Текст книги "Заратуштра"

Осёл для трупа

«Поистине, прекрасный улов был сегодня у Заратуштры. Он не поймал человека, зато труп поймал он», – разговорился Спитама сам с собой. Толпа молча отступила, а Заратуштра, взяв труп канатного плясуна себе на спину, пустился в путь. И так подумал он, через сто шагов решив передохнуть: «Вот судьба всех ослов, на спинах которых в города въезжают пророки».

Но не успел он присесть у трупа, как черноголовый людин подкрался к нему и стал шептать на ухо: «О Спитама! Слишком многие ненавидят тебя здесь. Счастье твоё, что смеялись над тобою: и поистине, ты говорил, как скоморох. Счастье твоё, что ты пристал к мёртвой собаке; унизившись так, ты спас себя на сегодня. Но уходи скорее из этого города – или завтра я перепрыгну через тебя, живой через мёртвого» – Сказав это, людин исчез так же неожиданно, как и появился.

Провожаемый последними аккордами обвислых струн-извилин населенцев города Пёстрой коровы, ближе к вечеру он постучался в дверь одиноко стоящего дома, из стен которого донеслось:

– Кто идёт ко мне и нарушает мой скверный сон?

– Живой и мёртвый, – отвечал Заратуштра. – Дайте мне поесть и попить; днём я забыл об этом. Тот, кто кормит голодного, насыщает свою собственную душу: так говорит мудрость.

Получив хлеб и вино из костлявых рук, Заратуштра услышал причитания отшельника, поддержав затем короткий разговор:

– Здесь плохой край для голодающих – поэтому я и живу здесь. Зверь и человек приходят ко мне, отшельнику. Но позови же своего товарища поесть и попить, он устал ещё больше, чем ты.

– Мёртв мой товарищ, и было бы трудно уговорить его поесть.

– Это меня не касается. Кто стучится в мою дверь, должен принимать то, что я ему предлагаю. Ешьте и будьте здоровы!

«Спутников ищет созидающий, а не трупов, а также не стад и не верующих, но созидающих, кто пишет новые ценности на новых скрижалях. И ты, мой первый спутник, оставайся с благом! Хорошо схоронил я тебя в дупле дерева; молния скоро ударит в него…»

Так прощался Заратуштра с канатным плясуном, со своей первой тенью. Его ждал порт.

Часть II
За Вторым морем

В Ындее

На таве, корабле индийском, плыл Заратуштра по морю целый месяц, не видя в тумане ничего. Утром, на первый день другого месяца завиделись скалы, и люди на палубе вскричали: «Олло перводигер, Олло конъкар, бизим баши мудна насинь больмышьти! [12]» «Зачем они так говорят? – подумал Спитама. – Если можно сказать понятнее: «Боже, Господи, Боже, Боже вышний, царь небесный, здесь нам судил ты погибнуть!»

Капитан – эмир морей, – рассвирепев, приказал команде угнать владельцев телячьих воплей в трюм, лихо отрулил мимо похоронной процессии матёрых зубцов и, довольный собой, затянулся трубкой…

Отступала Великая ночь на Великий день, и смотрел Заратуштра на звёзды, как Волосыны да Кола в зорю вошли, а Лось главою стоял на восток.

– Скоро – конец пути, – подумал вслух Спитама.

Его наблюдательность оценил капитан:

– Ты прав, Заратуштра! Как только Плеяды и Орион входят в зорю, а Большая Медведица головою упирается на восток – жди конца дороги! Но стоишь ли ты на пути, с которого виден конец твоего пути? [13]

И вот первые впечатления Заратуштры.

Велик солнечный жар в Ындее, человека сожжёт! Простые люди ходят нагие, голова не покрыта, а волосы в одну косу заплетены; женщины все ходят брюхаты, а дети родятся каждый год, и детей много. Из простого народа мужчины и женщины все нагие да все чёрные. Куда ни пойди, всегда «хвост» – дивятся белому человеку.

У здешнего князя – фата на голове, а другая на бёдрах, а княгини ходят – фата через плечо перекинута, другая фата на бёдрах. А у слуг княжеских лишь одна фата на бёдрах обёрнута, да щит, да меч в руках, иные с дротиками, другие с кинжалами, а иные с саблями, а другие с луками и стрелами; да все наги, да босы, да крепки, а волосы не бреют. А простые женщины ходят – голова не покрыта, а груди голы, а мальчики и девочки нагие ходят до семи лет, срам не прикрыт.

В городе на торгу продают коней, шёлк и всякий иной товар да рабов чёрных, а другого товара тут нет; из съестного только овощи.

Земля многолюдна, да сельские люди очень бедны, а князья власть большую имеют и очень богаты. Носят их на носилках серебряных, впереди коней ведут в золотой сбруе, до двадцати коней ведут, а за ними триста всадников, да пеших пятьсот воинов, да десять трубачей, да с барабанами десять человек, да свирельников десять человек.

Расспрашивал Заратуштра их о вере, и они говорили ему: веруем в восемьдесят и четыре веры. А разных вер люди друг с другом не пьют, не едят, не женятся. Иные из них баранину, да кур, да рыбу, да яйца едят, но говядины никто не ест.

Из сильно верующих не едят вообще никакого мяса, ни говядины, ни баранины, ни курятины, ни рыбы, ни свинины, хотя свиней у них очень много. Едят же днём два раза, а ночью не едят, и ни вина, ни сыты не пьют. А с бесерменами-иноверцами не пьют, не едят. А еда у них плохая. И друг с другом не пьют, не едят; даже с женой. А едят они рис, да кхичри[14] с маслом, да травы разные едят, да варят их с маслом да с молоком, а едят все правой рукой, а левою не берут ничего. Ножа и ложки не знают. А в пути, чтобы кашу варить, каждый носит котелок. А от бесермен[15] отворачиваются: не посмотрел бы кто из них в котелок или на кушанье. А если посмотрит бесерменин, – ту еду не едят. А потому едят, накрывшись платком, чтобы никто не видел.

«Туда ли я приплыл? Как в этом многообразии может родиться целое? – подумал Заратуштра. – Но, быть может, как раз именно из большого множества частностей и должно образоваться нечто цельное, и от множества разнообразностей мощное?»

И тут он буквально влетел в старуху.

Женщины

– Я тебя сразу узнала, Заратуштра, – заговорила сморщенная память былой красоты. – Хорошо ли тебе сейчас?

О, конечно! Спитама блаженствовал. Чем-то приятно пахнущим старуха омывала его тело, уже изнемогшее испарять потопады. Непонятно почему, но в её жилище было прохладно; казалось, что свет заблудился и остановился в раздумье, решив передохнуть в её хижине – так мягко он стелился по полу. «Наверное, по такому ковру ступают боги», – подумал Заратуштра.

Гостя она обернула в то, что у неё было, – в кусок тонкой ткани; о своей одежде он даже и не вспомнил, решив, что она сама его найдёт.

– Ты так добра ко мне, но, честно сказать, я бы предпочёл сейчас компанию женщины чуть помоложе, хотя и опасал меня Мастер от встреч близости с вами. Похоже, это ты заворожила меня?!

– Ты получишь обретённое от ворожбы моей и ставшее в неожиданность желаемым тобой, Заратуштра! – призналась старуха. – Результат будет приятен тебе; ты впервые узнаешь, что означает истинное искусство любви, и тебе больше никогда не захочется никакой другой женщины потому, что никакая иная женщина не сможет тебе даже близко напомнить ту, что скоро предстанет пред тобою! Это – Лу, одна из наших богинь; она сейчас спускается на землю, к тебе, Заратуштра!

Тут старуха прищурилась, и задорность глаз её подожгла дотоле лишь тлеющие желания его; он почувствовал, как внутри разгорается огнище.

И так сказала затем старуха к душе Заратуштры:

– О многом уже говорил ты даже нам, женщинам, но никогда не говорил ты нам о женщине.

– О женщине надо говорить только мужчинам, – возразил Заратуштра.

– И мне также ты можешь говорить о женщине, – сказала она, – я достаточно стара, чтобы тотчас всё позабыть.

И Заратуштра внял просьбе старухи и так говорил с ней:

– Всё в женщине – загадка, и всё в женщине имеет одну разгадку: она называется беременностью. Мужчина для женщины средство; целью бывает всегда ребёнок.

– Но что же женщина для мужчины? – засуетилась со своим любопытством старуха.

– Двух вещей хочет настоящий мужчина: опасности и игры. Поэтому хочет он женщины как самой опасной игрушки. Мужчина должен быть воспитан для войны, а женщина – для отдохновения воина; всё остальное – глупость. Слишком сладких плодов не любит воин. Поэтому любит он женщину; в самой сладкой женщине есть ещё горькое. Пусть женщина будет игрушкой, чистой и лучистой, как алмаз, сияющей добродетелями ещё не существующего мира!

– Но что же тогда мужчина для женщины?

– Лучше мужчины понимает женщина детей, но мужчина больше ребёнок, чем женщина. В настоящем мужчине сокрыто дитя, которое хочет играть. Ну-ка, женщины, найдите дитя в мужчине!

– Но что же любовь для обоих?

– Пусть луч звезды сияет в их любви! Пусть надеждой женщины будет: «о, если бы мне родить сверхчеловека!» Пусть в их любви будет храбрость!

Своею любовью должны они наступать на то, что внушает страх.

Пусть в любви будет их честь! Вообще женщина мало понимает в чести, но пусть будет её честь в том, чтобы всегда больше любить, чем быть любимой, и никогда не быть второй.

Пусть мужчина боится женщины, когда она любит: ибо она приносит любую жертву и всякая другая вещь не имеет для неё цены. Пусть мужчина боится женщины, когда она ненавидит: ибо мужчина в глубине души только зол, а женщина ещё и дурна. Мужчин нельзя хвалить в любви и ненависти, но женщины… Они как звери лесные – ничего не боятся!

– Но что же есть счастье для любящих?

– Счастье мужчины называется: я хочу. Счастье женщины называется: он хочет.

Старуха внимательно выслушала Заратуштру, а затем сказала:

– А теперь в благодарность прими маленькую истину! Я достаточно стара для неё! Заверни её хорошенько и зажми ей рот: иначе она будет кричать во всё горло, эта маленькая истина: «Ты идёшь к женщинам? Не забудь плётку!»

Пастырь

– Здравствуй, погонщик своих мыслей! Не приютишь ли ты на ночь меня и тень мою? – обратился Заратуштра к сидящему на обочине дороги; он только-только закончил о чём-то сосредоточенно думать, сложив при этом ладони рук на груди.

– Здравствуй, Заратуштра! Здравствуй, Золотой Сириус! – отвечал Пастырь свободного стада мыслей. – Весть о тебе бежит впереди тебя. Хижина моя недалеко, если только можно назвать это жилище хижиной.

Пройдя дорогой вдоль рисовых полей и уступив слонам, которые несли тяжёлые брёвна, они свернули в глубь леса или того, что здесь называлось лесом, и совсем скоро подошли к тому, что здесь называлось хижиной.

– Под кровом моей хижины тени твои помирятся, и ты сможешь дать себе отдых, – начал беседу сын этого уголка Земли. – Рассказывают купцы, что ходишь ты по миру, заполняя память свою услышанным, и проповедуешь сверхчеловека. Здесь тебя поймут. По твоей дороге уже не первый год идёт принц, который, как и ты, молод и, как и ты, одержим этой идеей. Он разочарован в богах… О этот несчастный! Он богов считает смертными! Иди на северо-восток, Заратуштра. Там ты его встретишь – ведь именно для встречи с ним ты прибыл! Его зовут Капилавасту Сиддхартха, он – сын Майи и Шуддходана из рода Шакьев.

Но это будет завтра. Сегодня же ты должен подкрепиться после долгого пути; плошка риса для тебя найдётся.

– Шакья-муни[16] разочарован в богах настолько, что не признаёт их вообще? – спросил Заратуштра.

– Не совсем. Он полагает, что человек не должен перекладывать решение своих проблем на плечи какого-либо бога, он должен сам искать причины своих страданий и, повергая их в небытие, тем самым лишать претов (голодных духов Нави, по-вашему) источников пищи – человеческих психовыделений скорби и несчастий. Ты скоро отправишься в Подземельную и сможешь убедиться в частичной правоте принца. Что же касается богов, то он мнит, что продолжительность их жизни так же конечна, как и человеческая в этом мире, но она столь огромна, что людям время жизни богов в сопоставлении с собственным кажется бесконечным. Отсюда они и думают, что боги – бессмертны.

– Ты грустен. Ты видишь опасность в его учении?

– Его учения пока не существует постольку, поскольку не существует ещё его учеников. Только через три года он обратится со своей Нагорной проповедью в Бенаресе, в парке на холме, где он организует первую в мире академию. Грусть же моя оттого, что много терпения и воли им будет растрачено, но лишь затем, чтобы сказать известное, которое он не сумел распознать в корнях веры его отцов. Он упорен и ему удастся достигнуть вершин аватары Вишну, – он станет Буддой. По крайней мере, так считает наш Верховный брахман.

– Что такое аватара и кого вы чтите в вашей вере верховными богами?

– Коллегию наших верховных богов возглавляет Брахма, в его задачу входит сотворение, в задачу Шивы – разрушение, Вишны – сохранение. Имя последнего из Троицы можно понять как вездесущий, его главными воплощениями являются Рама, Кришна и Будда. Аватара – это воплощение бога, которое могут видеть люди.

– Наверное, под термином будда принц имеет в виду что-то иное… Впрочем, спорить не буду. А что означает символ рыбы на ваших храмах?

– Это – ещё одна аватара Вишну. Давным-давно, перед Великим Потопом боги выбрали великого мудреца Ваивасвату исполнителем своей воли – сохранить лучшие создания земные, – но не сказали ему о Дне Потопа. И вот однажды Ваивасвата спас Золотую рыбку, которая запуталась в сетях, – это была аватара Вишну. В благодарность бог открыл время Потопа и приказал своему спасителю строить корабль на берегу реки Вирим. Когда же грянул ливень, Вишну, уже в образе большой рыбы с рогом на голове зацепил на него канат с корабля и повёл его к одной из Гималайских гор. Новому Поколению людей Ваивасвата представился мудрецом Маркандеем…

Шипение раскалённого любопытства обоих, обильно поливаемого новыми знаниями, прекратилось с закатом солнца – вместе с ним здесь люди и ложились и просыпались.

Конгениальный сатане

Дождь, внезапно вскочив утром, очень долго никак не мог спросонья вспомнить, где находится его мягкое ложе грёз. Но вот он наконец унялся.

Разъяснилось. На скользкой глине ноги упорно старались убежать от их владельца в стороны, и только теперь Заратуштра оценил полезность подарка Мастера – посоха, на вершине которого четыре луча в ободе солнца напоминали о коллегии богов его родины, а четверо более тонких лучей – о главных жрецах системы храмов, соединяющих в единый строй знания Озера разума его родины.

Память, получив пищу в избытке от вчерашней встречи, усиленно работала, раскладывая увиденное и услышанное в свои ячейки-хранилища. Но её хлопоты не были обременительны и не мешали Заратуштре услышать гул роя своих мыслей, опять отпросившихся в полёт времени.

Мастер увещевал его никогда не заглядываться в себя, не увлекаться копанием в своём Я, но больше смотреть вне себя, стараться увидеть пусть не всё, но многое, познать увиденное, но для того только, чтобы караван с товарами полученного опыта, в том числе и опыта общения с предками, можно было направить к страждущим по первому их зову, к тем, кто хотел поделиться итогами своего исполнения соглашений с природой и, одновременно, желал получить невиданную им ранее торбу с самым дорогим товаром.

Любой мог прийти за советом к жрецам; при этом просящий совета понимал, что он получает своё, испокон веку ему принадлежащее на праве наследия

знаний общих предков. Поэтому ни обычному жителю долин реки Ра и ни одному жрецу и в голову не приходила мысль при расставании настаивать на использовании весов, тех весов, на одной чаше которых был бы товар знаний, а на другой – товар от плодов земли и плодов рук человеческих; продажи не было, был возврат законно причитающегося. В заслугу жрецу любого из храмов земель Ра ставилось лишь то, что он, наследуя по крови способность слышать голос предков и Мать-землю, видеть не собственно людей, не стенки сосудов – их тела, но содержимое – их души, усердно заполнял свой разум всем виденным и слышанным им, как в мире дольнем, так и в стране Яви. Затем он старался из накоплений духовных общений выбрать то, что можно было бы облечь в слова и уже через эти слова донести до людей знания предков, помочь людям выбрать нужные и использовать их на благо живущих.

Но многим понятиям Яви не было описаний словами дольнего мира, и тогда жрец подбирал звуки людской речи, связка которых была бы наиболее близка по звучанию звенящим волнам общения духовной благости. Так рождались новые слова, на объяснение людям значений которых и уходило время тех бесед, которые потом будут называться проповедями; и это время ложилось одной из необходимостей, по которой строились храмы, – ветры и лёд ещё не забыли свою былую силу в этих краях.

Потом, много веков спустя, смотряшие[17], полностью утеряв свою связь с миром предков и поэтому даже и близко не поняв истоки и цели тех давних проповедей, перепутав историю своего клана с историей народа, упрямо будут продолжать вещать людям уже давно объяснённое жрецами; их же мысли и мечтания об ином мире перерастут в месть миру существующему, и они станут в конце концов этому миру тем, чем исходно и могли быть, – раками.

Полёт времени прервался в закоулках памяти Заратуштры в поиске источника глухо доносившихся стонов, луч его разума внезапно выхватил обруч предательства Неопознанного Совестью, именно который и сдавливал до хрипоты его чувство справедливости.

Дорогой к порту он уже видел плоды его потуг: несколько экзальтированных крестьян, очевидно впавших в наркотический транс, усердно, но без какого-либо осознания, талдычили имена-благородства, коих новоявленный мобед понапридумывал для новоявленного бога аж о семи десятках[18]; потом они сняли свои кусти – пояса, составленные из многих нитей и трёхкратно опоясывавшие их длинные рубахи, – и, взяв их за концы, начали исступлённо стегать ими землю, причитая: «уйди, Ахриман, уйди, собака, уйди, собака, уйди, собака, уйди, собака…», выпадением в беспамятство заканчивая свою «молитву».

Без сожаления оставив не одну свою шкуру лицемерия содранной на спицах отбора магов для занятия должности мобеда и наконец став Главным магом, Неопознанный Совестью подло распустил слух, что он приходится единоутробным братом Заратуштры и продолжателем истинного его учения, а также преемником учения не его только. Он сконструировал себе новое имя, взяв за основу Имя Того, кто только начинал свой Путь Спасения на закате солнца, став называть себя Иса-Два-стар, видимо, этим «Два» желая показать, что Второй – это он, продолжатель дела Исы, а окончанием «стар» он убеждал всех услышать свою «родственность» с Заратуштрой, – с Золотой Звездой. Исадвастар был настолько жаден до власти, что хотел «убить» сразу не одного, не двух, но сразу трёх «зайцев»… [19]

Провоцировавшиеся им приступы болезни человеческой психики Неопознанный Совестью стал называть главной молитвой своего учения, литургией. В ней крестьяне находили миг забвения – ибо только в этой психоделической молитве можно было хотя бы часть горестного настоящего быстро отодвинуть в прошлое. Собственно, на это и была направлена кипучая энергия Исадвастара, меж делом вразумлявшего паству: «Ты не должен грабить! Ты не должен убивать!», «теперь ты должен молиться новому, самому справедливому среди богов – Хаоме!», «Ахура-Мазда уже умер! Родился новый бог-предводитель – Митра!», «Коллегий богов и вождей больше нет! Пришли Единый бог и единый царь!» Эти призывы он называл священными; перед ними требовалось преклонять колена и головы, к ним подходили разувшись.

Но не стало ли на свете больше разбойников и убийц, как не тогда, когда эти слова особенно настойчиво повторялись? Говоря «ты не должен грабить», будущий изгой подразумевал совсем отличное от им изрекавшегося: «ты не должен грабить награбленного властителем!» – вот был истинный смысл фразы; грабить же иные народы ради корысти (и его личной корысти!) при этом не возбранялось; слова «ты не должен убивать» представляли собою лишь запрет на крайние степени насилия над тусовками воцарившихся у власти бандитов и вымогателей, но которые сами не стеснялись топить в крови любое инакомыслие, назвав с молчаливого одобрения смотрящих оное ересью, за отстаивание которой предполагалась только смерть. Вся эта свора дружно уселась на шею крестьянам. Иных же, тех, что поклонялись другим богам, теперь убивать было не можно, но нужно, так как новым кумиром божественного статуса всем предписывалось есть и насыщаться, есть, есть и опять бесконечно насыщаться плодами труда иных народов, вплоть до рвоты, отбросив все угрызения совести.

Наступала Эпоха Моли, – период царства отвратительного создания, объедающего память предков, причём всегда, когда она долго бывает невостребована; и особенно на Моль нападает жор в эпоху, когда прекрасное любого вида становится достоянием немногих, то есть в периоды царства демократии для демагогов[20], тогда, когда красота не способна стать спасительницей мира.

Однако заряд былой мудрости народа и заложенных Заратуштрой зёрен родовой гордости пророс-таки отвращением к чаше позора своего Я, позора и унижения народного самосознания, обнажив обязательства людей перед памятью предков и истоками Добра. Нельзя быть беременным чужим ребёнком, бессмысленно навязывать народу чуждые ему формулу веры и моральные устои; и люди восстали.

Дворец царя Виштаспы, в котором успел обосноваться и Исадвастар, был снесён в пыль, толпы озверевших от запаха крови людей громили и жгли всё, что хоть каким-либо образом могло напомнить им гнёт ненавистных. Так сгорели почти все книги, – записанные царским писцом слова Заратуштры. Исадвастар со своим престарелым отцом и многочисленным семейством поспешно бежал и, пинаемый всеми, спрятался наконец в городе у слияния двух рек, у ворот Третьего моря, в царстве Аккады.

Страна пещеры зверей Заратуштры застыла от вида содеянного, обмякла, готовясь к новым испытаниям, как будто зная, что уже очень скоро, никем не останавливаемые, войдут на её земли воины последователей Третьего, неся на своих знамёнах полумесяц для его свадьбы со звёздами Спитамы[21].

Исадвастар не отчаялся. В городе, так ему напоминавшем город Пёстрой коровы, слава Заратуштры продолжала не давать ему покоя, и он, будучи таким же пришлым для этого народа, как и Спитама для горцев, поначалу решил сделать то же, что и Заратуштра: собрать воедино всё известное народам Двух рек, смазать противоречия между верованиями кланов принесёнными им остатками учения огнепоклонников и стать тем, кем он считался только недавно.

Но горький опыт подсказывал: ошибки Заратуштры повторять не стоит.

Люди непременно должны быть друг другу комплиментарны не по основам близости ума, но по основам духа, по основам рождения в общем окружении предков, то есть по основам разума, ибо ум есть лишь способность понимать и соображать жизненное, ум легко захватывается соблазнами, но задача разума, как высшей формы ума, состоит в способности различения истинного отложного, и, наконец, в принятии решения что не следует делать, а что делать надлежит непременно – в укрепление Добра; разум – сущность человеческой души.

На уровне интуиции это отлично понимали друзья Заратуштры, стараниями которых была запущена для передачи всем и вся история о трагическом исчезновении в младенчестве единственного сына Дугдав и Парушаспы, муках одиночества и смерти стариков от горя и возвращении затем Спитамы из дальних странствий. Это было наивно. Да, обмануть сознание людей – реальная задача для выполнения на коротком временном отрезке, но попытка обмана духа нации бессмысленна; рано или поздно дух одёрнет сознание, снимет с него поволоку наносной шелухи и заставит пройти обряд омовения историей своего народа! Заратуштра был рождён вне горских земель, и поэтому не мог быть комплиментарен местным населенцам. Следовательно, никакое его учение не могло полностью улечься ни в сознании народа, ни в сознании даже очень способных и преданных ему учеников; всякий взгляд толпы, который всегда настроен в своём первом шаге на отбор «свой-чужой», не мог ошибиться. Ещё и поэтому так жестоко и нещадно был осмеян Заратуштра на базарной площади города Пёстрой коровы.

Но зачем же искать разделяющих идеи где-то вне своего рода, когда кто может быть более предан и верен учителю, как не собственные дети и внуки, коих к тому времени уже тринадцать народилось у сына Исадвастара!

Впрочем, внучка в расчёт не шла.

Эта идея показалась Неопознанному Совестью блестящей. Внутриклановая, корпоративная религия с верой в единого бога – вот гарантированный путь к успеху. Да и момент для начала пути – более чем удачен: Заратуштра уже не в счёт (но как же он в этом ошибался!), да и Нагорная проповедь ещё не произнесена ни Первым, ни Вторым и ни Третьим из идущих.

Только познавший неудачи может стать избранником Хитрости. И первым её фаворитом стал Исадвастар в тот момент, когда его озарила конгениальная сатане идея:

«Нельзя, ни в коем случае нельзя навязывать народу забытьё своего прошлого, предлагая с новой идеей начать свою жизнь с чистого листа! Это всё одно, как если бы дать голодному лишь часть от буханки хлеба, спрятав большую половину за пазухой, – он не насытится и, поняв, что стал обладателем лишь части, неминуемо захочет стать обладателем целого; и он будет искать и искать, пока не найдёт, если даже ему придётся переступить черту; а если ему и не дадут найти, то, всё равно, голодными снами о целом он изведёт и себя и всех окружающих.

О, эти сны! Как может сознание, лишённое связи с предками и лишённое уважения к ним, из кончика "хвоста слона" достроить образ предков – образ самого "слона", не видя того, что было… спрятано за пазухой? Неминуемо ослепшие народы будут выстраивать химеры: своё Начало один будет представлять в виде дракона, но другой народ будет полагать иначе, говоря, что от шакала соседи произошли: ведь «хвостик» так очевидно напоминает им об этом! И это – достаточное основание к тому, чтобы все народы перессорились, слыша от соседей много «нового» о себе.

Ни в коем случае нельзя выстраивать Историю народа от нового начала, но только от всеобщего Изначалья! Точка ZERO – не проститутка, которую можно свободно передвигать на Оси Времени и для каждого народа по-своему!

И пусть это Начало будет общим для всех, и это Изначалье дам всем я – Исадвастар, но пусть из только что созданных чад Создатель в Своё Число отберёт лишь лучших человеков; не все будут избранными Им, ибо я вложу в уста нового бога слова: "Этот народ Я образовал для Себя, он будет возвещать славу Мою". Из этой фразы будет следовать простой и единственный вывод: все остальные народы тот бог создал не для Себя и только в качестве Instrumentum vocale, то есть неодушевлённых предметов, обладающих лишь даром речи.

Следовательно:

с остальными народами (как единственно и останется полагать Его «избранным»!) и цацкаться не стоит, ибо, что может стоить мусор без цены?!

можно будет смело и безо всяких угрызений совести заниматься откровенным грабежом других народов, «испрашивая» у неизбранных и «вещей серебряных», и «вещей золотых», то есть всего того, что по определению принадлежит избранным и исключительно им, и только лишь по какому-то недоразумению оказалось в руках Instrumentum vocale;

годы мира нужно будет превратить только в короткие антракты истории человечества, ибо чем скорее перебьют друг друга Instrumentum vocale, тем большее жизненное пространство останется для избранных;

домом своим можно будет смело считать всю планету Земля, ибо о каком местечковом местоположении нации и о каких границах-преградах, о какой Отчизне может идти речь, если Бог печатью единственности именно «избранных» пометил?! Родина избранного народа – вся планета!

И образ нового бога я не только создам, но и клятву с него возьму: «Слушай, народ Мой! Клянусь дать тебе города, которых ты не строил, с домами, наполненными всяким добром, которых ты не наполнял, с колодезями, которых ты не высекал, маслинами, которых ты не садил и будешь есть и насыщаться… И поступите с остальными народами так: жертвенники их разрушьте, столбы их сокрушите, рощи их вырубите и истуканов их сожгите огнём».

Если состряпать из уже известного и вычитать из табличных текстов преданий народов Аккады только то, что будет цементировать мой собственный род, народившееся затем потомство будет априори водружать самосознание выше какого-либо иного людского сообщества. Троим идущим останется только поле, усеянное сирыми и убогими – Insrumentum Vocale, мусором без цены, – ибо поле избранных будет уже занято, и вспахивать его будет плуг моего бога! Нет! Уже нет смысла погружать своё имя в Историю как "звезды Второго Исы"! Я буду зваться внуками своими Отцом избранных, а по праву этой избранности и Отцом всех множеств!

А эти Трое, идущих стеною гнева против Трёх богов-демиургов, – и не соперники они мне: и где только мне это удастся, я постараюсь, чтобы они были восприняты людьми как ниспровергатели прошлого и строители новых зданий на новых фундаментах, как возносящие хулу на истинную Историю народов, презрительно поминая их прежнюю веру отцов язычеством. Никому и в голову не придёт потом, что Трое ниспровергали именно «Изначалье», выстроенное только для избранных моим богом, а не дополняли они Проект богов Первопричин для всего человечества, имеющего Начало жизни от избранных ими для спасения от Потопа: что слово начало, что слово Начало – кто заметит разницу в написании одной буквы?!

Известиями же купцов о мудреце Кун Фуцзы, отвергающем любую религию и признающем только то учение, которое способствует укреплению государства и силы духа человека, можно пренебречь – ведь он "играет" не на моём поле идей; он – не соперник (но как же он ошибался! Именно с этого момента Неопознанный Совестью не стал также опознаваться и Разумом)»

Новоявленный Отец множества о шестидесяти шести тогдашних членах этого «множества» был человеком действия, провозгласив в истоке четыре принципа общения своей паствы с любыми иными народами вне зависимости от дальности или близости их верований:

наш Господь, Бог наш, благословляет нас: мы будем давать взаймы многим народам, но сами не будем брать взаймы; и вследствие того господствовать будем над многими народами, а они над нами не будут господствовать;

прощать долг иноземцам запрещается! Прощать долг можно только ближнему своему, но только верующему в нашего Бога, и лишь только на седьмой год действия кредита;

не ешьте никакой мертвечины; иноземцу отдайте её, он пусть ест её, или лучше продайте ему мертвечину, ибо мы народ святой у Господа Бога нашего;

наш Господь, Бог наш, благословляет нас: за милость будут воспринимать народы, когда женщины наши будут выпрашивать у соседок своих вещей их серебряных и вещей золотых, и одежд; а вы же – народ Мой – нарядите ими и сыновей ваших и дочерей ваших, и оберёте народы!

После чего ему удалось пробраться в хранилище драгоценностей и священных книг[22], откуда, прихватив часть сокровищ и таблички книги «Когда боги, подобно людям…», он принялся за «творческую» переработку диалога бога Эйа и Атрахасиса, положив результат в основу интродукции будущей Саги распятой Совести; понятно, что уже с иными действующими лицами, заговорчески орудовавшими во исполнение плана спасения немногих.