к губам полковника флягу.

– Почему южноамериканцы сбили наш второй аппарат? – Уайтгауз, стал медленно подниматься.

С помощью Маклиффа он встал, пошатываясь, расставив руки, пытаясь понять, падает он, или это ему кажется. Убедившись, что он контролирует себя без посторонней помощи, он подобрал кусок внутренней обшивки контейнера и стал обмахиваться им как веером.

– Судя по нумерации квадратов, принятых в ЮАС, мы недалеко от Медельина. Может быть, стоим над одним из его бывших проспектов, похороненном под пятиметровым слоем песка, – Дыбаль переложил передатчик из руки в руку, – эти твари знают, что контейнеров прошло через атмосферу два. Они ищут нас. Пилотам истребителей и беспилотников передали координаты секторов поиска, зелёный-15-2, фиолетовый-15-3.

– Через сколько они нас могут обнаружить и накрыть авиабомбой? – Уайтгауз оглядел горизонт.

– От получаса до нескольких часов.

– Вокруг Медельина горы, – хмуро заметил Маклифф, – с орбиты так мне казалось. Это те, на горизонте?

– Не важно, под нами Медельин или нет, – сказал Уайтгауз, – слушай команду; пойдём на северо-запад, к горам. Берём раненых, радиомаяк и припасы на волокуши из парашютной ткани. Из кусков теплоизоляции и обшивки делаем балдахин. Закат начался, темноты ждать не долго и жара спадёт. Среди скал и оврагов можно будет спрятаться, может быть найти воду и включить маяк. Не знаю, сколько времени нам дадут лётчики ЮАСа. Джон, беги за основным парашютом, пока его ветром не унесло. А ты, Эл, выгружай из контейнера всё, что найдёшь нужного и ещё найди мой «Викинг-комбат».

– Есть, сэр, – закивал головой Маклифф, – горы помогут!

Уайтгауз, переждав приступ тошноты и головокружения, отправился вслед за Маклиффом к парашюту и принялся обрубать стропы. Нарезав полосы ткани для многослойных волокуш и укрытия от солнца, они приступили к изготовлению балдахина. Разрезав пластик внутренней обшивки, они соединили его кусками строп на манер эскимосского жилища, закрепили но получившейся клетке ткань. Вышло не красиво, но добротно. Из оранжевой ткани они сделали просторные накидки и чалмы. В складках такой одежды было много воздуха и она хорошо защищала от перегрева. Потом астронавты смастерили заплечные мешки и мешки для сна. Во время этой работы они забыли об опасности. В случае появления врага, ни спрятаться, ни защищаться они уже не смогли бы.

Дыбаль закончил вынимать вещи и припасы для перехода, и в последний раз осмотрел внутренности контейнера:

– Даже не верится, что в этом можно было спуститься с орбиты!

                                                   Глава 7

                                              ЖИВЫЕ МЁРТВЕЦЫ

Адская жара медленно спадала. Солнце неимоверно медленно скатывалось на запад, превращаясь из ослепительного белого шара в пунцовый диск, пока наконец не коснулось краем горизонта. Небо, словно бесконечный изогнутый потолок, окрашенный бледно голубой краской, подёрнулось дымкой облачности, обозначая недалёкое присутствие влаги. Появился ветерок. Он был пока  раскалённый, как и пустыня, но это была уже частичка ветра океана, перевалившая через горы. Скалистые вершины гор, покрытые снеговыми шапками, отчётливо виднелись на горизонте. Едва заметные барханы стали теперь выше и шире. Иногда они гигантскими серпами преграждали дорогу.

Астронавты шли на пределе сил. Они почти сразу бросили часть снаряжения. Пакеты индивидуальных аптечек, коробки галет и жировых концентратов, аккумуляторы, фонари, сигнальные ракеты, лопатки, пакеты сухого горючего с сожалением был закопаны в песок. Были брошены пластины реактора захвата звёздной пыли – самого дорогостоящего прибора с шаттла. Дыбаль даже выкинул наручные часы, ставшие тяжёлыми как кандалы. Только радиомаяк всё ещё полз вместе с ними, уложенный на волокуши между Айдемом и фон Конрадом.

Уайтгауз, с лицом перевязанном бинтами поверх ожогов, Дыбаль и Маклифф в  оранжевых чалмах и накидках, тащили волокуши, явязая по щиколотку в песке. Они не имели сил ни разговаривать, ни думать. Не было сил даже поднять головы в нелепых тюрбанах и оглядеться. Глаза слепые от песка, слезящиеся от сухости, смотрели только вниз, на монотонную поверхность из поблёскивающих песчинок, на запылённые носки ботинок, за тем, как ступает нога. У упавшего могло не оказаться сил подняться. В висках стучала густая кровь, распухший язык прилипал к нёбу, зрение волнами заститал туман. Чтобы передвигать ноги, приходилось отдавать беззвучно команды:

– Нога – шаг! Ещё – шаг! Стопу не подворачивать. Шаг правой. Корпус вперёд, внимание, глиняная кочка, за ней несколько камней. Шаг! Жить хочешь? Шаг!

Ещё через час, Маклифф избавился от коробки с пистолетом «Спейс-Люгер», а Уайтгауз сбросил с волокуш радиомаяк и спальные мешки. Перед тем расстаться с радиомаяком, Дыбаль включил его в режиме приёма, и перехватил сообщение пилота южноамериканского союза о том, что два истребителя без видимых причин не вышли из виража в квадрате 15-2. Они врезались в землю, словно у них  отказали системы управления. Пилот с ужасои в голосе сообщил, что он наблюдает странные колебания воздуха и видит силуэты. Зона, где находится второй контейнер, закрыта паранормальными эффектами. Можно разглядеть следы на песке, словно кто-то тащит что-то большое в сторону оазиса у ручья Фосса-дель-Кичако. До ручья остаётся около десяти километров. В ответ на доклад, координатор полётов с базы в Гуаякиле ответил, что ничего не слышит и не видит на радарах, а наземные службы докладывают об электрических разрядах в атмосфере. Диспетчер дал указание прекратить поиск и возвращаться на базу. Поиск будут продолжать группы спецназа на вертолётах. Когда Дыбаль выключил радиомаяк, астронавты услышали с той стороны, где они оставили контейнер, гул, похожий на раскаты грома. Это был рёв двигателя патрульного F-35 Lightning IV, переговоры пилота которого удалось перехватить. Истребитель возвращался на базу, где на лётном поле резали воздух лопастями десантные вертолёты, готовые доставить в предгорья Анд спецназ армии южноамериканского союза. С ними отправлялись и операторы беспилотников, снайперы, эксперты по рукопашному бою.

Спасительный оазис и ручей Фосса-дель-Кичако был близко, за одним из барханов. Здоровый человек, налегке, преодолел бы это расстояние за два часа, но этот путь был непреодолимым для обессиливших людей. Перед ними теперь быди ещё и барханы, высокие, словно горы и глиняные торосы с россыпями базальтовых глыб. Как будто злой волшебник из страны Оз нарочно вздыбил ровную поверхность, чтобы погубить астронавтов. Души их почти расстались с телами, а борьба за жизнь подошла к кульминации. Когда солнечный диск на две трети погрузился в горные вершины, Александр Дыбаль оступился и упал лицом вниз. Потеряв от этого равновесие, упал и Джон Маклифф. Они некоторое время пытались подняться, гребли под себя струящийся песок, но тщетно. Борьба экипажа шаттла после аварии, атаки арабских станций, чудесного спасения, пятичасовой марша смерти, теперь закончились около бархана. С верхушки песочной горы, словно во сне, съехал оползень, едва не похоронив раненых. Дыбаль и Маклифф, расходуя последние силы, всё ещё упрямо карабкались вверх по склону, а Уайтгауз, ничего не видя, шёл вперёд, пока постромок из стропы не натянулся и не остановил его. Он повернулся и увидел, что его товарищи лежат кучей, присыпанные песком.

– Вставайте, – он попытался сделать жест рукой, но потерял равновесие и скатился к остальным.

Дыбаль приподнял руку, показывая товарищу два пальца в виде латинской буквы V. Почти пятнадцать минут понадобилось Уайтгаузу для того, чтобы достичь того места, откуда он падал. Ещё десять минут потребовалось для преодоления двадцати футов, отделяющих его от гребня бархана.

За барханом местность понижалась, недалеко виднелись нагромождения скал, а за ними поросшие лесом склоны гор. За туманом, висящим над лесом, угадывалась просека и русло ручья.

Крошечными чёрными точками летали птицы, солнечные лучи окрашивали верхушки деревьев в красный цвет.

– Ещё немного! – закрываясь от порывов песчаной метели, попытался сказать Уайтгауз.

Солнце зашло и окраина экваториальной пустыни начала оживать. Появились змеи, забегали ящерицы и мыши, зажужжали насекомые. Куда-то проскакал вискачь-пустынник, помахивая пушистой кисточкой хвоста. Вслед за ним проплыла по песку гремучая змея. Уайтгауз её не интересовал, ей нужно было что-то, что можно было проглотить.

Ветер с усиливался. Он был горячим, как из духового шкафа, мощным потоком вырывался из глубины пустыни. По гребням дюн двинулись мириады песчинок. Они поднялись до звёзд и ударили в кроны деревьев. Песок полез в ноздри, уши, глаза, потоком полился за воротники, проник в карманы, швы одежды. Уайтгауз уже не особо обращал на это внимания. Он боролся со сном, идущим за изнеможением и обезвоживанием. Неиссякаемые силы могучего организма, помноженные на волю и болеутоляющие препараты, до дна выпила пустыня. Земное тяготение прессом навалилось на каждую клеточку тела, успевшее отвыкнуть за недели полёта от собственного веса. Оно болело и ныло, вспыхивало и горело огнём ушибов и ожогов, вывихов и ссадин. Ошалевший перегрузок мозг заполнился цветными картинками прошлого.

Ветер перерос в бурю. Её порывами были снесены птицы и мухи, крупные песчинки застучали по ткани комбинезонов как капли дождя, дюны начали движение. Уайтгауз был поглощён иллюзорным миром видений и воспоминаний. Только завывания бури и едва уловимый инфразвук масс песка, всё ещё проникали в сознание.

Вдруг что-то неуловимо переменилось в симфонии великой пустыни. Слабый, вибрирующий, не характерный ветру звук, то удаляющийся, то приближающийся. Уайтгауз встрепенулся – в буране, двигалось нечто механическое, скорее всего машина.

Люди?

Коммандос южноамериканского союза?

Уайтгауз вынул из-за пазухи футляр кольта – единственную вещь, не выкинутую по дороге. Он вынул пистолет, проверил наличие патронов, дослал патрон в патронник.

Звук приближался. Это был звук мотора, автомобильного двигателя, натужно завывающего на подъёмах.

– Ладно, – подумал астронавт, – подойдите ближе и вся обойма разрывных пуль 45 калибра – ваша. Это всё, что осталось сейчас у экипажа шаттла для борьбы, но это лучше чем ничего. Сдаться? Ха, смешно!

Из пыльного тумана вынырнул допотопный шестиколёсный грузовик «Lifan» с  брезентовым верхом. Всё в нём скрежетало, дребезжало и болталось. Мятый капот подпрыгивал на неровностях, а на лобовом стекле мотался обломанный дворник. Правое крыло еле держалось, левое отсутствовало вовсе. Было просто удивительно, что грузовик двигается, однако он уверенно карабкался и спускался, преодолевая барханы. Уайтгауз решил, что ему мерещиться, что это на самом деле дозорный «Hammer-5» коммандос. Он оторвал пистолет от песка, установил на рукоять и понял, что не в силах даже прицелиться. Пальцы не слушались.

«Lifan» остановился на гребне соседнего бархана. Не удержавшись на гребне, он съехал вниз. Из кабины вывалились двое коренастых мужчин в платках-банданах и пылезащитных очках. Они были похожи не то на мексиканских пастухов, не то на бойцов наркомафии. Они двинулись в сторону астронавтов так, словно знали, что они там, словно могли смотреть сквозь песок и пыль.  У одного из незнакомцев на ремне через плечо висел автомат АКС-74, с характерным изогнутым магазином, а у другого в руках была винтовка М-16. Оружие было таким старым, что чёрное воронение стёрлось добела.

– Двое их всего! – астронавт попытался прицелиться.

С его головы сорвался и покатился прочь оранжевый тюрбан, разворачиваясь на ветру в длинную ленту. Бесполезно. Прицельно выстрелить не получится. Выстрелил он в конце концов, или нет, Уайтгауз не понял. Он в очередной раз провалился в полузабытьё.

Странные люди решительно направились в сторону астронавтов и начали переносить их обессилившие тела в грузовик. Вещи астронавтов тоже отправились в кузов. Когда пришла очередь Уайтгауза, захватчики попытались вынуть у него из руки пистолет, но он держал его намертво. Тогда они вынули из пистолета обойму и, бормоча себе под нос проклятия по-испански, потащили Уайтгауза к машине. Тот пытался сопротивляться. Очутившись в кузове машины на груде промасленного тряпья, пустых пластиковых бутылок и пакетов, рядом с неподвижными товарищами, он окончательно затих. На астронавтов набросили куски парашютной ткани. Хлопнули дверцы кабины, и «Lifan» двинулся в неизвестность.

Сколько времени грузовик качался на барханах как лодка на волнах, сколько и как они двигались среди скал по каменистой дороге, под кронами тропического леса, никто из пленников не смог бы сказать. Сколько времени после окончании пути Уайтгауз пролежал на жёсткой соломенной циновке в лачуге, он не знал и не помнил.

Он лежал на границе реального и потустороннего, на маленьком пятачке между миром живых и миром духов, куда его как будто поместили высшие существа. Словно он провинился и его не хотели принимать ни в страну мёртвых, ни в страну живых. Иногда он приоткрывал глаза и глядел на пересечение стропил крыши из рассохшегося корявого тёмного дерева. Там возились летучие мыши и мелкие птицы, курился дымок от близко расположенного земляного очага и носились мухи. Что Уайтгауз помнил хорошо, так это кошмарные мгновения, когда в рот вливались горячие смеси из горьких трав, всыпались порошки измельчённой гадости, отдающей тухлыми яйцами, всовывались в рот куски коры, стебли растений, а то и просто предметы типа пуговиц или бус. В тумане помрачённого сознания проплывали странные личины. Не то маски, не то раскрашенные лица туземцев. Они улыбались, смеялись белозубыми улыбками, иногда скалились и злились. Он даже рукой не мог пошевелить, не всегда мог держать глаза открытыми. Он лежал, ел, пил, спал, проклиная потолок из листьев пальмы, дым, и чьи-то тонкие человеческие руки, пахнущие солнцем, которые потчевали его снадобьями, вынимали из-под него посудины с испражнениями.

Но однажды Уайтгауз вернулся в мир живых. То ли так решили высшие существа, то ли шаманские лекарства оказались правильными, но он поднялся. Разом, в одно прекрасное утро. Уайтгауз просто вскочил на ноги, как в далёкие времена в бойскаутском лагере при звуке побудки. И, о чудо! Он был здоров, если не считать шрамов от ожогов на лице, и зверского чувства голода. Теперь он готов был бежать марафон, лезть на отвесные скалы, гнуть гвозди пальцами, нырять в подземные озёра, сражаться против арабской пехоты в развалинах Анкары. Вот с такими чувствами он стоял сейчас во весь свой богатырский рост посреди хижины, доставая макушкой нижнюю балку крыши, улыбался и осматривался.

В глинобитной хижине был низкий вход, занавешенный тряпкой, не застеклённые окна с противомоскитной сеткой. К хижине были пристроены навесы, что давало спасительную тень, но запирало внутри хижины воздух. Единственной отдушиной для дыма служило крохотное отверстие в крыше. На стенах висели засушенные головы обезьян, оленей, серн и людские черепа. В углах высились изображения не то богов, не то умерших предков. Повсюду лежали кучи хлама, металлических обломков, деревянных обрубков, тряпичных кульков.

Осматриваясь, Уайтгауз не сразу заметил, что в хижине был ещё один человек – седая, сморщенная старуха. Старуха, полуафриканка-полуиндианка, со скуластым обветренным лицом, цвета картофельной кожуры, умным взглядом следила за  гигантом. Вынув из кучи тряпья светло-серый комбинезон Уайтгауза и его походные ботинки, она бросила их перед собой на пол.

– Вот твои вещи, гринго, – сказала она, коверкая слова, – теперь можешь ходить и иди…

– Кто ты? Где я? – астронавт шагнул к ней, но старуха отрицательно покачала головой и указала костлявым пальцем на выход.

Тут только астронавт понял, что стоит абсолютно голый. Он подхватил комбинезон, ботинки, прикрыв чресла рукой и вышел наружу, на ослепительный солнечный свет, под высоченный купол голубого неба среди и джунглей.

Справа поднимались скала с тенями больших пещер, слева, за зарослями окации, виднелись высоченные пальмы, а за ними снежные вершины гор. Позади, за десятком хижин, местность понижалась и заканчивалась одрывом. За обрывом лежало длинное каменистое плато. Оно заканчивалось базальтовыми столбами. Эти природные обелиски напоминали застывших в великанов, изуродованных злыми чарами. Дальше, насколько хватало глаз, простиралась красно-жёлтая пустошь экваториальной пустыни.

Заросли перед хижиной разошлись и перед Уайтгаузом появился штурман погибшего шаттла Александр Дыбаль, живой и здоровый. На губе Дыбаля висела толстая сигара, он щурился от её едкого дыма:

– Надо же! Неужели эта шаманка поставила тебя на ноги, и ты можешь самостоятельно передвигать ходулями?

Тёмно каштановые волосы Дыбаля отросли теперь до средней длинны, выгорели до белизны отдельными прядями, ресницы и брови тоже выгорели на солнце, от чего вечно хитрые голубые глаза сделались очень контрастными и выразительными. Дыбаль был в коротких шортах и большой соломенной шляпе, потрясали воображение своими размерами. Он был увешан экзотическими побрякушками, как турист на рынке этнических поделок и сувениров. Среди украшений выделялся панцирь черепахи с гербом Венесуэлы на шее.

Астронавты обнялись, хлопая друг друга по спинам, при этом Уайтгауз всё ещё старался прикрывать срам, а штурман старался не особо к нему прижиматься. Наконец они ударили друг друга ладонью в ладонь и кулак в кулак, словно  баскетболисты после удачного броска, обошли ржавый остов старинного фордовского грузовичка и уселись на бочку из-под бензина.

Дыбаль принялся что-то говорить на очень плохом испанском индейскому мальчику лет шести, оказавшемуся здесь, как из-под земли, активно дополняя речь жестами.

Мальчик разглядывая Уайтгауза, открыв от удивления рот. Ничего не добившись, Дыбаль махнул рукой и с удовлетворением похлопал Уайтгауза по плечу:

– Как я рад снова тебя видеть живым и здоровым!

– Я тоже рад видеть себя живым и здоровым. И тебя тоже!

– Думаю, тебе не стоит сбривать бороду. Это экзотично! – Дыбаль показал на своём загорелом, гладко бритом лице полукруг, обозначая габариты бороды товарища.

Уайтгауз только сейчас понял, что он оброс густой бородой.

Маленький индеец улыбнулся ослепительной улыбкой и тоже показал себе на подбородок.

– Ты представь себе, как нам повезло! Чтоб нам и дальше так везло всю жизнь, – штурман три раза ударил костяшкой пальца об тулию своего соломенного сомбреро, и поплевал через левое плечо.

– Понимаю, ты имеешь ввиду, что встретишь длинноногую инопланетянку, у вас будет секс длинной в вечность и будете вы жить долго и счастливо, пока не умрёте в один день, – Уайтгауз улыбнулся, – а вообще, если это не военная тайна, где мы? Судя по старой ведьме, мы оказались в альтернативном будущем типа фильма «Безумный Макс».

– Рони, как я соскучился по твоему юмору! Нет, это не декорации «Безумного Макса – месть звёзд» с Сингхом в главной роли. Это Венесуэла, или то, что от неё осталось после ядерной бомбардировки силами Североамериканского союза. Той, для закрытия производства нефти и природных наркотиков, мешающих распространению современной синтезированной дури, – произнёс Дыбаль.

– Это было давно…

– Потом из-за потепления климата пустыня свалилась на эти места, и от Каракоса с современной инженерной инфраструктурой осталось одно воспоминания. Эдесь возникло то, что ты видишь – древние люди с винтовками М-16 и спутниковой связью.

– Спутниковой связью? – Уайтгауз прекратил надевать комбинезон, – значит, вы запросили Хьюстон о помощи? Где вертолёты NASA? Почему мы ещё здесь, а не на Канаверал? Или они отказались нас забирать, и северная Америка снова воюет с южной Америкой?

– Всё так, да не так, – ответил Дыбаль, и лицо его сделалось хмурым, – тут вот какое дело; это место называется Магдалена, импровизированная такая деревушка индейцев кичако, возникшая на месте пригорода Каракаса. Эти кичако, насколько я понял, часть большого народа гуарао, но очень-очень давно часть гуарао ушла на высокогорье, и выделилось в отдельное племя со своим языком и внешним видом, типа веснушек и рыжих волос. Раньше кичако жили в районе перевала Синтар, или по-другому Сан-Синтар. Это почти шесть тысячи футов над уровнем моря. В общем и целом тут высокогорье со всеми вытекающими для человека последствиями. Пониженное содержание кислорода в воздухе до восьмидесяти, семидесяти процентов от нормы замедляют процессы в организме, и делают жизненный метаболизм тяжелее, а цену ошибки, ранения, болезни делают очень высокой. Сейчас кичако спустились с гор, после того, как отсюда ушли старые жители из-за войны и пустыни.

– Увлекательная история, – сказал Уайтгауз.

Он закончил облачаться в комбинезон и начал надевать ботинок:

– Упс, я смотрю, живность тут не пуганная!

Прямо из его ноги через пальцы выскочила и с невозмутимым видом скрылась в траве жёлто-зелёная ящерица.

– Надеюсь, она мне там кладку из яиц не оставила, – Уайтгауз перевернул ботинок и постучал по рифлёной подошве.

– Джунгли, или как говорят испано-язычные – сельва, что ты хочешь? – Дыбаль махнул ладонью, – ну вот, рассказываю дальше. В нашей деревне живут два рода кичако. Милях в семи отсюда есть ещё одна деревня под названием Тьерос. Там ещё три небольших рода кичако. У кичако идёт война с племенем с матильонес из-за мест выпаса скота, и площадок для кукурузы и коки. Из-за этого по всей сельве от перевала Синтар до ущелья Рождающихся Камней периодически стреляют и взрывают.

– Стреляют и взрывают – это не хорошо, – покачал головой Уайтгауз, наблюдая, как мальчик шевелит губами, повторяя сказанное Дыбалем, – но я не понял, нам удалось запросить Хьюстон о помощи?

– Я про это и рассказываю, – равнодушно ответил Дыбаль, – матильонес сотрудничают с остатками силовых структур бывшей Венесуэлы2, и прежде всего с гвардией. Всё крутиться вокруг кокаина. Некоторое время назад у матильонес через гвардию появились станции радиоэлектронной борьбы российского производства типа «Красуха», «Ртуть» и «Чибис». Их установили на перевале и сначала сожгли все передающие устройства в радиусе ста километров, а теперь не дают никому даже принять бытовой радио и телесигнал. Мобильная связь не работает, интернет не работает, в общем – полная блокада. Хоть почтовых голубей посылай, или подавай сигнал дымами и зеркалами. Как в древней Греции теперь.

– Ох, русские, своим оружием всех бандитов мира вооружили. Дёшево, сердито и без принципов, – Уайтгауз нахмурился, – вот это номер, вот это засада, остаться в горной местности на дикой территории без связи и под прицелом бандитов. Я так понимаю нас теперь, как заложников, за выкуп будут менять твои кичако или матильонес, или гвардейцы на миллионы евродолларов. Так? Говорила мама – не продавайте папуасам оружие, это добром не кончится. «Красуха», «Чибис», чёртов мир!

– Опять во всём русские виноваты, – обиделся Дыбаль, – военными заводами в Западной и Восточной России, между прочим, не русские владеют уже сто лет и мировой торговлей оружием не они распоряжаются. Русские – это уже давно подпольная нация, про которую все говорят, но никто не знает, как она выглядит и где живёт. Этакой этничесо-культурный базон Хиггса, для территории бывшей Российской Империи.

Дыбаль залез в карман шорт, вынул цветастую бумажку в сто южноамериканских песо и сказал мальчику по-испански, – Понсио, иди к Агилару, принеси нам пива «Поларис».

– У тебя местные деньги? – Уайтгауз смахнул с лица мелких москитов.

– Да, починил тут пару пикапов, генератор тока у Агилара, теперь шикую. Ты себя как чувствуешь, всё-таки три тысячи метров над уровнем моря, –  Дыбаль проводил взглядом Понсио, который со всех ног бросился исполнять его просьбу. На его месте тут же, откуда ни возьмись, появляются сразу десяток маленьких, и не очень маленьких детей. Эти дети, мальчики и девочки, были едва одеты, у всех были одинаковые волосы цвета вороньего крыла и блестящие пуговки любопытных глаз.