Электронная библиотека » Андрей Десницкий » » онлайн чтение - страница 27

Текст книги "Угарит"


  • Текст добавлен: 18 мая 2014, 14:14


Автор книги: Андрей Десницкий


Жанр: Попаданцы, Фантастика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Шрифт:
- 100% +
57

Честно говоря, я не слишком надеялась, что мою дерзкую просьбу вообще удовлетворят, а уж тем более – так быстро. Следуя за Тавитой по дворцовым переходам, я пыталась хоть чуточку собраться и включить голову. Откровенно говоря, после всех этих бурных событий и бессонной ночи чувствовала я себя разобранной на части и дорого дала бы за возможность беспрепятственно вздремнуть минут шестьсот. Но не было у меня не только шестисот минут, но и шестидести, и даже шести…

Машинально отметив про себя, что мужская половина по убранству мало чем отличается от женской, я притормозила, чуть не впечатавшись в Тавиту, перед тяжелой пурпурной завесой, закрывавшей проход… куда? Судя по тому, что перед ней стояли два воина при мечах, покои были явно царские. Неужели действительно моя безумная мечта исполнится? Нет, это было бы слишком хорошо, так не бывает…

Меж тем, моя провожатая шепнула на ухо правому стражу несколько слов, тот издал клекочущий возглас и подвинулся, а Тавита довольно чувствительно ткнула меня куда-то под правую ключицу.

– Ну что ты стоишь? Иди. Только не утомляй царя, он слишком болен…

Два шага на подкашивающихся ногах, и вот я уже внутри, в сумеречной комнате, окна которой прикрыты завесами, почти полностью скрывающими бледный зимний свет. В нос ударил резкий аромат незнакомых благовоний, а неведомо откуда возникший человек – видимо, кто-то из слуг, а может, родственник, ступающий мягко и неслышно, едва слышно прошелестел «Подойди ближе, не бойся, царь хочет тебя видеть».

Царь? Меня? Нет, такого быть не может… Кто я такая, чтобы сам Давид, царь израильский, захотел увидеть бестолковую московскую художницу, до рождения которой еще почти три тысячи лет? Сглотнув внезапно возникший в горле комок, я сделала три мелких шажка и остановилась перед ложем с высоким изголовием, на котором едва угадывался даже не человек, а, скорее, тень человека. Горбоносый профиль, седые спутанные кудри… Нет, в этом древнем старике не было и тени от того юного пастуха, чей скульптурный портрет, увиденный в далеком детстве, заставил меня учиться лепить и рисовать… Вот и замкнулся круг, Царь. Ты сделал меня тем, кто я есть, тебя я хотела изобразить, в детском самомнении резко замахнувшись на соперничество с самим Микельанджело. Только в отличие от знаменитого тосканца мне все-таки довелось увидеть тебя живым… Пока еще живым…

Горло мне вновь сдавило так, что я с трудом вдохнула. Бедный Шломо, скоро он останется совсем один, без отца. Я слишком близко видела Смерть, чтобы не понять, что и здесь она уже совсем рядом. Не уходи, Царь! В памяти всплыли странные непонятные слова, которые вечерами вполголоса бормотала бабушка, думая, что я уже сплю. «Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему…».

– Что ты сказала? – хрипло спросил царь, и я поняла, что повторяю эти слова на своем языке.

– Я сказала «ло… ло таво элеха ра‘а, ве… венэга ло йикрав…, – с трудом подбирая слова, перевела я.

– ло йикрав беахолеха, – закончил Давид, увидев, что я запнулась, и в голосе его послышался неподдельный интерес, – но откуда ты знаешь эти слова? – И на каком языке ты произнесла их сначала?

– Так бабушка по вечерам говорила… на моем родном языке. Это очень, очень далеко отсюда.

По лицу Давида скользнула едва уловимая тень улыбки:

– Хорошо, что ты знаешь их. Хорошо, что ты помогла сыну моему Соломону, – говорить ему явно было непросто, фразы были короткими, а паузы между ними – чуть более долгими, чем бывают обычно, – чем отблагодарить тебя?

– Я ничего особенного не сделала, о царь, – отвечала я, – и мне ничего особенного от тебя и не надо… Живи долго, и радуй свой народ!

– Уже недолго… – отвечал он явно со всё большим трудом, – тяжелый день… и славный… Соломон будет помнить о тебе… но и тебе… вам… уже недолго…

Царь в изнеможении откинулся на подушки. Я заколебалась, что же мне делать дальше, но давешний приближенный сделал недвусмысленный знак, и я, стараясь ступать как можно тише, выскользнула за дверь, на прощание бросив последний взгляд на тонкий благородный профиль, чеканно вырисовывавшийся на фоне светлых покрывал.

За дверью меня дожидалась все та же неизменная Тавита.

– Ну как, видела царя? – с любопытством спросила она, и я согласно кивнула, не в силах связно отвечать ни на какие вопросы. Слишком была я полна только что состоявшимся свиданием, чтобы с кем-то обсуждать его.

А дальше все пошло привычным дворцовым порядком – пир в царицыных покоях в честь ее сына, ставшего нынче правителем. Вирсавию чествовали так, словно она сама, вместо сына, взошла сегодня на престол. А может, так оно на самом деле и было? Я машинально жевала все, что мне подкладывали на тарелку, так же, как и все, радостно восклицала, но мысли мои по-прежнему были там, в сумрачной, пропахшей благовониями комнате, где в одиночестве угасал величайший царь во всей мировой истории. И что же значило это его «и вам уже недолго»? И… смогу ли я вылепить его портрет, когда-нибудь, где-нибудь? Вновь и вновь вставали перед моим мысленным взором его черты: запомнить, запечатлеть навсегда, не упустить… Может быть, сегодня же, пока всё свежо, сделать хотя бы пару карандашных набросков? Ах да, карандаша нет, но хотя бы углем…

Совершенно разбитая всеми этими переживаниями, я, слабо реагируя на окружающих, добралась наконец до нашей с Венькой комнаты. Ненаглядный мой, оказывается, был уже там, сосредоточенно увязывая какие-то припасы в компактный сверток. Естественно, он сгорал от любопытства. И, естественно, мое вопиющее невежество стало еще более явным. Вот так номер, оказывается, я Давиду его собственные строки циировала, не зная, кто их, собственно, написал. Интересно, что он при этом про меня подумал? Но вышло вроде не так уж и плохо, если говорить начистоту…

Венькин рассказ о событиях дня получился каким-то странным. Голову даю на отсечение, что он от меня что-то скрывал, слишком уж озабоченным он выглядел, несмотря на все попытки убедить меня, что у него нет никаких тревог, и что маленькая местная командировка, в которую его завтра отправляют, это всего лишь легкая загородная прогулка, и что даже меня можно взять с собой. Но у меня уже не было сил пускаться с настоятельные расспросы, а Венька, кажется, был только благодарен, что я не допытываюсь до подробностей, и мы в одночасье провалились в тяжелый каменный сон.

Наутро Венька растолкал меня едва только за окном забрезжил неяркий зимний рассвет. Пока я спросонок пыталась сообразить, что вообще происходит, мой воин на два счета оделся, умылся, ремнями прикрепил к спине вчерашний сверток с припасами, наподобие рюкзака, и стал поторапливать меня, чтобы я собиралась быстрее. Я бы с радостью поспала еще часик-другой, но Венька был непреклонен. Придав мне вертикальное положение, он плеснул мне в лицо пригоршню ледяной воды, услышал о себе много интересного, но не обиделся, а только тихонько рассмеялся. Он же настоял на том, чтобы я взяла все теплые вещи, которые у меня есть, и, прижимая к губам палец, едва слышно ступая, направился к выходу из дворца.

– Вень, а нам не надо попрощаться с Соломоном и Вирсавией? Раз уж ты на сей раз берешь меня с собой, наверное, надо предупредить, что нас какое-то время не будет дома?

В ответ Венька проворчал что-то не очень внятное, типа, что их и так предупредят без нас, а нам надо спешить, благо дело очень уж срочное, и вел себя как заправский заговорщик. Интересно, зачем нам нужна вся эта секретность? Или мой спецназовец окончательно подался в местные Джеймс Бонды? Это становится уже забавным, роль девушки суперагента мне до сих пор на себя примеривать не доводилось.

За ночь заметно похолодало, чахлая городская трава даже подернулась легким инеем. Пару раз Венька заметно хмурился, вглядываясь в какие-то незаметные мне следы, и ускорял шаг, удаляясь от дворца. К полной моей неожиданности, Иерусалим, несмотря на очень ранний час, отнюдь не казался вымершим. Девушки с кувшинами или вязанками хвороста, угрюмые домохозяева, спешащие по делам – все это были обычные иерусалимские ранние пташки. Но кроме них то тут, то там попадались группки весьма серьезных мужчин, у которых на поясах недвусмысленно поблескивали кинжалы, или копья были прямо в руках.

– Вень, чего это они тут тусуются? – недоуменно поинтересовалась я, потому что вид этих головорезов явно ничего хорошего не предвещал.

– Ничего, Юль, это просто учения… будут, – врать Венька точно не умел, поэтому ответ его прозвучал, мягко говоря, неубедительно.

– Фигассе учения, – возмутилась я, – ты что, не помнишь ТББ? Ну очень же похоже, когда серые заполонили Арканар.

– Да ладно тебе, не преувеличивай, – фальшиво бодрым тоном ответил Венька. – И никакого Табиба я не помню. Он кто вообще?

– Я о Стругацких, вестимо. И не морочь мне голову, ты все прекрасно понял, что я имею в виду…

Но закончить мою страстную тираду Венька так и не дал.

– Юль, не голоси, пожалуйста, – неожиданно грустно, но твердо попросил он. – Нам надо как можно скорее уйти из города, по возможности не привлекая к себе внимания. А на твои вопли… ну ладно, ладно, просто тебя переполняют эмоции и всё такое… но на нас уже пялятся, а нам это совершенно ни к чему.

Всё произошло уже за городскими воротами, где теснились лачуги бедняков. Какой-то сомнительного вида головорез проводил нас весьма нехорошим взглядом. Потом, словно убедившись в своих подозрениях, он шепнул пару слов на ухо стоявшему рядом мелкому парнишке, и тот со всех ног кинулся в ту сторону, откуда мы пришли.

– Не нравится мне это все, Юлька, ох как не нравится, – сквозь зубы процедил Венька, и внезапно, схватив меня за руку, резко метнулся в незапертую дверь полуразрушенного дома, стоявшего на самом перекрестке двух улиц. Мы едва успели присесть на корточки за какой-то печкой во внутреннем дворике, как в этот же дверной проем сунулась бородатая рожа давешнего головореза. Покрутив головой в стороны, бандит быстрым шагом двинулся вперед по улице, а мы на перебежали, прижимаясь к стене, через двор. Там Венька сначала подсадил меня, а потом с ловкостью обезьяны сам вскарабкался на глинобитную крышу соседнего дома. Она угрожающе прогибалась под нашим двойным весом и чем-то там поскрипывала (или это мне со страху казалось?), но мы, не обращая никакого внимания ни на эти звуки, ни на возмущенный лепет какого-то малыша, который выбежал во дворик пописать и вдруг обнаружил нас на крыше дома своего, перебежали на другой край, сиганули на кривую и узкую улочку и рванули по ней, прочь от городских стен.

Так вот что имел в виду Давид, когда говорил «и вам недолго!» Да переживем ли мы его самого? Или прямо тут и зарежут, не сказав «привет»? Господи, как отчаянно вдруг захотелось жить – неважно, в каком тысячелетии и в каком городе, но только бы жить, жить, жить… Вдвоем… И какой-то немыслимой вспышкой, каким-то чутьем подраненного зверя я вдруг поняла: не вдвоем, с позапрошлой ночи – уже втроем. Я несла под сердцем нашего ребенка, невидимо, неощутимо ни для кого – но ясно для меня… и значит, нам надо было выживать!

Улочка внезапно кончилась, мы были на каком-то осыпающемся склоне, сбоку тянулся ряд каких-то дыр и провалов, и оттуда тянуло могильным холодом. Как нельзя кстати.

– Что это? – запыхавшись, спросила я.

– Гробницы, – бросил Венька на бегу и вдруг резко затормозил так, что я чуть не упала, – быстрее, внутрь! Пролезай!

– Ты с ума сошел? Зачем мне туда лезть? – жарким шепотом отозвалась я.

– Всё равно догонят, у Йоава людей много. Пересидим до ночи. В гробницу они не полезут.

– Веень, не надо, я покойников боюсь, – заскулила я, но Венька решительно подпихнул меня в сторону какой-то мрачной и грязной щели.

– Лезь к ним, живо, или сама такой станешь – свистящим шепотом потребовал он, – И что бы ни было, молчи, тогда, может, выберемся.

Меня обдало ледяным холодом то ли от его слов, то ли от разверстого гроба, но делать было нечего. Сцепив зубы и стараясь не скулить от липкого противного страха, я просочилась в щель и замерла, боясь коснуться каких-нибудь древних останков. Следом за мной в проем с трудом пробрался Венька. Я прижалась к нему, стараясь унять дрожь и про себя умоляя все возможные силы, чтобы нас не заметили снаружи. Кажется, на этот раз мы влипли серьезнее, чем когда-либо…

58

Мы прижались друг ко другу, я обнял Юльку, поерзал, пристраиваясь на камне… Говорить было опасно, да и не о чем было тут говорить. Там, за щелью, сквозь которую мы пролезли, слышались голоса и шаги, мелькали чьи-то тени, и я мучительно пытался угадать, что же там происходит… а потом перестал. Всё равно от нас ничего не зависело: найдут, не найдут… А потом всё стихло. Капала где-то вода, стучало сердце, дышала рядом любимая женщина, и только.

Было страшно, конечно. Да, сначала было страшно… а потом стало: никак. Было тесно и сыро, жестко и холодно. Руки, если пошарить вокруг, натыкались на что-то твердое и скользкое, и не разберешь даже, что, да пожалуй, лучше и не разбирать. Но в самой-самой сердцевинке были мы, и мы были живыми. Надолго ли?

Как было бы глупо погибнуть здесь и сейчас… За что, чего ради? Зачем мы вообще оказались в этой дыре, в этом чужом времени, в чужой истории?

– Чтобы возвести на трон Соломона, – неожиданно спокойно и уверенно ответила Юлька. Выходит, это я не просто подумал про себя, но сказал вслух… Или уже ничего не надо было говорить вслух, всё было и так сразу на двоих?

– Неужели он не стал бы царем без нас? Неужели наша помощь была ему так необходима?

– Но может быть, это нам было нужно нам самим? Не всемирную историю мы тут меняли – а нашу собственную жизнь?

Если только она сейчас не оборвется, чуть не произнес я вслух… или произнес?

– Не оборвется, – твердо сказала Юля, – она начнется. Другая, настоящая. Обязательно начнется, я точно знаю.

Да кому и знать о начале жизни, как не женщине? И мне вдруг стало легко и спокойно на душе. Точнее, нам стало. Ворох мыслей и беспокойств: что, куда, как, зачем, почему? – отступил, растаял, испарился. Только мы, только здесь и сейчас. Мы прикрыли глаза – всё равно смотреть было не на что – и отдались этому темному, густому потоку под названием «время». Он нёс нас из одной точки в другую, и не было возврата, и не было смысла в его течении. Или был, но оставался для нас неизвестным? Щепочка, брошенная в ручей, если бы могла чувствовать – наверно, чувствовала бы то же самое, что и мы. Она бы не знала, что мальчишка на берегу назначил ее фрегатом и пустил в далекое плавание. Она бы не смогла ни пристать к берегу, ни даже утонуть, ей оставалось только быть собой и плыть по течению. Как нам.

Я не знаю, сколько прошло времени – четверть часа или четыре, или четверо суток… но стены задрожали. Или это мы дрожали от холода и возбуждения? Нет, стены качнулись, и еще, и еще раз, и сдавили нас, и я в ужасе открыл глаза – и ничего не увидел. Мне показалось, что я ослеп, но это был мрак, густой, полный, могильный мрак, и не было уже той щели, сквозь которую мы сюда залезли – и я решил, что мы умерли.

А стены качались, толкали нас, и Юлька прижималась ко мне, и в первобытном ужасе я протянул руку наверх, и не нащупал потолка, и стал карабкаться, обдирая бока, туда, наверх – сам не знаю, почему. А Юлька ухватила меня за ногу и поднималась за мной, и даже подсаживала, словно мы стали одним единым организмом с восемью конечностями и двумя головами, и чувствовали мы одно и то же. Камень был скользким и мокрым, и он отчего-то казался живым, немного податливым – или это стены пещеры меняли свои очертания?

Да, они колебались! Это, наверное, было землетрясение, только совсем странное, и я даже не знал, как будет безопаснее – пересидеть его внутри или все же вылезти наружу. И вдруг стена толкнула меня в грудь, сдавила так, что круги поплыли перед глазами, я задыхался, я уже не чувствовал Юльки… но над головой забрезжил свет! Мои ли руки и ноги карабкались к нему, или сама пещера выталкивала меня наружу? Я не знаю. Я не помнил себя, я был беспомощней младенца…

Яркая вспышка, взрыв солнца – или, точнее, солнечный луч ударил мне в лицо. Я рванулся, подтянулся на руках – и я был снаружи! Я не видел ничего, ослепленный этим ярчайшим светом, я слышал крик, но не мог его понять, и только протянул руку туда, во влажное чрево пещеры, ухватил Юлькино запястье…

Нас, кажется, кто-то искал там, откуда мы пришли. Кто это был? Где мы были тогда? Что было с нами? Мы лежали, оглушенные светом и звуком, на жесткой и сырой земле, перемазанные какой-то слизью и кровью – исцарапались, пока лезли. Кто мы? Я не мог ответить и на этот вопрос.

Но крик был знакомым. Он исходил откуда-то сверху и сбоку, он разливался по свежему воздуху, заполнял мир переливами гласных звуков… «Аллаху акбар!» Это кричал о величии Творца муэдзин, заунывно и спокойно, кричал о том, что и так всем известно, но о чем порой приходится напоминать.

Невдалеке гудела торопливая машина, не обращая внимания на трели муэдзина, и еще высокий женский голос звал по-арабски Фатиму, ну куда же она запропастилась, ее не в магазин посылать, а только за смертью, и если папа узнает, что она опять встречалась с этим Ахмедом, то не миновать ей взбучки, и вообще она сейчас в полицию позвонит, и тогда позор Фатиме на весь квартал, на весь Аль-Кудс, на всю Палестину… А это что за оборванцы валяются тут при дороге, да еще в крови, надо точно позвонить в полицию, и пускай их забирают – а ей отвечал другой женский голос, что пожалуй не надо, и что лучше подойти и посмотреть, и может быть, даже помочь, так что пусть позовут мужчин, а то стыд такой, там парень почти голый, в каких-то лохмотьях, порядочной мусульманке и смотреть-то в его сторону грешно, здесь вам не Яффа, чтобы в таком виде разгуливать.

– Вот мы и дома, – только и сказал я, – вот мы и дома.

Но это был, конечно, не дом. Надо ли рассказывать про то, как нас действительно подобрали, напоили чаем, накормили фалафелем и пловом, дали принять душ (какое же это блаженство!) и даже снабдили кое-какой одежонкой, ну, в обмен на некоторые мелкие сувениры из десятого века до…? Жаль, поклажа моя так и осталась в пещере, и меч тоже, но чуточку серебра все-таки было в кожаном мешочке на шее. Когда ты путешествуешь по Ближнему Востоку, всегда носи немножко универсальной валюты в укромном месте прямо на теле, такое тут правило – пригодится, и даже очень.

И как потом пришлось менять у часовщика, что возле Махане-Йехуда (кто же его не знает!) другую часть серебра на израильские шекели, и плести всякие небылицы про найденный клад, и разыскивать старых друзей, и рассказывать им какие-то байки про наше похищение экстремистами в Сирии и про то, как мы еле от них сбежали, но ничего не помним, потому что были всю дорогу с завязанными глазами и под действием психотропных веществ, и потом повторять ту же самую байку в российском посольстве, чтобы выправить бумаги, и в израильской службе безопасности… и как распсиховалась Юлька и передавала этим шин-бетникам[9]9
  Представители Шерут Битахон, израильской службы безопасности.


[Закрыть]
со скользкими глазами привет от царя Давида и расписывала подробности детских жертвоприношений в Финикии – вот тут они поверили про психотропы, отстали. И как проверяли мы по выброшенным газетам, в тот ли мы попали мир, в тот ли год – оказалось, ровно десять месяцев нас дома не было, как звонили домой по чужому мобильному, объяснялись с родными… Особенно Юлька, насчет того, что приедет не одна, а в некотором роде с мужем и даже не только с ним. Про «не только» и я, признаться, прибалдел, когда услышал.

А все-таки мы дома. И дочка у нас красавица, всем на загляденье! Еще бы: три тысячи лет отделают зачатие от рождения, мало кому так повезет. Честно скажу, что семейная жизнь с этой вот егозой, она в чем-то даже превосходит по степени крутизны и неадеквата любые спецоперации в доисторическом прошлом, но это уже совсем, совсем другая история! И нечего, нечего мне тут говорить, это не я тогда в пещеру первым полез!

59
 
О Соломоне.
Даруй, Боже, царю
справедливость свою,
правосудье Твое – царскому сыну.
Пусть по правде судит он Твой народ
и решит справедливо тяжбы бедняков Твоих.
Пусть с гор благополучие к народу придет,
и холмы да принесут плоды по правде.
Пусть он тяжбы обездоленных решит,
спасет детей бедняка,
угнетателя истребит.
Пусть он живет долго, как солнце,
из рода в род – пока светит луна.
Пусть дождем он прольется на луг,
ливнем землю оросит.
Пусть праведник процветает при нем,
пусть изобилует счастье, пока светит луна.
Пусть он правит от моря до моря,
от Реки до краев земли.
Пусть звери пустыни падут ниц перед ним,
и враги его пусть лижут пыль.
Цари Таршиша и островов пусть везут ему дань,
цари Сабы и Савы пусть дары несут.
Пусть склонятся пред ним все цари,
все народы пусть служат ему.
Он спасет тех, кто беден и заступника зовет,
тех, кто нищ, кому никто не поможет.
Над бедным и нищим сжалится он,
обездоленным он поможет,
от насилия и гнета избавит их,
тяжко видеть ему их смерть.
Пусть живет и здравствует он!
Пусть несут ему золото Сабы!
Пусть всегда молятся за него,
благословляют его каждый день!
И настанет в стране изобилие зерна,
на горах плоды будут, как на Ливане,
людей в городе – что травы́.
Да пребудет его имя вовек,
пусть его род не прервется под солнцем.
Для всех народов
он станет благословеньем —
и счастливым его назовут.
Благословен Господь Бог, Бог Израиля:
только Он творит чудеса;
благословенно и славно Его имя вовек,
и пусть наполнится Его славой земля!
Аминь, аминь!
Конец молитв Давида, сына Иессея[10]10
  71-й псалом в переводе М.Г. Селезнева.


[Закрыть]
.
 

Монреаль и Москва, 2009–2012 гг.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9
  • 4.4 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации