Текст книги "Тень"

Фсё

Писатель – ничто без читателя. Мы вместе тратим время наших жизней. Один пишет, другой читает. Взаимный процесс единения в производстве и потреблении. Читается быстрей, чем пишется – это, пожалуй, единственная разница между процессами.

Да пребудет с тобой зрение, читатель, ибо с его помощью ты делаешь меня реальным.

1.

Сидели в центральном кафе в центре Большого города. Недалёко от своих центральных офисов. Очень близко к центральной площади с памятником центральной фигуре центрального ведомства Странной страны. Самая сердцевина. Стержень самой самости. Центра…

Солнечный день. Рвущиеся прочь тени деревьев, зданий, прохожих. Рвущиеся на свободу от хозяев, намертво прикованных к своим местам в мире, прилипших к самим себе. Рвущиеся куда угодно, лишь бы от.

Был еще звук – Mutism by Basic Channel. Рвущий на части рвущиеся куда угодно лишь бы от тени деревьев, зданий, прохожих. Шелестящий, пронизывающий до самых субатомарных звеньев звук. Мертвое техно яркой чернотой на фоне блестящей жизни солнечного дня.

Сидели, говорили о разном. О слухах, о недомолвках, о чужих жизнях. Пустословили в ожидании. Главного еще не было. Ждали. Напрягались на звук. Учтивые официанты словили настроение присутствующих. Выключили звук. Стало тихо. Пусто. Плоско. Нормально для центрального кафе в центре Большого города, что недалеко от центральных офисов и центральной площади.

Кто-то взял пива. Кто-то закурил. Увидев это, один из сидевших за соседним столиком студентов достал пачку сигарет. Кто-то заметил это движение. Недобро покосился на пачку и студента, но студент уже был занят размещением в быстрограмме фотографии своего соседа за столом, чтобы обратить внимание на потенциальную угрозу. Достал сигарету из пачки. Щелкнул зажигалкой. Кто-то положил дымящуюся сигарету на блюдце перед собой и приподнялся со стула, явно собираясь что-то сказать студенту.

– Здесь не курят. – Снова словил настроение присутствующих один из учтивых официантов и попытался выключить студента. Лиловая форма одного из официантов светилась напряженной чистотой.

– Я… Но… – Студент хотел было указать на уже происходящий акт курения, но, посмотрев на курившего человека, вдруг понял кто это и осекся. Кто-то встал из-за стола. Взял дымящуюся сигарету с блюдца. Подошёл к студенту. Студент вжался в кресло, пытаясь раствориться в атомарной структуре обшивки, пройти сквозь и исчезнуть в слоях древесины. Попасть туда, куда ранее проникал звук. Тщетно.

Кто-то уже схватил ускользающего студента за рукав, вырвав его из спасительного убежища дермантина. Дермантин треснул и выпустил студента наружу. Не всего – часть студента успела проникнуть в кресло и осталась внутри. По спинке кресла потекла кровь порванного тела. Студент застонал, закряхтел, заохал.

– Закон нельзя нарушать. – Строго сказал Кто-то и потушил свою сигарету о ладонь студента. – Законы подписываются Президентом. Ты же не пойдёшь против воли Президента, так?

Студент активно мотал головой, демонстрируя свою неготовность идти против воли. Его соседи по столу виновато смотрели в пол, тщательно вытирая из зоны восприятия происходящее с их теперь уже бывшим другом. Вытирая теперь уже бывшего друга из зоны восприятия. Кто-то подождал пока процесс стирания завершится и вернулся за столик к своим. Получил серию одобряющих похлопываний по спине.

Сидели в центральном кафе в центре Большого города. Разместились в самом центре центрального кафе. Кто-то говорил, что тут место силы.

– Тут место силы, пацаны. – Говорил Кто-то. – Надо тут сидеть хотя бы тридцать минут в день и будут силы. Обязательно перед работой, чтобы с боевым настроением вставать в строй, ну и после – перед походом домой. Тоже, чтобы боевое и достойное настроением было там. Дома оно всегда требуется.

– Да у меня и без этого сил хватает! – Сказал сидящий ближе к выходу сотрудник с молодым залихватским чубом и нагло расставленными ногами.

– Смотрите какой крутой нашелся… – Усмехнулся Кто-то. – А вот обяжут тебя сдавать излишки крутости в доход государства и что?

– Вообще… вопрос в другом, бро. – Вдруг вступил в разговор молчавший до этого хмурый сотрудник в хмуром пиджаке поверх хмурой рубашки с не менее хмурым галстуком. – Почему он не сдаёт излишки добровольно. Вот в чем вопрос.

Хмурый сотрудник глядел на объект своего высказывания поверх толстой роговой оправы очков, недвусмысленно говорящих о ностальгии владельца по хмурым временам прошлого, когда хмурые контролировали все происходящее в стране. Когда страна еще не стала Странной. Когда она еще не была заселена странниками. Но зато управлялась хмурыми.

Сидящий ближе к выходу сотрудник перестал расставлять ноги нагло и плотно сжал их, демонстрируя смирение и повышенную степень адекватности.

– Правильность восприятия угроз реальности, а точнее верная оценка наличия таковых угроз, выявление наличия угроз, а также дальнейшее изменение стратегии поведения в связи с полученными относительно угроз данными – вот базовые задачи сотрудников вне Центра. – Раздался голос Главного. – Вижу, что не просто ходишь на лекции, но и применяешь знания на практике. Молодец.

Главный одобрительно похлопал сидящего ближе к выходу сотрудника по спине и сел на свободный, заранее подготовленный для него стул.

– Ждали меня, значит… Это хорошо. Молодцы. Ожидание повышает командный дух и растит внутреннюю дисциплину. Потому настоящий лидер всегда задерживается. Знает, что это сплачивает. Потому и отказывается идти на поводу у гордыни и не приходит раньше всех или просто вовремя. Да… Так, что там у нас сегодня? Где ваш Старший?

В кафе влетел запыхавшийся, раскрасневшийся, взволнованный Старший.

– Здесь я! Уф…

– Ага… Отлично. Опаздываете, однако. Нехорошо.

– Прошу прощения. Виноват. Уже записался на двойное штрафное дежурство.

– Ох уж эти ваши армейские привычки, Старший… Ну да ладно. Садитесь. Мне еще к… ехать.

Официант в напряжённо лиловой рубашке поднёс Главному малиновый латте с двойным сахаром.

– Как Вы любите. Всегда рады Вас видеть. – Почтительно называя Главного на Вы с большой буквы, поклонился официант. За его спиной в шеренгу выстроились сотрудники кафе и не менее почтительно улыбались.

Официант в вязаных синих брюках вручил Старшему полотенце обтереться и сбрызнул его парфюмированной водой – Главный не любил, когда от находящихся рядом людей исходит яркий натуральный запах. Поэтому вступающих с Главным в контакт предварительно обрабатывали.

Тем временем солнечный день подходил к концу. Уже вечерело, но кроме заходящего солнца встречу в кафе сопровождали внезапно затянувшие небо серые облака. Не дождевые, нет, но серые и… хмурые. Плоский серый свет вместо глубокого солнечного. Хмурая двухмерность бытия. Прямая и понятная. Без малейшей возможности сбиться с пути в тени подворотни. И, конечно, никаких больше звуков. Все строго. Тихо.

Официанты приоткрыли входную дверь, выпустив наружу остатки задержавшегося внутри дневного света и студентов. Уравновесили таким образом серость внутреннюю и внешнюю. Затем официанты закрыли дверь, повесили на неё табличку “Спецобслуживание” и вернулись в помещение. Сели шеренгой у стены. Старались не слушать громкий разговор людей из центра.

– Но надо же что-то делать с этой… как её… ну… которые зеленые ещё. – Кричал один из людей из центра, выглядевший самым скромным. Небольшого роста, небольшого количества волос на голове, небольшого размера умнозвук в руках.

– Молодежь это называется, Владимир Владимирович. – Орал ему в лоб сосед по столу.

– Вон они пошли… – продолжил Кто-то, указывая куда-то в пустоту стены. – Никого и ничего не уважают. Знают курить нельзя, а туда же.

– Да. Вот с ней. Утомили все эти сообщения в последнее время. – Вступил в беседу Главный. – Отвлекают от работы. – Посмотрел на Старшего. Пауза. Команда. – Давайте ваши предложения.

Старший кивнул и начал.

– Наша группа работала в тесном контакте, как с представителями этой самой молодежи, так и с сотрудниками Главного управления главных управлений.

– С сотрудниками это хорошо. Это вы молодцы.

– Плюс мы привлекали стороннего консультанта. Для обеспечения баланса взглядов.

– Стороннего консультанта? – Последовал немедленный строгий вопрос.

– По рекомендации Президента. – Отчеканился заранее подготовленный ответ.

– Очень хорошо. – Кивнул Главный.

– Кто это? – Шепотом спросил выглядевший самым скромным. – Который этот что ли? Ну как его…

– Да, Владимир Владимирович. Он. – Шепнул ему Кто-то.

– Что ж… Еще лучше тогда. Значит необходимая широта мнений была обеспечена. – Отшептался в ответ Владимир Владимирович.

– Необходимая широта мнений в рамках заданной Президентом широты мнений. – Снова шепнул Кто-то.

– Ширше и не надо. – Отшепнул Владимир Владимирович.

– Куда ж ширее… – Совсем расшептался Кто-то. Это заметил Главный. Строгий взгляд на Старшего.

– Господа, давайте с докладом закончим. – Хмуро процедил Старший, глядя на шептунов.

– Простите, увлеклись.

– Что-то мы и в самом деле зашептались. – Прошептал Кто-то, мотая головой. – Может кофе? – Начал было шептать снова он и осекся. Быстро исправился, встал, теперь уже громко:

– Кому кофе?

В ответ тишина и еще более жгучий взгляд Старшего. Сел. Замолк даже на уровне внутреннего диалога. Эта тишина показалась присутствующим слишком тревожной, слишком… чужой. Несвойственной истинной природе странников.

Главный еле заметно повёл бровью. Старший подхватил движение и направил его в сторону самого скромного. Владимир Владимирович достал небольшого размера удавку и накинул её на шею молчавшего. Крепким и уверенным движением. Точно и четко. Зная, как и что не из теории. Отпустил ровно тогда, когда обмякшее тело было готово сползти на пол к ногам услужливого официанта, уже стоявшего наготове чтобы выпинать труп прочь.

Вернулись к докладу.

– Есть один кардинальный способ и один реальный. – Подтвердил готовность продолжать доклад Старший. – Если позволите.

– Можете продолжать докладывать. – Кивнул Главный.

– Кардинальный способ заключается в отмене явления как такового.

– То есть?

– То есть внесение специфических изменений на пренатальном уровне для ускорения развития с тем, чтобы… – Начал пояснять Старший.

– Вы хотите сразу взрослых людей получать? – Перебил Главный. – Без прохождения через стадию этого… как его… пубертата?

– Именно.

– Это реально? – Главный явно был неуверен в осуществимости предложения. Сидевшие за столом сидели тихо. Старший… уже определенно разделял неуверенность шефа. Даже несмотря на то, что являлся сторонником предложения. В воздухе еще витали остатками сигаретного дыма слова Главного: "изменение стратегии поведения в связи с полученными данными"…

– Ну в теории… да. – Осторожно начал Старший. – Здесь потребуется значительное финансирование исследовательских структур. – Более уверенно продолжил он.

– Дружественных структур… – полумечтально пробормотал самый скромный.

– Значительное? – Осведомился Главный.

– Весьма. – Утвердительно кивнул Старший.

– Это несомненно повышает привлекательность такого решения. – Закивал в ответ Главный. Значительное финансирование дружественных структур ему нравилось больше всего из сказанного. – Но требуется альтернатива. – Снова строгое лицо начальника. – Иначе опять будут думать всякое.

– Утомили они думать.

– Отвлекают от работы. – Забубнили сидевшие до этого тихо.

– Сами ведь не работают. И другим не дают. Только и делают что размещают всякие ролики свои.

– Ну потому и поставлена была задача. Все-таки у нас превалирует стратегический подход к планированию деятельности, сами понимаете.

– Альтернатива не менее радикальна.

– А вы, Максим Олегович, умеете, однако, заинтриговать. – Донеслось от одного из более не сидящих тихо.

– Благодарю, Владимир Владимирович.

Казалось, что руководство сознательно создало паузу, давая сотрудникам возможность побубнеть в своём присутствии. Бубнеж происходил слаженно и гармонично, словно умение бубнить строем входило в подготовку личного состава Центрального управления.

– Ну ладно. Что там у вас? – Прервал бубнеж Главный вопросом к Старшему. Старший немедленно начал.

– Хочу сразу предупредить, что тестовое обсуждение этого способа с контрольными группами выявило две полярных реакции. От восторженного принятия до не менее восторженного отторжения.

– И вы туда же? В интриганы… – Главный захотел закурить.

Это был хороший и очень даже подходящий момент сесть, достать сигарету, спички, откинуться на спинку кресла, медленно и со смаком сделать первую затяжку… Нельзя – спохватился Главный. Жена же… Унюхает… Опять ругаться и что-то сочинять про секретаря, который курит… Которая курит, конечно же -ая, ибо… Ибо… собственно… как иначе? Иначе же опять будут думать всякое и размещать. Только в этом случае это будут свои. Нельзя, думал Главный. Никому нельзя знать, что… что лучше бы -ый…

Главный махнул головой, словно выбрасывая вредные мысли наружу и прочь. Под ноги услужливым официантам. Те немедленно растоптали мысли в крошку, затем ровным рядом из темноты дальнего угла кафе вышли уборщики, числом зверя, округлённым в меньшую сторону до трёх, вышли ровным рядом, приведённым в порядок специальными гигантскими брекетами, разработанными в недрах Центра для специальных нужд централизованного управления нуждами…

Шли четко в направлении к растоптанному толкая перед собой видавшие виды синие и красные пластиковые швабры, полные четких и ясных воспоминаний о выполненных ранее работах… Вытолкнули растоптанное прочь из зала с гостями, с глаз долой, из сердца вон.

Дверь из кафе пришлось на мгновение приоткрыть, чтобы завершить процесс уборки мыслей прочь. Короткое мгновение. Настолько, что порыв свежего воздуха не успел ворваться внутрь вероломной свежестью, не смог навредить взлелеянной множественными выдохами находящихся внутри спертости. Остался снаружи. Растворился в толпе с мириадами других порывов, отказавшихся от попыток что-либо где-либо изменить. Не обязательно к лучшему. Просто изменить. Внести смуту. Сломать привычный ход вещей, что правильней будет даже обозначить как привычный не-ход вещей, ибо чем меньше движений и перемен, тем привычней, спокойней, тише… Вернуть к жизни, вырвав из перманентного застоя, именуемого в угоду лживым иллюзиям стабильностью. Являющегося на самом деле не чем иным как смертью.

– Ну хорошо. И? – Главный вернул себя обратно в себя.

Старший взял на мгновение паузу, явно смакуя свою следующую фразу. Явно согласно заранее продуманному плану смакования. Тщательно рассчитанное время смакования. Согласованное предварительно со службой протокола. С теми, кто наверху. С теми, кто предопределяет необходимость согласования. С… Начал говорить, не дожидаясь пока родится следующая фраза в мощном неструктурированном потоке сознания, имеющим целью…

– Абсолютная, полная легализация веществ, изменяющих состояние сознания. Разумеется, с полным контролем государства над всеми стадиями процесса от производства до дистрибуции и реализации.

Все теперь сидели тихо. Потребовалось некоторое количество заемного времени чтобы переварить услышанное. Занимали кто где. В основном уже в следующем месяце – практически все мгновения той и следующей недели были выбраны. Вакуум молчания. Чёрная дыра восприятия.

– Вы с ума сошли. – Первым справился с ситуацией Главный, отреагировав, как и полагалось главному.

– Отличная идея! – Донеслось кашлем со стула у окна, где до этого было настолько тихо, что даже казалось, что там никто не сидит.

– Это же… Это же революция. Это же разрушение основ. Слом всего, над чем трудились наши… Ну те… Которые… давно уже не зеленые… Как их, так их? – Кричал тот, кто до этого выглядел самым скромным. Кто был небольшого роста, небольшого количества волос на голове, имел небольшого размера умнозвук в руках. Небольших руках, надо заметить.

– Предки это называется, Владимир Владимирович. – Не упустил возможность проорать ему в лоб знающий слова сосед по столу.

– … – Не подхватил тему Кто-то. – … – Кто-то так и не смог ничего добавить осуждающего к термину “предки”. – … – Так и остался сидеть. Тихо сидеть. Сидели тихо, так как не было ничего сказать. Не имелось возможности. Не виделось вариантов. В рамках заданных реальностей с учетом специфики данного конкретного момента.

Старший не был готов реагировать привычным ему способом на заявление Главного относительно смещения своего положения в пространстве ума.

– Но… Вы ничего не сказали про финансирование. – Нашёл наконец способ вернуться в струю конструктивной критики Главный.

– Не потребуется. – Начал работать с возражением начальника Старший.

– А зачем это тогда нам вообще? – Продолжил бескомпромиссно повышать уровень конструктивизма в беседе Главный.

– Другой формат здесь, коллеги. – Обратился сразу ко всем присутствующим Старший. Рискованный ход, но в итоге можно было получить поддержку всех.

– Здесь лицензирование производства и сбыта, выдача разрешений. Мы получаем совершенно новую отрасль для регулирования.

Главный молчал, но молчал одобрительно, явно считая. Посыл был раскодирован немедленно.

– Это… перспективно… – Поддержал Старшего Кто-то. – Лицензирование… Мммм… Выдача разрешений… Оооох…

– Очень перспективно… – Кивнул Владимир Владимирович.

– Конечно придётся выделить некоторое финансирование на изучение долгосрочных последствий одобрения предлагаемого способа, что…

– Ну наконец-то. – Хмыкнул Владимир Владимирович.

– Есть дружественные структуры, кстати… – Отметился в разговоре кто-то со стула у окна.

– Кстати теперь работаем 30/70. – Громко шепнул ему Кто-то.

– Что, неужели таки снизили? – Вскинул брови Владимир Владимирович.

– Повысили, я бы сказал. 70 теперь нам остаётся. Решили, что 30 будет вполне достаточно исполнителям.

– Оттуда исходит? – Показал бровями на потолок Владимир Владимирович.

– Конечно. Разве кто-то решится самостоятельно что-то изменить? – Снова шепнул на весь зал Кто-то.

– Нет, ну там видней, конечно. – Пожал плечами Владимир Владимирович, вернув брови на положенное им место.

– Ну хорошо, что мы имеем в итоге? – Попытался подвести итог встречи Главный.

– Два предложения, которые Вы услышали. – Отчитался Старший.

– Сторонний консультант над каким из них работал?

– Над обоими, но второе – то, с чем он изначально пришёл к нам. Я думаю, что он уже проговаривал этот проект с…

– Если он уже проговаривал проект с… То… Что ж… Делаем этот проект основным, а идею специфических перинатальных изменений тогда подадим как альтернативу. Хорошо. Финансовую часть отдельным документом, чтобы я уровень доступа к этой части отрегулировал. Так… Сегодня это сделать. Завтра мне на финальную подпись, чтобы я в обед отчитался перед Президентом. Всем спасибо.

Собрались быстро – просто встали из-за стола и вышли. Молча. Напряжённо. Уверенно. Строго. Очень строго. Очень уверенно. Строем. Чёткой ровной шеренгой. Вслед за уже вышедшими Главным и Старшим. Не все поместились в проходе на выход, смешались, кто-то наступил кому-то на ногу, кто-то кому-то порвал штанину, кто-то толкнул кого-то в спину. Молча. Напряжённо. Уверенно. Строго. Кто-то развернулся и толкнул в грудь толкнувшего его в спину. Сильно. Молча. Уверенно.

Мелькнул ствол пистолета. На кухне кафе вдруг включилось радио. В мир вернулся звук. Innocence by Ellen Allien. Тугой бас наполнил пространство кафе. От стёкол оконных проемов отражались хэты. Эхом с потолка спускался голосовой луп. Пистолет выстрелил два раза. Четко в паузе трека на пятой минуте. Инносенс. Инносенс. Инносенс. Инносенс.

Тело сползало на пол медленно. Неотвратимо. Пол пытался отодвигаться, пытался уходить от столкновения с телом, смещаться в пространстве, но крепко держали мощные бетонные опоры, и столкновение было неизбежно, неизбежно оно произошло, тело рухнуло на пол, выталкивая пол из привычного ему чистого статуса кво в мир липких скользких блестящих кровяных луж и осыпающейся штукатурки с немых стен, которым лишь однажды было позволено ойкнуть. В момент разрыва их поверхности пулями мелькнувшего пистолета.

– Не можем без игр обойтись, да? – Хмуро спросил Главный.

Никто молчал. Виновато. Сконфуженно. Никто был не причём, но… это теперь никого не волновало. Никто вышел первым и потому стал единственным, кто должен был отвечать. “Никто будет отвечать за перестрелку в кафе” сверкало в рапорте на имя Главного начальника главных. “Никто не предпринял необходимых мер для предотвращения огнестрельного решения конфликта между сослуживцами”.

На следующий день начались праздники, и никто в кафе тоже не вышел на работу. Никто не убрал тело. Никто не вытер кровь. Праздники длились долго. Сначала были собственно праздники, потом дни в зачёт праздничных дней, которые были рабочими, то есть праздничными, но считались рабочими, а потом их перезачли в счёт рабочих, но теперь праздничных, чтобы не прерывать праздники работой между праздниками… Долго все это длилось. Может даже несколько лет. Когда все вернулись, то обнаружили ссохшийся, истлевший скелет на месте тела, рассыпавшийся в пыль от дуновения ветра, яростно ворвавшегося в кафе… То есть… ничего не обнаружили.

Э… пиграф

From childhood's hour I have not been

As others were; I have not seen

As others saw; I could not bring

My passions from a common spring.

From the same source I have not taken

My sorrow; I could not awaken

My heart to joy at the same tone;

And all I loved, I loved alone.

Edgar Allan Poe, Alone.

Посвящается недругу моему р. В. С. и Г.пвс.exe,

выдержавшему крайние месяцы

моих безумств

в здоровом уме и твердой памяти…

теплое слово автора

благодарю за помощь в сборке буквоправа Ралу Ео, технического редактора Ау Царулу и художника Ея Боу.

Надеюсь, что эти заметки на манжетах, на засаленных салфетках, покрытых пятнами недоеденной жирной пищи, на кусках туалетной бумаги, покрытой пятнами суровой правды жизни, на рваных тетрадных листках, покрытых иногда полоской, а иногда и клеткой, а иногда и матом, хотя реже, странно? может быть… ну да ладно, так вот, там были еще разные другие письменные принадлежности, посланные смс, вырезки из неотправленных мэйлов, еще всякое, чем забит доверху мой компьютер, вот они-то и найдут некоторый отклик у тех, чьи души возбуждаются от грез обычаев и измышлений о той вышеобозначенной правде жизни. Тех, чей “карточный домик”, сотворенный из убежденности в своей правоте и незыблемости удивительной позиции за призрачным номером 69, разрушил вихрь Жизни, – будь то болезнь, разорение, чья-то подлость (соседская, например…) или какая-то другая беда, типа чьего-то успеха, здоровья богатырского, красивой жены, мужа, новой машины…

Эпиграфом к сей замечательной во всех отношениях повести

пусть не станут эти прекрасные мысли о правде старца дяди Вани Симпсона

(в монашестве граф Си++, не жил в период 00-1979 гг.):

"Может ли правда быть иллюзией? Не кажется ли вам, что ложь – гораздо честнее? Ложь – честнее, т.к. она показывает, почему не говорится правда. Для чего говорится правда? С какой целью? Цель.… Разве должна быть у правды ЦЕЛЬ? Ведь если правда обретает направленность, она становится ложью, ибо что есть ложь, как не направленная правда?"

…ЧАСТЬ 3

одиночество суть приобретение понимания ненужности приобретения понимания ненужности …

(тоша)

Что?

Вот прям с начала рассказать?

Ты это… не хами, а?

Короче ты теперь выделываться будешь, так как у тебя то, что мне надо…

Но ствол-то у меня, если что, ты помнишь?

Конечно, ты заставляешь меня напрягаться…

Бля… ладно.

Все началось с того, что мне позвонил Сэм.

Брателло по работе.

Бывший компаньон по бизнесу.

Партнер по детским забавам, типа сжечь цыганский поселок, ибо вредят.

Ибо конкуренты.

Тогда еще умер мой двд-ром, и соседи перестали заходить записать разного на болванки, и я позволил себе понервничать.

Я неожиданно задал себе вопрос, которого тщательно и успешно избегал долгие годы – что это были за соседи, ибо кто еще в здравом уме в наше-то время пользуется двд? Существовали ли эти соседи в реальности? Живу ли я в квартире или в ларьке в переходе под проспектом к метро? Или просто эти соседи – дебилы?

Вопросы. Каждый из нас постоянно задается вопросами подобного философского характера, не так ли? Иногда их становится так много, что ответы не успевают появляться, и тогда ты готов сделать все, лишь бы остановить поток.

Ты помнишь свой первый вопрос? Тот момент, когда ты рискнул и спросил. Когда, уже задав, вдруг осознал, что готов сделать все, лишь бы не получать ответ, ибо правда может быть оглушающе унизительной, ужасающе… правдивой.

Я часто вспоминаю эту картину из детства: мне четыре года, стою на носочках, холодно, зима, смотрю через толстые прутья решетки ограждения в открытую форточку в детском саду исправительного учреждения закрытого типа, нюхаю восхитительный сладкий морозный воздух и… завидую идущим на воле людям.

И я задаю один из самых неприятных вопросов в жизни – почему я? Почему именно я повелся купить столь дешевое вещество… Сразу ведь понял, что не барыга был тот тип – ну не ходят барыги в форме с погонами… Я не хочу слышать ответ. Он мне не нужен. Особенно вслух. Особенно от другого человека.

Ибо ответ на вопрос в том, что я – жадный идиот.

Детство… Помню, как погонники приводом приводили меня в детсад, сдавая под роспись воспитателю, требуя почасового отчета о моем пребывании на территории. А мне страшно не хотелось идти в группу к другим детям, хотелось остаться в гардеробе, в шкафчике, потому что там было теплее. Все что мне хотелось – это приблизить время вечера, когда, наконец, пацаны загонят немного с улицы, и можно было бы уснуть, приняв пару кубиков жидких снов…

Детство…

Группа, другие дети, воспитатели, нянечки – все такое чужое, пугающее, холодное, непонятное и злое. Как завтрак на рейсе бюджетных авиалиний…

С детьми я не общался. Они слишком часто просили в долг, а потом приходили их родители, которые устраивали истерики и сдавали меня воспитательнице…

Детство…

Бро, я тебе сразу скажу – без честного и откровенного рассказа о моем детстве, об отношениях с обществом вокруг, тебе трудно будет понять причины случившегося со мной позже, ибо в этом лежат корни неведомого и незримого…

Бро… Будет трудно. Будем терпеть вместе. Возьмемся за руки. Спляшем. Может даже покричим, так как техника крика, рожденная в душном смраде коммунальных пещер давно вымерших кроманьонцев, не просто отпугивает мышей и соседей, но и освобождает кишечник.

Так все! Все!

Отпусти руку. Руку отпусти, блин. Я в целом толерантно отношусь, но не когда это в отношении меня, ясно? Я про возьмемся за руки фигурально сказал – не стоило это так прямо понимать. Короче не будем о грустном. Я все-таки не слезу у тебя выбить собрался… Могу правда въебать, если чо. Да, я такой – я разный. Могу протянуть за счёт фирмы, а могу и раскроить вот эту вот часть тела, что у тебя между ушами.

Зато вот бабла мне от тебя сегодня точно не надо. Да и завтра тоже скорей всего не понадобится. Каждый из нас давно и весьма немало заплатил за право знать. Кто-то родился и сразу встрял. Есть такие. Родятся себе в какой дикой стране в диком племени и что им делать? Только диким становиться, верно? Кто-то же сначала был в порядке, может даже в Большом Городе родился, как ты или я, но потом вырос и… тоже попал – кто в армию, кто в тюрьму, кто в институт, а кто и замуж. Кто-то какое-то время держался, не давал сбоев, четкая рутина повседневности, ровный ритм отсутствия перемен, спокойствие сна, уверенность банальных решений, ясность хорошей кредитной истории.

И все равно потом что-то случается. Увиделась дорогая телепередача или прочиталась интересная статья в газете, заботливо принесенной соседской бабушкой… И все – мир уже не такой как прежде. В голове все оп… и превратилось в радиоактивный пепел по команде сурового парня из ящика…

…сакральное Знание семи способов ухода за акриловой ванной необходимо разделить с другими. Это жизненно важный момент, бро. Момент выживания. Знание, которое не было отдано, убивает. Так и с моей историей – её будет необходимо рассказать другим. Тебе. Им. Всем. Отдать. Выразить. Интегрировать. Тогда отпустит. Меня. Тебя. Их. Тогда случится свободный выдох, и ты снова сможешь выйти на улицу без необходимости воровато оглядываться по сторонам. Потому что я отпущу тебя. Уберу ствол. И ты пойдешь нести переданную тебе весть дальше. Другим. Чтобы теперь тебе стало полегче – так же как становится мне, когда я говорю с тобой.

Усёк? Фуф. Как-то чересчур эмоционален я сегодня. Но я только разминаюсь. Я только начинаю, чувак. Так что ты сиди. Сиди, слушай.

В садике время летело особенно быстро и незаметно, когда другие дети летели из окон. Не со всеми я мог справиться, но часто удавалось что-то сотворить чудное. Неожиданное. Изъоконное…

– Извините, а вы давно пользуетесь своим мозгом? – пытал я дёргающегося воспитателя… дёргающегося от подведённого к паху оголенного провода. Провод в подобном виде хорошо раскрывает скрытые возможности человеческой сексуальности…

– Мозгом? В смысле? – кряхтел в ответ воспитатель, выплевывая слезы и роняя достоинство.

– Ну сколько лет вы осознанно пользуетесь мозгом как органом для размышления, анализа… – затем внимательный взгляд в глаза собеседника и смещение высоты уровня запроса:

– Ну чтобы догнать до чего-либо…

Я часто сиживал один в глубине пустынного пыльного двора садика, за высокими зелеными кустами черной смородины, внимал жирным запахам борща, идущим с открытого окна кухни, думал о дальнейшем пути за забор, на волю, к зеленым деревьям и озеру, и понимал, что форма есть пустота, а пустота есть форма… Но не было рядом со мной Шарипуттры, некому было внимать алмазным скрижалям моей детской мудрости… Невысказанная истина растворялась в суете очереди за кормежкой. Непроявленное капало на пол крупными кляксами манной каши. Невыраженное подавлялось и пряталось в туманных глубинах шатких шкафчиков с одеждой. Меня не учили интеграции. Мы не рисовали мандалы в те сумрачные постпостсоветские дни, выплескивая в тонкие рамки круга накопленное за предыдущий вечер с родителями. Не показывали друг другу свои чувства. Конечно, мы порой показывали друг другу что-то, когда случалось оставаться без воспитателя, конечно, мы выражали эмоции удивления, торжества, смущения относительно показываемого, но разве жалкие первые попытки изучения детской сексуальности могут сравниться с мощью процесса группового рисования? Но мир Странной страны уже проявлял себя в нашей реальности. Мы уже были на пути. Уже стали странниками, хотя сами того не знали. Но об этом чуть позже, ок? Ты же потерпишь, не так ли? Посидишь тут передо мной тихонько, чтобы мне не пришлось стволом тебе что-то делать неприятное, понял?