Текст книги "Жизнь и труды священномученика Илариона"

Служение Церкви

Вступительную лекцию 1912 года «О церковности духовной школы и богословской науки» профессор А. И. Сидоров считает программной не только для творчества, но и для всей жизни священномученика Илариона¹¹⁴. В этой лекции он настоятельно подчеркивает соборный характер церковной деятельности.

Наши таланты суть дары Божии, предназначенные для пользы всех членов единого тела Церкви, что накладывает на каждого высокую меру ответственности. «Ради всего тела и каждый отдельный его член одарен духовным дарованием»¹¹⁵.

Поэтому любая деятельность членов Церкви, любая наука, тем более наука богословская, обретают истинные смысл и значение лишь в церковном служении. «Ancilla Ecclesiae – это настоящее место науки, которое она только и может занимать для человека, сознательно исповедующего свою искреннюю веру в Церковь»¹¹⁶. Причем, вопрос служения принимает форму строгой логической дизъюнкции: «Наука всегда есть ancilla или Христа и Его св. Церкви, или антихриста, ведущего постоянную брань с ненавистной ему Церковью»¹¹⁷.

«Зачем я пришел сюда? куда мне идти? и что мне делать?» – спрашивает в начале своей первой лекции молодой преподаватель и сам же отвечает чуть позже: «Церковное послушание нести в послушании Церкви – вот мой посильный ответ на поставленные в начале лекции вопросы»¹¹⁸. И не только лично решается на это послушание, но, описав вкратце печальное состояние современной ему церковной жизни, призывает и других положить свои силы на защиту Церкви от наглости ее врагов: «Нужны новые люди, новые воины, не щадящие жизни своей, когда приходится бедствовать „за законы отеческие“. Нужны люди, сознательно и убежденно взявшие на себя церковное послушание, церковное служение. Нужны вдохновенные пророки, а не исполнительные чиновники! Нужны… Нужны… А ведь эти „нужны“ направлены к нам, к нашему поколению… Любовь к Церкви, преданность делу церковному, самоотверженное желание служить Церкви до самопожертвования – вот те камни, из которых должна создаваться теперь достойная Церкви ограда от врагов. Этого-то материала и нужно нам запасать как можно больше»¹¹⁹.

Профессор А. И. Сидоров, сопоставляя жизнь архиепископа Илариона с его призывами, пишет: «Сам владыка Иларион запас такого „материала“ предостаточно, став и „строителем новой стены“ Церкви, и „новым воином“, а точнее – одним из „новых полководцев“, храбро ведшим своих воинов на бесчисленные бесовские полчища и, не дрогнув сердцем, положившим живот свой за Матерь-Церковь, и мудрым церковным дидаскалом, и пастырем, напитавшим млеком истинного учения многих чад горнего Иерусалима»¹²⁰.

В июле 1912 года в составе академической группы Владимир Троицкий совершает поездку по странам Западной Европы (Германия, Швейцария, Италия, Франция), наполнившую его множеством разнообразнейших впечатлений: «Могу сказать смело, что этот июль был для меня самым интересным месяцем из прожитых мною 311 месяцев»¹²¹. Воспоминания об этой поездке легли в основу его «Писем о Западе». Это была его вторая поездка за пределы Отечества.

Защита магистерской диссертации

Защита магистерского сочинения В. А. Троицкого по разным причинам неоднократно откладывалась: «С магистерским у меня всё искушения – задерживается и задерживается»¹²². 22 ноября 1912 года на заседании Совета академии были зачитаны отзывы С. С. Глаголева и М. Д. Муретова. Общая оценка обоих рецензентов – в высшей степени положительная. Первый из рецензентов оценил появление магистерского сочинения Вдажимира Троицкого как «праздник богословской науки»¹²³, второй признал «диссертацию В. Троицкого достойною степени не только магистерской, но и докторской»¹²⁴. Столь высокая оценка не стала для диссертанта поводом для гордости и не лишила его способности трезво смотреть на проделанную работу: «Если бы я целиком верил тому, что в этих отзывах писано, то я бы, пожалуй, мог бы нос поднять довольно высоко… Зная свою книгу лучше рецензентов, я ничуть не возгордился». Чувство естественной радости диссертанта вызвано в основном надеждой на скорую защиту: «Только обрадовался, что скоро можно выступить с защитой и потом сдать все дело в архив»¹²⁵.

«Очерки из истории догмата о Церкви» есть не что иное, как все та же защита истинного учения о Церкви от еретических мнений, исходящих из среды инославных сообществ, то есть это апологетика, но апологетика, защищающая от несправедливостей не юридических (как это было в первые века существования христианства), а догматических, пытающихся подорвать доверие людей к самой хранительнице истин веры – Церкви. Поэтому и речь исполняющего должность доцента МДА Владимира Троицкого перед защитой магистерской диссертации озаглавлена им «О необходимости историко-догматической апологии девятого члена Символа веры».

На выбор автором темы магистерской диссертации повлияло появление с середины XIX века значительных исторических трудов по исследованию догмата о Церкви протестантских и католических ученых, с одной стороны, и с другой – недостаток серьезных работ на эту тему в православном мире. Отмеченные автором два труда, посвященные этому вопросу, архимандрита (впоследствии епископа) Сильвестра (Малеванского) и профессора Д. Ф. Косицына, на его взгляд, устарели, «да они не совсем соответствовали научному уровню даже и своего времени»¹²⁶.

Главной целью «Очерков…» было «выразуметь раскрытие церковного самосознания в древнецерковной письменности и богословской литературе»¹²⁷, подтвердить неизменность православной экклезиологии с древнейших времен в противовес протестантской теории о вытеснении «иерархической Церковью» «Церкви харизматической», а также в обличение некоторых сторон католического учения о Церкви, в частности, догмата о главенстве папы Римского. «Опыт такой апологии и представляет моя книга», – сказал диссертант в конце предваряющей защиту речи¹²⁸.

Основываясь на писаниях святых отцов первых веков существования Церкви, автор исследует святоотеческое понимание существенных свойств Церкви в исторической перспективе и приходит к убеждению, что сама Церковь всегда сознавала свою исключительность, свои единство, святость, соборность и апостольство, свою богочеловеческую природу, чуждость себе всех иных, в том числе и отделившихся от нее сообществ, какими бы ни были причины раскола. А вне Церкви нет ни спасения, ни благодати, ни таинств.

Если же иные церковные писатели (как, например, блаженный Августин) и признавали действительность крещения еретиков, то отмечали бесполезность для спасения этого крещения, если последние не соединятся с Церковью.

Отделившиеся от Церкви отделяются от единства любви, лишаются жизни, отпадают от Бога, теряют надежду спасения. Именно «любовь соединяла сердца всех воедино»¹²⁹ в древней Церкви и соединяет всегда. Именно соединение в любви есть тот образ существования, который является непременным признаком Христовой Церкви: «Церковь есть общество верующих в Господа Иисуса Христа Сына Божия людей, возрожденных Им и Духом Святым, соединенных в любви и под непрекращающимся воздействием Святого Духа достигающих совершенства»¹³⁰. А «не имеющий любви – и Бога не имеет. Не могут пребывать с Богом не восхотевшие быть единодушными в Церкви Божией» (сщмч. Киприан Карфагенский)¹³¹.

Это самосознание всегда жило в Церкви, но свое наиболее ясное и определенное выражение получило ко времени священномученика Киприана Карфагенского. И с тех пор «эта мысль была окончательно усвоена и сохранена в церковном сознании. В этом отношении не было уже истории догмата в собственном смысле. Еще св. Киприан… это понятие о Церкви („именно, что Церковь есть Божественное учреждение для нравственного совершенствования людей и что она только одна обладает необходимыми благодатными средствами“) решительно проводил в церковную практику, и после св. Киприана, можно сказать, наступила преимущественно история церковной дисциплины»¹³².

Профессор А. И. Сидоров дал следующую характеристику магистерской работе Владимира Троицкого: «Если предпринять дерзновенную попытку дать ей оценку, то можно, наверное, сказать, что в нашей богословской науке эта монография представляет собой наиболее серьезный и основательный опыт изучения древнехристианской экклезиологии в наиболее существенных моментах ее развития. Написанная тогда еще очень молодым человеком Владимиром Троицким, она поражает своей богословской и научной зрелостью, глубинным знанием источников, особенно святоотеческих творений и вообще памятников древнецерковной письменности, изящной техникой их анализа и верностью догматической интуиции. Все это делает данную монографию не только заметным явлением в православной историко-догматической науке, но и классическим трудом в русской патрологической науке»¹³³.

Параклитова пустынь Троице-Сергиевой лавры – место монашеского пострига священномученика Илариона

Прежде защиты соискателю магистерской степени пришлось пережить еще одно, последнее, испытание. На следующий день после чтения в Совете МДА отзывов рецензентов, то есть 23 ноября 1912 года, Святейший Синод назначает митрополита Московского и будущего священномученика Владимира (Богоявленского) митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским. Без подписи правящего архиерея журнала с отзывами о научном сочинении нельзя проводить защиту диссертации. Неопределенность ввергает диссертанта в плачевное состояние: «Хотел бы речь для защиты написать – не могу! Руки не поднимаются! Какая-то апатия, какая-то лень безотрадная!»¹³⁴

Все же магистерские «мытарства» Владимира Алексеевича приближались к концу. Всего за несколько дней до защиты ему было объявлено, что его магистерский диспут состоится 11 декабря 1912 года в 11 часов: «А у меня ни речи, ни гости не приглашены, ни обед не приготовлен»¹³⁵. Диспут прошел спокойно и закончился благополучно, если не считать того факта, что у диссертанта от пережитых волнений и усталости ко времени защиты не хватало сил даже на эмоции: «Диспут вышел не из блестящих. Возражений серьезных и интересных почти не было. Только всех удивила невозмутимость и полное спокойствие диспутанта. Но все же, довольно хорошо»¹³⁶.

Указом Святейшего Синода от 16 января 1913 года Владимир Троицкий был утвержден в степени магистра богословия и в должности доцента Московской духовной академии¹³⁷. За лучшее магистерское сочинение 1912/13 учебного года Владимиру Алексеевичу Троицкому была присуждена премия митрополита Московского Макария размером 289 рублей¹³⁸.

Монашество

Весной 1913 года Владимир Троицкий решается принять монашество¹³⁹. Товарищ Владимира Алексеевича инспектор Мариинского епархиального училища священник Г. И. Добронравов писал, что «монашество давно уже представлялось Владимиру Алексеевичу наиболее соответствующей его душевному складу формой жизни. Давно уже он любил предаваться иноческим подвигам, давно влекли его к себе св. обители, особенно пустынножительные. В его представлении… академическое делание на скамье ли студента или на кафедре профессора понималось как одно из монастырских послушаний»¹⁴⁰.

Тем не менее не исключено, что почти до самого пострига Владимир Троицкий окончательно не отвергал для себя возможности семейной жизни. Из его писем 1912 года мы узнаем, что он договаривается о свидании¹⁴¹, едет в Москву «на день рождения одной хорошенькой дамы»¹⁴², и даже в феврале 1913 года посещает Художественный театр «с одной дамой»¹⁴³. Впрочем, такого рода события воспринимаются молодым богословом как некие акциденции, смешные случайности, о которых нельзя вспоминать без иронии. Ко времени пострига он ясно осознавал, что семейная жизнь – не его путь: «Что-то для меня женская половина вовсе как бы не существует… Существует для меня только Лавра и академия, и я существую для академии»¹⁴⁴. Выбор монашеского пути стал естественным следствием внутреннего состояния Владимира Алексеевича: «Нужно вам только сказать, что от всякого общества я отстал. В себя входить стал»¹⁴⁵.

Архимандрит Иларион (Троицкий) – инспектор Московской духовной академии

28 марта 1913 года в лаврском скиту Параклит после малого славословия на великопостной утрени, под аккомпанемент первой весенней грозы, совершилось чудесное превращение Владимира Алексеевича в монаха Илариона, получившего свое новое имя в честь преподобного Илариона Нового, игумена Пеликитского. В постригаемом не видно и тени сомнения в своем выборе. Он «твердым голосом давал ответы на предлагаемые ему вопросы и произносил священные обеты»¹⁴⁶.

Ректор МДА епископ Феодор (Поздеевский) в слове наставления сказал новопостриженному: «Я знаю и не хочу скрывать сейчас, в чем твоя жертва Христу. Ты искушался и, быть может, теперь еще искушаешься любовью к той школе, которой ты служишь, и чувством опасения, как бы иночество не лишило тебя этой школы»¹⁴⁷.

Научную богословскую деятельность Владимир Троицкий воспринимал как форму служения Церкви. Своим постригом он явил готовность послужить Матери Церкви на том месте, где это будет более полезно самой Церкви, даже если для этого ему придется отказаться от своего любимого рода деятельности, то есть от науки. Но опасения пока не сбываются. Облекшийся «ангельским чином» через сугубое служение Церкви отдает себя Богу. Господь оставляет ему академию. Дальнейшие исторические события показали промыслительное значение этого непростого для молодого богослова решения.

После пострига отец Иларион переживает небывалый с ним прежде духовный подъем, который служит уверением в правильности сделанного выбора: «Что я пережил, не умею рассказать, но после почувствовал себя помолодевшим, совсем мальчиком. В духовной радости пробыл 5 дней в храме… В прошедшие дни моего монашества я переживал преимущественно чувство радости и душевного мира… Да, дела прежние, но чувствуется значительная перемена в себе самом. Хочется верить, что это действие особой благодати, даруемой монаху… А стоит только сознаться: „ведь не одна же форма жизни должна быть для всех“. Я избрал ту, которая мне казалась, а теперь и оказалась наиболее подходящей. Не жалейте, а сорадуйтесь, потому что я теперь радуюсь. А что значит Иларион? Веселый»¹⁴⁸.

11 апреля 1913 года, в Великий Четверг, монах Иларион рукополагается во иеродиакона и остается все в том же мирно-радостном настроении: «Продолжаю до сего времени пребывать в мире и радости. Утром отслужишь обедню, приобщишься – так это на душе хорошо. Дома ждет дело, но дела все мои интересные, а не житейские заботы… Слава Богу! Дожил до мира и покоя. Бесу и то доступу мало. Прямо чувствуешь, что после службы он боится близко подойти – обжигается. А нам того только и требуется»¹⁴⁹.

Архимандрит и инспектор академии

Впрочем, благодатно-радостное состояние монаха и иеродиакона Илариона продолжалось не более двух месяцев, а именно до 30 мая, когда стало известно о его назначении на должность инспектора МДА с возведением в сан архимандрита. Настроение его теперь выглядит разительным контрастом недавней мирной радости и близко к унынию: «Сейчас чувствую больше всего одно: совершенно выбит из колеи, разрушены до основания мои планы и намерения относительно ближайшего будущего, а оно у меня намечено было на целые годы. Настроение подавленное… Летом, по крайней мере, июль весь, придется сидеть в академии: буду я в своей особе совмещать и ректора, и инспектора, и помощника инспектора»¹⁵⁰.

Впрочем, отец Иларион мужественно переносит крушение своих надежд и планов, главнейшие из которых, без сомненья, были связаны с его научной деятельностью. Это новое нелегкое и нежеланное для него церковное послушание он принимает с достойным подражания смирением: «Роптать не ропщу, потому что монах – церковная вещь. Личной жизни у него нет – один. Куда поставят, – берись и работай. Три года уж каникул у меня не было, на нынешние было рассчитывал, но вышло не по-моему. Слава Богу за все!»¹⁵¹

2 июня того же года Иларион – иеромонах, 5 июля – архимандрит. Новый 1913/1914 учебный год он начинает в должности инспектора академии. 5 ноября 1913 года на заседании Совета академии архимандрит Иларион единогласно избирается штатным экстраординарным профессором МДА¹⁵². С этого времени начинается в жизни отца Илариона пятилетний период его инспекторства в МДА, период, насыщенный разнообразными событиями, оставляющими инспектору немного возможностей для научных занятий.

Совершение богослужений, подготовка и чтение лекций, рецензирование учебных и научных сочинений, прием экзаменов, чтение и рецензирование сочинений (от семестровых до докторских), участие в заседаниях Совета академии, в различных академических актах и мероприятиях, написание и публикация статей в церковных журналах – вот неполный перечень действий и событий, наполняющих жизнь архимандрита Илариона. В 1911 году, еще в свою бытность Владимиром Алексеевичем, он читал лекции по Новому Завету на Женских курсах протоиерея Иоанна Восторгова¹⁵³, в 1912 году Общество любителей духовного просвещения избрало его в действительные члены и поручило «на годичном собрании сказать вроде как бы „актовую речь“»¹⁵⁴. В 1914 году отец Иларион читал лекцию (вероятно, не одну) в общине великой княгини Елизаветы Федоровны¹⁵⁵, в 1916 году присутствовал там же на молебне перед началом чтений (а может, и совершал его)¹⁵⁶, в октябре 1916 года читал доклад в Епархиальном доме¹⁵⁷ и публичную лекцию с благотворительной целью по просьбе студентов академии¹⁵⁸. Время от времени он служит в московских храмах¹⁵⁹.

Еще во времена студенчества и магистратуры отец Иларион заведовал издательским отделом Пастырско-просветительского братства при МДА, занимался изданием и распространением листков духовно-нравственного содержания для народа, участвовал в студенческой опеке школы-приюта для детей. В 1914 году он участвует в составлении и издании двадцати четырех полемических листков против унии. 15 октября 1915 года архимандрит Иларион избирается в состав академической библиотечной комиссии сроком на пять лет¹⁶⁰. Уже на закате существования академии он председательствует на совещаниях «представителей Русской Церкви с католическими духовными лицами»¹⁶¹.

Много времени, сил и внимания требовала от инспектора МДА забота о духовно-нравственном состоянии учащихся, которое нередко оставляло желать лучшего: «У меня тоже есть „мальчики“, с которыми беда: один запьет, другой буянит, один даже отравиться вздумал. Почему? Не говорит. „Чрез любовь“, должно быть. Редко день пройдет без какой-нибудь докуки»¹⁶².

Случались и совершенно внеплановые нагрузки. Так, в марте 1914 года Святейший Синод озадачил академического инспектора, который и без того не знал, «как справиться с академическими делами», поручением «увещания афонских монахов»¹⁶³, переселенных в Россию из-за споров о почитании имени Божия. Поручение это требовало специальных знаний, на приобретение которых архимандрит Иларион потратил немало времени¹⁶⁴. И хотя позже оно было отменено, академические дела отца инспектора пришли в запустение: «Возможно, что тревога была у меня напрасно, – вспоминал он о миновавшей „грозе“, – но она была, и времени у меня пропало много. Ведь до июня чуть больше месяца, а остается прочитать 44 семестровых сочинения (прочитал на этой неделе восемь!), 5 кандидатских, еще 8 экзаменов, а праздники, службы»¹⁶⁵.

По должности отцу Илариону порой приходится предпринимать поездки для решения академических вопросов с церковными и светскими властями. К примеру, в сентябре 1916 года он едет с этой целью в столицу: «У меня была интересная поездка с 20 по 25 сентября в Петроград по академическим делам, – пишет он родне. – Впервые выходил в официальный мир, например, в синодальный. Со всеми почти чинами познакомился… Бывал и у светских (впрочем, и в Синоде все светские!) до Штюрмера¹⁶⁶ включительно. Кое-какия дела устроили, другия столкнули с мертвой точки. Пробыл 4ро суток и все время был очень занят»¹⁶⁷. Столичная жизнь не прельщает отца инспектора, ему привычней в провинции, в академии, на своей «малой родине»: «А все-таки хорошо в посаде, подальше от всех этих господ, подальше от всяких движений, слухов и т. д.»¹⁶⁸

Кроме посторонних приключений у отца инспектора еще ежедневно стечение людей (2 Кор. 11, 28): «Ты читать, а тут кто-нибудь придет по делу или без дела, ты читать, а тут гости и т. д.»¹⁶⁹ Для того чтобы хоть как-то справляться с делами, приходится сокращать сон: «Знаешь, – пишет он своему родственнику, – замечаю, что обучился в сутки спать часов по 5–6 не больше, только все ломает всего как-то»¹⁷⁰. «Живу и не вижу ни дней, ни ночей»¹⁷¹, – так архимандрит Иларион определяет напряженный характер своей деятельности.

И праздники вместо отдохновения несут дополнительную нагрузку: «Ну, в нашем положении приятнее, когда праздник окончится, а самый праздник ярмарка самая разнообразная: и митрополит, и акт, и гости академические, гости личные – и все это в куче»¹⁷².

Даже болезнь не всегда дает возможность отступить от обычного графика: «В нынешнем году еще прибавилось искушение особенное, – пишет он в октябре 1916 года. – Накануне где-то жестоко простудился. Покров и служил, и праздновал в тумане. Ночь с 1-го на 2-е провел в бредовом состоянии, а на утро служил. Днем была слабость и меланхолия. Только утром третьего почувствовал себя и здоровым и свободным: на душе настал праздник»¹⁷³.

Неудивительно, что уже в первые месяцы такой напряженной жизни архимандрит Иларион, несмотря на природное здоровье, начинает испытывать переутомление: «Хуже всего, что расстроился физически и нервно: потерял сон и аппетит»¹⁷⁴. Весной 1914 года в письме к двоюродной сестре он признается: «Опять я затрепался и вот уже в третий раз за этот год чувствую переутомление»¹⁷⁵.