Текст книги "Этнограф Иосиф"

Шурочка Тойтельбоген и закон гибели Человечества

Будь Иосиф американцем, уже бы озолотился.

У них же время – деньги, а у Иосифа этого времени просто завались: пятнадцать минут пил кофе, потом зевал, сейчас вот в окошко смотрит.

Там – за окном – масса интересного.

Прошагал быстрым шагом глашатай:

– Пожар, пожар, – кричит.

За ним вездесущие мальчишки и газетчики галдящей толпой.

Затем и пожарные с помпой проехали, – в сверкающих касках – дребезжа баграми и пустыми вёдрами.

– Что сталось-то, люди?

– Вы до сих пор ничего не знаете? Наш Моня встретил Шурочку Тойтельбоген и сердце его вспыхнуло…

– Ах, Шурочку… тогда понятно…

Будучи серьёзным кабинетным учёным, Иосиф при виде Шурочки и сам неоднократно подумывал о кабинетах. Но там постоянно занято, – комиссары привели наших девочек… приходилось довольствоваться общей залой: грустить, раздавать патроны, прижиматься к Дону…

…это во-первых, а во-вторых…

Когда наш Моня добился любви от Шурочки Тойтельбоген, он ещё не знал, что за женщину он берёт. То, что Моня на ней женился, только подтверждает – он не знал, что за женщину он берёт.

Мы все не знали.

Но уже через три недели её голые ноги сводили с ума весь квартал. Вы видели сошедший с ума квартал? – это Помпея.

Конечно, я не был в Помпее, но на картинке видел. Эти статуи, падающие на головы граждан, расхристанные женщины безумно блуждают по переднему плану, всадники нагишом, прочие паникёры, небо в огнях – ни за что не поеду в Помпею. Наш южный приморский город мне куда, как милее.

Так вот, уже через три недели голые ноги Шурочки Тойтельбоген сводили с ума весь квартал.

И что же сделал Моня? – спросите вы.

О! он не стал её убивать – он брал с неё рэкет и этим жила вся его семья. От ветхой, как завет, бабушки Симы, перманентно трясущей головой и манерно роняющей сопли, до юной Диночки Р., которая зарабатывала хоть и похоже, но похуже, чему виной, несомненно, скандальный нрав и длинный нос, мешающий целоваться. Впрочем, нос – табу, это фамильная гордость.

Так вот, Моня не был моим другом, но брал дважды взаймы – один раз в сентябре 2014-го, второй – совсем недавно. Так что мы были близки. Определённо мы были близки. Хотя деньги он мне так и не вернул. Но я не в обиде – со мной рассчиталась его жена, сполна уплатила, с лихвой.

Это было в канун Нового, две тысячи десятого года… ах, Шурочка, Шурочка… была она диво, как хороша: её алый рот, маслины глаз, упругая грудь, мягко пульсирующая в сжатой ладони…

Хотя её энергия и повергала меня в замешательство на третьем часу любви.

Но именно познав эту женщину, я понял закон гибели Человечества.

Это случилось после слова – Ещё.

Вот оно – Ещё!

От этого слова мы все и сдохнем.

ЕЩЁ!

Глава 8

– ЕЩЁ! – вывел на кураже Курицын, и завис: понимает Евгений, и надо бы написать ещё, но чувствует: больше ни слова не может он выдавить из себя о Шурочке Тойтельбоген.

Глянул в окно романист и понял: кончилась тема Шурочки, а новой нет, – нужны свежие впечатления.

– В магазин схожу, – подумал тогда Курицын. – Заодно с кем-нибудь познакомлюсь.

В супермаркете «Продукты на Поэзии» яблоки высятся горами, солнечными гроздьями радует взгляд виноград и клубничка в плетёных лукошках ароматами искушает. На стеллажах чипсы в блестящих пачках, конфеты коробками и на вес, шоколад – м-м-м! – и леденцы пёстрой россыпью. Сыры! Балыки! Колбасы! Икорка, щедро выложенная на блюде, аж светится изнутри, зёрнышки одно в одно, – мимо, сглатывая слюну: мимо, мимо. Вот форели тушками улеглись на лёд, сверкает ледяное крошево в электричестве, и янтарные распластались лососи, словами непередаваемая красота. Вот в банках из жести деликатесы: и чего тут только нет, можно ихтиологию изучать… – о! грибочки… можно с ботаникой вместе науку про рыб и гадов морских изучать. Дальше идём: сдоба, – булочки, крендельки, рогалики…

– воистину не удержаться, и того хочется, и этого, и пятого, и десятого, рука сама тащит и тащит товар в тележку. А вернёшься домой, кинешься – каши сварить не из чего: нужна крупа, а у тебя в пакете крабовые палочки и консервированные ананасы дольками.

Вот о чём размышляет Курицын, прохаживаясь по супермаркету.

Так же и с девушками, нельзя познакомиться с кем-нибудь.

В этом мире не водится кто-нибудь, мир конкретен.

В нём есть вот та кассирша, и эта.

Есть зрелая дама с коляской, заваленной снедью, и яркая пигалица, обильно сбрызнутая дезодорантом.

Надо понимать, что ты хочешь.

Ведь окликнешь в скромном платье улыбчивую шатенку, и будет тебе двое очаровательных малышей, мальчик и девочка.

С томной весьма эффектной брюнеткой перекинешься двусмысленной фразой, бесподобную Бэллу Михайловну получи в любимые тёщи.

Запал на блондинку с фиалковыми глазами, – прости, брат: изволь поиметь бессонницу и сплошные нервы от всех этих «на работе аврал, вот я и задержалась» или «я просто к подружке зашла».

В этом мире случайностей нет, человек сам определяет своё будущее, должен быть чёткий план.

– Гречки возьму, – решил Курицын.

С кандидаткой в роман литератор не определился.

Кассирша вне всяких сомнений годилась, но честно предупредила:

– До двадцати двух ноль-ноль я работаю, —

а литератор до вечера тянуть не мог, спешил домой, будто чувствовал, там его ждут.

И точно: там его поджидали.

Делового вида особа с микрофоном в руке и парень в майке с логотипом местного телеканала, – судя по видеокамере, оператор – топтались возле подъезда Курицына.

Завидев Евгения, съёмочная группа пришла в движение.

– Идёт, идёт, дай меня крупно, – затарахтела особа и, приладив к лицу звезду эфира, заговорила телевизионным голосом:

– Я Ольга Терлецкая, всем добрый вечер, мы ведём свой репортаж от дома Успеха Успехова и наш первый вопрос автору знаменитого бестселлера: почему вы решили писать о графе?

– О каком ещё графе? – опешил литератор.

– Это наш второй вопрос: мы знаем значение термина «этно», но как оно стыкуется со словом «граф»?

Совсем стушевался Евгений под напором корреспондентки, разводит руками, – дескать, ничего не могу сказать.

Сомнение посетило даму: слегка сморщило подбородок, брови подняло дугами, на челе изобразило рябь.

– Вы Успех Успехов?

– Нет, – покривил душой юноша.

– Ясно, – сказала звезда эфира и превратилась в обычную девушку двадцати с чем-то лет, симпатичную, стройную, на подхвате стажёрку. – Хватит снимать, Миша.

Но Миша и сам парень не промах, сообразил, что кина не будет, опустил видеокамеру и разглядывает Курицына, понять не может, как они приняли за новость дня и сенсацию этого недотёпу. Странно, в высшей степени странно.

– Однако рано же у вас наступил вечер, – светскую беседу завязывает с журналисткой Евгений, причиной тому: её влажный рот и вместо щёк румяные яблоки, – очень привлекательная персона.

– Мы в вечернем эфире пойдём, в записи, – объясняет девушка. – Мне под сюжет про этнографа три минуты пообещали в прайм-тайме, представляете? Три!

– Ого! – три минуты представил Евгений. – Да ведь это прилично.

– Ещё бы! – не сдерживает эмоций начинающая репортёрша. – Такой шанс выпадает не часто. Быть может, один раз в жизни. Мне нужен этот Успехов, понимаете? нужен! Позарез!

Помялся несколько Курицын, сформулировал как можно мягче:

– А вы не допускаете мысль, что никакого Успехова нет.

– Как это?

– А вот так, не существует.

Ольга Терлецкая мысли к себе не допускала.

– Этого просто не может быть. На самом деле мы сейчас разговариваем с вами, а он забился где-то в уголок и строчит исподтишка рассказы. Может, даже у вас в спальне сидит, вы же здесь, а не там, значит, не можете поручиться.

– Гм, – подумал Курицын. – Оленька права… (для себя он уже называл её Оленькой)… Мир изменчив, текст динамичен, гарантировать ничего невозможно.

– Я готов показать свою спальню.

– Я готова её посмотреть, мы не должны пренебрегать ни единой, пусть и малейшей, возможностью обнаружить неуловимого блогера.

Терлецкая отдала микрофон оператору:

– Миша, подожди на лавочке у подъезда, я быстро.

Парень в майке, на почасовой оплате сотрудник, как более опытный в телевизионных делах человек подкорректировал план:

– Я лучше пивка попью в кафешке за углом, а ты особенно не торопись, осмотри там всё хорошенько.

– Замётано, – согласилась с коллегой Оленька, ведь суть репортёрского ремесла не галопом скакать по Европам, как считают искренне многие, а в мельтешении дня увидеть сокровенную тайну.

– Так что, идём? – спросил Евгений.

– Да, – сказала красавица и тряхнула своими роскошными каштановыми локонами.

– Ох, – дрогнуло и откликнулось на это движение юноши естество, в сердце мигом стало сумбурно, затрепетала душа, и в литераторе возбудилось сильное эстетическое чувство.

– Мальчика назовём Пашей, – подумал Курицын. – А девочку, конечно же, Машенька.

Глава 9

– Это кухня. Туда туалет и ванная, сюда – по коридорчику – спальня. А здесь у меня гостиная, она же и кабинет, тут я работаю, кропаю заметки в местную прессу, а также гляжу в распахнутое окошко. Видите, как необузданно разбросала черёмуха подвенечные пряди, будто пена морская бурлит, и парусами надуваются сохнущие простыни, на них я гляжу и мечтаю: дом мой флагманская каракка, нас трепали шторма, нас палило нещадно солнце, отвесно вздымался вокруг нас океан и кипящими безднами развёрстывались пучины. Неделями по волнам нас швыряла щепкой обезумевшая стихия, и проклятья перемежая молитвами, готовились мы к неминуемой гибели. Но смерть отступила, всё позади: безмятежно сияет солнышко и летит наш парусник за душистым горошком и кардамоном, ещё миг и там, за окоёмом покажется незнаемый берег, – земля! земля!

Без интереса гостья скользнула взглядом по подзаборным кустам, по белью и кальсонам, бездыханно повисшим на протянутых через двор верёвках.

– М-да, – произнесла без особенного энтузиазма.

Затем осмотрела внимательно внутреннее убранство: цепко отметила где ни попадя разбросанные носки и там-сям валявшиеся книги, книг было действительно много, в копеечных бумажных обложках и в марокеновых ярких, подделанных под сафьян, переплётах, а также пыль, – пыль бросалась в глаза.

– М-да, – повторилась Оленька. – Успехом здесь не пахнет.

– Спальню пойдём смотреть? – сильно упавшим голосом интересуется Курицын.

– Обязательно сходим, – пообещала девушка. – Вот только душ приму.

Не мешкая, скрылась она в ванной комнате, предусмотрительно совмещённой с ватерклозетом, и тотчас бодрые струи воды ударили из душевой сеточки, и бравурные звуки мелодии немедленно раздались из-за двери, – прислушался Евгений: исполнялся марш Преображенского полка, его вдохновенно пела купальщица, узнал Евгений завоевательного похода неистребимо мажорный лад.

Задумался Курицын.

Не о том, что красивая девушка, видимо, неспроста вершит омовение.

Не о том, что правила гигиены велят подать ей чистое полотенце.

О другом литератора мысль: и впрямь с этнографом какая-то путаница получилась, не вяжется «этно», на греческом означающее народ, с высшим сановным титулом, надо бы всё разъяснить широким читательским массам, попроще, без закавык.

К примеру, возьмём космос…

Ольга Терлецкая – девушка современная, в процедурах помывки имеет понятие: каплей мяты борется с целлюлитом, с усталостью эвкалиптом, часами может лежать в хлопьях пены, разнежившись и наслаждаясь, свечи в плошках зажжёт, Робби Уильямс на полную, – хорошо.

Но душ дело утилитарное… – и пяти минут не прошло чистая, в чём мать родила, – в рубашке – выходит она из ванны, и все соблазны её видны, а если не видны, то угадываются, и улыбка на губах робкая и стеснительная, как бы сообщает доверчиво: Я твоя.

Курицын улыбку не видит.

Он как раз про Арконар сочиняет, он весь там, в мирах арконарских, топчется с аборигенами у телескопа, – тут не до девушек! пусть даже и голых в хозяйских рубахах, какие девушки? – протягивает литератор Оленьке рукопись:

– На, почитай покамест, —

а сам обратно, на Арконар, к линзам: на Еву Адамовну зрить.

Профессия Иосифа

Окрестности Земли – ближний и дальний космос – населяют существа, которых мы называем разумными лишь в силу врождённой вежливости,

– и дипломатического протокола —

Взять Арконар, к примеру.

Есть на этой планете великолепный телескоп, вокруг него толпятся арконарцы, разглядывают нас в увеличительное стекло, шепчутся между собой:

– Недоумеваем…

И действительно:

На улице +16, а Еве Адамовне подавай шубу.

– Шубу хочу, – кричит она растерявшемуся супругу. – Из енота.

«Не можем постичь, тайна», – шепчутся между собой арконарцы… чудные, право слово.

Чего же тут непонятного? – слишком зябла женщина в своё время в пещере,

память Еве Адамовне, конечно же, стёрли специальным устройством, но привычка – вторая натура: мёрзла.

…с тех пор, как появилась у человека возможность передвигаться во времени, многое изменилось на Земле, – почти всё.

Не тронь ничего, – это закон, первая заповедь гостя из будущего.

Ибо – известно каждому – бабочка в сачке досужего путешественника детерминирует хаос в грядущем, чреватый Армагеддонами…

И заседали объединённые нации, решали на ассамблеях: Не трогать ничего в прошлом, и не трогали ничего, – ни американцы, ни немцы, – неукоснительно соблюдая запреты… Только русские с их разгильдяйством и неистребимой верой в «авось»…

Но как – с другой стороны, скажите – не привезти любимой дочурке цветочек аленький?

Раз уж – к тому же – стечением обстоятельств вы закадычный приятель ландграфа Гессен-Дармштадского, а его малая всё равно из этого платья выросла…

И вот картина:

Машка на новогоднем утреннике – в платье из тяжёлой шёлковой ткани: муара, – с кринолинами и шнуровкой корсета, украшенном розовыми жемчугами, – ах, она в нём просто принцесса.

Но увидим картину полностью:

– А чего это Машка принцесса, а я, как дура, прыгаю серым зайчиком?

Молчит Иванов, учёный с мировым именем, – что ответить?

Молчит Иванов, но не молчит Иванова, открыла рот и орёт на супруга:

– Дурачина ты, простофиля…

…не удивительно, что в следующую экспедицию высоконаучный десант из будущего убывает с внушительным списком самого необходимого: парчовые туфельки, шёлковые чулки… подвязки! не забудь о подвязках…

Не с пустыми руками, понятно, едут наши командировочные, со своей стороны – по обычаю – везут какой-никакой презент: винцо двухсотлетней выдержки, ароматные трубочные табаки… Дамам – кружевное бельё, стринги…

– У вас в ЭТОМ дамы ходят? – вот и обратный процесс наладился, уже и современные женщины заинтригованы пришельцами прошлых эпох, – галантным обхождением, комплиментом…

– и —

– чего таить? —

мощью в постели предъявленных аргументов…

Они же там на всём натуральном, без ГМО и соевых заменителей.

И понеслось, не остановишь: шастают туда-сюда…

– смешались в кучу кони, люди, —

В этой толчее, поди разберись, как раньше народы жили, как было на самом деле, – без вдумчивого взгляда профессионала никак не обойтись.

Вот и возникли исторические этнографы.

Очень востребованная специальность… почти как креативные историки и реконструкторы небывальщины…

И прочий менеджмент новостей.

…ведь в точных науках человечеству заниматься особо нечем, – исчерпалось человечество в математике.

В физике и в химии давным-давно – в конце XX века – упёрлись мы в потолок.

Иногда, конечно, найдётся гений, и рванёт на недосягаемую высоту, и пробьёт потолок, а там…

…а там топчутся арконарцы, разглядывают нас в увеличительное стекло, шепчутся между собой:

– Не понимаем…

Глава 10

В мужской сорочке на голое тело вышла из ванны Оленька, на рубашке две верхние пуговки не застегнула и грудь её очень от этого выиграла: являет себя не вульгарно, а с изыском, ровно настолько, чтобы взорвать литератору мозг.

За ноги свои девушка не переживает, ножки её восхитительны, для ножек своих искусительница выбрала одеяние подходящее: коленки демонстрирует полностью, остальное она покажет чуть позже… былые перипетия мигом подкинули иллюстрацию, плотоядная улыбочка зазмеилась, омутами стали глаза.

– Ой-ой-ой, – опомнилась Оленька. – Как бы не спугнуть юношу. Среди сочинителей встречаются такие романтики…

Красавица срочно убрала с лица самый намёк на женскую опытность, изобразила робость, на губы вывесила сообщение: Я твоя, – и вперёд.

Впорхнула девушка в зал, будто ангел лёгкая вся и воздушная, шлёт недвусмысленные посылы,

Кому? – Оленьке не понятно.

Литератор уткнулся в блокнотик и строчит, и строчит.

– На, почитай покамест, – протягивает девушке какую-то рукопись… – Ну, не гад?

Взяла Оленька текст, читает:

«Один корнет,

– недавний выпускник школы прапорщиков —

сочинил стих о бородинской баталии: «Земля тряслась – как наши груди, смешались в кучу кони, люди…».

Из этих строк я и постиг суть писательского ремесла: о чём бы ты ни писал, не забудь упомянуть про сиськи».

– Ага, – сообразила Оленька. – Вот, значит, какая нас ждёт самобытная и оригинальная тема: про любовь.

Она глянула на Евгения, тот дерзал и терзался, – творил! шариковая ручка металась по испещрённым страницам в истерике, процесс шёл, финала не предвиделось.

Ольга вздохнула, устроилась на диване, взялась за чтение.

Главный герой был легко узнаваем, дотошно сверила читательница черты: подбородок, цвет глаз, цвет волос, – это Курицын, вне всяких сомнений, он.

Героини тоже, должно быть, с кого-то списаны, ибо выглядели, как живые: красивые, с пышными грудями, с ягодицами, с длинными стройными ногами… Что ещё может заметить мужчина? – ничего.

Женщины в тексте менялись с головокружительной быстротой, главы повествования были исчерпывающе коротки, сюжет развивался так:

Она красавица, он брутальный мачо.

На презентации бестселлера, на выставке современных искусств, где-то ещё в элитарном – не подкопаешься – месте, средь толп бомонда и сливок состоялось знакомство.

Непродолжительная прогулка по городу, с придыханием разговоры, птички-синички, луна.

– Зайдёшь на чашечку кофе? – следует неназойливое приглашение.

– Почему бы и нет? – думает она, и поднимается, и торопливо пьёт наспех приготовленный кофе, и оказывается в постели.

Мачо великолепен: умел, обстоятелен, ненасытен…

– Может, это судьба? – думает она и на неделю теряет способность думать.

– Негодяй! – думает она через неделю.

– И не звони мне больше! – кричит, уходя.

…штук двадцать шатенок, несколько русых, две эффектных брюнетки: одна колдовской красоты с вердепомовыми глазами, видимо, контактные линзы; другая поёт и танцует, цветастые юбки, монисты, цыганщина. Девушка с волосами спелой пшеницы, одна пепельная блондинка, офисный планктон и художественная гимнастка, искусствоведы, с десяток страниц, роман, скорее всего, не окончен, обрывается на какой-то бухгалтерше, и всё: провал.

В последний раз оглядывает Курицын недоумевающих арконарцев и торжественно ставит точку. Даже не одну, а три… ибо чувствует литератор: рассказом дело не ограничится, будет у истории продолжение, ярко сверкает тема, словно жар-птицу поймал Курицын и горит, пылает червонным золотом оперение птаха, из клюва сыплются жемчуга.

Зажмурился от нестерпимого блеска Евгений, когда же открыл глаза, вдруг – внезапно! – заметил девушку на диване:

телевизионная корреспондентка в огненно-алом платье и ножки её, затянутые в лайкру, закинуты одна на другую,

– Ох, – охнуло Женечки сердце, мгновенно ухнуло в пропасть, оттуда не выбраться, пропал.

– Кофе хотите? – пресекшимся голосом спрашивает Курицын.

– Нет, – отвечает богиня, и встаёт, и смотрит на юношу, будто из текста вычёркивает, и уходит:

– Не звони мне больше, – кричит она от двери, и всё: осыпались дробью каблучки по лестнице, конец.

– Ну, вот, – растерянно шепчет Курицын. – Опять я не сдал какой-то экзамен.

И смотрит в окошко, там ликует и празднует май. Юноша берёт чистый лист бумаги и что-то на нём пишет: в роман новый абзац? про Иосифа новый рассказик? – не знаю, не разобрать.

Экзамен Иосифа

– Что Вы знаете о любви?

– Ничего. Вернее, непростительно мало, – но и этот ответ вряд ли тянул на «троечку», Иосиф увидел неизбежное в глазах экзаменатора, и залепетал, стыдливо пряча глаза:

– Я учил…

– Учить мало, юноша, – вздохнул профессор. – Надо практиковаться.

– Я исправлюсь, – пообещал Иосиф и с головой окунулся в разврат… ну, как с головой? едва замочил ноги… точнее —

– будем точны до конца, —

зашёл в эти воды по пояс…

– Ох, мамыньки, ну и холодища, —

резко присел на корточки, вскочил и пулей помчал на берег.

…стоял на пляже и грелся.

На грязном песке – повсюду – валялись окурки, пустые пивные банки, битое стекло бутылок из-под шампанского, – привычный для взгляда пейзаж:

Везде, где появляется человек, появляется этот пейзаж, – естественная среда человеческого обитания.

Иосиф глядел в море.

– там —

у буйков, резвилась молодёжь и темпераментные кавказцы,

на мелководье чинно бродили начальники с закатанными до колен штанинами брюк, держа в руках наотлёт штиблеты из страусовой кожи, с шёлковыми носками, аккуратно засунутыми внутрь,

их верные секретарши на шпильках,

на высоченных каблуках, будто на тумбах, торчали из вод…

– не так —

Летели над волнами их преданные секретарши,

И пенные брызги не касались их голых подошв, – ни капельки не попало, не запятнало белых одежд этой древнейшей профессии.

…темнело.

Иосиф заметил вдали огонёк и побрёл на его свет.

– там —

потрескивал костерок.

Мужчины в свитерах грубой вязки, – суровые бородачи, – пощипывали струны гитар и хриплыми голосами пели о романтике горных вершин; им подпевали мечтательно настроенные девушки. Из палаток – там-сям – раздавались вполне очевидные звуки.

Иосиф махнул поднесенный кем-то стакан портвейна и вдруг ощутил – до судорог в сердце понял – свою неспособность к хоровому пению на пленэре.

В быстро сгущающейся тьме он побежал домой, разделся и юркнул под одеяло – в спасительное тепло – к жене.

– Сдал экзамен? – сонным голосом спросила она.

– Угу.

– Ну и как?

– Хорошо.

– Почему не отлично?

…кто его знает почему? – такой предмет…