Текст книги "Агентство потерянных душ"

Я устроился работать дворником, поскольку для других работ русский знал ещё маловато. Днём очищал от снега несколько дворов, а затем… Я наткнулся на объявление.

У приверженцев спиритионики существовали конкуренты. Называли они себя по всему миру Новой спиритионикой и отличались тем, что считали, что развили спиритионику до небывалых доселе высот, а потому с методиками её основателя можно было не считаться.

Новые спиритионики, формально говоря, были вне закона: они использовали торговые марки и знаки спиритионики, хотя права на то не имели. По ценам «Новые» демпинговали – в то время когда официальная спиритионика вкладывала огромное количество зарабатываемых средств в распространение книг и гуманитарные программы, конкуренты паразитировали на этой волне и предлагали услуги Проводников за меньшие деньги.

Официальную спиритионику «Новые» не любили – они называли её сектой и распускали слухи, что спиритионики этого движения занимаются не освобождением людей от телесных пут, а зарабатыванием денег (собственно, именно в том, что делали сами). Для приверженцев же официальной спиритионики связаться с «Новыми» было словно как вываляться в грязи.

Было так всегда и для меня. Однако сейчас Новая спиритионика (а именно объявление об услугах Проводников этой группы я встретил на доске объявлений) заиграла для меня яркими красками: правила о запрете процедур для неизлечимо больных у них не было.

Я тайком от тебя скопил немного денег и пришёл на приём к Проводнику Новых. Потом ещё на один и ещё на один… Пока не понял, что самой большой проблемой Новых спиритиоников было не то, что они паразиты, а то, что они, собственно говоря, недоучки. Терапия в группе Новых не дала мне ничего: запрет на работу с неизлечимыми оказался не пустым звуком.

Однако у Проводника Новых была другая сторона личности. Её звали Мариной, она была красивой, и она хотела насолить Проводникам официальной группы тем, что уведёт у одной из них мужа.

Мужем был, конечно, я. И ей практически не потребовалось усилий: глубоко внутри я настолько отвратительно себя чувствовал и настолько презирал свою нынешнюю жизнь, что был лишь рад разорвать последнюю ниточку в наших отношениях: пусть и эфемерную, пусть и сугубо официальную, но верность своей супруге.

Домой я в ту ночь не пришёл. Я провёл эту ночь у Марины. Но я не пришёл к Марине в следующую ночь. Я написал тебе короткую записку о том, что наши отношения закончены, купил билет и уехал в Германию.

Не описать, каким предателем я себя чувствовал. Я нашёл в себе силы воссоединиться с ребятами из моей старой группы, и они, памятуя о старой дружбе, нашли мне местечко в одном пабе, где я каждый вечер отрабатывал своё питание и проживание, продолжая играть на бас-гитаре.

Однажды я написал тебе, где я и как живу, но ответа уже не получил.

И так продолжалось пять лет, пока однажды…

Пока однажды в бар не зашёл почтальон и не передал мне письмо, в котором сообщалось, что ты погибла под колёсами машины. Я оставался твоим официальным мужем и твои родственники снизошли до того, чтобы отправить мне приглашение на твои похороны.

Я думал, что я забыл тебя, а в сердце моём пусто, но только сейчас понял, какую пружину эмоций я сжимал внутри, не давая ей освободиться… Я сидел и полчаса рыдал над этим письмом, как мальчишка. А затем купил билет и в тот же вечер вылетел в СССР.

На похоронах меня почти никто не помнил, и я держался в сторонке. Да и не хотел я говорить ни с кем из твоих родственников. Хоронили тебя по православному обычаю, и я думаю, что это была не твоя инициатива, а, скорее, твоих родителей.

Гроб занесли в небольшую часовенку при кладбище. Полутёмное помещение всё пропахло свечами и маслом. Твои родные со скорбными лицами и слезами на лице стояли вокруг гроба с открытой крышкой, в котором лежала ты… твоё тело. Поп что-то говорил про твоё путешествие в новую жизнь, пропел несколько псалмов, проинструктировал родственников о правильном поминовении покойника, но я его не слушал. Я смотрел на тебя и не мог поверить, что в гробу лежишь ты, а не я. Там должен был лежать я, обязан был быть я! Не ты!

Наконец, близкие простились с тобой, и наступила моя очередь. Еле переставляя ноги, я подошёл к гробу. Ноги мои подкосились, я упал на колени, рукой прикоснулся к краю гроба, а голову положил тебе на бёдра.

И на меня начала сваливаться ответственность. Мне чудилось, будто огромные каменные плиты сваливаются на меня, выдавливая из моего тщедушного тела всю скверну и наполняя меня будто из ниоткуда новым смыслом.

Первый удар невидимой каменной плиты – и я вспомнил, как мы танцевали с тобой в том далёком баре – угловатый молодой парень с шевелюрой рокера и маленькая черноглазая девушка-испанка, живая и безудержно-весёлая. И вдруг та самая пружина в моей груди наконец-то сломалась – и я вдруг ощутил ту самую любовь, ту самую неистовую страсть, что жила внутри всегда, но была задавлена ложью, предательством и оправданиями…

Я чуть не закричал от бессилия и свежего осознания того, что ты ушла… Но я смолчал, вонзив до крови свои зубы себе в руку.

Однако отдохновения мне не было, и сверху на меня свалилась вторая каменная плита, вышибив из меня дух. Я несколько секунд не мог дышать от нового понимания, что именно ты сделала для меня. Я так долго пытался скрыть от себя самого то количество добра, что ты внесла в мою жизнь, и то количество хаоса, который я внёс в ответ на это в твою. Я осознал так ясно, как никогда не видел, как ты долго и упорно вытаскивала меня из трясины безумия, которым люди обычно называют повседневную заурядную жизнь. Как самоотверженно и без ожидания награды ты вела меня как Проводник, оплачивала мои реабилитации, терпела мои провалы, терпела моё безразличие… И как я раз за разом предавал всё то, что было нам дорого…

Я не знаю, как можно жить дальше с этим. Я уверен, что люди, доводящие свою жизнь до такого этапа, считают самоубийство величайшим благом и тем малым, недостаточным наказанием за свои грехи. Так бы закончил и я, если бы на меня не упала третья гранитная плита.

Ты умерла, но ты была Проводником – безумно компетентным, уважаемым человеком. Показывая людям, что их человеческое существование – лишь тень того великолепного мира, где они могли бы жить, а затем по кусочкам вытаскивая их в этот новый мир способностей, доброты к ближнему своему, чести, силы и достоинства, ты внесла в этот мир больше добра и правды, чем тысячи других людей вместе взятых… А я, рептилия, низкая амёба – я лишь хотел получать и усмехался, когда мне предлагали что-то отдать взамен того, что я получил.

И в этот момент во мне вспыхнула цель. Цель чрезвычайно мощная, неистовая, определившая мою судьбу на долгие годы и способная провести меня через все преграды на пути!

«Я стану Проводником!» – сказал я себе, вдруг внезапно успокоившись. «Я буду Проводником!» – это новое, мгновенное осознание было настолько уверенным, что не содержало в себе никаких даже теоретически возможных «если» или «а вдруг».

«Ты ушла, но я не позволю тебе умереть. Твоя частичка, твоя миссия в этом мире – теперь она всегда будет во мне! И я продолжу твою жизнь тем, что продолжу твою работу. И я буду продолжать её до тех пор, пока не искуплю все свои грехи перед тобой, даже если для этого потребуется вечность».

В этот момент я изменился. От меня остались только имя и черты лица, да и те, кажется, испугали моих бывших тестя и тёщу.

Я никогда не верил в ту чушь, которой меня иногда пичкали дикие проповедники, что заходили в бары по совсем не христианским делам. «Иисус умер за наши грехи», – говорили они, – «Его смерть позволила нам освободиться от наших грехов».

Я почувствовал исцеление. Твоя смерть исцелила меня. Даже смертью своей ты, величайшая праведница этого мира, смогла исцелить мои язвы… И теперь я сделаю всё, чтобы твоя смерть не стала напрасной.

Волнения, горе, страдания, слёзы, оправдания – всё ушло в небытие.

Я встал с колен и, больше не глядя ни на тебя, ни на гроб, вышел из часовни, сел на автобус и поехал в аэропорт.

Я точно знал, что мне нужно делать. Я полетел в Германию, пришёл в свою старую организацию спиритиоников, рассказал всё, что произошло, и попросился возможности учиться на Проводника.

Не буду рассказывать, как происходило моё становление Проводником. Мне было сложно, но это ничего не значило. Ты помогала мне. Ты вела меня. Два года обучения – и я перешёл к работе. И последовавшие за эти три года службы в должности Проводника стали для меня самым достойным, что я сделал свою жизнь. Я два раза получил статуэтку лучшего Проводника года. Сотни людей оборачивались мне вслед и говорили с уважением – это он, мой Проводник. Я мог гордиться собой. Я был спасён.

И когда после очередного приступа мне сказали, что жить мне осталось не больше месяца, я лишь усмехнулся. Я пережил многое и пострашней какой-то там смерти.

И однажды, когда я отдыхал после работы с очередным своим подопечным в кофейне неподалёку от офиса, ко мне подошёл один из руководителей отдела развития и присел за столик.

Он предложил мне пройти поговорить. По надземному переходу я прошёл с ним в одно из отделений спиритионической организации, где никогда не бывал раньше: здесь работало международное руководство, планировавшее все схемы развития науки на годы вперёд.

Я говорил с двумя руководителями, которых также не встречал ранее, и разговор вышел странный. В те времена Советский Союз, где я успел пожить, считался для западной Германии соперником в бесконечной холодной войне. Своего рода соперником он был и для спиритиоников: согласно закону, никто не мог основать на территории СССР общину, группу или любую другую организацию, занимающуюся спиритионикой. А для спиритиоников, которые знали, насколько противоречат друг другу идеи духовного освобождения и идея «души нет», это было не по нраву.

План был фантастическим: исследователи-спиритионики разработали новую, не проверенную ещё на достаточном количестве случаев методику сознательного выбора места рождения. Руководство хотело, чтобы в ближайшие годы достаточное количество спиритиоников, покинувших свои разрушенные возрастом или болезнью тела, родилось на территории Союза и, в итоге, чаша весов качнулась бы на нашу сторону, и развитие спиритионики не ограничивалось бы железным занавесом.

Я был кандидатом: мне всё равно было умирать. И я, конечно, согласился.

Но согласился я ещё по одной причине: я хотел снова найти мою любимую и, кто знает, опять воссоединиться с ней. Правда, посчитал я, я стал бы немного младше её, года на четыре или пять. Но это разве разница?

Мне, Проводнику, дали другого Проводника. И мы ушли в мою последнюю в этой жизни процедуру… «Финальную процедуру», как мы её называли. Процедуру, где Проводник освободил меня от боли и сожалений, от неуверенности в будущем и страха покинуть тело. Я вздохнул свободно и покинул его в последний раз.

И мне стало всё равно, что будет с этим мешком из мяса и костей: сожгут его в печи крематория, похоронят на глубине двух метров под землёй или надругаются каким-либо совершенно безразличным мне способом.

Я был уже не здесь, но мой Проводник продолжал меня вести, я слышал его речь и знал, что он меня не бросит. И в одно из мгновений я сказал ему – прощай, друг. Мир вокруг закрутился, на меня накатила тошнота, и бодрый голос на чисто русском языке: «Это мальчик! Верещагина, у вас мальчик!» возвестил мне, что цель нашей работы была достигнута.

Я забыл, кто я был, сразу же после первой ночи сна, и из роддома номер пять меня вынесли в уже совершенно младенческом состоянии. Но моё стремление и мои цели не угасли, нет!

Я просто не мог высказать их словами. Меня никогда не интересовали мальчишеские игры в войнушку и солдатики – я, скорее, любил познавать мир. Научившись читать в пять лет, я читал книжки будто выискивая в них что-то ускользающее от меня как лёгкий сон утром.

Мама всегда смеялась и говорила – настоящий мужик растёт, больших девочек любит! Потому что я всегда восхищался и пытался общаться и дружить с девочками, которые были на несколько лет старше меня. Даже на старых фотографиях видно, как я вечно смотрю на каких-то высоких старшеклассниц…

А в семнадцать лет я нечаянно встретил на книжном прилавке книгу по спиритионике, заглотил её за одну ночь – и всё, с этого момента моя жизнь перестала быть прежней. Я уехал учиться, или, правильней сказать, восстанавливаться на Проводника в Москву, прошёл это обучение и вернулся сюда, в родной город, работать. И два года с тех пор я работал Проводником в местной организации…

Этот огромный монолог Гектор произнёс на одном дыхании. И когда он остановился, Маше показалось, что её вырвали из мягкого тёплого кокона воспоминаний и бросили на холодный снег корчиться в агонии холода.

Маша плакала. Кофе её давно остыл, а круассан зачерствел, съеденный наполовину, но она забыла про круассан.

– Вот только в последние два года начала твориться какая-то чушь… – снова сказал Гектор, уже не настолько погружаясь глазами в картины неясного, полустёршегося прошлого, – Что-то происходит с человеческой душой. Неправильное, очень неправильное происходит… Когда два года назад мы, Проводники, работали над освобождением людей от плена их организмов, они перестали поддерживать тела и стали уходить в никуда. Мы оставались с трупами на руках, хотя ничего не делали для этого. Так не было никогда.

В страхе мы стали стараться исправить положение, но даже самые отточенные методики в руках самых опытных Проводников снова давали нам людей, не освободившихся от гнёта тел, а сбежавших оттуда. А сбежать из тела или умереть – это не имеет отношения ни к какой свободе.

И мы остановились. А потом расследования официальных служб, что пытались выяснить причины смерти, привели эти службы к нам, и мы были закрыты. Никто, слава богу, не получил уголовного наказания – ведь не было никаких признаков убийства, человек просто умирал.

А несколько дней назад я увидел тебя, выходящую из автобуса, и понял… Мой поиск закончен. Я тебя нашёл. Но ты ничего не помнишь… Но это неважно. Важно, что я тебя помню. Важно, что ты в порядке, ты работаешь на любимой работе, ты цела и здорова, и ничто тебе не угрожает.

И неважно, если у тебя сейчас есть… друг, а может быть, и дети. Это неважно. И неважно, что ты сейчас сделаешь – улыбнёшься мне или просто встанешь и уйдёшь. Я не буду тебя преследовать. Я нашёл тебя, а дальше я и не планировал. Вот так.

Гектор произнёс последние слова, горя от смущения и опустив глаза куда-то чуть ли не под стол.

Потом он медленно, исподлобья взглянул на Машу и наткнулся на её мокрый, источающий бессловесную страстную просьбу взгляд.

Не сговариваясь, Гектор и Маша привстали над столиком, наклонились друг к другу и целомудренно, но с большой нежностью поцеловались. И сели обратно на места, не в силах поверить в то, что только что произошло.

– А сейчас уходи, – сказала вдруг Маша твёрдым голосом, – и не тревожь меня. Я сама тебя найду. Теперь я.

Гектор был настолько под впечатлением, что встал и, даже не попрощавшись, вышел в уличную темень.

А Маша осталась, посидела пять минут, собираясь с мыслями, потом прошла в дамскую комнату и привела себя в порядок.

А потом достала телефон и набрала номер.

– Маэстро? Мне нужно с вами поговорить. Да, я знаю, сколько времени. Да, вот сейчас в гости к вам и приду.

Маша вызвала такси и через четыре минуты уже мчалась по пустым дорогам ночного города. Впрочем, мчаться оказалось недолго – работники Агентства старались селиться недалеко от места работы.

Маэстро открыл Маше дверь, будучи закутанным в махровый домашний халат и обутый в домашние тапочки. Кивнув ей головой, он пропустил девушку в прихожую, а затем молча указал рукой на кабинет: в других комнатах дома спали жена и внуки Маэстро.

Наконец, они закрыли дверь кабинета, и маэстро позволил себе расслабиться.

– Ну-с, девушка, мне даже любопытно, что случилось на нашем земном шарике такого, что Вы решили почтить меня вниманием в столь неурочный час. Впрочем, я знаю, что ничего такого не случилось, иначе бы я уже знал. Итак?

– Что-то случилось, но не сегодня, Маэстро. Вы, конечно, помните, где я была в восьмидесятых годах прошлого века?

Маэстро, уже севший на своё шикарное кожаное кресло, на миг заглянул в свою память и тут же нашёл ответ.

– Полагаю, Маша, ты имеешь в виду миссию по внедрению агента в организацию спиритиоников?

– Именно так, Маэстро. Под видом невинной русской девушки, открывшей для себя спиритионическое учение, я должна была внедриться в ряды компетентных специалистов в этой области, получить и доставить всю доступную техническую информацию через агентство в БИМП, а затем уехать обратно. И чтобы без сучка и задоринки.

– Да, и миссия была выполнена. В чём вопрос?

– Вопрос в том, маэстро, что мне показалось, что я довольно чётко дала понять, что движение следует своим гуманитарным целям. А практика выхода индивидуума из носителя носит чисто терапевтический, но никак не иммиграционный характер. По той просто причине, что никто из спиритиоников никуда не убывает, а лишь перемещается в новый носитель.

– Да, и, насколько я помню, комиссия согласилась с вашими выводами, позволив группе продолжать существовать.

– Верно, так и было. И какого черта сейчас тогда происходит, Маэстро?

Маэстро пару секунд помолчал и наконец, с вежливой сталью в голосе сказал:

– Потрудитесь объясниться, агент.

– Маэстро, вы понимаете, о чём я. Кто-то куда-то забирает вышедших из носителя спиритиоников, провоцируя смерть носителя и развал группы.

Теперь Маэстро помолчал несколько дольше, что-то обдумывая. Маша, как гончая в стойке, статуей сидела и смотрела прямо на него.

– Маша, данная информация не может быть предоставлена агенту твоего уровня.

– Маэстро, вы не понимаете? Спиритионики даже понятия не имеют, что существует БИМП или вообще кто-то ниже господа бога, кто ведает делами планеты и её населения! Это всё равно как владелец аквариума будет ждать опасности от аквариумных рыбок и воображать, что они готовят революцию и собираются поставить вместо него нового диктатора. Зачем их ловить? Зачем их прятать?

– Ты понимаешь, Маша, что ты можешь чего-то не знать? – парировал Маэстро, но сегодня после всего пережитого Маша была не Братцем Кроликом, она была соколом, падающим на добычу и ударом клюва вышибающим из неё дух.

– Вы забыли, Маэстро, что я – Проводник. И именно я знаю вдоль и поперёк всё, что может сделать спиритионика. И никто другой – ни Вы, ни сам император Галактики – не знает, что происходит, лучше чем я. И я не позволю, чтобы бюрократические процедуры или какая-то клика выносили несправедливые решения насчёт этой группы. Моей группы, Маэстро!

А теперь я скажу вам, что происходит. Согласно Уставу планеты, среди населения поощряется создание и расширение групп, которые несут прогрессивные решения и методики в общественные формации, поскольку это является необходимой частью экспериментов планеты и целью их проведения. Исключение – угроза самому существованию или целевому назначению экспериментов.

Так вот, спиритионика на уровне планеты была признана легальной, допустимой и способствующей всем видам социальных экспериментов, проводятся они в данный момент или нет. А теперь кто-то берёт и грубо вмешивается в естественный ход дел, создавая опасность для членов спиритионики и нарушая сам Устав планеты.

Таким образом, я могу сделать две вещи: мгновенно через Борисыча подать рапорт о преступлении в БИМП – центральный, даже не планетарный БИМП, после чего полетят головы на местном уровне за то, что ситуацию не была замечена ранее. Например, ваша голова, Маэстро.

А вторая вещь – я могу спросить у вас, что происходит, и уже после этого принять решение о необходимости доклада. И при этом вообще не имеет значения, Маэстро, какой там у меня уровень доступа куда бы то ни было.

Вы мне расскажете, что за преступление совершается здесь на наших глазах?

Маэстро с хмурым видом качался на своём кресле.

– Преступление… Тоже мне, сказала. Ты этак меня ещё преступником назови.

– Я хочу сказать, Маэстро, что здесь что-то неправильное происходит. Может, я и не заметила бы, и сквозь пальцы посмотрела, но это ведь моя спиритионика! Вы можете, сказать, что спиритионика была только моей работой на протяжении нескольких лет, но я полюбила то, что узнала! А теперь… Кто-то угрожает им и… мне.

– Что я тебе скажу… Да, был приказ. Бродяг из спиритионики, что бесконтрольно ползают из носителей и обратно, задерживать и оставлять в изоляторе. Не я это делаю, конечно. С агентства – информация, с БИМПа – процедура задержания.

– Но за что? Они не сделали ничего плохого!

– За бродяжничество.

– Нет такого пункта в уставе!

– А тебе на всё пункт нужен, да?

– Арест производится на основании нарушения, а его не было.

– Мало ли что они там устроят, раз контроля за ними нет!

– И кто отдал такой приказ?

– А то ты не знаешь, кто приказы отдаёт!

– Майрус Квинт?

В кабинете воцарилась тишина.

Маша знала, как отдаются приказы в БИМПе. Под письменными или аудиораспоряжениями никогда не стояло конкретного имени. Там всегда было написано «руководство». У Маши при чтении циркуляров поначалу всегда складывалось впечатление, что огромное количество людей, сплотившись, выработали наилучшее решение и изложили его потомкам.

Позже она стала понимать, что «руководство» – это шикарная ширма, за которой стоял неизвестно кто, издавал приказы и при этом оставался невидимым, как бог на Олимпе.

А после встречи с Лисом она начала читать между строк. И после прочтения нескольких сотен распоряжений заметила, что у руководства временами меняется «почерк». Маша могла отличить одно «руководство» от другого «руководства» так же ясно, как опытный охотник отличал следы зайца от следов волка.

Почерка было два. Они никак не отличались словесными формулировками или стилем речи, однако первый почерк был проникнут страстью к контролю. Второй почерк был сугубо рационален.

Владелец первого почерка был похож в воображении Маши на пастуха, который очень нежно трепал за уши своих баранов, заботился о них, говорил ласковые слова, выглядел добрым и сердобольным дядюшкой. Но при этом каким-то шестым чувством было понятно – это всё лишь для того, чтобы они не разбежались: завтра баранов поведут на бойню, причём добрый дядюшка зарежет их своей собственной рукой, осведомляясь при этом, не больно ли нож отделяет голову от шеи.

Второй почерк в голове Маши виделся ею как строгий и до мозга костей англичанин-судья, который совершенно бесстрастно судит обе стороны, при этом ведом он не любовью к справедливости, а банальным отсутствием способности к проявлению эмоций. Никакого желания к доминированию или контролю у «судьи» не было – он попросту забывал о подсудимых, после того как они выходили из зала суда.

Иначе говоря, за ширмой руководства скрывалось два автора. И Маша руку бы дала на отсечение, что одним из них был нынешний глава БИМПа.

И Маэстро это тоже понимал. И ещё он хорошо понимал, что люди прячутся за ширмой не для того, чтобы скромно скрываться от заслуженных аплодисментов своих горячо любящих поклонников. А раз так – не так уж и обязательно искать того, кто скрывается за ширмой. Разве он не руководство? Руководство. Разве не имеет права издавать приказы? Имеет.

А раз так – не стоит лишний раз называть его имя.

Когда же имя Майруса Квинта всё же прозвучало, Маэстро стало немного неудобно и стыдно за столь бестактную откровенность своего подчинённого агента.

– Иди спать, Машенька, – наконец, сказал Маэстро, – мы созданы, чтобы искать брёвна в чужих глазах, а не соринки в своём. А наше руководство пускай ищет эти соринки в наших глазах за нас. Мы агенты, и наша работа какая, Машенька?

– Поиск и возвращение на место потерянных душ, – хмуро досказала растерявшая весь свой пыл Маша, попрощалась с шефом и вышла за дверь. Что теперь делать, она не знала.

Однако, закинутая в глубину сознания мысль работала, даже когда девушка мылась в душе, готовила себе ужин и ворочалась в постели, пытаясь заснуть. Утром какой-то вариант действий уже вырисовывался у неё в голове.

Маша открыла дверь агентства и, кивнув охраннику и ещё двум присутствовавшим коллегам, прошла сразу к компьютеру. Файл на Гектора лежал у неё на рабочем столе. Маша набрала номер.

– Гектор, привет. Это я, Маша. Которая Виола. То есть Маша.

– Привет! – голос Гектора был сонным, но сразу же потеплел, – Откуда ты узнала мой номер? То есть, звони, пожалуйста, почаще, конечно! Но…

– Гектор, мне нужен список людей, которые… ушли без возврата в результате работы Проводников.

На том конце провода повисло молчание.

– Виола… Маша, я не имею всех этих данных. Во-первых. А во-вторых, зачем тебе это нужно? И как я могу быть уверен, я даже не представляю, что ты собираешься с ними делать!

– Дай мне имена тех, кого ты знал лично. Плюс все возможные детали их личности – отчества, дни рождения, места работы и так далее.

– Ну… Хорошо, я пришлю тебе имена нескольких человек. Но пообещай мне, пожалуйста, что ты не пойдёшь сейчас раскапывать их могилы!

Маша расхохоталась во весь голос.

– Глупый! – наконец, сказала она, когда успокоилась, – Впрочем, ты прав, мне придётся посвятить тебя в некоторые детали нашей с тобой жизни. Пришли мне на телефон.

И она продиктовала Гектору телефон.

– Когда мы встретимся? – робко спросил, наконец, Гектор.

Маша лишь вздохнула.

– Не сейчас.

Присланный список состоял из семи имён – очевидно, это были те, кого Гектор как Проводник вёл сам.

Особых надежд Маша не питала. Вбив имена в поисковой компьютер, она быстро узнала личностные идентификаторы всех семерых – достаточно было провести поиск среди тех, кто, как было известно Агентству, занимался спиритионикой.

Заранее предвидя результат, она инициировала поиск первого претендента, некоего Кира Малышева. К сожалению, Маша оказалась права: Кира Малышева на планете Земля и в прилегающих пространствах не было. Несмотря на то, что останки его носителя лежали сейчас под могильной плитой или уже давно смешались с какой-то новой живой или неживой материей. Как не было и двух следующих претендентов.

Остальных Маша не стала проверять. Она откинулась на спинку стула и стала размышлять.

Значит, их нет. Либо они содержатся где-то в далёкой-далёкой галактике, как говорилось в старом фильме, либо они здесь, но экранированы от поисковых устройств агентства. Вот только Маше не было известно о каких-либо экранах для этих поисковых устройств. А спрашивать было не у кого. Есть у кого спросить, конечно. Этот человек, наверное, компетентен в таком вопросе. Вот только доступа к нему у Братца Кролика не было.

Маша отпустила мысль о проблеме гулять в глубину сознания, а сама погрузилась в ежедневную работу – на её столе уже лежала стопка папок. Перед её глазами снова понеслись стандартные случаи побегов: вот кома после автомобильной аварии, вот снова несанкционированный выход из носителя какого-то кришнаита, вот группа пиратов-падальщиков опять перехватила одного из поселенцев на пути из отказавшего носителя в БИМП…

Коматозника после изучения жизненных показателей носителя пришлось открепить от тела совсем, отправить его через БИМП в новый носитель, а старый носитель выключить. «Режим бога», как это называла сама Маша. С точки зрения родственников, если бы они знали, что происходит, это походило бы на убийство, но Маша не первый день работала в агентстве и знала, что страданий будет куда меньше, если человека просто переместить в исправное устройство. К его жизни или смерти это не имеет никакого отношения.

Затем за пять минут она «пощекотала» кришнаита, а вот с пиратами пришлось повозиться подольше.

Незаконное пленение и похищение жителей планеты – существ, а не их бионосителей, – к сожалению, временами имело место. Индивидуумы ценились в преступных сообществах тем, что их можно было посадить в любой подходящий носитель, даже не биологический, и они начинали выполнять работу по производству любых необходимых материальных ценностей.

Пираты сами пленников таким способом не использовали – они их продавали.

Работа была, прямо скажем, опасная. Жертву нужно было поймать где-то на пути между носителем и распределительным центром БИМПа, после чего унести ноги. БИМПовцы знали все личностные идентификаторы пиратов, при этом засечь их было делом секунды. Если такое происходило – в местоположение пиратского корабля высылалась стая истребителей, которым были неинтересны корабли пиратов. Интересны им были сами пираты, которых, если могли отловить, отправляли затем на планеты-тюрьмы, где уже они, в свою очередь, начинали делать общественно-полезную работу в новом носителе.

Маше ловить пиратов и искать их жертв приходилось уже постфактум, когда жертва была украдена, по причине чего у агентства никогда не бывало мало нераскрытых пиратских дел. Сложность была в том, что у психолокаторов было что-то похожее на предел дальности действия. Маша знала, что это не совсем так, и различать параметры личностной единицы им часто мешают искажения свойств пространства, но не вдавалась в изучение технологических моментов и квантовых теорий. Простыми же словами говоря, были области пространства, которые не прощупывались сами и мешали прощупывать другие сектора вселенной.

Первым действием она просто включила психолокатор и настроила его на частоту жертвы, что была описана в папке. Нет, ничего. Не повезло, а иногда ведь везло! Маша решила рассчитать отражёнку. Отражёнкой называли искажённые сигналы личности. Такие отражёнки строились, к счастью, по ограниченному количеству образцов, и Маша за десяток минут проверила их все. Нет, не судьба.

Пираты знали, где психолокаторы не ловят. Но знали они и то, что из одного места они там не ловят, а из другого ловят прекрасно.

Она ещё раз внимательно прочитала дело жертвы: кто, когда, при каких обстоятельствах.

Что-то показалось ей смутно знакомым.

Почерк.

Ей вспомнился почерк руководства БИМПа. Нет, нет, это не их почерк.

Это был почерк преступления, который она уже видела ранее, много ранее. Более того – она его расследовала. Почерк состоял в том, что жертву ловили на живца. Одной из самых сильных мотиваций человека в этом мире являются дети. Выбранную жертву ставили в положение, когда опасность критического повреждения носителя очень велика, и в нужный момент подсовывали ребёнка, который находился в не меньшей опасности. И давали человеку выбор – он или ребёнок.

В большом количестве случаев люди отдавали свою жизнь, чтобы спасти жизнь малыша.