Текст книги "Угарит"

50

 
Когда вышел Израиль из Египта,
род Иакова – от народа чужого,
Иуда сделался святыней Его,
Израиль – владением Его.
Море увидело их и бежало;
Иордан обратился вспять.
Горы тогда скакали, как овцы,
и холмы, как ягнята.
– Что с тобою, море, что ты бежишь,
Иордан, что потек ты вспять?
Горы, что вы скачете как овцы,
и вы, холмы – как ягнята?
– Пред лицом Господа трепещи, земля,
пред лицом Бога Иаковлева:
Он обращает в полноводное озеро скалу
и камень – в источник вод.
Не нас, Господи, не нас,
но Имя Свое прославь,
по непреложной милости, по истине Твоей.
Будут ли язычники говорить:
«И где же их бог?»
Наш Бог – на небесах,
что пожелает, то творит;
а их идолы – золото и серебро,
творение человеческих рук.
Есть у них рот, а они немы;
есть у них глаза, а не видят;
есть у них уши, а не слышат;
есть у них ноздри, а не чуют;
ладони – а не осязают;
ступни – а они не ходят,
и гортань их звука не издаст.
Пусть творцы их станут им подобны,
да и все, кто уповает на них!
Израиль! На Господа уповай:
Он – твоя помощь, твой щит.
Род Ааронов! На Господа уповай:
Он – твоя помощь, твой щит.
Богобоязненные! На Господа уповайте:
Он – ваша помощь, ваш щит.
Помнит и благословляет нас Господь:
благословляет Израилев род,
благословляет Ааронов род,
богобоязненных благословляет —
и великих, и малых.
Да прибавит Господь к вашему числу
и умножит ваших детей.
На вас – благословение Господа,
Творца неба и земли.
Небо – для Господа оно,
а землю Он роду людскому дал.
Не мертвые Господу хвалу вознесут,
не все те, кто сошел в тишину, —
мы будет Господа благословлять
отныне и вовеки.
Аллилуия![8]8
  113-й Псалом.


[Закрыть]
 

51

Вернемся домой? Неужели это действительно возможно?! Я столько дней – да что там дней, месяцев! – запрещала себе даже думать о таком, чтобы не раскисать, чтобы были силы жить и что-то делать. И в первый момент даже растерялась: о чем он говорит, этот Венька, внезапно за один только день ставший совсем иным, незнакомым, чужим… Чужим? От этой мысли меня словно огнем обожгло – что произошло за этот длинный, невероятно длинный день, что Венька, мой родной любимый Венька, вернулся таким неузнаваемым? Его словно пламенем каким-то опалило там, где он был без меня, и таким плотным жаром било от него, что я внезапно потеряла весь свой задор, а ведь как хотела отругать разгильдяя, что, уйдя на минутку, он оставил меня в одиночестве до самого вечера, и даже не пришел позвать меня к обеду, хотя сам наверняка где-то там пировал в царских палатах. А как же я? Что, моей участью так и будет теперь лепешка, да горсть овощей, да ледяная вода в глиняной кружке – не кружке даже, а довольно корявом сосуде?

Много, очень много горьких и обидных слов скопилось у меня за этот грустный день, в который я успела и разнервничаться, и нареветься, и сойти с ума от тревоги за пропавшего напрочь Веньку. Но сейчас все эти слова словно застыли у меня в горле, я только едва слышно кивнула: «хорошо» – и, присев на то, что можно было назвать кроватью, начала расшнуровывать мягкие кожаные сандалии.

– Юлька, что с тобой, ты не рада? – встревожился Венька, усаживаясь рядом и пытаясь перехватить мой взгляд.

– Почему же? Я рада… – устало и спокойно ответила я, сбрасывая платье и по уши забираясь по теплое и легкое покрывало, еще пахнущее овчиной.

– Тогда что же ты…? – все так же бестолково пытался растормошить меня Венька, но я только повернулась на бок, плотнее заворачиваясь в покрывало, и спокойно, насколько хватало сил, ответила:

– Я слишком беспокоилась за тебя весь день, прости… я не могу сейчас иначе.

Венька пытался растормошить меня, что-то такое говорил, но у меня все пролетало мимо ушей – настолько плохо и тревожно мне было. И надо было нам тащиться в такую даль, чтобы меня заперли в этих дурацких четырех стенах как последнюю пленницу, а Венька – МОЙ Венька – внезапно стал таким чужим и на себя не похожим. Конечно, у него тут совсем другая жизнь, другие игрушки, а я так и буду для него теперь наложницей, человеком второго сорта, как все здешние тетки для своих мужей и хозяев.

Как я ни крепилась, но предательские слезы таки закапали из глаз, сначала потихоньку. А потом сильнее и сильнее. Я честно пыталась скрывать их, кусала угол покрывала, оставлявшего между зубами противные шерстинки, но не могла совладать ни с рыданиями, ни с огромным, все затапливающим чувством жалости к себе. И еще… я не знала, как теперь отнесется к моим слезам этот новый Венька. Утешит? Или рассердится? Или… Но в паузу между двумя моими всхлипами внезапно ворвался ровный и мерный храп. Венька, тот самый Венька, кого я так боялась потревожить своим плачем, просто-напросто мирно спал и не думал обо мне ни капельки. Такое предательство было выше моих сил, но воин царя израильского остался глух и холоден к моему отчаянию.

Не помню, что мне снилось той холодной и грустной ночью, наверняка что-то унылое и противное. Только вот пробуждение оказалось еще более отвратительным. По привычке повернувшись в венькину сторону и попытавшись поуютнее устроиться у него «под крылом» я внезапно почувствовала пустоту и холод смятой постели. Это еще что за новости? Сначала я, не открывая глаз, попыталась пошарить рукой на Венькиной половине, потом с изумлением огляделась и поняла, что Веньки рядом нет. Причем, похоже, уже давно нет, потому что постель стала совсем холодной и даже чуточку отсырела от утренней влаги. Ну что за дела? Вот только этого мне и не хватало для полноты счастья!

Настроение стало совсем отвратительным, поэтому служанку, принесшую свежей воды для умывания, я встретила совсем неласково. Расспросы мои она понимала с пятого на десятое, я ее варварское наречие разбирала еще хуже, и поняла в итоге только одно – что за Венькой кто-то приходил совсем-совсем рано, и куда-то его увел, похоже на войну. Эта новость меня огорошила окончательно. Что за война? С кем? И в качестве кого Венька в ней участвует? А если убьют неровен час дурака моего, что я тут буду одна делать в этих закоулках времени? Хоть бы Ахиэзер появился, что ли… Не слишком я его жалую, но это сейчас был единственный человек, от которого можно было получить хоть какую-то информацию. Но и Ахиэзера словно корова языком слизнула. Куда они все тут проваливаются, еще в одну хронодыру, что ли?

Служанка, судя по всему, привычная к скверному настроению господ, принесла на подносе завтрак, оказавшийся на удивление недурственным. Свежие лепешки, молоко, мед, кусок сыра – что ж, так уже можно жить! Сейчас бы еще чашечку кофе и ломтик ветчины! Ну ладно, кофе тут еще не открыли, равно как и Бразилию всякую, но ветчина может же быть? И как она на их языке называется? Хотя кто их знает, этих древнеевреев, небось, у них со свининой уже такие же сложные отношения, как и у далеких потомков. А жаль, вкусный зверь Хавронья, особенно ежели ее правильно приготовить…

В своих кулинарных мечтах я так и не заметила, когда и как возник в моей комнате невысокий смуглый человек без признаков растительности на лице, но зато одетый по местным меркам весьма щеголевато, и явно умеющий неплохо за собой ухаживать. Витиевато поприветствовав меня, гость раскланялся и попросил следовать за ним в иные покои.

– Кто ты такой и почему я должна идти с тобой куда-то? – довольно недружелюбно поинтересовалась я. Человечек рассыпался гортанной трелью, давая понять, что мое дурное настроение его нисколько не обидело. Понимала я из его трескотни хорошо если треть, и потом в итоге сложилось у меня дикое и бредовое впечатление, что Венька в одночасье стал вдруг главным местным военачальником, и что меня зачем-то немедленно ждут в царском гареме, куда препроводить меня должен главный евнух, сиречь мой нежданный посетитель.

– Не пойду я ни в какой гарем, – мрачно отказалась я, и для пущей убедительности помотала головой. Евнух-или-кто-он-там ласково зажурчал, убеждая, что этот визит мне ничем не угрожает, что идем мы не на мужскую половину, а на женскую, и что я буду гостьей цариц и царевен, а вовсе не царя. А царь слишком стар и болен, чтобы вводить в свой гарем новых дев, да и не привык он отнимать наложниц у своих приближенных.

«Ага, не привык, как же… – эту мысль, правда, вслух я озвучивать не решилась. – А кого он там прикончить в свое время приказал? Урию Хипа или как там этого бедолагу звали?» С другой стороны, в одиночестве куковать было скучно, когда вернется Венька и в каком состоянии вернется – тоже неведомо, так что мне тут, сидеть и скучать аки Пенелопе? Дудки-с, я тоже имею право поразвлекаться в свое удовольствие. А царь… да ладно, разберемся по мере возникновения проблем, чего заранее-то переживать?

– Ну ладно, так и быть, – кивнула я сладкогласому посланцу, накидывая на волосы покрывало. – Где там ваш гарем, пошли, я передумала.

Евнух явно обрадовался и заскользил вперед, показывая дорогу в порядком сумеречных и извилистых переходах дворца. Наконец он откинул в сторону тяжелый расшитый полог и пропустил меня в просторные покои, в которых, как мне показалось, толпилась целая бригада разномастных дам и девиц. С моим появлением оживленное щебетание (если эти гортанные звуки можно назвать этим словом) внезапно прекратилось, и несколько десятков взглядов уперлось в меня, разглядывая и оценивая от макушки до кончиков сандалий. Проводник мой исчез так же бесшумно, как и явился перед тем, и я осталась один на один с царским курятником. Ну ладно, попробуем пообщаться, что теперь поделаешь?

Впрочем, похоже, зря я заранее настраивала себя на всяческие неприятности. Царский цветник оказался весьма симпатичным и внешне, и по характеру. Правда, я на второй минуте уже категорически запуталась в том, кто там жены, кто наложницы, а кто просто служанки, тем более, что многие из них, по-моему, просто были на одно лицо. Очень надеюсь, что хотя бы самые юные барышни были царскими дочерьми, а не наложницами. С другой стороны, ну какое мое дело? Это их страна, их время, пусть сами и разбираются.

Дамы были заняты обычными для любой эпохи женскими делами. Кто-то прял, кто-то ткал, кто-то шил, кто-то расшивал ткани тонкими золотыми нитями. При моем появлении любопытные аборигенки немедленно побросали свои рукоделия и столпились вокруг меня, наперебой забрасывая самыми разными вопросами. Я старалась никого не обделить вниманием, объясняя, кто я и откуда, и каким образом попала в царский дворец. Плела, на самом деле, какую-то околесицу… Дамы охали и ахали, поражаясь тому, какое долгое путешествие проделали мы с Венькой. Представляю, что бы они сказали, услышь о том, откуда и каким образом мы на самом деле прибыли… Но эту часть наших приключений я предусмотрительно обошла молчанием.

Наконец одна из старух – или это она только казалась старухой по сравнению с девчонками? – высокая и властная, с резкими чертами лица, прикрикнула на женщин, и добрая половина из них – особенно те, что помоложе – вернулась к прерванным занятиям, искоса поглядывая на меня и прислушиваясь к нашему разговору.

– Ну, а ты что умеешь делать? – в упор спросила меня старуха, прожигая взглядом почти насквозь, – готовишь ли умащения, как дочери савеян, кроишь ли одежды из пестрой ткани, как умеют финикиянки, расшиваешь ли их золотом, как девы египетские, прядешь ли тончайшее руно, как дочери израильские?

– Да я все могу… – пожала я плечами. – Ну или почти все. Я рисовать умею, и из глины лепить, и шить, и вышивать, и…

– Что означает «рисовать»? – перебила меня старуха. – Такое у нас здесь неведомо.

– Рисовать значит изображать людей, животных, предметы разные, – начала я. – Можно рисовать красками, можно углем, можно тушью. Хочешь, покажу? Только прикажи дать мне папирус и тушь с палочкой, хорошо?

– Нет! – тихим, но решительным голосом ответила старуха и даже ногой притопнула, – Нам не разрешается изображать живущих в этом мире, и тем паче – в горнем и подземном.

Она внезапно замолчала, подняв глаза к небу, и я поняла, что с психами лучше не связываться.

– Ну нельзя так нельзя, – покладисто согласилась я. – Раз в ваших краях это дело под запретом, давайте о другом о чем-нибудь поговорим. Например о вязании…

– О чем, о чем? – переспросила старуха.

– О вязании, – повторила я, сообразив, что произношу это слово по-русски, ибо не знаю его еврейского аналога. Для пущей убедительности я сделала руками такие движения, словно набираю и провязываю петли. Старуха по-прежнему непонимающе смотрела на меня, и тут мне в голову пришла одна идея.

– Пусть госпожа прикажет дать мне четыре оструганные палочки и моток пряжи, и я покажу тебе, на что я способна.

Старуха хлопнула в ладоши, одна из девушек поспешно вышла, и через несколько минут в комнату вошел давешний мой провожатый. Достойная дама передала ему мою просьбу о палочках, я пояснила, какой длины они мне нужны, и какой гладкости, и очень вскоре в руках у меня оказался набор довольно корявеньких, но все-таки спиц. Молоденькая девушка, сидевшая за прялкой, поделилась мотком тончайшей пушистой шерсти, и я принялась за дело. Вообще-то с детства меня учили вязать на пяти спицах, но со временем мне американская система пришлась больше по душе, и я, прикинув на глазок размеры Важной Старухи, пустилась в очередную авантюру. К тому моменту, когда слуги внесли в залу подносы с лепешками, мясом и сладостями, у меня на спицах уже виднелась добрая половина теплого и уютного носка.

Чем дальше продвигалось дело, тем с большим любопытством смотрели дамы и девицы на дело рук моих. А когда в вечерних сумерках я закрыла последние петли и предложила старухе примерить носок, та с изумлением поглядела на мое творение и недоверчиво спросила: «Делать такую теплую обувь, ты, верно, научилась у сынов севера, которые не прячутся в домах, даже когда выпадает снег и застывает в кувшинах вода»?

– А чего тут уметь-то? – фыркнула я, – У нас такое даже девчонки маленькие вязать умеют. Хотите, и вас тоже научу? А то зима на носу, вы что, так и будете на босу ногу ходить?

Столпившиеся вокруг дамы недоверчиво цокали языками, передавая из рук в руки грязновато-белый носок с так и не отцепившимися кое-где колючками, засовывали внутрь руки и одобрительно качали головами, подтверждая, что в такой обуви им, пожалуй, никакая зима не страшна.

– А что еще ты умеешь… уаззани? – спросила старуха, коверкая русское слово, когда носок, совершив круг по рукам, вернулся к ней.

– Да все, что хочешь, – беспечно ответила я. – Кофты, свитера, шапки, шарфы, варежки, пояса – я все могу.

– Пояса! – Торжественно поднимая палец вверх, возгласила старуха. – Ты сможешь связать красивый пояс, достойный того, чтобы его носил царь?

– Конечно смогу, нитки только хорошие дайте, и спицы нормальные, – ответила я.

– Тогда завтра ты будешь вязать царский пояс, – резюмировала решительно старуха. – И еще будешь учить нас делать эти твои… носки.

– Да буду, буду, – согласилась я, пусть только кто-то спиц нормальных наделает, чтобы прямые были, а не эти кривульки, и отшлифует их получше. А мне для пояса пусть спицы с наконечниками сделают, а то неудобно будет.

Вновь призванный Главевнух пообещал, что к утру все потребные материалы будут готовы, проводил меня до нашей с Венькой комнаты, и… и меня снова ждал одинокий вечер.

А потом еще и еще… Венька являлся грязный и потный, падал рядом со мной на ложе когда я уже крепко спала, утром снова исчезал ни свет ни заря, так что мы и словом обменяться не успевали. И что, спрашивается, ради этого всего я так стремилась в град Давидов? А где же город золотой из моих грез? Действительность, как водится, оказалась куда грубее и прозаичнее любых фантазий.

Ну и ладно, пусть мальчики играют в свои мужские игрушки. А у меня пока своих дел хватает. Мастер-классы по вязанию шли полным ходом, пояс царский тоже получался просто заглядение, тем более, что на отделку я пустила свои заветные финикийские бусины, фантастическим образом уцелевшие во всех наших передрягах. Пару наиболее сообразительных девчушек я даже обучила самым основам макраме, и они теперь плели из белых и золотых нитей отделку для царского плаща, непременно вплетая по углам по голубой ниточке для оберега от злых духов. Одним словом, подготовка к какому-то празднеству шла полным ходом. Только вот к какому? Любые вопросы на эту тему Главстаруха пресекала одним мановением руки, а я себя уже десять раз обругала за то, что в свое время не удосужилась почитать ничего по истории древнего мира.

И еще очень занимала меня одна мысль – а что скажут археологи, если через тридцать веков откопают наши художества? Надеюсь, я ничего такого принципиального в мировой истории не порушила? А то, может, как обуется иудейская армия в шерстяные носки, да как повысится ее боеспособность в зимнее время, и пойдет вся история неведомым порядком. А потом вынырнем мы с Венькой в своей эпохи, глядь, нет никакой Москвы, а есть только один всемирный Израиль. И что ж тогда хоругвеносцы с хамасовцами делать будут? Уйёо! Обсудить бы это дело с Венькой, только где он, спрашивается? Может, и не нужна ему больше никакая Юлька на веки вечные? Думать о таком было очень грустно, а не думать тоже не удавалось. Ну почему мужики вечно думают только о себе и о своих игрушках, а?

52

Как-то уж очень быстро оно всё тогда завертелось, и не продохнуть… Домой приходил – падал трупом, только бы выспаться хоть немного, уж не до нежностей было. Йоав меня не просто торопил – гнал, как сумасшедший: если завтра война, если завтра в поход… Хотя у них тут войны не объявляются и не прекращаются – они приостанавливаются на время, чтобы стороны передохнули и подготовились к следующему раунду. В этом смысле двадцатый век нашей эры на Ближнем Востоке очень похож на десятый век до.

Уже следующим утром после аудиенции, ни свет ни заря, посыльный разбудил меня и утащил за город, на боевую учебу – Юлька я постарался не будить. Сразу стало понятно, что эта военная подготовка будет очень мало похожа на ту вялую учебу резервистов, которую я пытался организовать еще в Угарите, и было это, казалось, многие годы назад – а всего-то месяцев шесть, или семь. Так много с тех пор всего случилось!

Прежде всего, очень сильно отличались начальные условия. Как я и представлял себе, постоянной армии у Давида практически не было. В случае большой войны собиралось по всей стране ополчение, так что я хоть и был назначен сотником, но никакой сотни у меня под началом не было, и взять ее было пока неоткуда. Еще несколько таких же офицеров жило в небольшой нашей столице и ее окрестностях, остальные были рассеяны по стране, как и рядовые воины. Вот нападут филистимляне – соберется ко мне постепенно, за пару недель, человек сто, или пятьдесят, или двести, уж как получится, вооруженных чем попало и примерно так же обученных. Вот их-то я и поведу в бой, если другого командира у них на тот момент не случится. Радостная перспектива.

В Иерусалиме и его окрестностях квартировали только два отряда постоянной боевой готовности, и оба состояли не из израильтян. Называли их тут «керетеи» и «пелетеи», и кем они были по происхождению, я так до конца и не понял. Похоже, что это правнуки тех самых молодцов, которые разнесли в свое время в щепки Угарит, и даже может быть, что их названия указывали на Кипр и на тех самых филистимлян, с которым воевать мы и готовились. Друг с другом они говорили иногда на своих каких-то наречиях, явно не семитских, но и еврейским владели свободно, я даже акцента не замечал.

Воевать эти два отряда, впрочем, особенно и не собирались. Их задача была – охранять царя, и такое решение сразу показалось мне очень логичным. Набери Давид свою стражу из израильтян, пусть даже из своих сородичей, из племени Иуды – не миновать тогда распрей и дворцовых переворотов. Вон, родной сын Авессалом и то восстание против отца поднял. У нас Римских пап тоже издавна охраняют швейцарские гвардейцы, хотя среди самих пап швейцарским происхождением никто пока не отмечен, и вообще основная религия в этой стране – протестантизм. Видимо, самый верный слуга для правителя тот, кто лично обязан ему всем, кому нечего ждать от других ни на далекой родине, ни в стране, где он служит. Такого ни задурить, ни подкупить не удастся – он понимает, что его голова при смене власти полетит первой.

И особенно логичным показалось мне, что этих отрядов было сразу два. Допустим, забастуют керетеи – так сразу поспешат выслужиться за их счет пелетеи. Возникнет среди пелетеев заговор – керетеи встанут железной стеной. Может, и во времена д’Артаньяна, по крайней мере, как это описывает Дюма, так и обстояло дело, с этими мушкетерами и гвардейцами, вечными соперниками на одной и той же службе?

Так что было у Давида ополчение, то есть просто мужики, которые живут своей жизнью и при необходимости берут в руки оружие, и была дворцовая стража. А еще были Трое, и были Тридцать – ближайшие сподвижники и соратники, друзья самого Давида со времен его юности. Кто-то из них уже умер, и почти все состарилось настолько, что в походы ходить не могли, но по-прежнему считалось, что уж эти-то Тридцать, и особенно Трое (Йошев, Элазар и Шамма – три таких же, как и царь, старика), уж они-то точно выйдут на любую битву и всех победят. Что бы там ни планировали мы с Йоавом, как бы ни распоряжались – вот придет один из них, скомандует по-своему, и кто за кем в данном случае пойдет, еще не известно.

Да плюс мелкие полусамостоятельные отряды по всей стране, подчиняющиеся местным старейшинам и прочим авторитетным людям. Их вообще никто не мог ни сосчитать, ни проконтролировать, но предполагалось опять-таки, что в случае большой войны они явятся куда надо.

А собственно, чего я ждал? Регулярной армии? То, что было в наличии, во всяком случае намного превосходило угаритское воинство по качеству. От меня тут действительно ждали помощи, и я готов был эту помощь оказать: научить хотя бы самых активных и способных азам проведения спецопераций. И таких, на самом деле, нашлось для начала достаточно даже из того случайного набора людей, оказавшихся в Иерусалиме, а кто-то еще мог присоединиться со временем.

Только они ждали, что я их быстро обучу каким-то отдельным трюкам, а уж как их применять, они сообразят сами. Я пытался читать что-то вроде лекций по военному искусству (не то, чтобы я был его знатоком, но все-таки тридцать последующих веков кое-какие наработки дали), но это совсем никак не воспринималось. Ты показывай, куда и как бить… Да и ладно бы с ней, с теорией, я пытался внушить им представление не только о личной доблести и геройстве, но и о тщательном планировании операции и железной дисциплине.

И уже через три дня таких тренировок (это значит – с рассвета до заката, а поесть нам в поле приносили) я понял одну простую вещь: если они, как мальчишки, хотят играть в войнушку, то в нее мы и будем играть. Но только по правилам. Разобьемся на два отряда, будем отрабатывать наиболее типичные ситуации: засада на дороге, диверсия на охраняемом объекте, похищение важной персоны. Только оружие будет учебным, чтобы без травм, и с имитацией ударов. Но все остальное всерьез: одна сторона защищается, другая нападает.

Эту идею мои «курсанты» восприняли радостным ревом.

– Ну вот завтра и попробуем, – сказал я.

– Завтра не получится, – ответил один из них с некоторым сожалением на лице.

– Почему?

– День субботний, – ответил он.

Я и отвык считать дни в этом мире! И в самом деле, если март отличался тут от июля или декабря погодой, то суббота ничем не отличалась от среды, да и слов-то я таких не слышал прежде. Странно, мы были в Дане, мы странствовали с израильскими купцами – неужели ни разу за всё это время не выпадала суббота? Или… или они просто не обращали на нее никакого внимания? И значит, единственная точка на всей планете Земля, где у людей бывает раз в семь дней обязательный выходной – это там, где мы сейчас находимся? Ничего себе…

– Да, конечно, – ответил я, – я и забыл дни считать. В самом деле, суббота.

И это было очень даже хорошо! И с Юлькой пообщаемся, а то и не видим друг друга практически, прихожу уже затемно, вымотанный до предела. И, в конце концов, посмотрим на город! А то утром – на тренировку, вечером – обратно, всё по одной и той же тропинке. Даже Скинии еще не видел, вот, как раз повод будет посмотреть…

Утром, конечно, хотелось подольше поспать. А потом еще немножко подремать. А потом… да мало ли чего хотелось, времени уже не было! Меня же ждали на субботнее жертвоприношение! И Юльку, кажется, тоже.

Я выпрыгнул из постели, срочно стал одеваться. Юлька уже не спала, но еще и не встала… «Давай, давай», – поторапливал я ее, – «а то всё самое интересное пропустим!» Но отчего-то она энтузиазма моего не разделяла и вообще смотрела как-то неласково. Ладно, кто их разберет, этих женщин, что у них там за перемены настроения!

Мы все-таки немного опоздали – когда мы пришли, богослужение уже началось. Скиния, как оказалось, стояла буквально в двух шагах от городских стен на ровной площадке, и совсем не там, где собирались храм – да я ведь проходил мимо нее не раз по дороге на наши эти учения, только я и не думал, что это была Скиния. Довольно ветхий шатер скромных таких размеров за полотняным забором – я-то полагал, там что-нибудь хозяйственное! Тем более, что оттуда периодически пахло горелым мясом. Оказывается, приносили жертвы!

Юльку пришлось оставить среди женщин, а меня мои сослуживцы потащили дальше, туда, где стояло наше воинство. Впрочем, столпотворения не было – это ведь была самая обычная суббота, никакое не празднество, да и погода подкачала, так что пришли к Скинии лишь жители Иерусалима и ближних окрестностей, и то далеко не все. Народ стоял на открытом месте, переминаясь с ноги на ногу под холодным дождем, а из-за полотняной ограды доносилось какое-то торжественное и немного заунывное восточное пение. Слов было и не разобрать с непривычки.

Потом протрубил рог, и еще раз – и тут же запахло жареным мясом. А мы-то как раз не завтракали… интересно, у них тут что, как в наше время, не принято есть, пока жертву не совершат? Похоже, что так. А и в самом деле, если жертва – трапеза для всей общины, да еще и такая, на которую Бога пригласили, как можно собственными бутербродами перед тем напихиваться?

Уж не знаю, то ли священство местное под дождем мокнуть не хотело, как и мы сами, то ли ритуалы у них были и впрямь такие короткие, но очень скоро распахнулись ворота (а точнее, скатали полотнище, закрывавшее вход во двор) и к народу вышел уже знакомый мне первосвященник. На сей раз он был в полном облачении, в высоком тюрбане, с дощечкой на груди. Помнится, на ней должны были быть двенадцать драгоценных камней с именами разных племен, но этого я разглядеть уже не мог. Священник благословил народ широким жестом, и служба закончилась.

– Ну, теперь к царю, пировать! – радостно сообщили мне сослуживцы.

– А жена? – переспросил я.

– Если царице будет угодно, ее позовут к женскому столу, – ответили мне.

Хотелось уточнить, кто у нас тут главная царица (их явно было в наличии больше одной), но я решил не впутываться во дворцовые интриги. Что ж, разделение по половому признаку тут строго соблюдается даже за столом – ну и ладно. Собственно, оно и в Угарите так было, и в Финикии, просто там мы с Юлькой были какими-то Вестниками, вот на нас правила и не распространялись. А тут уж приходилось соответствовать.

Словом, через полчаса или час (никто никуда не торопился) мы расселись на подстилках и коврах в большом зале царского дворца. Женщин с нами не было, Юльку я так с утра и не видел, и даже не знал, где она. Царь к нам так и не вышел, не было его и на жертвоприношении – видно, он уже почти не вставал с постели. Можно было только порадоваться тому, что мы все-таки успели увидеть Давида…

А потом стали подавать еду – ставили глиняные, а то и металлические блюда прямо на подстилки перед нами, наливали в чаши вино, и пошло веселье. О делах не говорили, и даже когда я заикнулся о дальнейших наших планах боевой подготовки, меня оборвали: «день субботний!» В смысле, общаться нужно совсем на другие темы. Оно и правильно, если рассудить! И потекли рассказы о жизни, о семье, о далеких краях… тут меня особенно много расспрашивали, а я даже и не знал, что и как им отвечать.

В этом мире для всего было свое место и свое время. А как быть, если мы к такому не привыкли? Если в выходной хочется не у царя пировать, а с любимой время провести? Ответа мне никто не предлагал.

В общем, когда пиршество закончилось, короткий день уже клонился к вечеру и для прогулок времени особого не оставалось. Да и Юльку надо было найти – на женскую половину дворца вход для меня был, разумеется, закрыт, а в нашей гостевой комнате ее не оказалось. Тогда я решил просто побродить в одиночестве по улицам этого маленького городка, в котором столько всего еще произойдет – но тогда он был какой-то ближневосточной Жмеринкой, глухой и никому не известной окраиной.

Да уж, с Тиром и сравнивать было нечего. По тесным улочкам текли грязноватые ручьи, с обеих сторон их обрамляли глухие стены домов, сложенные из грубого камня и едва обмазанные глиной. С редкими прохожими было трудно разойтись, и никаких, абсолютно никаких достопримечательностей не было видно. Вот интересно, Бог всегда выбирает для Себя что-нибудь такое неприметное? Ну как с Иерусалимом?

С Юлькой мы встретились только уже самым вечером.

– Ну как день прошел?

– Да ничего, нормально.

– Скиния у них какая-то такая… не новая.

– Потому, наверное, и храм строить собрались!

– Наверное.

– А баранину неплохо поджарили.

– Да, вкусно. Хотя перца не хватает.

– Ты на меня сердишься за что-то?

– Да нет…

– Тогда поцелуешь?

Вялый, дежурный поцелуй… Нет у меня, дескать, сил на что-то большее, но и объяснять, почему, сил тоже нет. Устали все, давай спать. Утро вечера, как говорится, мудренее… Или не откладывай на завтра то, что можно на послезавтра. Особенно если это выяснение отношений.

Ну, а на следующее утро опять был подъем до рассвета, торопливая лепешка вместо завтрака, построение, и дальше – прямо как в песнях: «путь далек у нас с тобою, веселей, солдат, гляди!» Кстати, эту песню пели в наше время и в Цахале, только на иврите: «Эль-адерех шув яцану, дерех арука бли кец». Впрочем, мы ничего и не пели – просто шли себе и шли на учения в спокойное место неподалеку от города, где было где разгуляться, не причиняя вреда стадам и посевам местных жителей.

Замысел был простым: отработать несколько самых типичных ситуаций. Начинать я планировал с засады: один отряд продвигается по дороге, другой его поджидает в укромном местечке. Соответственно, первый отрабатывает патрулирование, разведку местности и мгновенное развертывание из походного порядка в боевой при нападении с нескольких сторон, а второй – выбор места для засады, маскировку, одновременное нападение по сигналу и отход на случай, если противника не удастся полностью уничтожить, пока действует фактор внезапности.