Текст книги "Заратуштра"

Мастер над ремесленниками

Утром, выставив солнце своего посоха отражением небесного светила, Заратуштра отправился туда, куда указывал косой луч – символ жрецов храма Макоши, – на северо-восток.

Долго ли, коротко ли тянулся путь, привела дорога на холм, с высоты которого вдали отчётливо завиделось одиноко стоящее дерево.

«С человеком происходит то же, что и с деревом, – подумал Заратуштра. – Чем больше стремится он вверх, к свету, тем глубже впиваются корни его в землю, вниз, во мрак и глубину – ко злу»

Чем ближе подходил Спитама к дереву, тем большим оно казалось; но странно: размеры и его и человека, сидящего под ним, по мере сближения становились непомерно огромны, по меньшей мере, вчетверо от ожидаемого.

Подойдя совсем близко, Заратуштра проговорил в никуда и в куда:

– Жил да был котёнок. Однажды он выглянул из-за кустов и увидел на поляне тигра. Полосатый кот был во много раз больше его, и котёнок подумал: «Зачем он такой большой? То, что выглядит таким огромным, не может обладать истинной ценностью. Если бы он действительно что-то собой представлял, у него не было бы нужды быть таким большим»

Уменьшаясь до обычных размеров, так обратился сидящий под деревом к Спитаме:

– О Заратуштра! В своих странствиях ты не заметил, как достиг ты полной силы духа своего учителя и даже превзошёл его. Я только что покинул местопребывание других, четырёхкратных пространств, но тебе не составило труда, и ты даже не заметил, как наблюдаешь меня в ином течении времени иного пространства; ты давно не ученик – ты сам Мастер! Ну а побасёнка твоя действительно весьма поучительна, я запомню её.

Пальцы рук и ног сидящего под деревом были очень длинные, соединяясь перепонками, которые достигали уровня половины пальцев, на ступнях не было подъёма, тело было большим и стройным, кожа имела золотистый оттенок и была совершенно тонкой и гладкой; глаза его были глубокого голубого цвета, как сапфиры, ресницы прямые и чистые, как у «жаждущей коровы». Речь сидящего под деревом имела явные достоинства: понимать её было легко, все его слова имели одну интонацию; речь была приятна и глубоко притягательна, слова произносились в правильном порядке, чисто и без ошибок.

Это был уже не тот изнеженный сын царского рода Шакья, что несколько лет назад, выйдя за ворота своего родового гнезда, впервые столкнулся с людскими страданиями. Это был уже четвертью прошедший Путь, это был Татхаагата.

– Заратуштра! Ты ищешь танцующего бога, ведёшь себя дорогой через радость победы над невежеством. Мой же путь иной – путь Четырёх благородных истин, дорогой через прекращение причин страданий. О, если бы мы были в состоянии вырваться из власти желаний, мы освободились бы тогда и от ударов судьбы! – Такое было начало их разговора.

– Я не понимаю тебя. Ты говоришь только о страданиях. Но разве нет в мире счастья?

– Вот посмотри на эту плошку риса, Заратуштра. Если буду есть скудно – наступит чувство голода. Следовательно, малость риса станет причиной моего страдания.

Но вот я съем всю плошку риса и стану сыт. Следовательно, тот же самый рис окажется причиной моего счастья.

Добро и Зло – полярные понятия, значит, и причины их также полярны и должны быть устойчивы так же, как устойчивы Добро и Зло.

Но разве причина моей сытости, моего счастья устойчива, если она может в разных обстоятельствах быть то исходом страдания на меня, то схождением на меня счастья?

Ты часто видел глупцов, которые, перекинув груз с одного плеча на другое, испытывают счастье. Разве это – не извращённое сознание? И это второй мой пример.

А вот и иная история. Лежащая на ладони ресница не ощущается людьми, но когда она попадает в глаз, то причиняет боль и неприятности. Так и глупцы, подобные ладони, не чувствуют разницы, то есть страдания как факт обусловленности, но мудрые, подобно глазу, испытывают от неё чрезмерные муки.

Следовательно, счастья как такового не существует, так как у него нет устойчивой причины!

Катящийся валун логики сбил Заратуштру с ног, но не смог смять его.

– Пусть я смотрю на кучку гороха – зёрна страданий, в которой можно с трудом различить зёрна фасоли, зёрна радости или счастья. Что можно сказать в целом об этой кучке зёрен? – бросился в атаку Заратуштра.

– Это – кучка страданий!

– Но что такое страдание?

– То, что по сути своей неприятно.

– Как ты это понимаешь?

– Это – то, что приносит вред.

– Значит то, что приносит пользу, и есть счастье!

Принц улыбнулся.

«Наконец-таки мне удалось увидеть улыбку на твоём лице, – обрадовался про себя Заратуштра. – И, кажется, я начинаю понимать тебя»

И так, подобно Пастырю, погонял свои мысли Заратуштра дальше:

«Вот и тут счастье – не в почёте; как и на страницах Саги распятой Совести, где с этим словом не знаком никто, на тысяче страниц ни одним из персонажей не упоминается это слово! Нет! Впрочем, нашёлся один пророк, так определивший, но только в контексте, слово счастье: "Ибо он угнетал, отсылал бедных; захватывал домы, которых не строил; не знал сытости во чреве своём и в жадности своей не щадил ничего. Ничего не спаслось от обжорства его, зато не устоит счастье его. В полноте изобилия будет тесно ему; всякая рука обиженного поднимется на него". Вот, «оказывается», в чём счастье! В возможности угнетать бедных, захватывать чужие дома, чрево своё насыщать безмерно… – быть с частью, с долей украденного и награбленного!

Потом все забудут о том, какое именно счастье порицал пророк, но будут наставляемы смотрящими: «Счастье – грех! Так говорил пророк».

Слову сострадание – главному, ключевому понятию учения Второго – среди сотен тысяч слов той Саги удастся затесаться лишь в четырёх фразах! Слов сопереживать, сочувствовать, соучаствовать… нет вообще. Зато имя Мусы – предводителя грабителей и убийц младенцев и имеющего собственный опыт убийства человека – отцарапано аж 982 раза! Трепещите от мудрости его, без него нет истин в мире, что не были бы связаны с именем его, изречены или содеяны им! Именно он, как оказывается, открыл «новые» истины!

Как же смеялись тогда скрижали и все слёзы Макоши!

А не открой он эти "истины", так народы до сих пор повально убивали бы друг друга, не ведая, что это – плохо, повально воровали бы друг у друга, так как не знали до него, что это – плохо; повально не почитали родителей своих… Но кто тогда кормил бы их и производил то, что они воровали и что у них самих воровали; кто бы рожал, если они убивали бы тех, кто рожает; какой бы дед воспитывал не почитающих его детей и внуков, какая бы женщина решилась родить исчадие, которое – и это точно было бы известно ей заранее! – крошки хлеба не поднесло бы ей в старости? Когда говорят о необходимости религии, обычно имеют в виду, что нужна полиция. Но разве при исчезновении полиции все люди бросаются во все тяжкие?

Истинная идея не может быть "новой", так как Истина Добра не является продуктом человеческого разума, но только сущностью Господина богов – Господа, отдавшего своим порождениям часть своего Я. Нравственное чувство – это природная способность людей совершенно так же, как и их чувство осязания или обоняния, чувство любви, наконец. И если смотрящие проповедуют другое начало этой истины, это означает лишь то, что они просто-напросто пользуются этим, чтобы прикрывать свой товар – предписания пастве делиться плодами своего труда в их пользу и в пользу хомотриалов у власти, предписаний на раздел и присвоение имущества людей, делающих Дело.

А поскольку "Бог ничего не делает, не открыв Своей тайны рабам Своим, пророкам", то, судя по словам и делам пророков Саги, соответственно и Ему, этому кровожадному демиургу – источнику "тайны", понятия счастья и радости неведомы по самой природе естества Его. Но тогда кто есть этот бог, как не переродившийся в прихвостня сатаны, лукаво открывшийся для немногих, для «избранных», на страницах той же Саги двумя фразами. Да сравнят слышащие, врезанное в них, записанное в начале и запрятанное в конец той Саги:

«Гнев Господень опять возгорелся на Израильтян, и возбудил он в них Давида сказать: пойди, исчисли Израиля и Иуду»;

«И восстал сатана на Израиля, и возбудил Давида сделать счисление Израильтян»

Нужно ли говорить о том, кто именно возбудил Давида сделать счисление народа Его, кто именно стоит в основе веры Неопознанного Совестью и какому именно господину предписано той Сагой молиться? [29]

Путь истинный – путь собственных ошибок; если же идёшь путём обхода чужих ошибок, то это – путь отторжения от себя опыта людских переживаний. Ты не хочешь знать горести поражений и желаешь быть только победителем? ты не хочешь допустить страдания в свою душу? ты не хочешь использовать зеркало свой души, чтобы без искажений в нём слышать чужие, но знакомые и тебе, тебе знакомые страдания? – значит, ты напрасно скрываешь ото всех, что хочешь стать богом! Или так научил тебя твой бог?

Но что это за бог тогда? Чьим порождением ты являешься? – задай себе вопрос!

Очевидно – подумал Заратуштра, – что существуют только два пути разрешения парадокса этого мира: либо Господин богов должен послать на землю своего эмиссара за опытом человеческих страданий, либо человек сам должен подняться до уровня богов Первопричин, стать сверхчеловеком, чтобы в новом своём местопребывании, не утеряв способность слышать страдания в потоках иных времён и на расстояниях иных пространств, сохранить способность сопереживать людям и направлять их. Но так как исходно все первые порождения Господина богов – лишь созерцатели, не способные сопереживать никому и ничему, то не разумней ли тогда стремиться к сверхчеловеку, оставив призрачную надежду о схождении богов Первопричин на землю – ведь это было бы для них унижением!

Получается, что только самый отважный из богов Первопричин и решится ступить на путь помощи людям и их врачевания ото Зла, на путь совместного с человеками разрушения плана Вторжения Созидающего Чёрные звёзды, на второй путь.

Но также выходит, что сейчас, – добавил на своих "счётах" Заратуштра, – не дожидаясь Пришествия, первому из Триады зачинателей мировых имперских верований ничего не останется, как выбрать путь к сверхчеловеку! И он уже сегодня задумался о далёких трудностях, о временах, когда появятся страдания, существование которых сейчас невидимо. Вот тогда опыт пути Первого и окажется востребованным: ученики Татхаагаты найдут причины новых горестей, отработают методы их уничтожения и накопленный опыт выгрузят… в место пребывания сверхчеловека, в нирвану.

Но какой же толк будет в их уходе с этим опытом, если слышащий в этом мире в нирване теряет эту способность, ведь сознание прекращает там доступ к себе каких бы то ни было причин страданий, не отдавая вовне также ничего?!

"Нирвана – вот счастье!" – говорит Татхаагата.

"Но разве может быть счастье там, где нет творчества, созидания, любви и эроса?" – так говорит Заратуштра.

"Счастье как раз в том, чтобы ничего не чувствовать!" – но чьи это слова?

Вот и ангелы – эти служки-конторщики у богов-чиновников той Саги[30]: их беда состояла в том, что им не надо бороться, чтобы добиться славы; они рождались в ней, в ней пребывали, они были одной с ней субстанции, они по определению ничего не могли чувствовать. Чего в таком случае остаётся им желать? У них даже нет возможности придумывать себе желания, так как у них нет и самого «органа», порождающего желания. Нет положения более ирреального и более горестного, чем когда слова творить и существовать сливаются в одно целое! Нет ни свободы, ни «подлинной жизни» без знания о том, как освобождаться от того, чем владеешь. Но внучата Неопознанного Совестью установят и их культ в партитуре Столбовой дороги; они услышат лишь отголоски слов гармонии: «Красота не только в звукоряде, но и в паузах». Но слыша только «звон», они поймут, что ангелы и есть те самые паузы – ведь, на первый взгляд, так похожа эта их бесконечная пауза Разума на отдых Красоты!

Но тогда, – подумал Заратуштра, – обязательно должны найтись те, кто добровольно отступится сделать последний шаг на лестнице в небо, оглянувшись на ещё не вставших в начало пути. Однако найдутся ли такие среди учеников Татхаагаты? И не должен ли он собою показать пример? Ибо, в противном случае, было бы вообще непонятно: разве строй идущих не замыкают самые сильные, оставив на плечах детей и слабых, идущих впереди, лишь посильный им груз и сверяя с ними шаг свой? Да, все они достигнут конца пути не так быстро, как если бы шли в отсутствие слабого авангарда. Но на финише они сохранят своё Число! Лишь в покое вершина пирамиды – наверху, там, где сверхчеловек первым встречает солнце, соответственно, в движении вершина должна быть только внизу! Кто же способен удержать пирамиду за её вершину? Татхаагата и идущие его путём? Но ведь его ученики будут рваться исключительно в отрыв от людей широкого пути, торя каждый лишь собственный, узкий и эгоистичный путь прекращения доступа психоквантов страданий только к себе!»

Тут Заратуштра прервал свои мысли, осенившись уже забытой догадкой:

– Похоже, что видел я следы именно твоего взора окрест города Пёстрой коровы. Что привело тебя туда? – обратился он к Татхаагате.

– Здесь трупы предают огню, следовательно, обезображенность могильных тел недоступна созерцанию. Но чем устранить четыре вида страсти – к цвету, к форме, к осязанию и к почестям – как не посредством созерцания следствия этих страстей, таких отвратительных объектов, как трупы?! Их, во всей их слабости противоборства с гнусными червями и собаками, можно было увидеть явно только в одном уголке земли, там, где и твои ноги ступали недавно.

Сущность покинутого духом тела – быть лишь набором великих элементов с эгоистичным желанием отдаться Природе не в куче, но устроив гонки: кто из первоэлементов удачливее? Созерцание трупов и итогов этой «гонки» во время медитации – это первая ступень йогической Практики, и я должен был встать на эту ступень первым.

– Что тогда представляет собою вторая ступень Практики пути к твоему сверхчеловеку?

– Сосредоточение на дыхании, особая практика которого приводит йогина в иное пространство. К ней, похоже, своим умом и независимо от меня, придут идущие узким путём и на твоей земле, Заратуштра. Но, к сожалению, они сочтут, что, увидев Свет, они уже дошли до конца Практики; я не увижу их на следующих ступенях долгой дороги познания Благородных истин. Что напрасно. Они, тем самым, оставят попытку узнать себя лучше всех, чтобы узнать своего Бога лучше всех; они будут ожидать подарка озарения знаниями от Света, не стремясь подойти к Его источнику. Напрасно: только неостанавливающийся собирает камни!

Будут и другие непонимающие меня, да и просто тати моих мыслей, – продолжил Татхаагата.

Например, родится убежавший затем от своего народа на дальнее стойбище потомков Исадвастара, где скучковавшиеся со всего мира вожди хабиру произведут его в ранг Познавшего человеческую психику и, сидя на своих мешках с золотом, наворованным со всех краёв земли, будут осыпать им своего любимца, взахлёб рассказывающего о своём «открытии», как он выразится, холотропного дыхания. Но поскольку эти нетерпеливые сочтут, что размышление в течение часа хуже, чем поклонение в течение года, то не окажется никого в той стране, кто бы схватил за руку вора, умыкнувшего нечто чужое, с чем он не знает и делать что. Да и что можно будет ожидать от Нации сект, члены которых единственно воплощают потребность нервных деловых людей в душевном развлечении при помощи богословских вопросов?

А задолго до Убежавшего народится и ещё один, монах из Ватопеда, отвергнувший от полного непонимания смысла мой первый урок Практики; позже, и только чуть прикоснувшись к осознанию сути и цели второго моего урока, он не найдёт ничего более умного, как выставить на всеобщее посмешище свои жалкие потуги в остановке ритма сознания через особое дыхание и «умную молитву». Стоило потом жившему по соседству с ним учёному-астроному сделать пометку в своих тетрадях о сумасбродстве его идеи и бессмысленности опыта, не имеющих никакой практической цели, но служащих только пищей для очередных пассажей ни о чём (упаси нас бог от знания, что не приносит пользы!), как этот монах не погнусится выкрасть его рукопись, сделав из натасканных фраз учёного подножие своей кафедры для глашения с неё тех самых умствований обо всём и ни о чём! Как это – по-европейски! Как это – по-рыцарски! И как же этим будут восхищаться в век грубости, водрузив наконец над «позаимствователем» ореол святого! А в следующий век, – в век учтивости, – станет чуть ли не религией восхищение всем тем, чем восхищались в век грубости.

Действительно: люди мало пригодны для моего открытия ни в благополучных фазах мирового цикла, ни в катастрофических, – дегенераты духовно глухи! Трудно вести человечество против течения, когда оно стремится вниз, по течению, без приложения каких бы то ни было самостоятельных усилий для прохождения пути Четырёх Благородных истин!

Затем Татхаагата пригласил Заратуштру к пониманию сути своего главного открытия, Четырёх Благородных истин:

«В чём человек увяз, чем он угнетён, подавлен и от чего он жаждет освобождения, именно это при первоначальном размышлении нужно рассматривать как Истину страдания, и это страдание должно быть познано!

Уже потом человек анализирует, какова причина всего этого – это Истина возникновения (возникновение должно быть полностью утрачено!).

В чём состоит его устранение – это третья истина, Истина прекращения (прекращение должно быть достигнуто!).

Каков путь к такому прекращению – это последняя истина, Истина пути, и этот путь непременно должен быть реализован!»

Самая настоятельная задача перед человечеством – положить конец несчастьям. Тот, кто посвящает себя теоретическим умствованиям о душе и мире, изнывая в то же время от страданий, поступает как глупец, который, вместо того, чтобы попытаться немедленно извлечь вонзившуюся в его бок отравленную стрелу, размышляет о том, как была сделана эта стрела, кто её сделал, и кто её пустил.

И так отозвался разум Заратуштры:

«Как всё это напоминает мне практику лекарей моей Родины при столкновении с болезнью: симптоматика – первая истина, вторая – диагноз, третья – прогноз и четвёртая истина – назначение.

Именно так Пришедший принесёт людям своего народа опыт врачевания Волей и Разумом, а Ушедший отнесёт от людей причины их страданий. О Татхаагата[31]! Как сложна практика лекаря! Как же не прост твой путь!

И как напрасно, что один из последователей Третьего, уединившийся скоро в Кордове, не сможет осознать суть открытия Четырёх Благородных истин, перемешав идею Татхаагаты с призрачными состояниями души, отметив неудачную попытку книгой «Откровений города Храма очарованных» [32].

– Но вот что ты мне ещё скажи, – возобновил беседу Заратуштра. – Если перед появлением в этом мире вновь люди имели несколько предыдущих рождений в нём, то в очередном круге жизни они обязательно должны различаться накопленным опытом прохождения пути к сверхчеловеку: у одних он больше, у других – меньше, у третьих его нет вовсе. Но как же можно тогда усаживать за парты детей или принимать монашествующих в учение узкого пути и обучать всех одному и тому же по одной и той же программе, заставляя многих умирать от скуки прохождения уже пройденного?! Разве есть толк в том, что сидят архат, или гениальный лекарь в прежней жизни, а рядом – только вступивший в круговорот сансары, слушающие при этом одни и те же наставления?

– Ты говоришь не об учителях, а о шарлатанах! – отвечал Татхаагата.

– Ответь мне ещё, Шакьямуни: «Когда одна женщина теряет зародыш, а другая принимает его в свою матку, то кто из них считается его матерью, убийство которой становится смертельным грехом?»

– Мать – та, из крови которой происходит рождение – отвечал Татхаагата [33].

Встречная волна разума столкнулась с исходящей от Заратуштры волной, их массы растворились друг в друге и, умножившись стократно в резонансе, увели Заратуштру в очередной миг странствования его здравого смысла: «Каков исток стенания «Всё по воле Бога»? – это когда человек останавливается только на шаге Истины страдания, но из-за расслабленности сознания и уныния оказывается неспособным к анализу, то есть к переходу к Истине возникновения»

– Но что это? Что это за кваканье раздаётся? – воскликнул Заратуштра и так на время прервался полёт роя его мыслей.

– Это не жаба, это – прообраз философа, которой родится скоро и станет горем нации трудолюбивых тевтонов, – откликнулся Татхаагата, пристально глядя на прыгающее создание. – Не будет никогда в истории ни одного примера народа, которому бы его философия вернула утраченное здоровье, но обратных примеров будет множество! Ни к одному из собеседников он не обратится «Говори, чтобы я мог тебя видеть!», но будет сам отворачивать и прятать глаза при встречах с источниками Разума выше его, то есть отворачивать глаза всегда. А всё человечество земное он будет делить на людей и русских, утверждая, что русские – не народ, а почва.

Природа отличает своих избранников такою яркою печатью достоинства, что её замечают даже дети, но на его лице самым разборчивым почерком будет написано природою столь знакомое ей название «дюжинная голова»… – жалкий шарлатан с лицом трактирщика!

Во всей истории литературы и древнего и нового времени не найдётся другого примера такой ложной славы, какая выпадет на долю его учения, распространив славу этого головогубительного философастера и его паскудной околесицы во все края; все похвалы ему будут исходить не из смысла, а из умысла. Всякого рода и возраста учащиеся и учившиеся на основах его крючкотворства будут обыкновенно иметь в виду только сведения, а не уразумение; всяк будет предпочитать верить, но не проверять. Перед внушительною учёностью таких многознаек, у которых книжками выжжен нерв самостоятельного мышления, я предполагаю: «О, как мало они должны были думать, чтобы иметь возможность так много читать… и так много писать! Хорошее вдвойне хорошо, только если коротко!»

Моё открытие Четырёх Благородных истин он назовёт звучанием эха своего бреда, «религией в-себе-бытии, религией субстанций», сам не понимая того, что сказал. Вера, основанная Третьим, вообще останется за пределами места пребывания того, что должно быть мозгом, но в индивидуальном исполнении природы окажется только ниточкой, стягивающей его уши. В абсолют он возведёт религию Второго; вернее, то, чем он посчитает религию Второго, но по сути она будет к тому времени уже религией Неопознанного Совестью, лишь фрагментами сдобренной историей Его Подвига. Его обезличенный интеллект приведет его к распутству комедианта, вырядившегося в сутану с капюшоном женщины-«истины».

Если бы на листке бумаги было возможно напечатать произведённую им градацию имперских религий, затем размножить и развесить на стенах всех домов планеты, то гарантия возникновения мировой войны была бы обеспечена! И, о горе! – тут Татхаагата увидел потрясшее его: – Эти войны свершились! О горе!

– А не лучше ли прибить эту жабу сейчас и немедленно?! – вопросил Заратуштра. Но тут жаба словила крылое создание и шустро ускакала в ближайшие кусты.

– Похоже, целые когорты философастеров решили откормиться на твоих идеях, – отметил через паузу Заратуштра, взглянув на фазана, гордо расперившего свой хвост.

– А, этот? – усмехнулся Татхаагата. – Это сын Непонятно Кого, который будет отказываться откликаться на любое обращение, кроме «О Великолепный! [34]». Учение Кун Фуцзы о Середине дойдёт до него только эхом; он так и не уяснит отмеченной мною разницы между ложью (извращающей сознание других людей информации) и сплетней; он будет самозабвенно утверждать, что Добродетелью является Середина между противоположными страстями! Этот несчастный будет утверждать, что, например, благородство – это середина между кичливостью и приниженностью, а правдивость – это среднее между хвастовством и притворством; он будет вполне серьёзно рассуждать на тему «А справедливо ли при обхождении с людьми держать себя как равный с равным?», уткнувшись наконец… в отрицательный ответ!!! Ведь по его разумению «невозможна дружба и с конём или быком или с рабом в качестве раба. Ведь тут ничего общего быть не может, потому что раб – одушевлённое орудие, обладающее даром речи (Instrumentum vocale), а орудие – неодушевлённый раб».

По его потугам мысли получится, что тот добродетелен, кто всегда ходит посередине. Но ведь ты знаешь, Заратуштра, что добродетельный человек – это всегда носитель Доброй мысли, Доброго слова и Доброго дела, и нет в этой триаде никакой середины. Не может быть половины Добра или его трети, так как оставшееся будет обязательно заполнено Злом, страданиями; ведь на полигоне постоянной сечи Добра и Зла нет другой силы и нет середины! Все законы как бы этики этого якобы философа будут рождены им через уступки злобным сквозям ракшасов Ямы, как выбор пути к никогда не светлеющей и никогда не темнеющей карме, подвешивая души умерших на распутье, в Середине: для спуска в царство претов их карма окажется недостаточно тяжела, но и для подъёма к нирване она недостаточно легка. Но что это как не застывшее сознание? что это как не болото? что это? Это – небытие разума, вечное состояние его небытия. Кому именно отслужит он – этот половой от философии! – как не своему погоняльщику – Неопознанному Совестью? И то ещё интересно, что сказка про тех подвешенных на распутье будет помещена в Книгу учения Третьего, где в посмертии им воздастся встать рядом с Богом, в одном из загонов его Рая – вот, казалось бы, до чего перья разукрашенной курицы ослепят составителя Книги[35]!

Но вот же интересно ещё. Коль последователи Третьего будут утверждать, что все отражённое в их Книге со слов Бога записано, получается тогда, что тот фазан не мог раньше часа записи тех слов от Бога прийти к своему как бы открытию «благородства в Середине», ибо не мог он знать слова Бога ранее Пророка, ибо тогда он сам был бы Пророком. Так вот: если поверить Книге и часу её написания, то получится, что именно фазан-философастер позаимствовал её идеи, но никак не наоборот! Но тогда станет очевидным утверждение о факте его земной жизни после написания Книги, но не до её составления и, как ложно утверждается, аж за 365 тысяч дней! Если же не открещиваться от следов потуг мысли того фазана на страницах Книги, то вся её божественность будет девальвирована в ноль,, или та книга писалась аж ранее IV века до н. э., то есть до рождения и Второго и Третьего…поминая идеи Единого Бога на своих страницах и идею Середины?! Только одного этого факта уже довольно утверждать: «Ход всей Истории последователи этого философастера вобьют в умы людей от кривого зеркала! О, несчастная Ось времён!»

«Мы поставили наш стул посередине – одинаково далеко от умирающего гладиатора и довольных свиней» – так будут говорить его приверженцы. Но это – посредственность, хотя бы и называлась она умеренностью… Можно сколь угодно долго ходить среди последователей его идей и ронять много слов; но они не сумеют ни взять их, ни сохранить. Они будут говорить о тебе, но никто не будет думать о тебе!

О тебе же, Заратуштра, они будут говорить: «У нас ещё нет времени для Заратуштры»; но что толку во времени, у которого «нет времени» для Заратуштры?!

К твоему же народу этот обладатель обвислых щёк сдувшейся компетентности будет накачивать вселенскую неприязнь, рассказывая всем, что-де наслаждается народ Ра исключительно сырым или даже человеческим мясом, или даже детьми в праздничных трапезах своих, а и тем также ещё, что вырезают они из беременных женщин… разве что про ваши «игры с медведями в прятки» не упомянет.

Уныние, расслабленность сознания, жажда чувственных наслаждений и злобы, им посеянные, разрушат добродетели и мудрость многих народов. И первое, к чему придут эти народы, – это к сомнению в Благородных истинах и, следовательно, к своему закату.

О горе европейского интеллекта и морали – этот фазан! Ведь слова общеупотребительного языка следует воспринимать только как метафоры, не более! Нельзя, категорически нельзя использовать метафоры в качестве понятий! Но эта истина рождена не для него!

Быть может, единственной заслугой этого философастера явится то, что он хотя бы попытается сделаться философом, стараясь хоть как-то совместить в своей голове самые отдалённейшие и противоположные концы человеческого знания. Ибо где же иначе они сойдутся?

И как жаль, что родившийся позднее и живший у берегов Моря солнечных слёз, возжелав определить границы человеческого разума, сможет определить их лишь для одного народа, воздвигнув нерукотворный памятник его ограниченности.

Печально, что после этих трёх не народится никто, чей пояс-кусти состоял бы из внушительного количества нитей – областей знаний, чей кусти был бы столь весом разумом, силой духа и волей, что его грохотом оземь отгонялись бы все намерения претов получить свою очередную плошку, наполненную излияниями человеческих страданий. И только я дам людям сверхчеловека, человека с поясом-кусти от Разума Земли, наделённого волей к наименьшим числам – к нирване Чисел, ибо жизнь есть частное от деления числа дел и количества времени!

Воистину: место Европы – только как спутника, вращающегося вокруг Азии, а место твоей родины, Заратуштра, – быть Стрелочником на путях встреч и разлук Прошлого и Будущего!

– Татхаагата! Ты упоминал ракшасов царя Ямы, претов. Такты называешь обитателей Нави?

– Заратуштра! Я не хочу и не буду портить нашу беседу описанием отвратительных миров нисходящего ряда. Твои хождения не смогут быть законченными, не посети ты сам слои посмертия – это твой следующий путь. На этой дороге ты и поймёшь, что делает душа человека между каждым новым воплощением, как станет ясно тебе и многое другое.

Ступай и прощай. Мне же нужно вернуться на собственную дорогу, дорогу идущего первым, дорогу к сверхчеловеку. Но не знаю: тот ли это сверхчеловек, которого ты хочешь дать людям?

«И я пока не знаю», – подумал Заратуштра, прощаясь с тем, кто, возможно, ещё очень не скоро станет Первым Буддой, ибо кто может из людей правдиво свидетельствовать о судьбе человека в двухсотмерном пространстве с шестью потоками времени?!

«Но странно, – продолжил свои прощальные мысли Заратуштра. – Коль Татхаагата сказал, что «люди мало пригодны для моего открытия ни в благополучных фазах мирового цикла, ни в катастрофических», не означает ли это, что учение его пригодно, только когда в грядущей фазе спирали жизни не будет и ни катастроф, и ни благополучия?