Текст книги "Агентство потерянных душ"

Несмотря на то, что идея буддистской нирваны, когда разумы при восхождении по эволюционной лестнице сливаются в одно нечто, на Земле очень популярна, живые существа упорно хотят оставаться индивидуумами. И чем они живее, тем больше хотят.

Поэтому, если человек находится в прекрасном состоянии и телом и душой, он становится личностью, он как огня страшится мысли, что в один прекрасный день станет частью общей массы. Однако люди, которым очень, очень плохо, страшатся этого всё меньше.

То, что пришло в голову Маше, было плохим вариантом. Но, к сожалению, чтобы вылезти из капкана, волку иногда приходится отгрызать себе лапу. Маша приголубила своих подопечных, собрала их в одну кучку (всё это очень умозрительно, поскольку трудно описывать действия над живым существом, которое не состоит из частиц энергии и от природы не имеет ни формы, ни даже местоположения) и попыталась сложить их в одну стопочку.

Они уже почти не сопротивлялись. Маша вдавила жалкие остатки людей друг в друга, замесила их будто тесто, выжала из них последние доли процента разумности… Она не боялась убить их совсем: жизнь и личность бессмертны, они умирают лишь подобно параболе, которая вечно стремится к нулю по своей оси, но при этом никогда не сможет к нему приблизиться.

– Я нашла выход, – сказала Маша Квинту, – и ухожу. Счастливо оставаться.

– Очень смешно, – отозвался тот, развалившись в кресле, – жажду демонстрации.

Маша скатала тесто из личностей в комок, снова его расплющила, порвала на неравные части и снова слепилв вместе. Она чувствовала: ещё немного, ещё вот-вот…

И вдруг этот момент наступил. Вибрации бывших спиритиоников становились всё более слабыми, неразличимыми, и вдруг произошла какая-то словно химическая реакция, и вибрации пропали. Осталась одна вибрация, новая, доселе не чувствовавшаяся Машей. Это была вибрация одного общего куска жизни.

Маша притаилась и стала ждать.

Через пять минут Майрус Квинт краем глаза глянул на монитор своего психолокатора, и его рука дёрнулась, желая постучать по экранчику пальцем. Его пленников на экране не было.

Если бы Квинт настроил свой локатор иначе, он бы увидел неопознанную вибрацию, вдруг ниоткуда взявшуюся в его кабинете. Но в БИМПе не интересовались неопознанными вибрациями жизни: ими фонила вся вселенная, и проку от них было никакого. Никакой поселенец не мог фонить так: жизнь столь низкого порядка не способна управлять бионосителями.

– Не думай, что обмануло меня, существо, – в мысленном послании директора БИМПа прорезались стальные нотки, – здесь такие фокусы не пройдут. Ты ещё здесь, и я не отключу поле.

Маша настроилась ждать.

Через два дня директор сказал ей снова:

– Я знаю, что ты здесь. Предлагаю тебе уступку. Ты оставляешь мне это подобие жизни и сматываешь удочки. Куда-нибудь на другой конец Вселенной, чтобы я больше тебя не видел.

Маша не ответила, она хранила тщательное радиомолчание.

Прошли ещё четыре дня, в течение которых она наблюдала за бытовой и рабочей деятельностью Майруса Квинта (а в основном – за его ожиданием). И в один момент Майрус Квинт вдруг остановился посреди комнаты, постоял так несколько секунд, затем резко подскочил к столу, взревел что-то нечленораздельное, схватил несчастный домик в стеклянном шаре, кажущийся теперь таким осиротевшим, и хватил им о стену.

Осколки полетели во все стороны.

Директор подошёл к столу и нажал кнопку интеркома.

– Снимайте это чёртово поле! Их здесь давно нет.

И быстрым нервным шагом вышел из кабинета.

В этот момент Маша молнией вылетела из своей раскрывшейся тюрьмы куда быстрее директора и через мгновение открыла глаза на собственной постели.

И почти сразу их со стоном закрыла.

– Эй, Гектор, чем ты меня кормил…

Гектор метнулся к ожившей Маше из кухни, схватил её ладони, оглядел её со всех сторон и облегчённо вздохнул.

– Маш, ты меня напугала, как можно отсутствовать так долго? – посетовал он, гладя её по волосам и помогая привстать, – Кормил я тебя только сладкой водичкой. Как прикажешь впихивать тебе жареное мясо, если ты не глотаешь?

Маша медленно растирала себе руки и ноги.

– Дай мне поесть… – просипела она наконец, а затем, когда Гектор ушёл на кухню, взяла телефон. Лис не пожелал снова получать сообщения с помощью газет и дал ей свой мобильный номер.

– Привет, Братец Лис.

– Привет, Братец Кролик. Судя по тому, что твой носитель разговаривает, в отпуск слетала ты успешно.

– Да… Можно так сказать. Спасибо. Включай меня обратно. Мне ещё потребуется, чтобы меня нашли в лесу, если я потеряюсь.

После чего пошла в ванну: хорошо вымыться было для неё сейчас даже важнее, чем поесть.

После этого за обедом Маша рассказала Гектору, что происходило.

– Что нам следует теперь делать? – спросил тот по окончании её рассказа, – Ведь если ты отделишь их от своего разума сейчас, они снова?

Маша кивнула:

– Да, снова будут личностными единицами. И за ними может начаться охота. Но у меня есть мысль, что можно сделать. Сначала они, сами того не зная, слетают с нами на несколько дней в отпуск.

Гектор непонимающе уставился на неё.

– Во-первых, у нас легенда, – развела руками Маша, – а во-вторых… Мне хочется в отпуск…

Она как кошка сладостно потянулась и легла головой на колени Гектора.

– У нас есть ещё несколько одобренных Маэстро дней, а несколько дней – это целая уйма времени!

– Ах, да, – улыбнулся ей Гектор, – и тебе ещё придётся написать новую сказку про Братца Лиса и Братца Кролика! Легенда, ничего не поделаешь.

Следующие несколько дней Маша впервые в своей Машиной жизни провела за границами родной страны – там, где солнце светило теплее, а море было более голубым.

Когда она вновь переступила порог агентства, Катя только развела руками:

– Ну вот, видно, что человек отдохнул, человеком стал, можно сказать.

Они обнялись, Маша прошла в свой кабинет, разобрала несколько дел, а затем, найдя подходящий повод для командировки, поспешила к Борисычу.

Через два часа она была на Крайоне. Это была одна из планет земного типа и лабораторной направленности, которая отработала свой ресурс и теперь была населена несколькими миллионами поселенцев-отшельников, за которыми уже никому не приходило в голову следить.

И, что самое важное, была эта планета на самом-самом краю Вселенной.

Маша сконцентрировалась, закрыла глаза и аккуратно отделила часть своего сознания, нежно отлепив полупрозрачные плёночки зачатков личности от своего пышущего энергией разума-реактора.

Она, стараясь ничто не повредить – бедолагам и так досталось в электрической тюрьме, так она и сама им потом добавила, – разделила мутный ком безличной жизни на личностные единицы. Бессильные, бессознательные пока – но отдельные.

Они просто остались висеть в пространстве, уже излучая свои собственные вибрации, но не видимые и не слышимые в этом захолустье никем и ничем.

Больше Маша ничего не могла сделать. Спустя минуты или десятилетия эти плёночки отлежатся, отойдут от воздействия суровых сил, что раздавили их, и снова наберут силу, став людьми. И, кто знает, может быть когда-то спиритионика появится и в этом уголке мира, дав старт освобождению существ от носителей и в этом секторе Вселенной.

А пока – Маша развернулась и бесследно исчезла с планеты. Её ждала работа, и её ждал враг. И, она надеялась, её ждала победа.

Шостакович

Маша слушала и с трудом сдерживала смех. Маэстро, объяснявший агентессе суть нового и очень ответственного дела, два раза нервно всматривался в её лицо, а затем в очередной раз заметил мимолётную улыбку и вышел из себя:

– Мария Сергеевна, я говорю что-то смешное? Прошу относиться к делу ответственнее!

– Прошу прощения, Маэстро, – замахала руками Маша, – я уже очень, очень внимательно слушаю!

Причиной столь «безответственного» настроения Маши было само дело: ей, как проявившей хорошие результаты в поиске «невидимого» Лиса, поручалось найти таинственного незнакомца, коварно проникшего в личный кабинет Директора БИМПа и испортившего важное оборудования.

Дело было не только смешным, но и, как ни странно, довольно сложным. Маше, фактически, ставилась задача объединить поиски самой себя, эффективный результат собственных поисков и при этом самой себя ненахождение. Однажды ей такое сошло с рук – когда она нашла Лиса, – но это не значило, что это сойдёт с рук в следующий раз.

Дав себе на размышление несколько дней, Маша погрузилась в свои обычные дела. К её чести, работа её для неё самой не приобрела тот крысиный, гнилостный БИМПовский запах, который царил в кабинете и речах Майруса Квинта. Впрочем, даже не БИМПовский: бюро не было единым механизмом, имеющим свою личность, люди там были разные, они делали свою работу хорошо или спустя рукава, и в головах витали разные идеи по поводу братства человеческих существ или необходимости сокращения людской популяции с помощью насильственных методов её осуществления.

Нет, Маша знала, что она делает, и знала альтернативы. Косить всё под одну гребёнку – плохой тон. Она не раз себя спрашивала, что будет, если она, увидев очередного вышвырнутого из носителя, просто сложит руки и отойдёт от пульта. Мол, «я хорошая и не буду мешать освобождению человеческой души».

Ответов было несколько: его хорошим пинком в виде молнии в мягкую часть (да так, что он потом неделю не сядет на стул) попросит обратно другой агент. Его заберёт бригада БИМПа и просто поместит в новый носитель, отключив старый. Он будет мотаться без носителя, толку в этом не будет никакого (поскольку достижение свободы личности – далеко не то же самое, что покидание носителя, и спиритионики об этом прекрасно знают), и в итоге разочаруется и больше никогда не будет пытаться покинуть носитель…

Нет. Маша будет делать свою работу, и будет делать её правильно. Это не агентство – организация с захватническими целями. Это не БИМП – тюрьма для свободных существ. Это лишь некоторые люди, которые делают то, что делают. И у этих людей есть имена.

А потом, после таких мыслей, Маша обычно усмехалась самой себе: мол, нашлась воительница. Это только в фильмах голливудские супермены в одиночку освобождают страны и в нужный момент находят красивые слова, чтобы произнести коронную фразу для поверженного злодея. Нет, Маша это Маша, это простая девочка. Пускай и не совсем простая, но…

Получив задание, Маша отправилась домой, благо время было уже позднее. В наушниках играло какое-то ненавязчивое джазовое радио, шлось легко, дышалось вольно, поэтому Маша удивилась сама себе, когда в её голову пришла мысль: «Интересная тональность».

«Надо же, культурная становлюсь, мысли о тональностях приходят. Если так дальше пойдёт, буду сама с собой дискутировать о значимости стихов Есенина и важности классической музыки для становления индивидуума.

Хотя почему бы тебе и не подумать о тональностях. Вот какие тональности ты знаешь, Маша?»

Вопрос к самой себе был риторический, потому что о тональностях Маша не знала ничего. Она как раз подошла к дому, открыла вечно скрипучую дверь подъезда и зашла на свой второй этаж.

Гектор был уже дома и готовил ужин. Скинув босоножки, девушка обменялась с ним поцелуями и плюхнулась в кресло-комок.

– Сегодня заставляли искать саму себя, – то ли пожаловалась, то ли похвасталась она Гектору.

– В лучших традициях Агаты Кристи, – улыбнулся тот, – Как там было? Пуаро взял себе в помощники для расследования молодого доктора, а в конце выяснилось, что сам доктор и был убийцей.

– Ну почти. Как Холмс и Мориарти в одном лице.

– Как Моцарт и Сальери, – засмеялся Гектор.

«Сальери не убивал Моцарта», – подумала вдруг Маша, и ей отчаянно захотелось потрясти головой. «Что за мысли у меня в последнее время, скачут сами по себе?» – подумала она, – «Надо спать побольше».

За яичницей и кофе Маша забыла про свои мысли (так же как и своё обещание себе лечь пораньше), и разговорилась с Гектором о ремонте, который было бы неплохо сделать в кухне: гарнитур не менялся уже лет тридцать, а потолок был расчерчен разводами неизвестного происхождения.

Наконец, Маша добрела до кровати и свалилась на неё. Спать не хотелось, хотелось долго-долго лежать на спине и чувствовать, как прохлада простыни благостно проникает внутрь разгорячённой кожи.

– Там… Та-там-там. Та-та-там… та-там, – пропела она тихонько пришедший в голову мотив.

– Что за шедевр? – спросил её входящий в комнату Гектор.

– Это моя шестнадцатая… А-а-а!

Маша вскочила с кровати настолько быстро, что было непонятно, какими мышцами она это сделала.

– Гектор! – испуганно закричала он, будто увидела мышь, – Я разговариваю сама с собой!

– Виола, все разговаривают сами с собой, – осторожно сказал тот, подходя ближе.

– Нет! – крикнула девушка опять, – Я разговариваю с собой, будто я – два разных человека!

– Если ты хочешь сказать, что ты, ну… типа шизофреничка, то…

– Я не шизофреничка! И я не Виола! Внутри меня кто-то думает, и уже не в первый раз!

Гектор помолчал.

– Кофе? – наконец спросил он.

– Кофе, – вдруг сдулась Маша, – Да, давай. Перед сном. Лучше не бывает.

Но пить кофе она не пошла, а снова села на кровать, потому что голос внутри неё сказал ей:

«Прошу прощения, гражданка… Я прошу прощения, что послужил причиной вашего потрясения, но мне трудно соблюдать молчание после стольких лет вынужденной тишины… Я пытался быть осторожным, больше узнать о мире, в который попал, о Вас, об окружающих вас людях.

Я клянусь, что не причиню вам вреда, если это не произойдёт само собой. Я сам нахожусь в замешательстве и знаю, что происходит, не более вашего. Прошу Вас помочь мне в этой ситуации, и, надеюсь, я также стану полезен для вас».

– Гектор, – прошептала Маша, – он со мной опять говорит.

– Что говорит? – Гектор сел рядом и приобнял Машу за плечи.

– Он говорит, что… – и вдруг осеклась.

«Голос, – сказала она одной мыслью внутрь себя, – Ты меня слышишь? Или мне необходимо говорить вслух?»

«Я Вас прекрасно слышу», – ответил голос тут же.

«Я могу передавать то, что Вы говорите мне, – она автоматически перешла на „Вы“, следуя манере голоса, – моему молодому человеку?»

«Конечно, как посчитаете нужным, уважаемая».

– Он говорит, что сидит внутри меня некоторое время и несколько раз нечаянно проговорился, хотя старался молчать, – сказала Гектору Маша, – теперь ничего меня не спрашивай, пожалуйста. Я сама справлюсь. Если увидишь, что я вообще с катушек съехала, вызывай… нет, никого не вызывай. Разберёмся.

Гектор кивнул.

«Расскажите, кто Вы вообще? Что Вы за существо?»

«Ну, – неуверенно ответил голос, – я вообще-то всегда думал, что я обычный человек. Одарённый – да, но и не без своих… заскоков. Не думаю, что они делают меня не человеком. Так что мой ответ – я человек».

«У Вас было когда-нибудь тело? Почему Вы сидите в моей голове?»

«Тело у меня определённо было, и не одно. я знаю, что не одно, но не помню. Я помню последнее. А вот как я сюда попал? Я жил, потом, вероятно, умер. Потом я долгое время сидел в некой тюрьме, абсолютно не осознавая себя и то, что вокруг меня. В тюрьме ко мне применялась настолько интенсивная шокотерапия, что я даже не смогу сказать, как это происходило – боль вышибла всё, включая сознание. А потом вдруг вспышка света, мельтешение каких-то осколков мира – и я очнулся в Вашей голове.

Конечно, я не знал поначалу, что это голова, тем более – чужая. Но внутри у Вас было комфортно, двигаться я никуда не мог – ни силой мысли, ни напряжением мышц. Но со временем я стал получать восприятия от чьих-то органов чувств – зрение, вкус, слух… Выглядело так, будто я смотрю телевизор, только не могу его ни включить, ни выключить. Вскоре после этого я стал слышать голоса – и понял, что это мысли, но не мои.

Я решил затаиться и понаблюдать за происходящим – не несёт ли оно для меня опасности. Нужно было понять, что делать, хотя именно действовать-то я пока и не мог. Наконец, я понял, что сижу, будто пассажир авиалайнера, в голове девушки, и смотрю в иллюминатор, а мир вокруг меня сдвинулся немного вперёд по времени. Вот, пожалуй, и всё, что я могу сказать».

Маша поблагодарила голос и пересказала услышанное Гектору.

– Ты определённо не больна тем, что можно вылечить, – высказал своё мнение тот и пригласил Машу на кухню: кофе был кстати, а о том, чтобы подремать, не было уже и речи, – Я могу у этого голоса что-то спросить?

– Спрашивай, – устало сказала Маша, сев за стол и положив голову на руки.

– Помните ли Вы, какой носитель занимали ранее? Кем вы были? На этой ли планете?

– Если начать с конца, – ответил голос, – то выглядит так, что на Земле я находился только в одном носителе, потому что я являлся частью исследовательской группы, посланной на планету с определённой задачей.

– Матерь божья! – только и произнесла Маша.

– Именно так, – подтвердил голос, – по местному летоисчислению это было в одна тысяча девятьсот шестом году от рождества Христова. И вы, как я полагаю, обладаете информацией о перемещении людей в носители, поэтому я без утайки рассказываю вам это. Ведь это не кажется вам чем-то фантастичным?

– Лучше бы это казалось нам чем-то фантастическим, – сказал Гектор, будто ругнулся, – Но мы оба – я и Мария, в голове которой вы сидите, – являемся частью групп, имеющих прямое отношение к работе с личностными единицами и их перемещениям в биотелах. Поэтому военной тайны Вы нам не расскажете.

– Вот и славно, – отозвался собеседник голосом Маши, – это упрощает взаимопонимание. Я думаю, что частью контракта, заключённого нашей группой в начале работы, было прохождение ментальной обработки с целью временного стирания памяти о предыдущей жизни, которая должна была восстановиться после кодового сигнала или чего-то ещё при завершении миссии.

Таким образом, мы прибыли на точку входа в одна тысяча девятьсом шестом году, подписали контракт, прошли обработку и были помещены в носители в разных частях света. Родились мы младенцами, которые – как вы понимаете, для чистоты эксперимента, – ничего не должны были помнить о своём прошлом, и требовалось нам прожить свою жизнь так, как мы могли и хотели её прожить.

Нашей группе такие условия показались привлекательными – ведь после завершения миссии нас ждало солидное денежное вознаграждение, а делать было всего ничего – просто жить как нам того захочется. Мы, как говорится, делали бы это и бесплатно. Но…»

Голос сделал паузу, и Маша пересказала услышанное Гектору.

«Мне кажется, что условия контракта были нарушены, и не в одном пункте. Во-первых, наша миссия закончилась, а память о собственном прошлом ко мне пока не вернулась. Во-вторых, вместо того, чтобы меня забрать с исследовательского полигона и пожелать счастливого пути на родину, меня поместили в темноту, пустоту и жуткую боль, которая длилась… Мария, какой сейчас год?»

Маша и Гектор переглянулись, и Гектор назвал цифру.

«Ух, вот меня занесло… Боль, которая длилась полвека. А послушайте – наверное, коммунизм уже построен, и мы живём в новом золотом веке цивилизации?»

Маша почувствовала, что она сейчас рухнет под стол. Кофе действовал наоборот.

– Всё, я спать…

До кровати Маше помог дойти Гектор.

Утром Машу разбудил звонок Маэстро.

– Да, – встрепенулась та, нервно ища глазами будильник, – что случилось, Маэстро?

Маша сфокусировалась на будильнике, и у неё отлегло от души: звонить ему полагалось ещё через полчаса.

– Мария Сергеевна, я сегодня в командировку, но руководство сегодня ночью пыталось выяснить у меня, как продвигается поиск вора из кабинета Директора БИМПа. Поэтому вы уж в моё отсутствие постарайтесь, будьте добры.

– Конечно, Маэстро.

Маша встала, пошла чистить зубы, но голова у неё крутила мысли о том, как устроить своё собственное ненахождение. Про голос она позабыла, а он о себе пока не напомнил. Одевшись и не став будить Гектора, она накинула плащ и вышла на улицу.

И под порывом ветра вдруг пришла в себя.

«Голос, ты здесь?»

«Конечно, Мария Сергеевна, я выяснил, что спать мне не требуется, поэтому я всегда весь внимание».

«Я знаю, что с Вами произошло. Несколько дней назад неизвестный злоумышленник проник в кабинет Директора БИМПа и раскурочил некое хранилище, в котором в бессознательном состоянии находились много полуживых личностных единиц. Видимо, Вы были одной из них. Когда темница рухнула, многие вышли на свободу и остались в забытьи, но Вы каким-то образом зацепились за мою голову и, таким образом, реабилитировались очень быстро. Полагаю, моя жизненная сила послужила донором».

«Мария Сергеевна, прошу прощения, но я уже знаю. Вы думали об этом, а мысли Ваши для меня не тайна. Ещё раз простите. И я полагаю, что злоумышленника лучше называть злоумышленницей, глубокое вам почтение, гражданка».

«Что ж, тогда я изложила для Вас официальную версию, и пусть она остаётся таковой».

«Непременно».

Офис гудел, как улей. Маша зашла в кабинет, в течение минуты просмотрела всё новое, что лежало на столе, не увидела ничего жутко срочного и, не раздеваясь, пошла к Борисычу выписывать командировку в офис Директора. Плана действий у неё ещё не было, но быть в гуще событий и создавать видимость деятельности Маше явно стоило.

Пройдя уже известный ей путь до комнаты с телепортом, она села в кресло и мгновением позже встала из похожего терминального кресла на лунной базе БИМПа. Однако теперь её путь в обезличенном временном бионосителе женского пола лежал к сектору администрации, где она раньше не бывала.

«Голос, ты еще здесь?»

«Здесь, куда же мне».

«Просто проверила, что не остался в прежнем бионосителе».

«Боюсь, я скорее прикреплён невидимыми узами к Вам, Мария Сергеевна, чем к мышцам и костям».

Более не отвлекаясь на сидящее внутри неё существо, Маша по указателям и с помощью проходящих мимо сотрудников прошла к группе лифтов, один из которых стоял особнячком. Путь ей заступил сотрудник в охранной ливрее.

– Цель вашего посещения?

Маша не ответила ни слова, лишь кивнула головой: вопрос был данью традиции. Сканер прощупал её в тот момент, когда она подходила к лифту, считал психохарактеристики, опознал и определил, что она назначена старшим следователем по делу, при котором присутствие в кабинете Майруса Квинта было возможным и даже желательным.

Охранник, получив данные, тоже кивнул ей, отошел в сторону и пропустил в лифт, в котором кнопок не было вообще. Лифт закрылся и мягко понёс сменный бионоситель в недра естественного спутника Земли. (Впрочем, Луна никогда не была естественным спутником, как знали все БИМПовцы, поскольку при обустройстве базы сотни и сотни лет назад было обнаружено, что это безмерно старый космический корабль неизвестной цивилизации, сплавленный невероятной температурой так, что лишь скрупулёзное исследование помогло восстановить расположение некоторых палуб и механизмов, давно канувших в Лету.)

Выйдя из лифта, Маша вышла в небольшое помещение с приятным и неброским, но продуманным классическим дизайном, где за столом сидела, разговаривая с кем-то по рации, секретарь. Она была, разумеется, уже в курсе прихода гостьи, поэтому просто показала рукой на дверь позади себя. Маша прошла туда и попала в уже известный ей по ночному путешествию кабинет. Майрус Квинт сидел за столом и ничем не занимался – видимо, ждал её.

– Директор, – остановилась Маша у порога и кивнула в знак приветствия.

– Здравствуйте, мисс Бастарчук. Или гражданка Бастарчук, как у вас принято?

– Можно просто Мария Сергеевна.

– Хорошо, Мария Сергеевна. Я хотел бы узнать о ходе расследования. Садитесь, – он показал рукой на кресло с другой стороны стола.

– Поскольку нарушитель был не выявлен системой сканирования, очевидно, что индивидуального номера у него нет. Значит, он внешний. Но я проверила сообщения о пиратских налётах, и обнаружено их в этот период времени не было. Незарегистрированные суда туристов или транзитников в систему в данный период времени также не поступали. Значит… Либо мы пропустили какого-то туриста, либо…

– Либо?

– Либо это Лис.

Майрус Квинт глянул на неё исподлобья.

– И Вы, Мария Сергеевна, разумеется, не знаете, где он находится.

– К сожалению, не имею ни малейшего понятия. Удачное стечение обстоятельств и привязанность Лиса к старым образцам поведения позволили мне однажды найти его, однако больше такой ошибки, я уверена, он не допустит.

– Какие у Вас есть ещё версии?

– Я могу знать, что за оборудование было испорчено? Тогда я смогу найти новые ниточки для поиска преступника.

– Это была лечебница для личностных единиц, – не моргнув глазом, соврал Квинт.

– Лечебница?

– Мария Сергеевна, на нашей планете есть очень разные… типы живых существ. Очень небольшая часть – это преступники. Поскольку мы не планета-тюрьма, мы не сажаем их в тюрьму, но вынуждены лечить, чтобы они не причинили вреда остальным поселенцам.

– А какой способ лечения использовался в этой лечебнице?

– Это тонкости процесса, которые не имеют никакого отношения к делу.

Директор и Маша помолчали.

– Что ж, тогда у меня появляется ещё пара версий, которые нужно будет проверить. Например, мщение за несправедливо помещенного в лечебницу подельника.

– Вы можете проверить все версии, если это не потребует много времени. Но есть версия и у меня. Чую я… есть ещё один Лис. Еще кто-то, похожий на него. Он это сделал. Рассмотрите эту версию, Мария Сергеевна.

Маша снова кивнула и попросила разрешения осмотреть место преступления и повертела в руках уже известный ей зимний домик. Директор пытливо смотрел на неё.

– Скажите, Мария Сергеевна, не встречались ли мы раньше? – вдруг спросил он.

Маша демонстративно пожала плечами.

– Официально – нет, Директор, я общаюсь с Вами впервые. А так… Кто знает, сколько раз наши дороги пересеклись. Наша работа длится не одно столетие.

– Да, Вы правы. Но всё-таки кого-то вы мне напоминаете. Ладно. Если Вы собрались уходить – не смею вас задерживать.

– Доброго дня, Директор, – ответила Маша и вышла из кабинета к лифту. Её немного штормило.

Она вернулась в своё собственное тело, вышла из офиса на улицу, на прохладный ветер, и села на лавочку в микроскопическом скверике рядом.

«Голос, – спросила она, – Вы здесь?»

«К счастью или сожалению, но да».

«Вы вчера так и не ответили – есть ли у вас имя? Или имя последнего носителя? Как Вас зовут?»

Голос будто бы хмыкнул внутри Машиной головы.

«Неплохая идея – иметь имя, не зависимое от бионосителя. Я подумаю об этом потом. Но, можно сказать, что у меня есть имя, да. Я во время миссии с ним уже как-то сроднился. Меня зовут Дмитрий Дмитриевич. Или Дима, я буду рад, если мы перейдём на „ты“. Идёт?»

«Идёт, – весело подумала Маша, – Добро пожаловать, Дима, в гости в Машину голову. Чем ты занимался, пока жил в последнем носителе?»

«Я был композитором. Несмотря на то, что я хотел быть концертирующим пианистом, из-за физических проблем мне плохо это удавалось, особенно во второй части жизни. Однако в композиторском искусстве я преуспел. Пять сталинских премий, госпремия СССР, другие премии… Я был народным артистом СССР, между прочим!»

«Дима, а фамилия-то какая у тебя? Может быть, я слышала о тебе?»

«Шостакович моя фамилия».

Маша аж со скамейки встала и дышать забыла.

«Дмитрий Шостакович!!! Ещё бы! Конечно! Неужели это Вы, тот самый композитор Шостакович?»

«Ну… Мой сын, Максим Шостакович, тоже пианист, причём именитый. Может быть, вы слышали о нём. Однако композиторов-Шостаковичей я больше не знаю».

Маша всё никак не могла взять себя в руки.

«Настоящий Шостакович! Да даже я, далёкий от музыки человек, столько раз слышала о Вас! Да любой музыкант бы руку правую отдал, только чтобы беседовать сейчас с Вами так, как я!»

«Ну, не руку, руку музыканты не отдадут. Но ногу – это может быть», – засмеялся внутренним смехом Шостакович. Маша отметила вдруг, что смех – совсем не телесное проявление, смех личностной единицы настолько же различим и весел, как и внешний, если можно так выразиться.

«Но давай всё-таки на ты, Маша, хорошо? Я, может, и знаменитая личность, и мне льстит, что меня не забыли через пятьдесят лет после покидания соответствующего носителя, но внутри себя-то я вовсе не небожитель! И у меня нет ощущения, что я велик и могуч, словно звезда небесная. Давай я буду просто Димой».

Маша мысленно кивнула, даже не озвучивая в голове согласие.

«Что я могу сделать для тебя, Дима? Меня так переполняет какая-то общечеловеческая благодарность, что мне ужасно хочется что-то для тебя сделать».

«Ой, брось! Хотя желание озвучить могу. В идеале, конечно, нужно будет освободить тебя от бремени меня и отправиться по своим делам. Но пока этого не произошло – любопытно узнать, что изменилось за те несколько десятков лет, пока меня не было».

«Ну, слушай Дима. Использую своё рабочее время, чтобы провести тебе экскурсию – всё равно постоянно сверхурочно работаю. Ты вот спрашивал вчера, достигли ли мы коммунизма? Говорить об этом не хочу, а мнения и официальные версии ты можешь узнать в интернете».

«Где?»

«О… – Маша вдруг оценила всю глубину пропасти, отличавшей её от человека двадцатого века. – Ну, скажем так. Информация в современном мире хранится более не на видеоплёнках или листах бумаги. Конечно, таких носителей информации остаётся много, но знания в них нельзя очень быстро передать.

Поэтому вся информация хранится в электронной форме: так её очень легко передать на расстояние и скопировать. Прогресс нашего века позволяет каждому человеку иметь при себе личный прибор, который почти мгновенно может получить любую информацию, которая есть в мире. И он может её отдать, если информация хранится в приборе».

«Но… Это же чудо!»

«Скорее да, это чудо. Вот телефон, посмотри», – Маша достала из кармана мобильный телефон, – «Мы называем его телефоном, хотя он является, фактически, таким прибором, о котором я рассказала. Что хочешь узнать?»

«Ты имеешь в виду, прямо сейчас? Вот прямо сейчас, по желанию?»

«Да. Из того, что известно человечеству».

«Ну… Высоту Эвереста?»

Маша набрала в браузере вопрос о высоте Эвереста, и на экран загрузилась статья о горе с цифрой 8848.

«Это чудо… – благоговейно прошептал Шостакович, – это новый, золотой век человечества…»

«К сожалению, любой инструмент можно использовать как во благо, так и во вред, – прокомментировала это Маша, – а ну-ка, сейчас сюрприз. Что мы хотим послушать?»

Она набрала в поиске «Шостакович случать», и браузер решил первой строчкой выдать ей Одиннадцатую симфонию. Маша тыкнула в экран пальцем, и зазвучала мелодия.

«О-о…» – теперь Шостакович, похоже, ментально распростёрся ниц перед благами современной цивилизации.

Так они шли и разговаривали, Шостакович то мысленно потел, то аж дрожал от восторга. Маша дошла до своего подъезда, но прошла мимо и направилась вниз, в сторону порта – не каждый день гуляешь и болтаешь с самим Шостаковичем.