Текст книги "Путешествие пешки, или история одной шахматной партии"

– Ну и черт с тобой, – процедил сквозь зубы Ашот и пошел к развалинам дома в надежде поживиться чем-нибудь из вещей ювелира. Он долго копался в мусоре, перекладывая обломки и подсвечивая себе зажигалкой, пока, наконец, не увидел, как что-то блеснуло между обломками деревянного стола.

А на следующее утро турецкие пограничники остановили мужчину, который просто шел через разрушенную землетрясением контрольно-следовую полосу. Мужчина не пытался спрятаться или скрыться. Он просто шел, глядя перед собой и бормоча что-то. Лицо и грудь мужчины были залиты кровью. А голова была абсолютно седой.

Нарушителя доставили на заставу, потом в ближайшее отделение службы безопасности, а оттуда – в психиатрическую лечебницу.

В больнице Али пробыл два года. За это время его помутившийся разум пришел в норму. Али много думал, попросил у персонала Коран, и читал, читал его днями напролет.

Когда врачи пришли к выводу, что Али выздоровел, ему сделали документы и выпустили из больницы. Прямиком оттуда он отправился в мечеть, молиться. Он замаливал свои грехи. Молился истово и искренне. За несколько лет объездил все святые места, общался с мудрецами. А потом начал работать, скопил немного денег, и уехал в Италию, где открыл небольшую кофейню. Растолстел. Много молился, много трудился, не обманывал, не воровал, соблюдал все заповеди.

Так и жил Али в полном согласии с Аллахом, миром и собою, считая, что ведет жизнь праведную и безгрешную.

В один прекрасный день в его кофейню зашел хромой старик, который сел за столик в углу зала, заказал чашку кофе, да так и уснул над нею. Но Али уважал старших, и не стал его беспокоить.

Потом зашел молодой мужчина, которому Али приветливо улыбнулся.

А потом… А потом Али вновь услышал тот страшный гул. Он в ужасе прислонился к стене, по щекам градом потек пот.

– Господи, за что?! Ведь я же не совершил никакого греха!!!

Сердце Али не выдержало и перестало биться. Просто считать себя безгрешным – тоже грех …

      … Старик, шедший впереди, казалось, еле семенил ногами, но Антонио никак не мог догнать его, чтобы спросить, откуда тот знает его имя, и вообще – что же произошло в кофейне. Старик резко свернул за угол, Антонио, едва не бегом, последовал за ним. Оказавшись в полутемном переулке, он был вынужден со всего маху остановиться, чтобы не врезаться в старика, который стоял посреди тротуара, держал на ладони все то же кольцо, внимательно рассматривал его, и бормотал что-то себе под нос. Антонио расслышал лишь часть из сказанного:

– Чуть-чуть не потерял.… Вот было бы смеху! Столько лет, столько сил, чтобы добыть, сохранить, а тут на тебе – задремал и чуть не потерял! Хорошо, что Мелхиседек не знает – то-то бы он смеялся, да он бы просто умер со смеху. Хотя нет, ничего с этим старым дураком не сделалось бы. Но я то каков?!! Ай-ай-ай!

– Погодите, послушайте, откуда Вы знаете мое имя? Что произошло в кофейне?! Это черт знает что! Я чуть не умер, а никто ничего и не заметил, и что случилось с бедным хозяином кафе?

– Черт?!! – старик прям подпрыгнул на месте, и торопливо спрятал кольцо в карман, – Да, черт много чего знает! Это крайне грамотный субъект!!! А Али – что его жалеть? Обыкновенный, толстый, как слон, турок, просто оказался не в то время и не в том месте, как впрочем, и всю свою жизнь он оказывался не в том месте. Не нужно было меняться через столько лет греха. А то ишь, чего захотел – из воров в праведники податься.

После этого старик, казалось, окончательно потерял интерес к Антонио, повернулся и побрел, прихрамывая по переулку, продолжая разговаривать сам с собою:

– Так задремать, так задремать! Это могло многого стоить! Чуть не стал посмешищем для Мелхиседека! Столько сил было потрачено, чтоб обставить этого самоуверенного старикашку, и все чуть не пошло прахом…

На этот раз Антонио без труда нагнал старика, остановил его, положив руку на плечо:

– О чем Вы говорите, что со мной случилось?

Старик стряхнул его руку со своего плеча и пошел дальше. Антонио попытался уловить хоть какой-то смысл в словах старика. Почему-то в мозгу засело лишь произнесенное тем имя – Мелхиседек. Где он мог уже слышать его? Неожиданно Антонио вспомнил – ну конечно, Мелхиседек – царь из книги Коэльо, помогавший ищущим не потерять веру в себя!

– Мелхиседек – это древний царь?! – громко произнес Антонио. Старик остановился, повернулся к нему, и тут только Антонио рассмотрел его как следует. Старик был невысок, необычайно худ, но жилист, волосы на голове коротко подстриженные и с залысинами, лицо украшала ухоженная ближневосточного типа бородка с проседью. Одет он был в не свежий костюм-тройку темно-коричневого цвета и такого же цвета плащ. В это время лучи заходящего солнца проникли в полутемный переулок и осветили смуглое лицо старика. Увидев его, Антонио поразился – глаза у старика были разного цвета – один темно-карий, а другой зеленый.

Неожиданно старик разразился целой тирадой, при этом очень живо стал жестикулировать руками:

– Мелхиседек – царь?! Это кто же его возвел в цари? Кто его считает царем? Людишки, для которых человек, имеющий за душой пару золотых монет, уже царь?! Царь во всем Свете, как это ни жаль, всего один! Был один, достойный стать царем, но не захотел! Я, говорит, тебе служить не буду! Больно то хотелось! И что? Где он сейчас? Одна печать только и осталась, да и ту я сегодня чуть не потерял! А Мелхиседек – он даже не князь, как я! Царек, вот он кто! – выпалив все это на одном дыхании, старик умолк, а потом неожиданно произнес совершенно спокойно – Пойдем, Антонио, мне нужно чего-нибудь выпить, да и тебе капля коньяка не помешает.

– Я не пью, – машинально ответил Антонио.

– А-а-а, понимаю, Клео не одобряет. Ну-ну… – в словах старика проскользнули какие-то обидные, издевательские нотки.

– Кто Вы, откуда знаете меня, что Вам известно о Клео?

– Хе-хе-хе, – старик неприятно засмеялся, – Ты же сам сказал – черт знает… Так ты идешь?

– Да, – не раздумывая, ответил Антонио.

– Ну, вот и славно, тут неподалеку есть неплохое местечко, пойдем.

Они долго молча петляли по темным закоулкам и проходным дворам в старой части города. Старик его не тревожил, как будто вообще забыл о спутнике. Антонио уже давно потерял хоть какое-то малейшее понятие, где находится. Он, как всегда думал о Клео…

… Клео была сногсшибательно хороша. Черты ее лица нельзя было назвать безукоризненно правильными, но от нее исходил такой магнетизм, такая внутренняя энергия, что мужчины буквально теряли голову при встрече с ней. Ее глаза, стоило лишь встретиться с ними взглядом, мгновенно завораживали, затягивали, и уже не отпускали. Особенно волновало его, как она смотрела из-под слегка опущенных ресниц, таких длинных и густых, что завистницы часто спрашивали, не накладные ли они. Ресницы были самыми, что ни на есть настоящими, как и все в Клео. Ведь Клео была необычной, но самой Настоящей Женщиной.

Впервые он увидел ее в приемной синьора Чезаре – владельца галереи искусств, которая пользовалась услугами адвокатского бюро, где работал Антонио. Чезаре был некудышний искусствовед, но очень хваткий делец. Его деловая жилка вкупе с талантом работавших на него истинных знатоков искусства, а также советами, получаемыми от адвокатского бюро, приносили ему очень солидные гонорары и помогали избежать неприятностей с законом, хотя многие и поговаривали, что Чезаре не чист на руку.

Войдя в приемную, Антонио как всегда кивнул секретарше, та в ответ приветливо улыбнулась и сказала, что босс занят и придется подождать. Антонио недовольно повел плечами – он спешил на важный процесс, и эта вынужденная заминка рушила его планы. В это время дверь в кабинет отворилась, и оттуда выпорхнула молодая женщина в светлом деловом костюме, она что-то весело говорила, двигалась вполоборота, завершая разговор с синьором Чезаре, который провожал ее до двери. Антонио отметил про себя, что это очень странно – провожать посетителей было совсем не в привычках знавшего себе цену шефа преуспевающей фирмы. Незнакомка повернулась к Антонио, и он мгновенно понял, что заставило Чезаре покинуть свое удобное кресло. Эта женщина. Она была очаровательна. Высокая стройная брюнетка с длинными тонкими ногами и необычайно белой для людей с темными волосами, да что там, вообще для людей, прямо таки мраморной кожей. Она улыбалась, разговаривая с Чезаре, а Антонио казалось, что она улыбается ему, только ему одному.

– Антонио! Я рад тебя приветствовать, – сказал Чезаре, наконец-то увидев его, стоявшего как столб посреди приемной, – Ты по делу? Ну, заходи, а то у меня совсем мало времени. Ах да, познакомься – это наш новый сотрудник.

– Клео, – сказала женщина и еще раз, теперь уже Антонио, мило улыбнулась …

… – Кажется здесь, – скрипучий голос старика вернул Антонио в реальность. Они стояли перед обшарпанной дверью, на которой, вместо кнопки звонка красовался допотопный бронзовый молоток в виде сплющенной морды какой-то химеры. Старик постучал, дверь распахнулась, и перед ними открылась узкая мрачная лестница, чьи стертые каменные ступени вели вниз. Перед тем, как спуститься вслед за стариком по лестнице, Антонио отступил на шаг назад, запрокинул голову назад и осмотрел здание, возле которого стоял. Это был старинный трехэтажный особняк, с когда–то респектабельным, даже помпезным, а ныне крайне обветшавшим фасадом. Стекла в окнах были целы, но ни в одном из них не было видно никаких признаков жизни. Антонио поежился, его совсем не согревала перспектива получить на темной лестнице удар чем-нибудь тяжелым по голове, а утром очнуться в какой-нибудь канаве на окраине города без денег и документов в карманах, а то и не очнуться вовсе. Странно, еще пару часов назад он относился абсолютно безразлично ко всему на свете, в том числе и к своей жизни. Последнее время он часто бесцельно бродил ночью по пустынным темным улицам города, не боясь стать жертвой грабителей или просто каких-нибудь пьяных подонков. Ему было все равно. Теперь же в нем проснулось любопытство, желание узнать от старика хоть что-нибудь о Клео, а вместе с этим вернулся и инстинкт самосохранения.

– Спускайся, тебе нечего здесь бояться, Антонио, – послышался снизу, из темноты скрипучий голос старика, – Или ты боишься? Тогда ты не узнаешь ответы на вопросы, которые задал. И которые еще задашь.

      Выдохнув, Антонио взялся рукой за перила и стал решительно спускаться вниз по лестнице. Глаза привыкли к темноте, и стало не так страшно. Страх постепенно уступал место любопытству.

– Любопытство движет людьми не меньше, чем страсть к наживе, – старик как будто подслушал мысли Антонио,– А ведь именно любопытство сгубило кошку.

– Какую кошку, – не понял Антонио.

      Старик ничего не ответил, открыл дверь, и они очутились в небольшом, полутемном зале то ли бара, то ли кафе. Старик уверенно прошел в самый угол, где привычно уселся за столик, покрытый несвежей скатертью. Антонио сел рядом, вопросы буквально роились у него в голове: Откуда старик знает его имя, что произошло в кофейне, что ему известно о Клео…

– Все беды в том, что мужчины никак не могут понять, что не нужно пытаться познать женщину до конца. Соломон – первый хозяин кольца – уж, на что был мудрым человеком, но и он не избежал этого соблазна. Ты слышал историю о нем и царице Савской?

– Нет, а что это за история?

– Ооо, это очень поучительный случай. Жаль, что часть этой истории люди забыли, а остальное переврали. Послушай, а я буду рассказывать, и, если ты не возражаешь, закурю.

Старик подозвал официанта, заказал два кофе, коньяк и кальян, после чего вновь погрузился в молчание. Когда принесли кальян, он глубоко затянулся, выпустил целое облако ароматного, чуть сладковатого дыма, и, откинувшись в кресле, заговорил…

… Красив и силен был Иерусалим в годы царствования Соломона – мудрейшего из всех людей, когда-либо живших на земле. Царя, который, выбирая между богатством и мудростью, выбрал мудрость, и стал, благодаря ей, обладателем несметных богатств. Всё и вся в стране было подвластно Соломону – и люди, и птицы, и звери. Ходили легенды, что царь силой своей мудрости может даже заставить Солнце взойти на западе и сесть на востоке. Для Соломона не было ничего невозможного. Он, любимец Бога, имел все, что только желал. Но, как часто это бывает, безграничное могущество постепенно переросло в пресыщенность и скуку.

Пение птиц в садах дворца и журчание фонтанов не ласкали слух правителя, грациозные танцовщицы не услаждали его взор. Он ел самые нежные яства, не чувствуя их вкуса, пил вино, не пьянея. Даже многочисленные жены и наложницы не радовали царя. Они были красивы, но слишком глупы для него. Соломону было скучно с ними. Каждая новая женщина могла лишь ненадолго увлечь его.

Соломон скучал.

И тут до него донеслась весть о том, что далеко-далеко, на юго-западе появилась необычная женщина. Женщина – правитель целой страны. Белькис – Царица Савская, отличающаяся невиданной красотой и такой же чрезвычайной мудростью.

Желая удостовериться, что молва не лжет насчет прелестей и ума Царицы Савы, Соломон пригласил ее в свой дворец. Белькис действительно была прекрасна, умна и своенравна, как все красивые женщины, но и она не посмела отказать могущественному правителю…

… Голос старика звучал монотонно, сладковатый, совсем не похожий на табачный, дым щекотал ноздри и, казалось, проникал вглубь сознания. Реальность постепенно растворялась, уступая место видению огромного старинного города. Исчез зал ресторана, старик, его голос. Антонио ощутил мерное покачивание и увидел прямо перед собой носилки, влекомые неграми. А на носилках – силуэт женщины…

… Огромный караван вошел в Иерусалим. Улицы города наполнились ревом верблюдов, навьюченных тюками с прекрасными тканями, пряностями, слоновой костью, золотом и драгоценностями, ржанием скакунов, на которых ехали разодетые стражники. Чужеземная речь слышалась повсюду. Белькис привезла с собою фантастически богатые дары. Любой другой царь был бы польщен ими. Но только не Соломон. На свете не существовала таких богатств, которые могли бы удивить его. Его собственное состояние ежегодно увеличивалось на тысячи талантов золота. Царь хотел другого – он с нетерпением ждал встречи с Белькис, чтобы самому убедиться в ее красоте и мудрости.

Царица Савы двигалась во главе каравана по улицам чужого города, словно в башне, в мерно покачивающихся носилках из черного дерева и слоновой кости, которые несли негры – исполины. Впереди носилок шли глашатаи, музыканты, слуги с дарами и пешие стражники, а сразу за ними двигался отряд конных воинов во главе с начальником царских телохранителей Рафатом – смуглым абиссинцем в темном бурнусе верхом на вороном коне. Он тенью следовал за носилками царицы. Конь нервно прядал ушами, готовый каждый миг сорваться в галоп. Всадник левой рукой крепко сжимал поводья, сдерживая скакуна, а правую держал на эфесе меча, зорко и с неприязнью оглядывая толпу. Богато расшитый золотом полог был открыт, и Белькис, раскинувшись с поистине кошачьей грацией на мягких подушках, сквозь газ вуали, скрывавшей черты ее прекрасного лица, высокомерно смотрела сверху вниз на толпу. А иудеи на улицах города, в свою очередь, с любопытством рассматривали караван, дивясь невиданной доселе роскоши. Они обсуждали слонов, погонщиков, скакунов, всадников. И уж, конечно, никто не оставил своим вниманием Белькис, возлежавшую на носилках. И не было на улицах города ни одного человека, кто бы смотрел на нее с безразличием. Мужчины смотрели на нее с восхищением и вожделением, женщины – с завистью. Саму же Белькис, казалось, нисколько не волновало, как на нее смотрят, и что о ней думают. Чего нельзя было сказать о Рафате. Чем дальше в город въезжал караван, и чем больше на улице было народу, глазевшего на носилки, тем сумрачнее становилось лицо абиссинца. Глаза его горели. Он не понимал язык иудеев, но видел, что внимание толпы занято лишь Белькис. Его царицей. Его Белькис. И от того закипала его горячая кровь, и от того рука до боли сжимала рукоять меча.

На одном из перекрестков, всего в паре кварталов от царского дворца, собралась целая ватага молодых бездельников под предводительством Саула – сына Хаима – одного из фарисеев. Саул, в отличие от отца своего, не был примером учености и воздержанности. Не одну палку сломал о его спину отец, пытаясь вбить в него хоть какие-то знания, но все напрасно! Острый на язык и скорый на расправу, юноша снискал себе славу сорвиголовы и дебошира. Но пока он не переступал грани дозволенного, городские власти смотрели сквозь пальцы на все подвиги сына, уважая отца.

Вот и сейчас, стоя с друзьями, Саул обсуждал чужеземцев, подшучивая над их нарядами. Тут взгляд его упал на носилки. Юношу поразило то, что ехавшая в них женщина нисколько не стесняется, не пытается укрыться за пологом, как поступила бы любая уважающая себя дочь Иудеи, а наоборот, выставляет себя напоказ толпе, да еще и смотрит на всех с вызовом своими огромными, бездонными глазами.

Привыкший к тому, что все сходит ему с рук, Саул сально улыбнулся и громко выкрикнул, так, что слышно было не только его товарищам, но и всей толпе:

– Смотрите, а ведь нашего мудрого царя обманули! Он ждал Савскую Царицу, а дождался Савскую Блудницу!

Толпа так и грохнула взрывом хохота.

Белькис, отлично знавшая язык иудеев, вздрогнула, услышав пошлую шутку. В эту же секунду, Рафат, понявший по реакции зевак, что парень, стоявший в первом ряду, оскорбил Царицу, резко бросил коня вперед и вправо, обнажая меч. Белькис, не увидела даже, а просто почувствовала движение позади себя. Не успев обернуться, она уже знала, что там происходит, и смогла только вскрикнуть:

– Рафат!

Но было поздно. Абиссинец молнией налетел на Саула, тот не успел досмеяться, а не то, что схватиться за висевший на поясе меч, как упал с разрубленной головой. Толпа замерла. Всадники, приготовив оружие к схватке, сгрудились вокруг носилок царицы. Отовсюду сбегались иудеи-стражники, беря чужеземный караван в кольцо. Мирные жители Иерусалима стали подбирать с земли камни, чтобы забросать ими чужестранца, убившего их земляка.

В это время Белькис, сорвав с носилок драгоценный полог, встала во весь рост так, чтобы ее было видно со всех сторон, простерла руку над головой Рафата и твердо сказала:

– Я, Белькис, Царица Савская, и гостья Царя Соломона, беру этого человека под свою защиту. И пусть гнев Соломона падет на того, кто поднимет на него руку до того, как свершится суд.

Имя Соломона произвело на всех магическое действие. Люди были уверены, раз чужестранец будет предан суду Соломона, то решение, каким бы оно ни было, будет справедливым. Толпа расступилась, освобождая чужестранцам дорогу к дворцу правителя.

Белькис, закутавшись в покрывала, опустилась на носилки. Караван в полном молчании двинулся дальше.

У ворот дворца их ждал один из вельмож Соломона. Он низко поклонился Белькис:

– Великий Царь приветствует тебя, несравненная. Ты со своими людьми можешь войти во дворец и занять приготовленные для вас покои. Но пусть твои люди сдадут оружие, тебе нечего бояться. Вечером начнется большой пир, и Соломон будет рад увидеть тебя.

Белькис кивнула в знак согласия. Ее не оставляло ощущение, что чьи-то глаза наблюдают за ней. Она каждой клеткой своего тела ощущала чей-то пронзительный взгляд, и этот взгляд, почему-то повергал ее в смятение, какого она еще никогда не ощущала. Лишь оказавшись под сводами дворца, она с облегчением вздохнула, избавившись от странного чувства.

Караван, вслед за носилками царицы, вошел в дворцовые ворота. Телохранители царицы с неохотой оставляли свое оружие стражникам.

Соломон, стоя на вершине въездной башни, наблюдал через узкую бойницу за Белькис. Глаза его горели, взглядом он буквально пожирал женщину. Царь уже и не помнил, когда такое случалось с ним в последний раз. Он не просто заинтересовался, он был поражен. Когда носилки с Белькис скрылись под сводом арки, Соломон вздохнул с сожалением, и обронил вполголоса: «Если она так же умна, как и прекрасна, то это самая поразительная женщина на свете!». И тут же громко сказал, так, чтоб слышала вся свита:

– Сегодняшний пир должен быть лучшим из всех, что были когда-либо. Мы не можем ударить в грязь лицом перед нашими гостями. Я должен подготовиться.

Сказав это, Соломон начал спускаться по лестнице вниз, когда почувствовал, что кто-то коснулся края его рукава.

– Владыка, чужестранец убил моего сына. Я требую суда, я требую его смерти! – это был отец Саула, старик фарисей.

Соломону уже донесли о случившемся:

– Успокойся, Хаим, никто не останется безнаказанным, правосудие свершится, но завтра. Сегодня ничто не должно омрачить встречи с Царицей, – все мысли Соломона были заняты Белькис, он даже не взглянул на фарисея и не заметил той злобы и ненависти, что отразились на лице старика. Царь проследовал в свои покои, а фарисей, сверкнув темными глазами, пробормотал:

– Правосудие… Мне нужна его смерть, а не правосудие!

Пройдя в свои покои, Соломон стал размышлять о том, как ему повести себя при встрече с Белькис. Он очень хотел произвести на нее благоприятное впечатление, потому что чувствовал, что это необычная женщина. Сначала он решил поразить царицу роскошью. Поэтому, совершив омовение, царь приказал слугам принести самое дорогое свое одеяние, изукрашенное золотом и драгоценными камнями, но увидев в купели свое отражение, он понял, что за всем этим великолепием Белькис может и не рассмотреть его самого, Соломона. К тому же, судя по убранству каравана, богатство для нее – вещь привычная. Перебрав и откинув в сторону целый ворох одежд, Соломон поймал себя на мысли, что ведет себя как самый настоящий юнец перед первой встречей с возлюбленной. Усмехнувшись и встряхнув головой, царь остановил свой выбор на простом белом одеянии с вышитым золотыми нитями воротом, опоясал себя широким поясом с золотой насечкой, после чего слуги водрузили ему на голову корону – красив и статен был Соломон, несмотря на немолодой свой возраст – высокого роста, широкоплечий, с правильными чертами обрамленного седеющей бородою лица. Осмотрев свое отражение, царь остался доволен, после чего хлопнул в ладоши и приказал готовить зал для пира.

Хаим, стоявший в углу царских покоев, злобно усмехнулся и прошептал:

– А ведь ничего человеческое, несмотря на всю твою мудрость, тебе не чуждо – ни тщеславие, ни гордыня! Ты, как павлин готов распустить хвост перед этой чужеземкой. Ну что ж, солнце не успеет завтра зайти за горизонт, как мой сын будет отмщен! Да и тебе, царь, не поздоровится.

Смешавшись с толпою слуг, Хаим быстро вышел на лестницу, по которой спустился вниз, мимо кухонь, кладовых, ледника, попетлял по каким-то одному ему ведомым коридорам, пока не оказался возле неприметной двери, запертой на массивный замок. Отперев его ключом, висевшим на поясе, Хаим вошел внутрь маленькой темной комнаты. Тщательно прикрыв за собою дверь, он зажег свечу, стоявшую на полу у входа, ощупал стену, нажал на один из камней в кладке, и стена раздвинулась, показался проход, ведущий дальше вниз. Хаим снял со стены факел, запалил его от свечи и начал спускаться вниз по каменной лестнице. Стена затворилась вслед за ним. Тоннель, по которому шел Хаим, постепенно сужался, с потолка начала сочиться вода. Запахло серой, ход вывел Хаима в круглое помещение со сводчатым потолком, посреди этого зала находился каменный колодец, из которого и шел резкий, удушающий запах серы.

Хаим укрепил факел в подставке, встал на колени перед колодцем, достал из-под одежды какой-то свиток, бережно развернул его, потом достал необычную, черного цвета, свечу, поставил ее на край колодца, зажег, и при ее свете стал монотонно читать текст со свитка на каком-то неизвестном языке. Хаим стал раскачиваться в такт чтению, затем неожиданно взмахнул правой рукой и опрокинул свечу в колодец. В этот же момент из колодца вырвался огненный столб, в котором виднелась неясная, размытая фигура. Постепенно силуэт посреди пламени проявлялся все четче и четче, пока наконец стало возможным рассмотреть черты лица странного существа. Хотя нет, это было не лицо, а самая настоящая уродливая маска – плоская, без бровей и губ, со щелью вместо рта и прищуренными, кошачьими глазами.

Сквозь треск пламени послышался свистящий голос:

– Зачем ты побеспокоил меня?

– О, Ваал, повелитель огня! Я служу тебе уже много лет, и теперь я прошу твоей помощи и защиты. Сегодня в город пришел караван Царицы Савской и один из чужеземцев убил моего сына, Саула. Убил на моих глазах. Я хочу, чтобы его постигла кара за свершенное, но он – один из гостей Соломона и находится под его защитой. Осудить его может лишь сам царь. Но ты же знаешь нашего царя – он заставит чужеземца заплатить мне, принести какие-то нелепые извинения от всей души, изгонит его или примет какое-то другое «справедливое» решение. А мне нужна только его смерть! Медленная и мучительная, на глазах у всего города!

– Я знаю о том, что произошло. Но зачем мне вмешиваться в мелкие дрязги людишек. Ты что, не можешь просто подсыпать ему яду в вино? Разве я не обучил тебя секретам приготовления снадобий? Если ты боишься сделать это сам, заплати кому-нибудь из слуг, – раздался приглушенный звон, и к ногам Хаима прямо из ниоткуда упал кошель с монетами.

Ноздри фарисея затрепетали, он сандалией отодвинул кошель прочь от себя:

– Соломон… Его душа, я знаю, как тебе завладеть ею!

Огненный столб взметнулся под самый потолок. Пламя стало нестерпимо белым, потом поменяло цвет на кроваво-красный. Демон исчез, но тут же проявился с еще большей четкостью:

– Я не ослышался?! Ты знаешь, как завладеть душой этого мудреца, которому благоволит сам Бог?

– Да, повелитель!

– Это был бы бесценный подарок с твоей стороны! Что ты хочешь за него?

– Саул, мой единственный сын… Я хочу, чтобы он был со мной.

– Не люблю я связываться с некромантией! Никогда точно не знаешь, что выкинут эти восставшие мертвецы. Но твой сын будет вместе с тобой! А теперь говори, как я могу завладеть душой Соломона? – треск пламени стих. Демон весь превратился во внимание.

– Я наблюдал сегодня за Соломоном, когда он созерцал въезд этой Савской царицы в Иерусалим. Я видел его глаза. Он, влюбился, влюбился как мальчишка в свою гостью. И ведет себя так, словно ему семнадцать лет! Но я видел и другие глаза – глаза убийцы моего сына! Он тоже влюблен в эту женщину. Если дать понять Соломону, что телохранитель любит свою царицу, и та отвечает ему взаимностью, то он непременно казнит преступника, отступив при этом от своей хваленой мудрости, ибо влюбленные мужчины зачастую совершают самые опрометчивые поступки. Убив чужеземца, он согрешит, и ты, повелитель, сможешь поторговаться с ним о душе. А пообещав ему любовь Белькис, ты точно получишь душу Соломона!

– Ну что ж, может и вправду получиться! Но для этого я сам должен быть все время рядом с Соломоном, а потому мне нужно тело. Твое тело, Хаим.

Почувствовав в словах демона угрозу, Хаим стал пятиться прочь от колодца, покуда не уперся спиной в холодную и сырую каменную стену подвала:

– Нет, повелитель, не нужно! Я не хочу умирать! Ты же обещал, что оживишь моего сына!

– Хаим, Хаим! Ты глуп, как все люди! Я никогда не говорил, что оживлю твоего сына. Я пообещал, что твой сын будет вместе с тобой. И сейчас я исполню свое обещание – ТЫ отправишься к своему сыну, и вы будете вместе! – огненный столб превратился в шар, который на мгновение завис над колодцем, а потом молниеносно ударил фарисея в грудь. Тот рухнул как подкошенный. Факел, висевший на стене, погас, и подвал погрузился во мрак.

Пару минут в каменном мешке царили полная темнота и полная тишина, потом с того места, где находилось тело Хаима, стали доноситься неясные звуки, похожие на стон, шарканье, шаги. Дверь, ведущая из комнаты с колодцем, в подземный коридор, распахнулась – на пороге стоял Хаим. При свете факела он осмотрел себя, отряхнул пыль с одежды, запер дверь и отправился в обратный путь из подземелья. Пока он выбрался наверх, уже наступил вечер, и в тронном зале начался пир. Хаим, пользуясь своим положением, сел неподалеку от Соломона.

К тому моменту, как Хаим появился в зале, Белькис уже заняла место за столом, а привезенные ею подарки были уже преподнесены царю. Соломон был очарован Белькис, и не только ее красотой, но и умом, который не уступал его собственному.

Время шло, пир был в разгаре. Но, несмотря на все старания Соломона, Белькис не выказывала никаких признаков взаимности. Она была мила с ним, смеялась над шутками, остроумно шутила сама, но как будто выстроила незримую стену, пробить которую Соломон, несмотря на весь свой опыт общения с женщинами, так и не мог. Это начинало злить царя. Он хотел эту женщину, хотел ее взаимности, ее любви. Рафат издали наблюдал за царицей и Соломоном. Он понимал, чего хочет царь, сердце его наполнялось ревностью, и он в ярости смял серебряную чашу, в которую слуга налил ему вино.

Хаим внимательно наблюдал за царем, и, улучив удобный момент, обратился к нему так, что слышал его лишь Соломон:

– О, мудрейший! Помнишь, я просил у тебя справедливого суда? Я требую, чтобы суд свершился прямо сейчас, ты не можешь мне отказать, погиб мой сын, а его убийца веселится и пьет вино, как ни в чем не бывало! Я понимаю, почему он остается безнаказанным! Конечно, кто же накажет возлюбленного царицы Савской – твоей почетной гостьи!

Разгоряченный вином и неудачей, Соломон побагровел:

– Что ты сказал, Хаим? Что тебе об этом известно?

– Ходят слухи, что Белькис и Рафат любят друг друга, мой царь. Да ты сам посмотри, какие взгляды бросают они друг на друга, постыдились бы! Как же можно достучаться до сердца женщины, если оно безраздельно занято другим!

– О чем ты, Хаим?

– Господин, ты мудр, но мне известны некоторые тайны магии. Осуди и прикажи казнить Рафата, и я сделаю так, что Белькис будет твоей.

Соломон посмотрел на Белькис, сидевшую за столом. Совесть и здравый смысл не долго сопротивлялись – царица была прекрасна, и желание обладать ею победило:

– Я согласен, Хаим.

      Чуть только забрезжило утро, связанного Рафата, по приказу Соломона вывели на главную площадь, где уже начали собираться зеваки, привлеченные известием о предстоящей казни. С каждой минутой людей становилось все больше, и к восходу солнца на площади яблоку негде было упасть. В это время на стену дворца вышел Соломон в окружении придворных, среди которых был и Хаим. С другой стороны на стену поднялась Белькис со свитой. Фарисей злорадствовал, довольная ухмылка кривила его лицо. Соломон был внешне спокоен, но огонь отвергнутой любви переполнял его и жег изнутри. Белькис, несмотря на смуглую кожу, была бледна, нервно покусывала губу и то и дело сжимала кулачки.