Текст книги "Тень"

Уже тогда, в детстве, я рвался вперед, отчаянно боролся за право бЫть, бежал в низины широких спокойных рек, сквозь темные ночи Ближнего Востока, надеясь исчезнуть либо в камышовых зарослях, либо… ну как вариант… пропасть в предрассветной трепетной дымке, аккуратно стелющейся над сонным потоком чёрной реки. Сквозь боль и унижение, медленно, но упорно, спотыкаясь и падая, я возводил свою внутреннюю империю, свой храм пустоТЫ… Приходил потом дворник Аттокур и сметал всё прочь грязной метлой правды о… Некоторое время цветная пыль калейдоскопом висела в воздухе, но и она разгонялась гигантскими промышленными вентиляторами с поросшими мхом лопастями. Пыль сбивалась в пугливые облака за лампами накаливания. Сидела там в тишине, стараясь избежать внимания Распад-Оглы – доброго друга Аттокура, ответственного за чистоту внутренних пространств… Не учитывала пыль, что лампа прозрачна со всех сторон. Пыль, чо… Пыль – дура, веник – молодец, вроде даже так говорил какой-то древний воспитатель.

Извини, бро, отвлекся… Случайно нажимался внутренний шифт – не ищи скрытого смысла в заглавных буквах… кроме того, что я мало сплю в последнее время, так еще иногда вот так заговариваюсь… Я постепенно разогреюсь, и дальше будет проще мне говорить. Будет ли тебе легче меня слушать? В целом мне как-то всё равно, но наверно вот так сразу в лоб не стоит тебе об этом говорить, да? Что? Как я говорю заглавными буквами? Хе… Это крутой навык. Рекомендую изучить. Писать многие умеют, а вот разговаривать, да еще в нужных местах…

Раннее детство – завтрак жизни. Завтрак должен быть плотным – тогда заряда хватает на весь день. В жизни так же – чем активней и богаче на события детство – тем ярче и волнительней жизнь. У меня все началось очень рано. Первый мой опыт помнится мне лет с трех. Это была проба пера как в сфере консумеризма, так и непосредственно мерчандайзинга. Жуткие слова, согласен. Но мое итоговое состояние было еще более жутким.

Я взял на продажу 4 грамма, принес в садик, не удержался и решил попробовать сам – выяснить, что же это такое, с чего прется такое невероятное количество граждан, невзирая ни на какие ограничения, опасности и разрушения… Это было, кажется, на Крещенье – праздник, сам понимаешь. Тогда его еще отмечали. Да, точно, мне было около трех лет. В обед приехали родители, сестра, забрали меня из садика, я злился – у меня еще оставалось нераспроданных 7 чутков, плюс и клиенты еще были. Смутно, но вспоминаю несколько легковых машин, на которых нас с сестрой везли в церковь – крестить. Помню плохо, т.к. я был в таких тряпках, что испугались все – и родители, и попы, даже хористкам досталось по пригоршне тревоги.

…Обрывки ярких, чистых, парфюмированных сочной жалостью к себе картинок: купель, идущие вокруг меня со свечами люди; настоящая лилейная сорочка, мой голубой ленточный крестик.

Ощущение чего-то нового, малопонятного, туманного, необъяснимого… и… я же все никак не мог понять, ну с чего же прутся мои покупатели?! Меня много тошнило. Очень много… невероятно много… просто выворачивало… иногда мне казалось, что это никогда не прекратится. Я тогда еще не понимал, что именно в этом заключалась вся суть, что весь кайф заключен в моменте получения удовольствия от его отсутствия. Голубой крестик. Детский. Конечно, голубой – я же мальчиком был. Гладкий приятный телу атлас крестика был настолько далек от жесткого дерева настоящего креста из книжки как я от понимания причин употребления моими покупателями моего продукта.

Я сделал два вывода из этого опыта. Первый – тебе не обязательно самому пользоваться продуктом для эффективной торговли. Второй… черт, какой же был второй вывод? Блин. Забыл, представляешь? Вот же… Ээээ… Был же второй – я точно помню – я даже записывал где-то. Я всегда такое записываю.

Ты думаешь – как это возможно в три года взять на продажу веществ, так? Я же говорю – яркое и активное детство – залог не менее яркой и активной взрослой жизни.

Крестик потом получилось сдать цыганам – выменять на два, кажется, грамма хорошего. Но я не об этом. Я же о другом хотел тебе рассказать. Хоть и пришлось зацепить крылом немного детства.

Рассказать я хотел… Да, с самого начала я хотел рассказать. Так вот, слушай.

Все началось с того, что мне позвонил Сэм.

Звонил внезапным броском через плечо. Звонил из непогашенных обид детства. Звонил из заброшенного недостроенного здания, что стояло на краю участка детского садика. Точечная застройка бытового своеволия. Ревущий поток горной речки после майских дождей. Смытые прочь осторожности и сомнения в правильности выбора места под застройку. Сонный художник мимолетной жалости к себе, родом из маленького города на юге.

– Смотри, как красиво падает твоя голова на пол, – кричал он мне сверху. – Это потому, что я правильно ударил тебя – четко в затылок!

– А сейчас – я прыгну, – продолжал кричать он и прыгал.

Прыгал мне на руки, на ладони. Хорошо, что у нас тогда не было больших тяжелых ботинок. Стоптанные китайские адибасы обрушивались на ладони моих рук – не страшно.

Грязные этажи недостроенного здания, брошенного вороватыми строителями – здание не унести с собой на славное лазурное побережье. Coax by Raime. Здания надо оставлять на память о себе внимательным работникам правоохранительным органов, чтобы им было чем занять себя. И детям, ибо гулять в банальных просторах цветущего сада детского садика слишком скучно и травмирующе для тонких детских душ. Хороший качественный индастриал бетонных кусков с торчащей арматурой, восточная роскошь гор строительного мусора, волнующая опасность краш-тестов пустых мешков из-под цемента при падении в них с высоты потолка. Последнее – коронный номер Сэма. Он заманивал новичков на стройку, показывал им восхитительный вид вниз с краю незаконченного лестничного пролета, и… толкал зевак вниз в самый центр кучи из мешков, пакетов и банок из-под краски. И я… Отчаянно желающий дружить. Отчаянно настолько, что падал три раза.

Короче он позвонил.

Ситуация 2.

Сэм позвонил поздно утром.

Первого января позднее утро случилось около 4 часов дня. Холодное, промерзшее насквозь утро, кряхтя, отплевываясь желтым и ругаясь хриплым, выползшее на улицу сразу после нового года.

Гнусавый, осипший голос Сэма цифровым сквозняком ворвался в приоткрытую форточку на кухне.

– Кот… Это… Есть повод встретиться… выпить. Новый год же, и все такое.

Я недолго сомневался в необходимости встречи. Для приличия удивился звонку, но совсем чуть-чуть – чтобы не перегнуть палку, не показаться чрезмерно напыщенным. Так – чтобы было немного о чем поговорить. Старый друг все-таки, картонная коробка невосполнимых утрат между нами, засохшая корка чувства вины относительно… Позже об этом. В другой главе. Ну вот так – терпи, чо…

Я выбрался на улицу к вечеру. Выступить с тёплого ковра спальни на ледяную плитку кухни уже являлось чем-то вне пределов моей зоны комфорта, выбраться же на улицу – приравнивалось к подвигу. Ощущая себя былинным богатырем, и представив себя к государственной награде за освобождение туалета (весьма удачно, что не посмертно), я спускался вниз по лестнице – лифт не работал – явно не смог выйти на работу после праздничной ночи.

В теле все хрустело, скрипело и бурлило. Все сопротивлялось каждому моему шагу. Каждый мой шаг сопротивлялся моему шагу. Мозг и тело являли собой воплощение власти и народа. Сколько моих идей приходилось вынашивать моему телу… Сколько травм и последствий…

Слушай, бро, чем глубже пропасть – тем захватывающей и интересней туда лететь, как считаешь? Что там внизу и как с этим справляться – об этом уже потом будем думать, верно? Пока надо лететь. Хуярить вниз на сверхзвуковых… Переживать буйство энергии.

Однако опыт спуска по лестнице был далек от опыта падения в пропасть. Я медленно скрипел вниз ступенька за ступенькой и все отчетливей понимал, что изобрел вингсьютинг на лестнице. Очень медленный и оттого очень экстремальный. Вряд ли видео этого спуска показали бы по каналу экстремальных видов спорта – слишком опасно. Зорбинг мне в данном случае подходил больше. С другой стороны… Гигантский шар со мной внутри не пролез бы по этой лестнице. Отличный повод не явиться на встречу, если бы таковой требовался.

– Эй, Сэм, мое новое яйцо застряло в проеме… Да, бро, боюсь, что оно лопнет. Конечно, я не буду торопиться. Хорошо, что ты можешь спокойно подождать. Да, конечно, я перезвоню, если что прояснится.

Улица. Пустой Большой город, отчаянно не желающий приходить в себя после безумства праздничной истерики новогодней ночи… тусклый запах пороха сгоревших петард… рваные хлопья чьей-то плоти… в страхе жмущиеся к пошатнувшимся заборам, в гаснущей надежде на выживание… груды пустых бутылок сладкого игристого и полупустых полусладкого… солнце, которое мы не увидим до мая… вмазанное в мерзкие серо-серые облака солнце нового дня, нет, больше, нового года, нового дня нового года, которое мы не увидим до мая. Или даже до июня с учетом событий последних лет в сфере погоды Большого города. Да, слухи даже сюда в это захолустье доходят о том, что там творится.

Природа первого января Странной страны… Я не хотел ее видеть. Я пытался избежать встречи с ней, и провел почти весь день у домашнего алтаря – холодильника. Прокрастинация стала моим верным товарищем в тот бесславный январский день. Сериал ЖратьВсёСейчасИПофиг или ЖратьНоОставитьНаУтро, пятый сезон, по сезону в год жизни в этой квартире. Но ближе к вечеру Сэм позвонил снова. Упорный, скотина. Вынудил меня выйти. Я говорил уже про выход вечером, да? Холодно тут у тебя, кстати. Мерзкие горы. Ты как тут вообще в таком холоде?

Чаю может выпьем? Поправит. Есть пуэр хороший? Не бутор какой состаренный второпях, людьми, меряющими время в километрах, а нормальный, старый от настоящих календарных лет? Что? Воды нет? Ну давай молоко, или чего там у тебя? Мне мысли надо в порядок привести. Молоко – че за молоко у тебя? А то у меня на коровье это… Ну… Я тут поговорить же пришел, не… Чего? Часума есть? Давай. На выварку эту нет вроде реакции. Вот. Получше. Думаю, дальше пойдет четче процесс.

Помню ярко этот момент перед выходом на улицу. Внезапной молнией в самую сахасрару ударила ледяная мысль. Куда я иду?

Вообще, ты наверно меня поймешь – не бывает у тебя такого? Выходишь такой из своей пещеры, проходишь немного и… Старая история – все собрано, готово, выход на улицу совершен, на улице вдруг озаряет непонимание цели выхода, даже её отсутствие. Бьет в голову. Мысль. Если мягко выразиться. Мысль… Отмыслить бы эту мысль во все мыслимое. Куда я иду? Вот надо было мне вернуться все-таки – не стоило выходить. Вся жизнь же перевернулась. Я перевернулся. Теперь вот сижу в итоге тут у тебя… Хорошо, что не в гробу, хотя шансы были. Черт, опять я вперед забегаю. Люблю бегать. Не всегда, не часто, не от мусоров когда, но просто, вечером, в кайф, вокруг озера, или просто в парке, для удовольствия, без опаски, смотря вперед и под ноги, а не по бокам и через плечо. Мысли… Мысли, кстати, ровные, когда бежишь. Сильная концентрация выходит сознания. На теме – какого хрена я опять побежал, если у меня даже кроссовок нет… Пошел чай, однако… хороший!

Я прорвался через двор, сквозь поросшие грязным снегом площадки для игр, сквозь приваренные морозом к асфальту соседские “подснежники”, сквозь стабильно осуждающие ледяные взгляды старух, даже вечером первого января фланирующих по двору в возмущенном угаре хозяйствующего променада. Хорошо, что еще есть стабильность в стране. Хотя бы и в протухшей поволоке морщинистых глаз прошлого. Одобренные Президентом личности из мира до Странной страны. Одобренные старые. Одобренные мысли, ценности, скрепы…

Я рвался к машине. Мечтал скорей внутрь – считал, что поможет. Темный прямоугольник на седом зимнем асфальте сообщил глазам неприятную новость отсутствия тачки. Глаза повозились немного с интерпретированием и раскодировкой сигналов, отрапортовали мозгу итог, а мозг в свою очередь доставил мне сообщение о необходимости громко и недвусмысленно высказаться по поводу неприятного. Усилить степень осуждения в глазах стабильных старух. Поддержать круговорот критики в природе. Ты критикуешь что-то, вызвавшее у тебя раздражение, вызывая одновременно раздражение у критикующих тебя, запуская вслед за этим новый круг критики. Следишь за уровнем критики в мире – нельзя допустить, чтобы он снижался. Каждый из нас в ответе. Держит чай, смотри как!

Я попытался обрадоваться неожиданному счастью пешей прогулки. Возможность обращения за поддержкой в правоохранительные структуры не рассматривалась, ибо это могло повлиять на критический баланс сил во вселенной, причем не в мою пользу. Не дружил я с погонниками, но еще больше погонники не дружили со мной. Позвонил по машине кое-кому. Кое-кто принял информацию, гарантировав ясность по моему вопросу к вечеру, то есть через минут пятнадцать. Я не стал ждать. Психанул. Пошел пешком.

Дом Сэма в трех кварталах от моего. Вязкое пространство прокисшего снега между домами. Черные воды вчерашнего праздника, пронзенные погасшими петардами, остовами ракет, фейерверков, конфетти. Вечереющий перегар, растворяемый рюмками стабилизатора второго дня праздника, мерцал синим, желтым, белым в окнах жителей района, успевших уже простить друг друга за неудачные подарки. Они – все там, а я – весь тут. По крайней мере мне не на кого и не за что было обижаться. Мои маленькие, тщательно сберегаемые привилегии свободы от людей. Мое личное мягкое уютное пространство под тёплым одеялом одиночества. We disappear by Jon Hopkins.

У входа в дом – ночной портье Паша. Паша приветливо улыбнулся, поправил портупею, одернул белую кобуру из дешевого кожзаменителя, заполненную древней рацией с торчащей покусанной кем-то на нервах антенной, выправил спину, залитую потрескавшейся от старости шинелью, и, мечтательно облизнувшись, томно закатил глаза к пыльному потолку. "Старый пидор…" – пронеслась брезгливая мысль. Именно так – подобные персонажи геями не бывают. Это совершенно иного рода фрукт. Фрукт… Именно от таких следует ограждать не определившихся юношей, робких в своих сомнениях, чувственных в своих тревогах. Но именно такие никогда не попадают ни в чье поле зрения. На публике он будет набожный смиренный последователь курса, он первым путем приложения распечатанных скриншотов постов к анонимному заявлению в органы укажет на недопустимость открытости в своих мнениях и соображениях в социальных сетях, путем громогласного возмущения и привлечения внимания окружающей общественности “да что же это такое делается” начнет бороться с неприкрытой свободой прогулок взявшись за руки…

Паша. Поддельный вахтер из поддельного советского прошлого, но с несмываемым прошлым стукача и анонима. Мастер разных почерков. Надежный, как тонкая корка льда по весне. Свободный, как шахтер в закупоренной шахте – идти можно куда угодно, если это куда угодно проходит через залежи породы. Расплывшееся маслом по сковородке вялое лицо, не пораженное жизненным успехом.

Я ускорился к лифту, стараясь миновать холл максимально быстро. Где-то там, наверху, меня давно ждали. Лифт не спешил, прорываясь сквозь застывший холодец ожидания, натужно поднимая меня в неизвестность. Интересно, если бы я тогда знал, что меня там ждет, поменял бы я направление? Поехал бы вообще? Купил бы билет на этот лифт или пропустил его и дождался другого? Я до сих пор так и не могу однозначно ответить на этот вопрос. Отчасти потому, что есть более важные моменты. Более интересные события. Более странные буквы и звуки для сложения. Но в основном, потому что некайф.

Дверь в коридор. Старая, неприкаянная, общая. Никому не нужная.

Сэм вальяжно, старым котом валялся в кресле, горка сомнительного серого порошка не менее вальяжно развалилась на столике перед ним. Копировалось поведение хозяина. Вопрос заключался в определении истинного хозяина. В момент, когда появляется горка, становится сложно провести четкую грань между потребителем и потребляемым. Так рождается великая мандала серого порошка.

Банальное зеркальце стола – зачем скромничать и заводить карманные зеркала если можно играть по-крупному? Знаменитый среди наших общих знакомых бильярдный стол с тремя шарами – двумя белыми и одним красным, причем в столе не было луз… Знаменит стол был банальной игрой в поручика Ржевского, что случалась на первоклассном зеленом сукне под пьяное улюлюканье Сэма и его товарищей из числа погонных. Бандиты в такое не играли – не по понятиям.

Пыльное чучело певца Малинина в телевизоре за спиной, давно вычеркнутого из государственного списка Одобренных Старых. На полу коробка диска с надписью “Дорогому С от В”. В углу скромно расположились автомат Калашникова (на автомате была дарственная гравировка – “брателле от Казбека”) и пара магазинов с патронами (без надписей, пожеланий, благодарностей). Сэм считался серьезным человеком, решал вопросы, водил черную бмв брателлы (Казбека), не шутил, не мечтал, не танцевал, свел тюремные перстни на пальцах, выжил в огне 90х и сне 00х, почти прорвался сквозь дыру 10х, стригся коротко, верил другу Кастету, из золота – только строгая тяжелая цепь весом 247 граммов. И та в шкафу его дома на Селигере. Сэм когда-то уважали, даже несмотря на его игры в хакера, что не всегда приемлемо в среде серьезных. В итоге, сейчас его больше чтили, как чтил уголовный кодекс некий мигрант из Турции, то есть учитывали, но по возможности избегали. Он чувствовал свой закат и медленно уходил за горизонт горки сомнительного серого порошка. Но не сейчас про Сэма. Позже про него. Это все метафоры. Это все… не обращай внимания. Чай это все, ясно? Налей кстати.

– Есть дело для тебя, Кот…

Я вышел из квартиры Сэм через 202 минуты. Прожженные желтые кнопки лифта, грязные колени пидора Паши, рваный новогодний город. Лифт-классик. Лифт-консерватор.

Вышел наружу, снег на голову, мокрые следы на асфальте, убегающие трусливые тени в городскую похотливую полночь, хочешь найти подругу на ночь – иди к таксистам, сейчас самое время снять напряжение, отчаянное желание рыдать от тоски и безысходности, билеты в кармане, поезд вечером на вокзале, простые вещи дней моих прекрасных… Тупой тупик вставших намертво стрелок часов.

Поезд две недели в коматозном состоянии первородных слов нечистоты полустанков обрывки туалетной бумаги колдовство сырой воды память предков

американцы снимают слишком много социально-ориентированных

сериалов. Мы должны противопоставлять их влиянию что-то исконно национально патриотическое. Мы не должны прогибаться под одномоментные порывы текущих веяний. Мы должны хранить наследие. Память предков не может быть развеяна по ветру сухим пеплом модного в этот момент времени речитатива. Наша Странная страна потому и наша, потому что странная.

Нет, надо еще чаю. Ну-ка давай, подлей. Ага, вот так. Чудненько.

Я пытался вспомнить куда делся пистолет Сэма и терялся в воспоминаниях – рассыпавшаяся на составные элементы мозаика событий отчаянно сопротивлялась силе моей логики. Оружие должно быть четко организовано. Не так как моя речь тут вот кусками и обрывками схематично коматозными, как мечты раскаявшегося рецидивиста в предрассветном угаре душной жаркой камеры.

***

Дорогие

Дорогие апартаменты в дорогом доме. Дорогой человек, отказывающийся покупать себе жилье. Только съемные квартиры. Только звенящая слава и неудовлетворяемая потребность скрыться от «друзей» – успешно удовлетворяемая путем аренды недвижимости в самом центре Большого города. Я сам жил недалеко, в Забольшеречьи, сразу за Большой рекой, но мне-то квартира досталась от бабушки, а этот… бывший госдеятель жил почти напротив Красных кирпичей, в самых закромах родины. Вроде три квартала, вроде десять минут ходьбы, и такая разница. С другой стороны, Сэм давно был перемещен Президентом в раджпуты, а я… простой вася.

Я сидел и отражался в огромных зеркальных очках Jaguar с золотой оправой. Возможно, мне хотели что-то предложить, возможное что-то лежало поодаль за немного старомодным темно-зеленым креслом в правом углу комнаты … надпись на коробке – “Что-то”, вес нетто 55,12.

Я отражался достаточно четко, чтобы рассмотреть детально себя и успеть расстроиться.

Я – небольшого роста, светлые волосы, всегда выбритый гладко, обычно курю – но не сейчас. Старею. Похудел правда значительно, как перекумарил, что странно – обычно народ набирает вес. Может от этого и стал старше выглядеть. Люди выглядят моложе, когда они полные. Полнота – отличное средство для разглаживая морщин. Эта задержанная вода наполняет тебя изнутри, выдавливая все наружу. Лучше, чем любой ботокс.

Я помню момент, когда мы продали эту мою идею в администрацию Президента. Говорят, ему очень понравилось, что можно начать жрать для того, чтобы выглядеть молодым. Они там оставляли ему новое полное лицо, розовое и гладкое, отрезая лазером все ненужное на поясе. Бюджет позволял резать ему бока каждый день, так что все были счастливы. Особенно была счастлива жена Президента. В какой-то момент до появления моей идеи им даже приходилось расстаться – Президент не мог позволить себе есть ее еду, так как надо было постоянно держать себя в форме. Сложный был момент кстати – вся страна переживала. Теперь, когда этот вопрос был снят с повестки, они снова могли быть вместе… Страна снова переживала, но уже не столь драматично. Моя семейная жизнь не сложилась, но зато я был причастен к восстановлению другой семьи. Не скажу, что это помогало морально, однако чувство собственной важности было признательно за суету.

По одежде у меня все просто всегда было – классические правильные вещи – джинсы, майка, толстовка, кеды – это летом, весной и осенью, а когда зима – на мне джинсы, майка, толстовка, ботинки. Кеды зимой где-то валялись в шкафу в ожидании сезона. Не ношу туфли, ненавижу рубашки и все формальное – погонниками воняет от таких одежд. Всяких модных дизайнеров тоже не любил никогда – да и говорят же, что большинство из них эти… ну… которые не только целуются, но и… Не потому, что я не толерантен, наоборот я сам против, когда на них катят не по делу. В другом причина. Палево это – такая одежда. Мне лишнее палево было сначала ни к чему, а потом привык уже. Парфюм? Мойся, нах! Душ – лучший парфюм. Ну разве что лосьон после бритья. Слежу за ногтями – должны быть аккуратно подстрижены. Люблю простую еду – картошку, цельнозерновой хлеб, овощные супы. С мясом отношения не складывались у меня. Как позиция по еде и парфюму отражалась в очках? Кто его знает. Было ощущение, что отражалась, поэтому и принял я решение отразить это в своем повествовании. Нет, мне не интересно какое у тебя мнение по этим вопросам. Да и вообще – тут у вас в горах все эти детали не имеют никакого значения. Не подтерся с утра руками после туалета – уже джентльмен, так? Хотя у тебя я тут вообще дальняка не вижу. Смеешься… Нет, пожалуй, хватит мне чаю. Пока хватит.

– Здравствуй, Кот. – Негромко повторил человек в очках, и его руки доброжелательно потянулись к моей шее… уверенный жест старого душегуба… Сэм…

– Ну, привет… Чем обязан? – Я хотел перейти сразу к делу, немного неприятно было находиться в обществе Короля воскресных скидок на вынюханный товар – я чувствовал себя скованно…

– Вот думал поговорить с тобой на тему социальной справедливости… Кстати… Слышал, что убили Майтрейю? Впрочем… Не важно… – Он помолчал немного, словно собираясь с мыслями. – Ты еще употребляешь неупотребление?

– Ну… я не ем… иногда не пью…

Он снял очки. Попытался пронзить меня взглядом. Я быстро прочитал мантру защиты. Сработало – Сэм дернулся и снова надел очки.

– Я серьезно. Есть дело для тебя, Кот.

Тут я растерялся. Ну, какое ко мне может быть дело?

– Хотя мы всегда можем посидеть и поговорить о политике, слизывая соль с ладоней. Есть хорошая текила и новые одноразовые ладони. Импортные.

– Политика – хорошая разговорная жевачка. Политика и выборы – полноценный бубльгум.

– Но не в первый вечер нового года.

– Это да. Про политику в этот вечер говорят, если только не взяли.

– Если обо мне, то я всегда предпочитал расслабляться чисткой реестра.

– Никогда не понимал твоей любви к окнам.

– У всех свои недостатки.

Сэм.

Если отвлечься от истинной сути наших с ним сложностей, то я мог бы описать его, как простого парня с района, всегда готового впрячься в случае вопросов. Ровного, четкого, без косяков. Сэм никогда не прогонял. Сэм всегда мутил с правильными. Тянулся к старшакам в детстве, к малолеткам в зрелости. Музыка? Good Man by Raphael Saadiq.

Обрел целостность, устанавливая драйвера для принтера в “среде виндовс95”, как Сэм называл тот период своей жизни. Среда виндовс95 как ультиматум миру, как отражение мифологемы путешествия героя, как новый архетип взращенного ломаными фотошопом и тридэмаксом нереализованного фрилансера, вынужденного перейти на темную сторону силы из-за отсутствия клиентов.

Всегда в шапке, одном типе маек и одном типе джинс, но не хипстер, просто приученный беречь голову и экономить время на выборе что одеть сегодня. Разительно выделявшийся из когорты крупных поставщиков. Лишь золотая цепь, одеваемая на деловые встречи, да страшный в своей пустоте никогда не снимаемый взгляд выдавали в Сэме его истинную суть. Рано постаревший – сотни сожранных ночами пицц и гиро вкупе с колой – сетевые схватки на полный желудок не идут на пользу даже имеющему столь завидный метаболизм индивиду.

Упаковка колхицина на подоконнике – последствия поглощенных гектолитров пива в совокупности с постоянной работой пальцами. Счет денег – работа, стук по клавиатуре – хобби, оба процесса – пальцами. Оба процесса были стабильны в своей ежедневности уже много лет жизни Сэма. Но я не мог отвлечься от истинной сути наших с ним сложностей, ибо я был причастен к появлению той пустоты в его глазах. Изначальной пустоты.

Двенадцать золотых стационарных телефонов на лакированном столике в углу комнаты.

Специальный гном-подносчик трубки (подарок от парней с Севера).

– Политика… Никогда не понимал смысла всех этих разговоров. Всегда одно и тоже – Ближний Восток, террористы, мировой заговор, Запад, агенты, мировой заговор… Изо дня в день. Ничего не меняется. Мы такие хорошие, а они – такие плохие. Если бы не они – у нас все было бы хорошо. Еще напряжемся, еще немного помучаемся, и все будет хорошо. Наркоманы тоже каждый день говорят, что надо бросить, и ничего не меняется.

– Тоже у них кто-то всегда виноват в том, что им бедолагам торчать приходится. А вообще, не важно, что происходит, важно, что рассказывают. Наша свобода оценивать события жестко лимитирована разрешёнными новостями.

– Это да…

– Как ты по ситуации с… ммм… Медведем? Разобрался? – Сэм ударил в одно из самых больных моих мест. Четко. Без вариантов. – Я полагаю, что его уход значительно повлиял на твою работу, верно? – Ткнуть в рану раскаленным прутом и поковырять там – знаменитый стиль переговоров от Сэма. Вовлекаться в такое нельзя. Выход один – перейти сразу к делу.

– Чего ты хотел?

– Кот, дело более чем серьезное. Серьезное как формат с. Ты единственно надежный вариант бэкапа для меня. – Сэм выглядел напряженным.

Тут я понял, что дело совсем плохо, и захотел покурить. Я ведь был отличным барыгой в детстве. Потом я стал просто хорошим оптовиком, в итоге, чуть не превратившись в посредственного погонника, пройдя по тонкой грани в плане сотрудничества с государством.

Назад в торговый бизнес путь мне был заказан, отчасти из-за сидящего напротив человека, который теперь заявляет, что я единственный, кто может ему помочь. Да, я вышел из бизнеса сам, после… ситуации с Медведем, но… Сэм косвенно тоже был к этому причастен. Короче, не знаю как тебя, а меня такие пируэты судьбы вынуждали отчаянно желать изменения сознания.

– Ты единственный, кто может мне помочь. Я так считаю, поскольку… к сожалению для нас обоих, слишком хорошо знаю тебя. Ты всегда был другим, Кот. Конечно, я не забываю, что между нами была та ситуация… – “та” было выделено, превращено в определенный артикль, вброшено в полыхающий костер неприкрытой неприязни грязными мегатоннами ядерного заряда прошлых обид.

– Та ситуация, – я тоже выделил голосом указательное местоимение, – была, с одной стороны…

– Не об этом сейчас. Об этом позже. – Оборвал меня Сэм. – Видишь ли… Даже не знаю как и сказать тебе… я умираю, Кот…

Было время, когда я мечтал об этом.

– Знаю, что было время, когда ты мечтал об этом. Но… Все в прошлом. Бизнес есть бизнес. Тем более что по факту мы оба давно вне игры… Ты сдался сам. Меня вот отравили. Говорят – это полоний…

Час от часу не легче. Сначала Сэм, этот тип, которого я пару раз кидал по молодости, и который бесконечное количество раз швырял меня в отместку, говорит о деле, а потом вот это… Я невольно подумал о скрытой камере в дужках его очков, о трансляции в интернете, о миллионах ухохатывающихся зрителей/чтецов/последователей по ту сторону цифровых каналов. На всякий случай я улыбнулся им. Интересно, кто спонсор трансляции, и какова стоимость переписка? А во сколько же им обходится минута рекламы?

– Полоний? Это давно не модно… и совсем не круто. Страховку точно не выплатят.

– Язвишь?

Он мощным броском профессионального игрока в бейсбол метнул умнозвук в стену, раскрошив трубку на мельчайшие детали, затем совершенно невозмутимо достал из коробки новое устройство. В секундной вспышке света из коробки я смог увидеть, что она до отказа заполнена умнозвуками. Еще в целлофане, неоткрытыми, невозможно идеальными в бриллиантовом гламуре своей светящейся новизны.

– С уже настроенным на меня номером. Парни из Управления получают вагонами такие. Помогает в работе. Нервы ни к черту. – пояснил Сэм и снял шапку, обнажив гладкий череп. Кожа цвета старых сырых газет. Мог бы сойти за Чарльза Ксавьера в других обстоятельствах. Я был бы Колоссом, а мое одиночество было бы моим банши.

– Как теперь? Веришь?

– Верю… – прохрипел я, неожиданно потеряв голос. Я нашел его позже, он провалился в подкресельную темноту, в пыль забытых слов, в труху цветных снов.

Он улыбнулся. Я взял со столика потрескавшийся граненый стакан и наполнил его водой из графина. В душе воцарилась пустота, но не та, о которой пустомелил Авалокитешвара, другая… которая ближе к опустошенности при известии о смерти близкого человека, которая сродни выжженной перед приходом чужеземных захватчиков земле, сметенной прочь напалмом реальности стоимости микрозаймов иллюзии о собственной состоятельности, которая орет, брызгая слюнями прямо в лицо собеседника – ОН ПОЧТИ СДОХ!