Текст книги "Стихотворения. 1995—2016"

Стихотворения
1995—2016
Андрей Дорофеев

© Андрей Дорофеев, 2017

ISBN 978-5-4485-0582-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие автора

Стихотворения, опубликованные здесь, вышли из школьных времён, когда понятия о слоге и литературном стиле были, мягко говоря, непрофессиональными. Позже стиль окреп. Однако я никак не стал разделять здесь темы, размеры и время написания произведений.

До сих пор я продолжал посреди прозы пользоваться литературным слогом и рифмой, и многие стихи написаны уже год-два назад.

Некоторые стихи были опубликованы ранее, некоторые – нет. Одно является призёром конкурса, за него я получил ценный подарок.

Почитайте, и я надеюсь, что некоторые мои литературные эксперименты придутся вам по душе.

С уважением, Дорофеев Андрей

Басня

 
Смотрю на бокал золотого вина —
Играет как солнце расплавленный слиток.
Вином половина бокала полна,
Как зло и добро – пустота и напиток.
 
 
Один бы сказал – такова наша жизнь:
Ее половина пуста и бесплодна.
Все люди несчастны, мечты не сбылись,
Ни правда, ни честь никому не угодны.
 
 
Но скажет другой – сколько добрых людей!
Прекрасны закаты и женские взгляды,
А смерть далеко – и забудем о ней,
Не смерть – наказанье, но жизнь – награда!
 
 
Вот так: есть бокал, есть и мненье о нём.
А верно всего лишь одно, без сомненья:
Не жизнь повлияла на то, как живём,
А только лишь то, каково о ней мненье.
 

Бойтесь любви

 
Бойтесь любви, мимолётной и странной,
Той, что вливается с телеэкрана,
Чтобы дарить мимолётное счастье,
Страхи потерь и минутные страсти.
Бойтесь любви – значит, бойтесь разлуки,
Той, что ночами царапает руки
В жажде иметь чьё-то тело и душу…
Бойтесь любви, что стремится разрушить!
Бойтесь её наступленья до срока —
Бойтесь любви, истекающей соком
Сладостной лести, пустых обещаний,
Редких свиданий и резких прощаний.
Бойся любви, но —
Желай её страстно!
Ибо любовь – велика и прекрасна,
Пусть она даже похожа на айсберг:
Десять процентов – сверкающий праздник,
А девяносто, невидимы миру, —
Счёт после буйного, дикого пира…
Бойтесь любви без следа уваженья,
С скрытой враждебностью,
С тайным сомненьем,
Бойтесь ее, где доверие смято,
Бойтесь, где ищут в любви виноватых,
И уплывайте за синее море
Дальше от чувства, что с разумом спорит…
 
 
То не любовь, где любимого судят,
То не любовь… Ибо счастья не будет.
Ибо любовь по природе другая.
Хаоса – ждут.
Но любовь – созидают…
 

Восьмая

 
Я помню начало жизни —
Те книги от Рона, курсы…
Я много оттуда вынес,
Пополнив души ресурсы.
 
 
Я понял ту мысль простую
О том, что динамик ветки
Сплетаются меж собою:
Зависят тела от клетки,
Никто не живет отдельно
От общества и природы,
Зависимость от вселенной,
Зависимость от погоды…
 
 
И вдруг осознал, не скрою,
Такое, что взмок немного…
 
 
МЫ ВСЕ, СОГРЕШИВ ПОРОЮ,
ЧУТЬ-ЧУТЬ УБИВАЕМ БОГА.
 

Всё меркнет свет…

 
В моей душе всё меркнет свет…
Потёмки детства, мгла рожденья —
Там двадцать лет. Но света нет —
А значит, нету возрожденья.
 
 
И там есть боль. Она болит,
Но не физически, не в теле,
Мой ум артачится, горит,
Перегреваясь на пределе.
 
 
В той самой чёрной в мире мгле,
В уме застывшей монолитом,
Как в замерзающей земле
Страданья детства позабыты.
 
 
Зарыты кем-то страх и грусть,
И, поднимая эти плиты,
Я со слезами злости тщусь
Увидеть годы, что прожиты,
 
 
И не могу… Уж мочи нет
Достать оттуда звук и краски,
Достать способности тех лет,
Из детских лет припомнить сказки,
 
 
Почуять терпкий дух цветов
И сжать их чувственную мякоть…
 
 
И я бы всё отдал за то,
Чтоб научиться снова – плакать.
 

Гадалки

 
Опять нам гадалки упорно вещают,
Что звёзды, что небо ночное венчают,
Гласят: небеса окунутся в моря,
Падут города, затрясётся земля…
 
 
Пророчат, что время расплаты придёт,
И каждый пророк день Суда назовет.
Готовятся радостно встретить встретить Мессию,
Готовятся сами, готовят Россию.
 
 
Но странно – проходят года и века,
А Божья рука не грозила пока.
Хотя, со времен оставления Рая,
Грозит она, кажется, не прекращая.
 
 
Гадалки и маги, волхвы, колдуны
Живут меж собой в состояньи войны.
Все спорят и спорят, кто будет неправ,
Являя свой склочный и мелочный нрав.
 
 
Они говорят нам: всё сбудется точно,
Мол, мы не жалеем ни денег, ни сил…
 
 
Да, жизнь от грехов станет явно короче,
Но Бог-то причем?! Бог давно их забыл!
 
 
Кому же мы верили, глупые? Кто же
Туманами сна обволакивал нас?
Мы лучше богов осудить себя можем
На жуткую жизнь – за бездействия час.
 

Два дня рождения

 
Конечно, странно в нашем мире,
Где дважды два всегда четыре,
Два дня рождения иметь.
Но саентологи, бесспорно,
Всегда рождаются повторно,
Предотвратив рассудка смерть.
 
 
Я не могу себе представить,
Что я настолько был тщеславен,
Что даже этого не знал!
Какое было самомненье —
Я знал все в мире без сомненья,
Как я наивно полагал.
 
 
Я излагал основы мира,
Что вывел сам, в своей квартире,
Не видя солнечного дня,
И был авторитарен жутко,
Что даже дружеская шутка
Тайком коробила меня.
 
 
Но полно! Люди или боги
Не оказались слишком строги,
И мне был дан последний шанс.
Да, саентологи! – в итоге
Я очутился на пороге
У вас, теперь уже – у нас.
 
 
И мир удачно принял роды,
Младенец вышел на свободу
В тот день, как двадцать лет назад,
И дважды я рожден отныне —
В тот день, когда мне дали имя,
И в день, когда открыл глаза.
 

Девушки

 
Девушки… Твёрдые, крепкие, грозные —
Воины чести на поле сражения.
Вы, что кидаетесь едкою прозою,
Вы, что себе не простите сомнения,
Вы, все превратности жизни познавшие, —
Сколько таких вас – вне веры, вне времени,
Вас, что бредёте по жизни уставшие,
Не позволяя себе послабления?
 
 
Ищете сильных от случая к случаю,
Тех, что заставят вас, спящих за маскою,
Попеременно лаская и мучая,
Выйти на свет, оглянувшись с опаскою,
Сделать шажок по оковам разрушенным,
Чтоб не страшила свобода безбрежная…
 
 
В масках угрозы, любви, равнодушия
Девушки – чуткие, добрые, нежные.
Нежные, как бесконечная молодость,
Добрые, словно слова на прощание…
 
 
Девушки, что опасаются подлости.
Евы под гнётом грехов мироздания.
 

Если б…

 
Если б в мире был прибор —
Измеритель тэта-силы, —
Я поставил бы на спор
Всё, что дорого мне было,
Что, включив бы тот экран
С нарисованной планетой,
Там, в пределах разных стран,
Расцвели бы точки тэты.
На Востоке пара штук —
У монастырей буддистских,
И в России целый круг —
На златом кольце российском.
Но, клянусь, не точки две,
А созвездий бы ватаги
В СЦМ б зажглись, в Москве,
И в Клирвотере, на Флаге.
Но тогда бы аппарат
Заискрился и сломался,
Потому что данный факт
В подтвержденьи б не нуждался!
 

Живой

 
О ты, живой,
В чем бьётся жизнь живого,
Живее, чем
Компьютерная смерть…
Нельзя найти
Тебе другого слова,
Тем более —
Нельзя и умереть.
Наивно это
Было бы бескрайне —
С живым сравнить
Подобие живых:
Людей сравнить
С людьми с телеэкрана,
Божественное —
С ликами святых…
Сравнить любовь
С обложками журналов,
Цветы —
С оранжереями могил…
О ты, живой, —
Одна живая рана,
Которую, увы,
Ты позабыл…
 

Жизнь

 
О Жизнь! Ты – суть,
И ты – любви созданье…
О нет, неправда!
Ты – сама любовь,
Частица Жизни…
Жизнь, любовь, сознанье —
Пусты слова…
Ведь нет тебя без слов.
Слова мертвы,
Мертвей, чем ночь без света,
А Жизнь и свет —
Настолько далеки,
Что и длины пути
Меж ними нету,
Поскольку без тебя —
Мертвы шаги…
 

Звезда падения

 
Звезда падения – она так сладко манит,
На ухо шепчет – слишком короток твой век!
Вот женщина, а вот медовый пряник.
Чего же нужно боле, человек?
 
 
Ты, под ноги смотря, забудь о небе,
Оно не принесёт тебе добра.
Подумай лучше о насущном хлебе.
Мечта же – просто-напросто игра.
 
 
Звезда – она права. Всё очень просто.
Но молодость рассеется, как дым,
И, позабывши о небесных звёздах,
Ты сломлен будешь, станешь вдруг седым.
 
 
А к старости ты будешь просто мёртвым,
И ночью ангел не сойдёт к тебе,
Чтоб посмотреть, как затухают звезды
В твоей заплесневелой бороде…
 

Я лежу – и в окно свысока…

 
…Я лежу – и в окно свысока
Смотрит тихо звезда безымянная.
Добрый свет пронесла чрез века
Ты в окошко моё – как приданое.
 
 
Только знаю я и без того —
Ты моя, я хозяин твой ласковый,
Этот свет для меня одного
Ты несла под мерцания маскою.
 
 
Захочу погасить – погашу,
Или всходы замыслю цветущие,
Но не бойся, тебя я прошу,
В целом мире ты самая лучшая!
 
 
Мне владычества не потерять,
Только ты не нужна мне рабынею.
Я мечтаю тебя наблюдать
Как свободы мерцание синее…
 

Здесь

 
Друзья, а вы не думали,
Куда мы все стремились так
Сквозь эр тысячелетия,
Межзвёздные поля,
Отринувши историю,
К какой-то цели сумрачной
На планетёнку дальнюю
С названием «Земля»?
 
 
Куда мы все стремились так —
Без карты и без компаса,
Сквозь взрывы и безумие,
Невежество и месть?
 
 
Возможно, лишь для этого:
Прервать свое падение,
Вернуться в настоящее
И оказаться ЗДЕСЬ.
 

Знать и предполагать

 
В больном современном обществе
Не виден прогресса след.
Здесь идолом – одиночество,
А мудрости – вовсе нет.
Нам издали мудрость дразнится,
Но можно умнее стать,
Когда бы найти нам разницу
Меж «знать» и «предполагать».
 
 
Проблема стоит великая,
Ученым же трынь-трава,
Что стали столь одноликими
У нас в языке слова.
К примеру, невеста хмурая —
В семье молодых разлад.
«Я жить не желаю с дурою!» —
Жених говорит стократ.
 
 
Я лично знаком с невестою —
Умнее девчонки нет.
Поэтому лжеизвестия
Завистники шепчут вслед.
Жених же, не внемля истине,
Тому, как живёт жена,
Воспринял за правду чистую
Липучую грязь лгуна.
 
 
И оба они впоследствии
Окажутся в дураках.
Такое вот это бедствие —
Неправда в дурных руках.
Нам издали мудрость дразнится,
Но можно умнее стать,
Когда бы найти нам разницу
Меж «знать» и «предполагать»
 

Зрелость

 
Что такое «зрелость»? Это возраст?
Сколько? Восемнадцать или сорок?
 
 
Может быть, когда седеет волос,
Или голос стал не так уж звонок?
 
 
Может быть. Но что такое «детство»?
Дети так просты – игра да шалость.
 
 
Может. Но игривость с непоседством
Многим даже к старости осталась.
 
 
Отыскать ключи к ответу можно,
Да и сам ответ уже известен.
 
 
Бросим взгляд на жизнь осторожно,
Пусть он будет искренен и честен.
 
 
Кто способен, по своей же воле,
Оправданья честью низвергая,
 
 
Знать, что делать следует, но боле —
Отвечать за то, что совершает?
 
 
И тогда откроется картина —
Мир перевернётся вверх ногами.
 
 
Что же за таинственная сила
Совершила этакое с нами?
 
 
Дети заседают на трибунах,
Женятся и машут кулаками,
 
 
Распускают друг пред другом нюни,
Взрослых обзывают дураками.
 
 
Взрослые же – сами, словно дети:
Кто-то ростом мал, а кто-то старый.
 
 
Так что не всегда, увы, на свете,
Приструнить детей возможно стало.
 
 
Зарвались, проказники, на воле —
Так и синяков наставить можно!
 
 
Так когда ж младенца на престоле
Унесут подальше осторожно?
 
 
Чтобы подрастал, ума набрался,
Научился говорить и слышать…
 
 
Взрослые, скорей объединяйтесь!
Вам давно беда в затылок дышит.
 
 
Воспитайте нового ребенка —
Да не будьте так авторитарны!
 
 
И в конце назначенного срока
Дети будут – очень благодарны.
 

Игра и жизнь

 
Игра и Жизнь – как близнецы.
У них единые отцы,
Одни начала и концы,
Свободы и пороги.
Небесных рек бежит вода
Из ниоткуда в никуда,
И жизнь с игрою – как слюда,
Невидимы в потоке.
 
 
Тверды пороги, и бурлит
Вода у неприступных плит,
В ущельях пенный вал шипит,
Взрываясь ежечасно…
Отсюда цель – едва видна.
Корёжат тело камни дна,
Неважно – пусть борьба трудна.
Игра – она прекрасна!..
 

Игра

Когда-то, в незапамятные годы, томясь в себе от скуки и безделья, имелась жизнь, и вот она решила, что будет мир, и будут в мире боги, и будет в мире проходить Игра.

Вверху она поставила, над всеми, властителей Игры, богов-титанов. Они, придумав правила и доску, слепили игроков и подмастерьев из тех, кто поджидал Игры начало. Игра известна, судьи наготове, и создана реальность игроками, и грянул выстрел… Старт! И пала лента, что отмечала времени начало, когда, напрягши мускулы едино, со старта игроки рванули вместе. Кто совершил ошибку, кто споткнулся, и так бегут. А между ними – ветер…

И как в любой Игре, какие знаем, вдруг появились люди, что желали обманом захватить в Игре победу, не смелостью, а лестью и подлогом. И вот они, договорившись тайно (лишь небольшая доля общей массы), решили обойти «глупцов несчастных, толкущихся на поле без разбору». Но, впрочем, даже супротив друг друга мысль злобную на время затаили…

И вот тогда-то, в этой суматохе, тогда был создан План и Механизмы. Решили отщепенцы переделать Законы, что закреплены согласьем всех игроков, принявших их. Законы, что созданы, чтоб цель достигнуть верно, использовать – пусть правильно, но всё же – лишь для того, чтоб помешать другому.

И Механизм. Он роздан был всем людям, но обманулись те, приняв на веру, что это панацея от ошибок, что это заменитель ясной мысли, и вот – людьми он по сей день хранится, оберегаем, как зеница ока. Впоследствии он всё же будет найден и назван, но тогда он был в новинку, и заменял собой обычный опыт. И человек, попав ещё раз в стычку, уже быстрее действовал, и дальше он избегал подобных ситуаций.

Все было хорошо, пока в прекрасный быть может, день, а может быть, и вечер, один игрок, разведав путь приятный, к другому подбежал сказать об этом, и получил удар. Легко качнувшись и не успев подумать, что случилось, он, безотчётно преклонив колени, поднял с земли увесистый булыжник, и замахнулся… Он забыл, бедняга, что битва далеко, и светит солнце.

Так появились битые фигуры…

Поверженный не умер. Это было в те времена, когда живые люди причиной были над своей вселенной, и не было ещё того Закона придумано, что люди умирают. Он встал, и понял вдруг, что был ограблен. Сознание туманилось немного, и где же те приятные моменты, что он копил, чтоб вспомнить на досуге? Их нет, а в голове теснятся только усталость, гнев, и битвы, битвы, битвы…

На поле игровом скопились кучи – остатки тел и мыслей, вместе с ними осколки интеллекта и желаний, оставшиеся от ночей бессонных. Игра идет, но неужели та же? Она. Видны тела людей бегущих, но почему-то в разных направленьях, а некоторые уж бредут устало, а кто-то помогает пострадавшим, оглядываясь нервно временами…

Игра идет, но цель уже забыта, оставлена… Примерно половина забыли даже правила, которых придерживаться надо было строго. А дальше будет вот что: эти люди забудут, что Игра вообще ведется, что старт был дан когда-то, и когда-то давно все люди были игроками. А дальше эти люди позабудут, что всё вокруг – их собственное чадо, что создано с большим воображеньем самими ими, и никем иначе. И позабудут, КТО на самом деле есть люди, и что люди – СУЩЕСТВУЮТ…

Встречайте – век двадцатый Новой Эры.

Игра идёт… Игра не прекращалась.

* * *

Друзья, но мы забыли тех, кто раньше, желая победить без напряженья, еще у старта встали в отдаленьи, лелея мысли о победе скорой. Вернемся же назад, всё в то же время, как План был создан, хитрый и коварный.

Сначала отщепенцы побеждали. Среди людей они, согласно плану, толкали их на боль, и воровали, бывали часто третьей стороною, и вышли далеко вперёд. И тут-то вдруг поняли, какое злодеянье они свершили, но себе – не людям. Бездумно разорвав согласий узы, в то время, как совместное движенье держало их внутри, а не снаружи, они всё время РУШИЛИ ЗАКОНЫ, КОТОРЫЕ СЕБЕ ЖЕ И СОЗДАЛИ!

И вдруг забыли, что такое – «бегать».

Они все здесь, вы видите их часто на улицах, в семье или в эфире. Узнать их можно просто: это время, что пролетело до сего момента, не изменило их, они доселе не могут осознать, что там, в начале, они ошиблись… Это очень больно – для всех людей – признать себя неправым. Для них же это так невыносимо, что хоть потоп, но я был прав, и точка!

* * *

Создатели Игры, титаны-боги, которых люди часто называют кто – Богом, кто – природой или жизнью, а кто-то и больным воображеньем, скорее всё же есть. Иначе как же в различные эпохи мирозданья на свете появлялись эти люди – такие, что их помнили веками и до сих пор ещё не позабыли. Они рождались в нужные моменты, когда уже вот-вот наш мир проходит ту точку между светом и забвеньем. И мир чуть-чуть становится светлее, несомый на руках таких титанов, что с виду даже мухи не обидят…

Впервые за твои тысячелетья ты знаешь, КТО ты есть и ЧТО ты можешь. Так неужели не найдешь ты силы продолжить ту игру, где потерялся, где нет конца и побеждает ЖИЗНЬ?!

Исповедь маленького человека

 
Пред вами исповедь… Она
Написана не кровью,
Не болью, как сказал бы вам
Зарвавшийся поэт.
Гнала не муза ото сна,
Склонившись к изголовью
Меня, кто пишет только сам…
Мне помощи здесь нет.
 
 
К чертям условности стиха —
Погибель для рассвета!
Лишь дети творчество хранят
От пресса мощных догм
И тех, чья логика суха,
И ищущих поэта,
Чтоб истребить его, кляня,
Чернильным топором.
 
 
Увидев это, отложи
Перо, почтенный критик,
Чернила сбереги для всех,
Кто внемлет строкам тем…
Лишь дети жизнь вдыхают в жизнь!
Их мысль в стихи отлита —
Беспечно-девственна, как смех,
Свежа, как новый день.
 
 
Вы не заснете сладким сном
От вычурного слова,
Я здесь убрал, моя вина,
Словесных кружев дым.
Отвечу хитрым языком
Пруткова иль Крылова,
Иль Салтыкова-Щедрина…
Но всё-таки – своим.
 
 
* * *
 
 
Я был рождён на белый свет
В конце семидесятых…
Врач, резанув живую ткань,
Сказал, что я есть сын,
А я – реву! Уж мочи нет,
И холодна палата…
О, мама, где ты? Ну же, встань!
Мне страшно, я один!..
 
 
И встала мать. И с молоком
Груди её горячей
Я мира нового хлебнул,
Но… отрыгнул сперва;
«Почто рожаете силком?!
Хочу обратно, значит!» —
Но не успел сказать – заснул,
Лихая голова…
 
 
Подумать только, в этот час
Уже успел изведать
Тоску, физическую боль,
Бесправность… и испуг.
Тогда во мне, в тот первый раз,
Мне самому неведом,
Проснулся гриновской Ассоль
Неукротимый дух.
 
 
И с этих пор я мучал мать,
Отца и всех соседей,
Когда в ночи срывался в крик
И напрочь всех будил.
Лишь так пока я мог сказать,
Что есть я на планете,
Не ел, болел, ревел, как бык
И колыбель мочил.
 
 
В те годы мать сбивалась с ног,
Метаясь по аптекам,
Отец с работы плёлся злой
От истощенья сил,
Чтоб, перешедши чрез порог
Свободным человеком,
На вечер стать моим слугой,
Кормильцем и такси.
 
 
Мой ранее служивший дед,
Войну прошедший бойко,
Был завоёван мной – забыл
Про вспыльчивость мою.
И он забыл за тридцать лет,
Что значит «делать стойку» —
А потому расстрелян был —
Безжалостно в строю.
 
 
И ни мозоли у отца,
Ни синяки у деда,
Ни просьбы, чтобы я утих,
Ни резкие слова
Не истребили до конца
Сего менталитета,
Пока мольбами всех родных
Не стукнуло мне два.
 
 
Я осознал, что мы – семья.
Я так жесток с родными!
И… мысли ход был так несхож
И странен для меня…
«Какого черта!» – молвил я, —
«Мне жить всю жизнь с ними,
А я не ставил их ни в грош
За жизнь свою ни дня!»
 
 
И лёгши спать тогда, я там
Совсем другим проснулся.
Родные думали сперва,
Что я уж заболел!
Ну посудите сами: Сам!
Я встал! И сам обулся!
Сырой картошки —сам! – едва
Чуть было не поел,
 
 
Воды себе попить достал,
Разлив ее по полу,
Следы по кухне от штанов
Я сделал тоже сам,
Но только пальчиком нажал
На кнопку радиолы,
Прервав чреду спокойных снов, —
Поднялся шум и гам!
 
 
Не понял. Что-нибудь не так?
Забота и вниманье
Со стороны моих родных
Окутали меня,
И в их натруженных руках,
Как в нежном урагане,
Среди потоков вихревых
Вдруг оказался я.
 
 
«Скорей, суши! Скорее, мать,
Простудится ребенок!» —
Кипит работа в восемь рук,
Мелькают восемь ног, —
И вот – я водворён в кровать,
Надежно запелёнут,
И продолжаю свой досуг,
Взирая в потолок.
 
 
Я полежал минуток пять
Во власти размышлений.
Итак, расставим по местам
Моих поступков нить.
Каким мне всё же нужно стать,
Чтоб заслужить прощенье,
И что, таким примерным став,
Мне нужно совершить?
 
 
Когда я сплю – все хорошо,
А значит – дело в шляпе,
Когда же сделал что-то сам —
Меня вернули спать.
Одно из двух – возможно, что
Всё делать должен папа,
А может быть, пока нельзя
Мне покидать кровать?
 
 
И вдруг, как ясная гроза,
Сверкнуло озаренье —
Конечно же! – они же сим
Благодарят меня!
И по щеке моей слеза
Стекла от умиленья —
Как чутко!… Сделать всё самим,
Чтоб сил не тратил я.
 
 
И я решил – ну, если так,
Моей любимой маме
Добром отвечу на добро,
Спасибо не приняв.
И в тот же день за просто так
Поел, как в ресторане,
На кухне разбросав ведро
И мусор обсосав.
 
 
Опять куда-то скрылась мать,
Платок накинув наспех,
Вернулась с дяденькой в очках
С седою бородой.
Где я видал его халат?..
И этот запах маски…
О, Боже! Что за боль в руках?!
Ай, колет, как иглой!!!
 
 
Я заревел. Он осерчал
И взял меня за руки.
«А ну-ка, быстро замолчи,
Мужик ты или нет?!»
Я был мужчиной, и не стал
С ним радостно сюсюкать,
И сил набравшись, замочил
Ногой ему в лорнет.
 
 
Я загордился так, что вмиг
Вся боль моя исчезла,
На маму гордо посмотрел,
Но та бледна была.
Обескураженный старик,
Ворча, уселся в кресло,
А мать, швырнув меня в постель,
Осколки убрала.
 
 
Но я же защитил себя!
А где рукоплесканья?
Враг отступил, я жив-здоров,
Честь дома спасена?..
Но мама, фартук теребя,
Вздохнула под молчанье,
И вдруг… заплакала без слов
Тихонько у окна…
 
 
Врач встал и к ней просеменил:
«Гражданочка, терпенье».
Взгляд мама слезный подняла —
«Весь мусор обсосал!..»
«Си Ди», – ей доктор пробубнил, —
«Расстройство поведенья».
Потом прошаркал до стола
И справку написал.
 
 
А у меня в моём уме
Взрывалось и сверкало…
И факты, сплавившись в дугу,
Порвали мысли нить.
Неужто делать в жизни мне
Придётся столь же мало,
В бою послушным быть врагу
И тихо говорить?!..
 
 
Одно большое «может быть»
Плыло перед глазами,
Вводило в бешенство меня
И не давало спать.
Нельзя решить, нельзя забыть…
«О, что мне делать, мама?!» —
Ревел я маме, но она
Не стала отвечать.
 
 
И то был значимый момент
Для всей грядущей жизни.
Родные стали для меня
Вселенною чужой…
И я, в ближайшие пять лет,
Стал смахивать на слизня,
Да и вообще при свете дня
Был словно сам не свой.
 
 
Какой-то страх… А вдруг нельзя?
А вдруг накажет папа,
А вдруг… неправильно, а вдруг
Окажемся в беде?..
И часто я, тайком скользя,
Пыль вытирал со шкафа,
Всё озираясь, но… испуг
Преследовал везде.
 
 
Но часто всё же я влипал,
Когда, помочь желая,
К примеру, чаю всем налить,
Я сахар рассыпал.
И я, потупившись, стоял,
Расплаты ожидая,
Не смея что-то говорить.
Но плакать не желал.
 
 
И вот однажды мысль моя —
Мне стукнуло четыре —
Приподнесла такое мне…
Я начал хохотать.
«Какого чёрта», – молвил я, —
«Я узник в сей квартире!
Я не согласен быть в тюрьме —
Не буду помогать!»
 
 
А почему я сдалал так?
Ну посмотрите сами —
Мы с мамой вышли побродить
В субботу во дворе.
А во дворе полно собак,
И мне сказала мама:
«К собакам близко не ходить!
Катайся на горе».
 
 
И я пошел. А мать – скорей
Болтать к своим подругам.
И вдруг… Один большой щенок
Породистых кровей
Сорвался вскачь – и прямо к ней.
Я чуть не сел с испуга.
Я должен был – и я не мог
Спешить на помощь к ней!..
 
 
И за секунду в голове
Мелькнула жалость к маме,
Её – «К собакам не ходить!» —
Настойчивый приказ,
И, только начал меркнуть свет
В глазах моих упрямых,
Решил я – мама будет жить!
Пусть даже после нас…
 
 
Я побежал наперерез.
Щенок рычал враждебно,
И мамин тонкий звонкий визг
Пространство заполнял.
Дурацкий страх почти исчез,
Он был почти целебным —
Невроз ушёл куда-то вниз.
Я чётко размышлял.
 
 
Прыжок! Испуг собачьих глаз —
Но только на мгновенье…
И руки в хватке на века
Обвили шею пса.
И смрад переполняет пасть…
И кажется – движенье,
Которым я валю щенка,
Уж длится полчаса…
 
 
Трещит разорванный пиджак…
Но псина уж не лает!
И что-то тёплое в руках —
Иль кровь, или слюна…
Я победил, и снова враг
Стыдливо убегает!
Но сразу возникает страх —
Где мама? Как она?
 
 
Я поднимаюсь, и с ещё
Нечёткой головою,
Но всё ж с улыбкой, как во сне
Рассматриваю двор.
Ушибы, ссадины – не в счёт,
Я горд самим собою,
И вижу – мамочка ко мне
Бежит во весь опор.
 
 
Я руки к маме протянул,
Обнял её улыбкой…
И вдруг толчок в плечо меня
На землю повалил.
И я опять пошел ко дну
К бесчувственности зыбкой,
И ощущать металл ремня
Не оставалось сил.
 
 
Она меня хлестала так,
С такой слепою злостью,
Ремнём, руками, по лицу,
Себя не ведал я.
От этих яростных атак
Мои трещали кости,
Да так, что лаской тот укус
Казался для меня…
 
 
И вот, старушки у крыльца
Привстали, побежали,
Почуяв близкую беду,
Разнять меня и мать.
И я, утёрши кровь с лица,
Всплакнул ещё устало,
А мама, переведши дух,
Вдруг принялась рыдать.
 
 
Сбежавший по ступенькам дед
Увёл меня от мамы,
Потом она была уже
Приветлива, добра…
Мне было слишком мало лет…
Я так осмыслил драму,
Что жизнь жестока, и вообще —
Нечестная игра.
 
 
Я осознал, что ложь мудра,
Что лень – обитель чести.
И эта мысль вела меня
По жизни пару лет.
Вся жизнь, нечестная игра, —
Моей достойна мести,
И цель для шквального огня —
Родительский совет.
 
 
И снова, лет так до семи,
Стонали мама с папой,
Когда водили за собой
Гулять иль на базар.
«Купи-и-и!!!» – орал я им, – «Возьми-и-и!!!» —
Истошным благим матом,
Уткнувшись пальчиком в любой
Попавшийся товар.
 
 
Не то чтоб мне нужна была
Машинка или пушка —
Мне нужно, чтоб я правым был —
Я ж все-таки живой!
Но мама прочь меня везла
По полу от игрушек,
А я в истерике вопил
И маму бил ногой.
 
 
А дома дядя Гончаров,
Не покривлю душою,
С меня б рукою лёгкой мог
Обломова писать.
Тогда я, обходясь без слов,
Показывал рукою,
И был родным и царь, и бог,
И трон мой был – кровать.
 
 
И чуть ли что – я сразу в рёв,
И требовал, что нужно,
А было так, что и грозил —
«Чуть что – и убегу!
И потеряюсь без концов!»
И делали послушно
Родные всё, что я просил, —
Боялись, что смогу.
 
 
И впрямь однажды убежал —
Когда на остановке
В окне трамвая промелькнул
Игрушек магазин.
Я маму спрашивать не стал,
А просто очень ловко
Чрез дверь проворно прошмыгнул,
И вот – уже один!
 
 
Как непривычно!.. Вот он я —
И рядом нету мамы,
И папа, бабушка и дед
Остались вдалеке…
И независимость моя
Вдруг стала кучей хлама,
Я понял – эту пару лет
Я жил на островке.
 
 
Еду и кров, игру и сон
Я не искал по миру —
По миру, коего не знал
И ведать не хотел.
Всю жизнь ко мне со всех сторон
Забота приходила,
Я получал – и не искал,
Лишь спал, смотрел и ел.
 
 
Вошёл в игрушечный отдел.
Скользнул пространным взглядом
По тем игрушкам, что потом
Всё снились мне во сне…
«Ты чей, сынок?» Я посмотрел —
Со мной стояла рядом
Седая женщина в пальто
И улыбалась мне.
 
 
Я в замешательстве смолчал.
Застыл, пошаркал ножкой,
Скосил глаза – однако нет,
Всё там ещё она.
Пришлось сказать, и я сказал,
Подвинувшись немножко:
«Я свой», – и быстро стал смотреть
На краешек окна.
 
 
«Ну ладно!» – засмеявшись вдруг,
Ответила мне дама,
Присела пред моим лицом,
Взглянула мне в глаза.
«Скажи-ка правду, милый друг,
А где же папа с мамой?»
А я все думаю о том,
Что мне о них сказать.
 
 
«Я убежал», – и глазки в пол.
Она всё улыбалась.
Я всё никак не мог понять —
Что думает она?
Последний человек ушёл,
И мы вдвоем остались.
Мне никуда не убежать —
Ведь сзади лишь стена!
 
 
А я искал, куда слинять;
Она же – изучала,
Ни слова мне не говоря,
Эмоции мои.
«Ну что ж, ты можешь помолчать», —
Скучающе сказала,
И странно, но… боязнь моя
Уменьшилась внутри.
 
 
«А как зовут тебя?» – «Андрей».
«А сколько лет?» – «Четыре».
Я, между прочим, не хотел
Расшаркиваться с ней,
Но мне хотелось поскорей
Добраться до квартиры,
Поскольку я давно не ел
От… вредности своей.
 
 
А дама, наводя мосты,
Рукою гладя раму,
Сказала, взглядом отразя
Всю нежность, как могла:
«Андрюш… Скажи, а… Хочешь ты
Обратно, к папе с мамой?»
И ласка слов, броню пробив,
Всю душу мне свела,
 
 
И я заплакал, и она
Взяла меня за руку
И повела к себе домой.
Я с ней в автобус сел
И так и плакал у окна —
Переживал разлуку,
И, переполненный виной,
Ревел всё и ревел.
 
 
И как марионетка, с ней,
Зашел, не упираясь,
В квартиру скудную её —
Два стула, стол, кровать,
Цветов букетик на столе —
И пустота немая…
Но появление мое
Способно оживлять!
 
 
И это было нужно ей!
«Я Таня. Т-т-тётя Таня», —
И челку нервно прибрала, —
«Мне нужно позвонить,
А ты – х-хозяйничай смелей,
А я н-найду нам маму», —
И завертелась, как юла.
А я пошел бродить.
 
 
Но нет! «Меня не обмануть!
Теперь Андрюша умный!» —
Ворчал я тихо, проходя
До тёмного угла, —
«Ага, хозяйничать… Забудь!
Влетит за это крупно.
Хозяйка – тётя, и всегда
Ей будет и была.
 
 
И больше я не попадусь!» —
Я помнил День Рожденья,
Когда мне папа вдруг решил
Машинку подарить.
От счастья, думал я, взорвусь!
Он был как добрый гений,
Как светлый дух, когда вносил
Мой сон в мой детский быт.
 
 
Цвела улыбка вполлица,
Глаза добром сияли —
«Андрюша! Сын! Дарю тебе!
Чтоб рос быстрей! Умнел!
И чтобы слушался отца!
И чтобы трали-вали…»
Я благодарен был судьбе —
Я так её хотел!
 
 
И вот… Я прикоснулся к ней…
С каким благоговеньем
Моя рука скользнула вдоль
Пластмассы на боках…
Дистанционное реле…
Антенна управленья…
Я весь дрожал, я был король
На райских облаках.
 
 
«Моя машинка… Лишь моя!…» —
Я пел под нос негромко.
А где моторчик? Под стеклом,
Где дяденька… Сидит…
И я, тихонько надавя
На лёгкую заслонку,
Её попробовал рывком
На сторону сместить.
 
 
Не тут-то было! Сим путём
Стекло не открывалось.
Я осторожно постучал
Машинкой о кровать,
Поковырял стекло гвоздём…
Оно не поддавалось.
«Ну что ж…» – тогда я вслух сказал, —
«Приходится ломать».
 
 
Но я не разозлился, нет!
Спокойный и серьёзный,
Я интересом был влеком —
Осколки? Да плевать!
Мне нужен был один ответ —
Как двигатель был создан?
Я обзавёлся молотком
И начал колдовать…
 
 
Удар! Удар! Сплошной восторг! —
И весело осколки
Взлетели синие, и вдрызг
Расквасилось стекло!..
«Ура!» – Я крикнул в потолок,
И колкий, словно елка,
Фонарь издал негромкий писк,
И стёклышко сошло!
 
 
И вдруг – горит в моих глазах
Оранжевая вспышка!!!
Она на несколько секунд
Мне всю башку снесла!
И боли нет, лишь дрожь в руках.
«Ну все! Мне это слишком!!!» —
Кричит отец, – «Я что, верблюд?!
Я что вам, за осла?!
 
 
Да в жизни больше на него
Гроша не выдам денег,
Да, чёрта с два я больше дам!!!
Горбатишься, как вол,
Потом «Андрюшенька, сынок…»
Андрюше, блин, до фени!!!
Пусть зарабатывает сам,
Раз папочка – козел!..»
 
 
Ну, мама с дедушкой его,
Понятно, удержали,
Варфоломеевская ночь
Была отменена,
Но для здоровья моего
Ночь даром не пропала —
Стоять в углу совсем невмочь,
Как понял я, без сна.
 
 
И вместе с этим понял я,
Насколько здесь я жалок,
Когда у дедушки спросил
(Тогда был добрым он):
«Ну дед! Машинка же моя?..
Ведь это – мой подарок?..»
Но… дед лишь лампу погасил
И молча вышел вон.
 
 
Ну а потом я всем вредил —
Из вредности, из мести —
Я помнил всё. Крушил стекло,
Терял своих «солдат»,
«Нечаянно» тарелки бил —
Был бестия из бестий.
Ну, ладно. Было – и прошло,
Как люди говорят.
 
 
Так вот. Вернемся. Я один,
Мой страж звонит от друга.
Мой взгляд намётанный скользил
По стенам и углам:
Комод. Розетка. Пять картин.
Распахнута фрамуга.
Сквозняк из двери доносил
Соседский бравый гам.
 
 
Я слышал тётю за дверьми.
На столике две груши.
В окне видна большая… Что?!
В уме – мгновенно – цель!
Я знал, что делать, чёрт возьми!
Так!.. Ушки на макушке…
А зубки – в грушу!.. Ничего,
Что прыснул сок в постель.
 
 
Быстрее… Так!.. Ещё куснуть…
Ну… вот он и огрызок… —
Пыхтел я тяжко, как старик —
Работа непроста!
Огрызок свой закончил путь
Снаружи, на карнизе,
И всё! Невинен, нет улик.
Вот так вот, господа!
 
 
Какая совесть? Что вы, нет.
«Я честен, как Фемида!
Я лишь вернул себе своё
И доказал, что прав.
Пусть знает целый белый свет!
Свободу аппетиту!
Свободу мне!» – Ворчал я всё,
Вслух слова не сказав.
 
 
Тут тётя Таня подошла:
«Ну что же ты, разденься!
А маму скоро мы найдём», —
Прервав свой разговор,
Сапожки, куртку мне сняла,
Дала мне полотенце —
И в ванну – чтобы за столом
С меня не сыпал сор.
 
 
И вот, я чист и за столом.
Вот яблоки, вот груши,
Такой от супа веет дух,
Что кругом голова…
А в горле – горький влажный ком.
«Ну, кушай же, Андрюша!»
Как жаль… Но нет, я не лопух,
Как кажется сперва.
 
 
И утаив с большим трудом
Бурлящий дикий голод,
На Таню глазки поднял я
И вежливо сказал:
«Спасибо, тётя. Я потом».
А сердце – словно молот.
Но знал я: сдержанность моя —
Основа для похвал.
 
 
Прищур весёлых умных глаз,
И хитрая улыбка
На тёти-Танином лице
В ответ мне вдруг горит.
Опешил я – «Ну вот-те раз!
Какая-то ошибка.
Ведь по сценарию в конце
Меня должны просить!
 
 
А не просить – так пожалеть,
Раз сил заставить мало.
Ведь Таня – «взрослый», значит мой
Потенциальный враг,
За всё, что есть здесь на столе,
Она, видать, «пахала»,
«Валилась с ног», «ползла домой»…
Но я же не дурак!
 
 
Я умный! Верить в эту чушь,
Когда я точно знаю:
Всё это в магазине есть,
Сходить туда пустяк,
Да и на то бывает «муж».
Задачка-то простая!
А значит, есть обман и здесь,
И Таня всё же враг».
 
 
Вот так моя стремилась мысль.
«Она чего-то хочет.
Причем опять за просто так,
Святая простота.
Но хоть ты льсти, а хоть ты злись,
Я не поддамся точно.
Я, повторяю, не дурак,
И «взрослым» не чета».
 
 
Но тётя Таня подошла
(Я был довольно злобен),
Присела рядом, заглянув
Мне пристально в глаза…
И, чётко выделив слова,
Сказала: «Ты – свободен!»
Но я, как будто бы заснув,
Не понял ни аза.
 
 
Дика настолько и смешна
Была её идея,
Что пролетела, не задев
Больших моих ушей.
А Таня вдруг взяла с окна
Пиалку пострашнее,
Дала мне в руки, а затем
Промолвила – «Разбей!»
 
 
«Да футы-нуты, что ж она
За взрослая такая!» —
Рука вдруг, словно автомат,
Дрожит, как тик нашёл,
И бесконтрольно для меня,
Как будто избегая
Змеи какой, рывком назад
Пиалку бряк на стол!
 
 
А Таня снова – «Ну, разбей!» —
И вновь пиалку в руки.
Я вздрогнул, начал цепенеть
И, словно бы во сне,
Застывший, стал следить за ней…
Замедленно, без звука,
Она летела на паркет,
Судьбу вещая мне…
 
 
Средь тишины раздался взрыв,
И звонкие осколки
К ногам ослабнувшим легли,
Прошла по телу дрожь…
До горьких слез глаза закрыв,
Рукой я сжал футболку…
Секунды шли, и шли, и шли…
Я гибнул ни за грош.
 
 
«Спасибо», – голос через тьму.
Я приоткрыл глазёнки.
Расслабил мышцы. Что за черт?
Здесь кто-то есть. Она
Спасибо молвила ему.
И вдруг рывком, спросонок —
«Спасибо?! Мне?! За ЭТО вот?!
Она сошла с ума!»
 
 
Она смотрела на меня
Без злобы и смущенья.
В глазах – лишь мягкий свет любви,
А я – так столб столбом.
«А не глупее же, чем я», —
Мелькнуло вдруг сравненье, —
«Однако сильно не дави,
Не стану я рабом».
 
 
«Смотри!» – сказала Таня вдруг, —
Глаза ее блестели, —
«Вот стол и стул, сервант, плита…
До люстры не достать…
Разбей их!» – И движеньем рук
Их указала смело;
Но я был столь смущён тогда,
Что продолжал стоять.
 
 
Она смекнула, что не так.
Взяла простую спичку
И, поломав её, бросок
Исполнила мне в нос!
И… будто бы в её глазах
Сорвало перемычку,
И яркий молодости ток
Смыл седину волос.
 
 
Её глаза – на двадцать пять,
А смех – на все на восемь!
(Я тоже точно так могу.)
А Таня мне даёт
Другую спичку поломать.
Ну, спичку можно вовсе
Курочить, жечь и гнуть в дугу —
Их каждый взрослый жжёт.
 
 
Ну, раз так хочет… Щёлк – сломал.
Ну прямо цирк дешёвый.
И что теперь? Она опять —
О кей – спасибо, мол.
И, поискав среди пиал,
Даёт мне чашку снова.
С ума сошла. Опять ломать?
Но страх уже прошёл.
 
 
Мне даже стало самому
Немного интересно,
Докуда это всё дойдет.
Вот тётя по столу —
Бабах! И я тут по нему
Ногой – бабах! – как тресну!!!
Она – торшером об комод!
Я – бах!!! Он – на полу!..
 
 
Мной, как удушливый туман,
Овладевало буйство…
Оно – не я – срывалось в визг,
И тётя отошла,
Стояла тихо где-то там,
За гранью безрассудства,
Пока посуда билась вдрызг
От ножек от стола.
 
 
Меня прошиб холодный пот.
Но я почти не помню,
Что приключилось там со мной.
В глазах – стена огня…
Но я опомнился… И вот —
Лежу, и кто-то стонет.
Прислушиваюсь – голос мой!
И правда – это я.
 
 
Рубашка порвана моя,
И в ссадинах все руки,
Весь мокрый от соплей и слёз
И пахну как щенок.
Вот вытекало из меня!
Как будто от испуга.
Но я поднял свой хитрый нос
И приподняться смог.
 
 
У тёти был безумный взгляд,
И я через секунду
Уже пальтишко захватил
И смылся через дверь.
Я шёл по улице назад,
Меня толкали люди,
Один в толпе, я вроде был
Один – но не теперь.
 
 
Я вырос на три этажа!
Толпа внизу шумела —
Её пригладил я рукой,
И гомон стих людской.
Я перестал быть чем-то сжат!
И я не знал, в чем дело,
Я стал какой-то не такой,
Но вот не знал, какой.
 
 
Во мне был демон! Я дышал
С неистовою страстью,
Не мог мой скудный слов запас
Вместить весь трепет мой —
Лишь часть. И я себе сказал:
«Андрей, ты… просто счастлив!
Вокруг – свобода!..» В первый раз
Я шёл в свой дом, как в свой.
 
 
Грудь распирало – жизнь моя
Вздымалась из развалин,
Как будто сотню книг за час
Я чётко смог понять.
«Какого чёрта!» – молвил я, —
«Я сам себе хозяин!
Исполню просьбу. Но приказ —
Не буду исполнять!»
 
 
Меня поймите – я б тогда
Не смог сказать словами
Того, что говорю сейчас.
Я был ещё так мал!
Но всё ж поверьте – никогда
Мне память не устанет
Напоминать былой экстаз.
Я в чувствах не солгал.
 
 
А дома вовсе вышел срам.
Издав гортанный клёкот,
Упала мама на кровать,
А бабушка на стол.
Сидят и смотрят, как баран
На новые ворота!
А я, простак, пошел поспать,
Но что-то сон не шёл.
 
 
Зевнул, пошёл чайку налил,
Помыл спокойно кружку…
(Я б в жизни! В жизни б никогда
Себе не сделал чай!)
Из-за угла меня сверлил,
Как дивную зверушку,
Глаз округлённых робкий взгляд
С слезами через край.
 
 
Следят испуганно за мной!
Осмелившись открыто,
Бабуся подошла, трясясь,
Вздохнувши тяжко так,
Пропела жалобно: «Родной,
Андрюша… Что болит-то?»
Я чуть не лопнул там, смеясь,
Аж покраснел, как рак!
 
 
Что за ответ – ну прямо стыд!
С моей-то стороны-то.
Но Боже, что они вообще
Там мыслят?! Спасу нет!
И дав себе серьёзный вид,
Я честно и открыто,
Не дрогнув телом и в душе,
Промолвил: «Мне – пять лет!»
 
 
Просеменил опять в кровать.
За мною – тихий топот…
За мною – лёгкий шепоток
Полуприкрытых губ.
«Что делать?.. Доктора позвать?..»
«Что делать… Видишь, лёг вот…
Мой Бог, когда же выйдет срок?»
Но… Я уж спал, как труп.
 
 
И в жизни новая глава
Писаться стала скоро.
Водоворот событий, лиц
Слился в густой туман,
И в эту жизнь вошли слова
«Учитель», «парта», «школа»…
Но это – не для сих страниц:
Вас новый ждёт роман.
 
 
И через год иль через два,
А может, чрез полвека,
Моя рука возьмёт перо,
Испустят губы вздох…
То будут новые слова —
Большого Человека.
Того, кто выстрадал урок —
И пересёк порог.