Текст книги "Тень"

– Любовь – это самоотверженная привязанность. Есть семь стадий.

– Стадии в топку на сейчас – позже. Эта самоотвердеющая – о чем это?

Я совершенно не понимал зачем мы об этом говорим. Но высказывать сомнения я не был готов. Я был готов стремиться закончить этот процесс как можно скорей. И я вдруг понял, о чем это.

– Это про моих клиентов – они полностью отказываются от себя ради своей привязанности к веществам.

– Значит это ещё и про патриотизм, так?

– Ну можно и так сказать – выполнение воли государства, не взирая на цену исполнения указаний.

– И про верность ещё – так?

– Ну да. Похоже на это.

– Давай четко базарить, слышь? Или поедем возьмёшь у коня?

Я порой не понимал, что говорил этот человек, но угрозы звучали уверенной интонацией в голосе, а я не был готов справляться с чужими намерениями причинять мне зло. И я так и не попал в туалет… Лишнее напряжение мне было не нужно в тот момент.

– Тогда это и про духовность ещё – они же абсолютно духовные люди – наши клиенты. Сограждане.

– Кстати, а почему тогда… – Михалыч взял очень правильную паузу перед тем, как закончить фразу, – ты сам не употребляешь вещества, если на то воля Президента и государства?

Тень… Государство, как тень Президента. Тень… Никакой политики, лишь образ из прошлого. Сожженный пламенем воспоминаний и развеянный ветрами времени. Падающий косыми лучами свет. Сталкивающийся с фигурой смиренно подставляющего себя под его лучи Президента. И мы – в тени вставшего закрывать нас от угроз из вне. Согласившиеся с наличием угрозы. Отдавшие свою волю и свою жизнь. Перепоручившие себя тщательной заботе нависшего над всеми нами темного силуэта… Откуда Михалыч знал про мою трезвость? Где я спалился? Я же так тщательно контролировал своё состояние и поведение… Так умело ассимилировался с остальными странниками…

– Что скажешь, Кот? Как пояснишь сложившуюся ситуацию?

Китаец

Вышли из вагона.

Еще один пустой полустанок. На этот раз – наш. Бескрайние пустоши Внешнего Китая вяло приветствовали нас. Седые от пыли кусты жалкой травы несимметричными разрывами бетона. Ветер, резкими порывами уносящий прочь остатки вагонной дремоты. Бородатые женщины с баулами и бородавками, сморщенные в баб обыденностью бесконечной простоты местной борьбы за выживание. Вонючие мужики, виновато ломающие шапки при виде зажимающих носы чужестранцев, мямлящие хармсовское "это ничаво" в качестве извинения за неудобство. Скромное приветствие. Ни тебе салюта искрящимися звездами, ни переходящих в овации аплодисментов местной общественности, ни торжественного парада птичьих эскадрилий с образованием наших имен высоко в безоблачном небе. Даже не расстреляли никого в нашу честь на заднем дворе администрации полустанка. Словно здесь прекрасно знали, что мы представляем из себя на самом деле… Добавили в связи с этим усилителя пустоты в воздух и все.

Стоянка поезда 2 минуты. Достаточно исключительно для того, чтобы выпрыгнуть или запрыгнуть. Больше тут нечего ловить. Женщины здесь не торгуют жирной рыбой и пережаренными пирожками, хулиганы не пытаются украсть забытые в купе при выходе на перрон ценности, нищие рабы-инвалиды не клянчат милостыню для своих неведомых хозяев, чтобы в конце дня получить назад изъятые у них на время работы ноги. Пассажиры-курильщики не беспокоятся невозможностью повысить уровень никотина в крови – шансы высоки, что никотин просто откажется выходить на работу в местных условиях. Не потому, что тут так спокойно, а потому что тут никому ничего не надо. Само существование здесь настолько ясно осознавало свою иллюзорность, что… отказывалось проявляться в любом из феноменов.

Кто-то сказал, однако, что это – наша станция. Кто-то попросил собрать и сдать белье проводнику. Кто-то недвусмысленно собрал чашки из-под чая, поставив этим жирную точку на нашем пребывании в неуютной, душной, жалкой утробе спального вагона. Кто-то сделал свое грязное дело и ушел прочь, растворившись в практичной реальности собственной жизни. Мы даже не бросили вслед плохих слов. Скупое прощание с прошлым под стать приветствию будущего.

Поезд тронулся, увозя прочь Кого-то, проводника, Кочегара, Пожилого, других, не попавших в нашу реальность, пассажиров – наверняка они где-то там были, ведь не всегда отсутствие нашего знания о чем-то приравнивается к отсутствию этого чего-то.

Воздух наполнила отчаянная мощь древнего Angel by Massive Attack, разрывая душу оглушающим ревом сверхнизкого баса вкупе с яростными воплями гитарных рифов. Очередной флешбек из разрушенного памятью прошлого.

– Надо найти китайца, – сказал Спутник. – Он поведет нас дальше. Он знает витиеватый путь сквозь скромное очарование монгольской буржуазии.

– Я не против, – сразу обозначил свою позицию я. – Не думаю, что наша цель заключена в самом путешествии. Думается мне, что его надо просто закончить. И не там, где оно началось, ибо такое уже случалось. Не хочется повторяться.

– Не хочется следовать банальностям чужих конструкций?

– Точно. Хочется максимально избежать необходимости ступать в чужие следы. На снегу это особенно неприятно – ты глубоко проваливаешься в мокрый сугроб, снег попадает внутрь ботинок и тает особенно мерзким образом. Кому это надо? – Я огляделся в поисках кому это может быть надо.

Кроме нас двоих на полустанке уже никого не было. Бородатые женщины уехали либо домой, либо дальше с поездом, вонючие мужики побросали поломанные шапки и убрались восвояси. Ветер где-то вдали возился с унесенной дремотой, а седые от пыли кусты делали вид, что не слышали меня. Это не было надо никому, а никого и не было… – заключил я, но уже в рамках внутреннего диалога.

Даже ментально-временной разрыв пространства, ввернувший в окружающую реальность кусок трека Massive Attack, закрылся, не оставив после себя ничего, кроме давящей тишины отсутствия каких-либо звуков. Ничего не было вокруг нас, лишь растянувшееся от горизонта до горизонта железнодорожное полотно и истрепанный кусок бетона, стыдливо пытавшийся прикрыть собой голую землю. Станция была настолько маленькой, что тут даже не было никаких строений. Она была настолько маленькой, что возникал вопрос – а была ли станция?

Я вдруг подумал, что не было никакого смысла в определении направления движения – в этом месте одинаково не важно было ни откуда мы прибыли, ни куда мы направляемся. Словно мы оказались в самой середине Срединного пути, в золотом сечении упрощенного представления о Пути, между крайностями аннигиляционизма и этернализма. Я захотел поделиться со Спутником своими заключениями, но он вдруг вытянулся в длинную серую тень по земле, возвещая собой приближение вечера. Говорить с тенью я не имел желания. Не сегодня. Не сейчас. То есть… Не тогда… Вопрос касательно странности направления пути оставался незакрытым.

Надо было спешить. Санкции поправки 22 к Кодексу о духовных правонарушениях за ночные размышления в степи предусматривали наказание вплоть до лишения свободы размышлять на срок до трех лет. Я уже не говорю об обязанности ежедневно в течение семнадцати мгновений в присутствии офицера службы духовного восстановления думать правильные мысли.

Надо было искать китайца, и я отправился немедленно. Спутник тащился позади, продолжая вытягиваться и сереть по мере снижения солнца. Вдалеке загромыхал птичий салют – где-то принимали достаточно высоких гостей… Достаточно высоких для салюта.

– Ваш паспорт, пожалуйста. – Теплое, почти родное лицо, торчащее из-под форменной шапки с серебристым козырьком, пыхтело и сопело несвежей капустой.

– Зачем вы тут?

– Мы идем.

– И что хотите?

– Нам бы пройти.

– Оттуда сюда?

– Отсюда туда.

– С какой целью проходите?

– Мы… Мы ищем. Мы искатели. Духовного характера.

– Эй, Ыбырай, иди, тут по твою душу парочка.

– Чего там?

– Искатели.

– Да госспади… Сколько можно?! Ямар ч өмхий баас.

– Давай, Ыбырай, потом туда сходишь.

Ыбырай вывалился наружу из высокой башни, протянувшейся до самого неба, выраставшей из глубины земли. Свалился в кучу сразу за дверью. Полежал там свои семнадцать мгновений – явно тоже что-то, когда посмел подумать неудачно. Или, наоборот, весьма удачно, настолько, что это не могли не заметить в Центре.

Откуда там взялась башня? Ну ты тоже вопрос задал… Конечно же из ниоткуда, бро! Что там с чаем кстати? Подлей немного, а? Сухой воздух тут у тебя – я так и крем для рук у тебя попрошу. И мне пофиг, где ты его брать будешь. Ага… Вот с чайком получше теперь… Ну слушай дальше, чувак.

– Пройдите сюда для интервью. – пока Ыбырай пытался разобраться со своими вопросами, Тёплое, почти родное лицо взял инициативу на себя, указав нам на бетонный столик и два кирпичных табурета по бокам.

– Интервью?

– Да. В связи с тем, что в последнее время под видом искателей стало много неискателей… это… пытаться пройти… кхм, мы вынуждены были ввести новый порядок.

– И много таких… неискателей?

– Сколько там было, Ыбырай?

– Двадцать три человека за прошлый год. – отозвался Ыбырай. Его мгновения были исполнены, он поднимался и направлялся к нам, поясняя на ходу ситуацию по интервью. – Мы еле справились. Почему всех сюда именно тянет – совершенно непонятно. Ладно, я буду задавать вопросы, вы отвечаете. По итогам я принимаю решение готовы вы искать или нет.

– А если решение будет отрицательным, и мы с ним не согласимся?

– Будете жить с этим как-то. Ну или… У нас есть возможность поговорить с психологом об этом. Сейчас есть бюджет на это. Она приезжает раз в месяц. Последний раз она была неделю назад, так что вам практически повезло. На целую неделю меньше обжидать.

Изменились для интервью. Стали совершенно серьезными людьми в погонах. Необходимость непрерывного предварительного сканирования действий на предмет их соответствия принципам и понятиям. Годы активных тренировок лиц и мышления. Исключительно шаблоны. Исключительно в заданных рамках. Исключительно без исключений.

Огромное… Невероятное… Гигантское количество энергии затрачивалось на эти изменения. С самого утра пограничники накачивались бутербродами с нефтью, чтобы к вечеру быть готовыми интервьюировать путников. Смотреть нам прямо в глаза. Творить аллюзию на беседы с отцом.

Шум ветра где-то высоко у самого верха башни – там, где старый дряхлый металл прохудился настолько сильно, что стал позволять ветру жить в щелях между панелями обшивки, отслаивающимися и гремящими жирным тоскливым стуком. Не имел сил прогонять его прочь.

– Итак, я буду читать вопросы… Хочу попросить внимательного к ним отношения. Процесс будет записываться.

– Видео или аудио?

– Стено.

– Что?

– Я буду записывать ручкой ответы вот в эту тетрадку. Стенографировать.

Мне указали на кирпичный табурет. Безапелляционно. Я сел. Жесткий, неудобный, холодный. Ыбырай аккуратно разложил на пыльном бетоне стола приспособления для интервью – тетрадку, ручку, две руки от ладоней до локтей. Посмотрел куда-то внутрь себя. Начал.

– Почему вы ищете?

– Потому что можно искать.

– Искали ли вы ранее?

– Сегодня или вообще?

– Вообще.

– Конечно. Четыре раза.

– Искали ли вы в других местах?

– Да.

– Что вам там сказали?

– Сказали больше не приходить.

– Под кроватью смотрели?

– Конечно.

– За шкафом?

– Два раза.

– На антресолях?

– Нет.

– Почему?

– Там пыльно. И паутина слева за шапками.

– Как быстро вы планируете завершить поиски?

– В установленный законом срок.

– Порекомендуйте мне хорошую книгу.

– Книгалиц.

– У нас нестабильный интернет.

– Для каких целей тогда? Если поставить на полку – “Сергей расправил плечи”. Если фантастику – Конституция. Если с картинками – Уголовный кодекс.

– Какие же картинки в Уголовном кодексе?

– А картинки не в нем. Картинки в сознании при его чтении.

– Какая книга больше всего повлияла на ваш поиск?

– Желтые страницы.

– Что вы делали прошлым летом?

– Грелся.

– Ваше отношение к религии? Стоп. – Ыбырай вдруг замялся. Посмотрел на Тёплое лицо. – Эй, а что опять новая форма пришла? Я не помню такого вопроса. Что он должен мне отвечать на него?

Тёплое лицо молчало. Мягкий свет солнца нежным розовым трогал Тёплое лицо. Тёплое лицо молчало. Ыбырай подождал немного для приличия, но Тёплое лицо молчало. Вежливый вечерний ветер приносил Тёплому лицу облегчение прохладой. Тёплое лицо молчало. Ыбырай сдался.

– Ладно, это пропустим. Что вы можете назвать главной драмой вашей жизни?

– Хлеб.

– Не понял ответа.

– Хлеб – главная драма моей жизни. Я не могу его есть.

– А в чем тут драма?

– В том, что я его все равно ем, что вызывает конфликт в моем внутреннем мире.

– Он, что, настолько тонкий этот ваш внутренний мир?

– Достаточно.

Ыбырай покачал головой. Не сочувственно. Просто покачал – видимо захотелось размять шею или поболтать ушами. Большие болтливые уши Ыбырая приятным бризом сквозь жар пытливого интереса. Отвлечься на секунду. Отойти от пламени вопрошания. Снять напряжение погонного недоверия. Мне казалось, что процесс не доставлял ему удовольствия. Отсутствие выброса эндорфинов в ответ на производимый процесс и продолжение процесса, несмотря на отсутствие эндорфинов, говорило о том, что Ыбырай был отлично тренирован. Он мог заниматься процессами независимо от того, насколько высокий выброс гормонов от них. Мне это было непонятно – вся моя жизнь была построена на производстве счастья. А тут – некто, кто что-то делает, потому что это его обязанность, а не потому, что это его как-то раскумаривает. Идиот? Вместо ответа на этот вопрос я задумался о нужности этой информации в моей голове. Понял, что единственный способ избавить от нее – поделиться с кем-то. Вот теперь эта информация ушла от меня к тебе. Что хочешь с ней то и делай. Всегда лучше поделиться с кем-то. Рассказать, как минимум, кому-то одному, что Ыбырай был отлично тренирован. Сделать это не как я – ведь я пронес это через почти все свое путешествие до вот этого самого момента – а прям сейчас. Нет никого рядом? Господи, ну пошли кому сообщение! Давай, отправь пятерым контактам этот текст “Ыбырай был отлично тренирован” и увидишь, что случится. Увидишь, поверь мне.

– Приведите пример поражения?

– Диета из шишек.

– Когда вы впервые почувствовали себя свободным?

– Когда умерли мои родители.

– Поясните?

– Ты окончательно взрослеешь только со смертью старших, ибо теперь старший – ты.

– То есть вы хотите сказать, что мы настолько предетерминированы нашими родителями, что остаемся в привитых с детства ролях даже после достижения условной зрелости?

– Разве это не так?

Ыбырай не выглядел растерянным. Но Теплое, почти родное лицо, торчащее из-под форменной шапки с серебристым козырьком (полное имя напарника Ыбырая), метнул носок ботинка в его сторону, попав четко в район копчика. Теплое, почти родное лицо, торчащее из-под форменной шапки с серебристым козырьком, сразу после броска вернулся на свой пост, обозначенный двумя нарисованными белой краской следами сапог на полу. Поставил подошвы черных лакированных кроссовок на следы. Вытянулся. Замер. Stand-by. Ыбырай дернулся несколько раз, явно перезагружаясь, затем пискнул звуком загрузки операционной системы, и продолжил. Невозмутимо, словно ничего и не произошло.

– Девушка. Красивая. Идет себе по улице, никого не трогает. Мысли, идеи, мечты, страхи, драмы. Проживет свою жизнь. Родит кого. Заведет животное. Будет навещать маму. Ты готов ворваться в её жизнь? Оставить след там? Может небольшой, а может и целую борозду… Гигантский шрам на поверхности.

– Вы приводите пример оставления борозды в рамках простого знакомства или законного брака?

– Давайте попробуем опцию сочетания законными узами в установленном порядке.

Я кивнул. Этот опыт был мне понятен.

– Главное найти не женщину, которую будешь любить, а женщину, которую тебе будет нравиться ненавидеть.

Ыбырай замолк на секунду, но быстро продолжил. Новой перезагрузки не потребовалось. Вежливый ветер и вечернее солнце тем временем ушли прочь – Тёплое лицо продолжало молчать. В воздухе повисли сумерки неудовлетворенности результатом.

– Почему вы считаете себя достойным поиска?

– Потому что поиск отдельно от меня не существует. Как нет чтения без читателя.

Ыбырай удовлетворенно кивнул. Я так и не понял, как именно составлялся опросник, как присваивались баллы за правильные ответы – и присваивались ли вообще. Может им тут просто было скучно или просто у них было, и им было скучно. Я встал с табурета и двинулся к проходу на другую сторону.

– Куда пошли? Вам еще анализы сдавать.

–

кроваво-красные камни на перекрестке миров… люди в рваных одеждах, поющие саги справедливым Богам. декламация забытых сутр… серые облака над невыразимо громадными горами, провалившимися в тухлые подземелья Матери Драконов… поющие погонщики слонов – местная достопримечательность, фишка для туристов, все давно разъезжают на рикшах, зачем нужен слон с человеком, если можно оседлать только человека… экономно и быстро …горы доминируют над нами – все, что им надо делать для этого, это быть горами. Невыразимо громадными.

наша Тойота могла быть четвертой, но мы пошли пешком. мы могли медленно двигаться в составе туристического каравана по каменистой дороге, что уводила в даль туманов и святых пещер… мы быстро устали и взяли двух подержанных осликов у прихожан заброшенной церкви. Спутник сказал, что такой путь наиболее удобный и скорый. кроме того безопасность организованных туристов гарантировалась правительствами стран – Непала, Индии, Китая. Если бы мы шли по их территории – все было бы хорошо, но мы были где-то в степях между неизвестными никому, даже местным жителям, государств. Не было даже уверенности в их существовании.

я много фотографировал себе в память – величие долин, гор, водопадов и прочих штук, стабильно приносящих доход бюджетам, простота духовных центров, смирение типов, населяющих поселки, утопающие в нищете, рваные лохмотья из посылок красного креста. Люди тут моются раз в неделю, по четвергам, ибо в четверг души смытых бактерий перерождаются в чистой земле будды Амитабхи…

Косой взгляд немытых утренних глаз, проникновенный вопрос – кто ты?, заданный без слов, без эмоций, без интереса, отстраненно, безучастно.

тысячи туристов по их земле, мимо домов, мы фотографируем, снимаем видео, восхищаемся, удивляемся, нас что-то шокирует, а они… просто живут тут, десятилетиями, веками, и им пох… как тут и что – привезли еды и одежды – хорошо. нет – тоже неплохо. пора убирать рис… рис заливают водой, ибо ему практически не нужен кислород, а сорняки и трава не растут тогда на полях… банально и грустно…

нам что-то рассказывали про храмы, про тех, кто их строил, кто жил в них, достигал чего-то. я спрашивал Спутника – может тут мы найдем ответ, но он мотал головой, его тянуло в центральные области, в самую суть…

постоянно пахло сандалом, его жгли везде, я начинал подозревать, что он просто природный антисептик, не больше.

в одном храме ко мне подошел оранжевый человек и что-то долго втолковывал на своем языке. Спутник заявил, что человек этот – известный лама, что он знает о цели моего путешествия, и что я обязательно найду, что ищу. Конечно найду, подумал я, что этот провонявший перегаром и дешевым табаком деятель мог еще мне сказать? Да и я не особо верил Спутнику. Кто он такой вообще? Почему он со мной? На кого он работает? Почему я его слушаю? Зачем я отмахиваюсь от этих вопросов?

Утро начиналось рано – кто-то из проводников видимо считал, что таким образом наше путешествие станет еще более духовным. Отчасти это было верное решение – я никогда не видел таких восходов.

Сначала солнце встает далеко-далеко из-за земли, большое, розовое, проникая в мороз предрассветных сумерек. Солнце озаряет мир внизу, согревает отдаленные равнины, но затем, когда все уже расслабились и начали приходить в себя от невыносимого восторга, вдруг оказывалось, что нас ждет еще один восход – восход из-за облаков. Они окрашиваются нежно-лиловым, потом новый розовый цвет, еще один, более насыщенный и яркий, и вот… Солнце разрывает пространство отчаянным желто-белым светом, облака меняют очертания и объем, становятся чем-то иным, почти живым… И тогда постепенно снисходит тепло в предместья гор, и можно выползти из спального мешка, ворваться в ледяную свежесть близкого ручья, а где-то там, внизу, над лесами парят силуэтами птицы, такие красивые в своей недоступности, романтичности, странности… Словно кто-то снимает клип на очередной трек очередного проекта, призванного заработать на желании найти.

И в измененном сознании, пронизанном культурой музыкальных каналов, действительно играет музыка.

– Возьмите с собой нашего чая. Он пригодится в пути. Он показывает путь.

После короткого завтрака мы смотрели как другие, являвшиеся настоящими туристами, грузились в джипы и продолжали свой путь. Затем выходили на улицу, чихали, сморкались, шли. Извинялись перед душами вычихнутых бактерий. Собирали вычихнутое обратно, чтобы вычихнуть снова в четверг, когда можно будет вычихнуть свободно и легко. Без последствий. Снова извинялись. Просто так. Ибо было.

Пили чай. Смотрели куда идти. Шли. Китайца так и не встретили.

Ресторация

Встречи проходили в подвале центра социального обслуживания населения Большого города. Вечером. В момент, когда заходящее солнце обрушивало на присутствующих потоки световых волн сквозь дырявые окна в потолке. В момент, когда тени спускающихся в подвал участников встреч вытягивались в лестничном проходе. Когда копны волос золотом горели в лучах солнца, а майки, юбки и рубашки бесстыдно уступали оранжевому свету и обнажали скрываемую ими плоть… Все было золотым в те вечера. И бесконечно далекие от золота души. И банально чёрные сердца. И типично серые разумы.

Встречи проходили за закрытыми дверями и закрытыми ставнями. Когда все собирались и начинали говорить – двери и ставни плотно закрывались – на собрании не было места столь обескураживающему количеству золотого. Не было места и для иных форм световых волн. Собиравшиеся предпочитали полную темноту во время собрания. Тотальную. Неперебиваемую никаким сторонним излучением. Допускался лишь один тип волн – звуковой. И лишь тот, который издавался ведущим собрания.

Странные собрания, я согласен.

Поэтому я на них не ходил.

Не видел причин посещать.

Странные собрания для жителей Странной страны являлись слишком доступным решением для меня. Мне нужно было что-то более значительное, что-то более тяжелое, что-то более мощное. Таким решением было не ходить на собрания. Но мне следовало рассказать тебе об этом, ибо без упоминания этих фактов я бы не смог показать свою личность в достаточно правильном свете.

Правильный свет всегда важен, не так ли? И не важно тот это свет или этот. Солнечный золотой или отраженный серебряный. Падающий прямо или ложащийся косо.

Свет…

Рождающий тени…

Дарующий возможность существовать чёрным пятнам на случайных поверхностях…

На тех встречах, да, на тех самых, на которые я не ходил, собирались люди, чтобы слушать. Иногда говорить. Если будет позволено. Если будет пространство для их волн. Если будет…

Они собирались чтобы найти возможность для себя быть. Быть вне общего. Пусть ненадолго, но вне, чтобы продолжать мочь быть внутри за пределами подвала центра социального обслуживания населения. Где проходили встречи. Они сидели в полной темноте, чтобы набраться сил продолжать выдерживать свет.

Они…

Три-пять стабильно присутствующих. Семь-девять с иногда-случайно-приходящими-ошибшимися-дверью.

Мебели в подвале было не много. Хватало не всем, но все как-то размещались. Не жаловались. Наличие мест для сидения не являлось обязательным условием для участия в собраниях. Главным было… Не помню. Я же не ходил, понял?

– Забежала переждать свет у вас… – Говорила маленькая нервная женщина с сумками и пакетами, практически сваливаясь в подвал снаружи.

– Наверно опять без зонта на улице оказалась? – Пытался поддеть её крупный толстый мужчина с просторной лысиной на голове, сидящий на диване внизу слева от лестницы.

– Ну да… Кто бы мог подумать, что вот так вот он возьмёт и пойдёт. – Неуверенно оправдывалась практически свалившаяся в подвал женщина.

– Это да… Никогда такого не было и вот опять… – Вставила женщина со смешным лицом и широкими грязными лодыжками, занимавшая стул справа от лестницы.

Все дружно и громко смеялись уместной цитате Одного из Одобренных Старых. Старых цитировали обильно и часто перед началом собрания. Собирающиеся верили, что таким образом они гарантируют себе свободу высказываний в ходе собрания. На какое-то время, пока количество спорных мыслей не приблизится к аналогичному количеству цитат и заимствований из Одобренных Старых, из Президента, из Президента… Как будто алгоритм слушающих устройств не перейдёт в режим повышенной опасности, не начнёт передавать данные в…

Наивные не знали, что алгоритм постоянно обновлялся и что уже давно временной интервал был значительно сужен, что десять минут цитат не означают возможность спокойного десятиминутного осуждения…

Да, они осуждали Президента и его политику там за закрытыми дверями и ставнями.

Да, об этом знали в… практически с их первой встречи. Нет, не алгоритм правильно сработал, нет, дело не в дорогих технических решениях, разработанных в… Дело даже не в том, что кто-то из присутствующих позвонил в… и слил все происходящее туда. Дело в том, что все это было бы невозможно без… позже об этом.

…

Иные встречи проходили в кабинетах высокого темного здания на Большой площади Большого города. Совсем рядом с местом, где мы работали своё для виайпи клиентов… Да, то были тоже встречи, но… иные. Другого характера. Встречи, посвящённые обсуждению встреч, проходящих в подвале центра социального обслуживания населения Большого города. Встречи за закрытыми дверями и закрытыми ставнями высоких темных окон…

Сидели на диванах. Мебели на этих встречах было достаточно. Говорили о сути происходящего в темноте подвалов центров социального обслуживания населения Странной страны.

Вести с полей приходили в обычном порядке. Ничего особенного. Ничего тревожного. Ничего занимательного. Обычные неуверенные сомнения в абсолютной верности принимаемых подчиненными Президента решений. Обычное разделение на Него и них.

Словно были эти некие они, которые существовали вне Президента и являли собой некий орган теневого сопротивления решениям Президента. Решениям Президента, направленным в будущее. Тогда как они… Тянули в противоположную сторону, в прошлое, в темноту, в расплывчатую нестабильность антимира. Президент хотел мира и счастья для странников, эти же по мнению неуверенных сомневающихся хотели мира и счастья для самих себя.

– Докладывайте Ураза Байрамович. – Распоряжался Главный.

– Я доложу, не вопрос. – Немедленно подчинялся Ураза Байрамович.

– Потом будете выходить еще доложите. Чтобы ровно было. – Строго напутствовал Старший.

– Так точно. – Отдавал под козырёк Ураза Байрамович.

Старший смотрел на Главного, Главный одобрительно кивал. Главный смотрел на портрет Президента на стене. Президент пытался строго щуриться, выдавая недавние инъекции препаратов в лицо. Главный тоже хотел препаратов в лицо, но ему не полагалось. Следовало быть как минимум Самым Главным для этого. А до позиции Самого Главного Главному было еще далеко.

Ураза Байрамович откланялся и вышел. Старший и Главный успели перемигнуться буквально два раза, как дверь распахнулась и в кабинет вошёл Сэм. Наступил на ногу Старшему. Опрокинул стакан с веществом на Главного. Неуклюже или специально – никто никогда не знал. Не был уверен на сто процентов. Остерегался думать в этом направлении.

Зазвонил телефон. Из угла кабинета выступил гном-подносчик с золоченым подносом, на котором, собственно, и стоял звонивший телефон.

– Это кто такое? – Восхитился Сэм. – Мне б такое…

– Подарок от парней с Севера. – Довольный комплименту выпалил Главный.

Все подождали пока телефон прозвенит еще три раза, и Старший снял трубку с аппарата. Протянул её Главному. Главный принял трубку. Посмотрел внутрь на маленький встроенный в трубку дисплей. Что-то покивал в ответ на своём погонном. Передал трубку обратно Старшему. Старший принял трубку. Гном-подносчик с золочённым подносом выступил из угла кабинета. Старший положил трубку на аппарат. Все подождали пока трубка полежит на аппарате равное трём звонкам количество времени.

– Президент дал команду начинать операцию. – Сообщил Главный Старшему. Старший кивнул.

– Я так понимаю вы здесь для удостоверения факта получения нами информации от Президента, верно? – Уточнил у Сэма Главный.

– Верно. – Кивнул Сэм. – Но это не главное. Я здесь удостовериться в качестве выбранного вами агента для реализации операции. Мне не нужны сюрпризы в виде битых кластеров, ясно?

– Ясно. – Мотнул головой Главный. Строго глянул на Старшего. Старший немедленно мотнул головой аналогичным образом, подтверждая позицию Главного.

…

В подвале центра социального обслуживания населения Большого города началось собрание. Темнота заняла подобающее ей количество пространства – всё. Раздавался голос ведущего.

– Опять же мы должны начать с основ. Взглянуть на те принципы и понятия, что были утеряны либо обесценены в процессе необдуманной легализации. Мы здесь, чтобы как минимум сохранить истинные понятия как они были для пацанов будущего, ибо будущее за пацанами будущего, ибо это логично опять же. – Говорил ведущий. Судя по тишине между букв и слов, слушали ведущего более чем внимательно.

– Нам следует донести важность этой позиции до наших отделений на местах. – Продолжил ведущий. Тут тишина была потревожена удивленным хмыканьем откуда-то предположительно из-под лестницы. Или рядом с ней. Предположительно это была женщина со смешным лицом.

– Будете там нарушать правила ведения собраний? – Вдруг рявкнул ведущий. – Знайте, что я могу всегда включить свет в вашу сторону.

– Но… У нас же нет отделений на местах. Нет же? – Засомневалась как в наличии отделений, так и в сомнении относительно своего сомнения предположительно женщина со смешным лицом.

– Никто этого не знает наверняка. Даже те, кто служит нам в отделениях на местах, опять же если таковые есть. – Смягчился ведущий. – Тайная организация не является тайной, если она не тайная. Я думаю, это вполне логичное рассуждение, не так ли? Настоящая тайная организация должна быть тайной в том числе и для своих участников, как вы не понимаете? Понимаете?

Хруст шейных позвонков обозначил согласие, выраженное невидимыми в темноте кивками.

– Ещё вопросы? Сомнения? Тревоги? Может недоверия? А? Опять же сейчас надо выражать, потом лавка закроется и все зароется. Имейте мужество задать себе вопрос. – Ведущий явно решил дожать тему с неуверенностью как предположительно женщины со смешным лицом, так и всех остальных предположительно присутствующих участников. В темноте сложно было быть уверенным не только в количестве участников, но и в их наличии вообще. Но ведущего это не смущало. И он продолжал. Да. Ведущий, кстати, был мужчина. Мужчина не только в плане грамматики его лексического сопровождения, но и натурально мужчина. Грубый сиплый бас. Тяжелое дыхание колеблющегося тестостерона. Несвежий запах сдерживаемой небритой агрессии. Мужчина.