Текст книги "Тайны советской империи"

В этот день, как вспоминал председатель заводского комитета Н. Иванов, на заводе было вывешено объявление: «Все на митинг!» «Рабочие спешили домой переодеться, чтобы к 7 успеть на митинг. В назначенный час гранатный корпус, вмещавший пять-шесть тысяч человек, был переполнен… Я и председатель правления завода И. Я. Козлов сидели на помосте, на столе (у нас скамеек не было) и совещались перед митингом… Но никто не мог точно сказать, будет ли у нас выступать Ленин. Я открыл митинг и дал слово докладчику. Вдруг послышалось со всех сторон: “Ленин приехал!”»

Как выяснилось, Каплан пришла на завод Михельсона около шести вечера, ходила среди собравшихся рабочих, прислушивалась. Вскоре на заводе появился еще один эсер – переодетый матросом Василий Новиков, в задачу которого входило обеспечить Каплан условия для стрельбы.

Когда Ленин уже заканчивал свою речь, Каплан вошла в гранатный цех. Ленин попросил у собравшихся извинения за свой срочный отъезд на заседание Совнаркома и направился к выходу. Он шел к машине не быстро, на ходу надевая пальто, рядом с ним пристроилась какая-то женщина. Это была кастелянша Попова, она жаловалась Ленину на произвол заградотрядов, реквизировавших хлеб, который горожане везли от родственников в деревнях. «Есть декрет, чтобы не отбирали, а они отбирают», – говорила она. Ленин ответил, что заградотряды действительно иногда поступают неправильно, но скоро это прекратится и нормальное снабжение Москвы продуктами будет налажено.

Впоследствии, когда началось следствие, Попова, естественно, попала под подозрение. Газета «Известия ВЦИК» вскоре после покушения писала: «В день рокового покушения на тов. Ленина означенная Попова была ранена навылет; пуля, пройдя левую грудь, раздробила левую кость. Две дочери ее и муж были арестованы, но вскоре освобождены». Арест родных Поповой означал, что в ЧК ее всерьез подозревали, по крайней мере, в пособничестве террористам: возможно, в ее задачу входило задержать Ленина, чтобы дать основному стрелку прицельно вести огонь. Но вскоре один из следователей В. Кингисепп дал по поводу Поповой следующее заключение: «Пособничество со стороны Поповой покушению ничем не подтверждено. Установлено, что она шла по правую руку от В. И. Ленина, отставая на несколько шагов от него и, во всяком случае, не загораживая ему дорогу к автомобилю. Нет никаких данных, что Попова вообще задержала В. И. Ленина и этим помогла Каплан».

По версии следствия, такая задача была возложена на уже упоминавшегося эсера Новикова, переодетого матросом. Ленин стал подниматься по лестнице к выходу. В этот момент Новиков, сделав вид, что споткнулся, преградил ему дорогу и создал вокруг затор. Он стал задерживать рабочих, кричал: «Пропустите, пропустите товарища Ленина! Не напирайте!»

Когда Ленин подошел к машине, кто-то из рабочих открыл ее дверцу. В этот момент раздался выстрел, за ним еще несколько. Позже Степан Гиль на допросе у председателя Московского ревтрибунала Дьяконова показал следующее: «Когда Ленин был уже на расстоянии трех шагов от автомобиля, я увидел сбоку, с левой стороны от него, на расстоянии не больше трех шагов протянувшуюся из-за нескольких человек женскую руку с браунингом, и были произведены три выстрела, после которых я бросился в ту сторону, откуда стреляли, стрелявшая женщина бросила мне под ноги револьвер и скрылась в толпе».

Гиль, по его словам, выскочил из машины, выхватил свой револьвер и бросился за стрелявшей. Однако он заметил, что Ленин лежит на земле, и вернулся к нему. Раненый хриплым голосом спросил шофера: «Поймали его или нет?» Гиль ответил: «Сейчас не надо говорить, вам тяжело».

В этот момент Гиль заметил бежавшего прямо на него матроса (это был Новиков), который правую руку держал в кармане. Шофер попытался закрыть своим телом лежащего на земле Ленина и крикнул: «Стой! Стрелять буду!» Матрос повернул влево и выбежал за ворота. Увидев, что державший в руке пистолет Гиль склонился над Лениным, какая-то женщина приняла его за террориста. Она вцепилась в шофера и начала кричать: «Что вы делаете? Не стреляйте!» В эту секунду из цеха выбежали трое вооруженных людей с криком: «Это свой, свой! Мы – заводской комитет, свои!»

Первым, кто оказал Ленину врачебную помощь, был фельдшер Сафронов, перевязавший его рану носовым платков. В материалах следствия есть и его показания: «Проживаю: Б. Строгановский пер., д. 24, кв. 18. Работаю в 81-м эвакуационном госпитале. Фельдшер. Пошел на митинг послушать Ленина. Я не партийный, но душой коммунист. Митинг кончился часов в 9 вечера 30 августа 1918 года. Когда Ленин кончил речь, он пошел к выходу. За ним пошел народ, пошел и я. Во дворе к нему подошли две женщины… Стал прибывать народ. Меня оттеснили от Ленина несколько назад, и раздались выстрелы. Не помню сколько: три или четыре. Стреляли в Ленина сзади… Толпа раздалась, и я увидел тов. Ленина лежащим вниз лицом. Около него уже был шофер, и подошел еще один товарищ, служащий в аппарате Троцкого. Подошла женщина и назвалась фельдшерицей. Мы посадили Ленина в автомобиль. Я спросил: «Ранены ли вы, товарищ?» Он ответил, что ранен в руку. Я перевязал ему руку носовым платком, чтобы не было кровотечения».

Вокруг Ленина собралось несколько человек. Раненому помогли встать, затем его усадили на заднее сиденье машины, двое рабочих сели рядом с ним. Гиль вывел машину из ворот завода и на предельно возможной скорости поехал в Кремль. «Подъехал прямо к квартире Владимира Ильича во двор, – рассказывал потом шофер Ленина. – Здесь мы все трое помогли выйти Владимиру Ильичу из автомобиля… Мы стали просить и умолять его, чтобы он разрешил нам внести его, но никакие уговоры не помогли, и он твердо сказал: «Я пойду сам»… И он, опираясь на нас, пошел по крутой лестнице на третий этаж».

Стрелявшую женщину задержал помощник военного комиссара 5-й Московской советской пехотной дивизии С. Н. Батулин. «В момент выхода народа с митинга, – говорил он на допросе 30 августа, – я находился в десяти или пятнадцати шагах от т. Ленина, шедшего впереди толпы. Я услыхал три выстрела и увидел т. Ленина лежащего ничком на земле. Я закричал: «Держи, лови», – и сзади себя увидел предъявленную мне женщину, которая вела себя странно. На мой вопрос, зачем она здесь и кто она, она ответила: «Это сделала не я». Когда я ее задержал и когда из окружившей толпы стали раздаваться крики, что стреляла эта женщина, я спросил еще раз, она ли стреляла в Ленина, последняя ответила, что она».

Интересно, что 5 сентября Батулин дополнил свои показания, причем эти дополнения во многом опровергали сказанное им же неделей ранее. «Я услышал три резких сухих звука, которые я принял не за револьверные выстрелы, а за обыкновенные моторные звуки. А вслед за этими звуками я увидел толпу народа, до этого спокойно стоявшую у автомобиля, разбегавшуюся в разные стороны, и увидел позади кареты автомобиля т. Ленина, неподвижно лежавшего лицом к земле… Человека, стрелявшего в т. Ленина, я не видел».

Батулин, по его словам, выбежал на Серпуховку, добежал до перекрестка и остановился – хватать было некого. И тут у дерева он увидел странного вида женщину с портфелем и зонтиком в руках. Удивительное «пролетарское чутье» не менее удивительным образом позволило комиссару определить, что именно она стреляла в Ленина. Батулин задержал женщину и повел ее на завод. Члены заводского комитета вызвали машину, на которой задержанную отвезли в находившийся неподалеку Замоскворецкий военный комиссариат. Здесь, после тщательного обыска, в присутствии председателя Московского трибунала А. Дьяконова, комиссара Замоскворечья И. Косиора, самого С. Батулина, комиссара И. Пиотровского и рабочего завода Михельсона А. Уварова задержанная сделала первое официальное заявление: «Я – Фанни Ефимовна Каплан. Под этим именем отбывала каторгу в Акатуе. На каторге пробыла 11 лет. Сегодня я стреляла в Ленина. Я стреляла по собственному побуждению. Я считаю его предателем революции. Ни к какой партии не принадлежу, но считаю себя социалисткой».

* * *

То, как стали известны многие подробности дела о покушении на Ленина, весьма интересно. В 1920 году Яков Петерс заболел тифом. Болел он серьезно, долго лежал в больнице. Чтобы чем-то себя занять, Петерс стал записывать свои воспоминания о событиях двухлетней давности, причем делал это на английском языке – он долго прожил в Британии и английский был ему привычнее русского. Записи эти сохранились.

Незадолго до полуночи Каплан перевезли из Замоскворецкого военкомата на Лубянку. В 23.50 ее привели в кабинет исполняющего обязанности председателя ВЧК Петерса. Здесь уже собрались пять человек – хозяин кабинета, председатель ВЦИК Свердлов, секретарь ВЦИК Аванесов, Дьяконов и нарком юстиции РСФСР Курский (по некоторым данным, позже к ним присоединился заведующий отделом ВЧК Н. Скрыпник). Несколько минут в кабинете стояла тишина. Наконец Курский начал первый допрос задержанной.

«Приехала я на митинг часов в восемь. Кто мне дал револьвер, не скажу. У меня никакого железнодорожного билета не было. В Томилине я не была (при обыске у Каплан в ботинке был обнаружен железнодорожный билет до станции Томилино. – Авт.). У меня никакого билета профсоюзного союза не было. Давно уже не служу. Откуда у меня деньги, я отвечать не буду. Я уже сказала, что фамилия моя Каплан одиннадцать лет. Стреляла я по убеждению. Я подтверждаю, что я говорила, что я приехала из Крыма. Связан ли мой социализм со Скоропадским, я отвечать не буду. Я никакой женщине не говорила, что «для нас неудача». Я не слышала ничего про организацию террористов, связанную с Савинковым. Говорить об этом не хочу. Есть ли у меня знакомые среди арестованных Чрезвычайной комиссией, не знаю. При мне никого из знакомых в Крыму не погибло. К теперешней власти на Украине отношусь отрицательно. Как отношусь к Самарской и Архангельской власти, не хочу отвечать. Допрашивал наркомюст Курский».

Курский допрашивал Каплан примерно до двух часов ночи. Протокол допроса задержанная подписать отказалась. В полтретьего ночи наркома юстиции сменил Петерс. Каплан заявила, что говорить с ним будет только с глазу на глаз. Глава ВЧК решает сменить тактику и сыграть если и не в «доброго следователя», то, по крайней мере, не давить на Каплан и попытаться ее разговорить. Он рассказал немного о себе, поведал о былом увлечении анархизмом. И такая тактика принесла определенные плоды. «…Я спросил, за что ее посадили, как она ослепла, – вспоминал Яков Петерс. – Она постепенно разговорилась. В конце допроса она расплакалась, и я до сих пор не могу понять, что означали эти слезы: раскаянье или утомленные нервы».

Мы уже частично приводили фрагменты записей второго допроса Фанни Каплан. Она действительно рассказала немало – о себе, родных, о своей жизни до и после 1917 года, о каторге, о своих убеждениях. Назвала она и две фамилии – Спиридоновой и Чернова. Первую упомянула просто как подругу по каторге, второго – как руководителя течения в партии эсеров, которому симпатизировала. Но о тех, с кем Каплан организовывала покушение на Ленина, кто помогал ей после приезда в Москву, – ни слова.

Почему Каплан назвала именно эти две фамилии? Этому вопросу исследователи внимания практически не уделяют, и зря. Ведь оба – Спиридонова и Чернов – принадлежали к партии эсеров. Но Спиридонова, как мы уже упоминали, была одним из руководителей левого крыла партии, тогда как Чернов являлся идеологом правого крыла. И почему следствие, по большому счету, не стало разрабатывать эти две линии? Впрочем, Петерс, как явствует из протокола допроса, не был столь наивен, чтобы поверить в то, что Каплан – террористка-одиночка.

* * *

Естественно, что следователи допрашивали не только Каплан. Среди прочих был допрошен и уже упоминавшийся выше шофер Ленина Степан Гиль. Повторим еще раз показания одного из самых важных свидетелей: «Я приехал с Лениным в десять часов вечера на завод Михельсона. По окончании речи Ленина из помещения к автомобилю бросилась толпа человек в пятьдесят. Вслед за толпой вышел Ильич, окруженный мужчинами и женщинами. Среди них была блондинка, которая жаловалась на проблемы с мукой. Когда Ленин был в трех шагах от автомобиля, я увидел сбоку, с левой стороны от него, на расстоянии не более трех шагов, протянувшуюся из-за нескольких человек руку с браунингом. Были произведены три выстрела, после которых я бросился в ту сторону, откуда стреляли. Стрелявшая женщина бросила мне под ноги револьвер и скрылась в толпе».

Запомним последнюю фразу Степана Казимировича и снова обратимся к следственным банальностям: если преступление совершается с использованием огнестрельного оружия, значит надо:

а) если таковая возможность имеется, это оружие нужно найти;

б) провести тщательнейшую экспертизу оружия и гильз. Гиль показал, что Каплан бросила ему под ноги револьвер, «револьвер этот лежал под моими ногами, при мне револьвера этого никто не поднял». Позже он добавил, что толкнул револьвер под автомобиль и из-за спешки не подобрал. Оружие якобы на следующий день нашел рабочий завода Михельсона Кузнецов (некоторые источники утверждают, что он работал на расположенной неподалеку фабрике им. Савельева), который отнес находку в Замоскворецкий военкомат. Где (так по крайней мере утверждал рабочий) его находка никого не заинтересовала… Не правда ли – удивительный факт, учитывая, что именно в этот военкомат накануне привели Каплан и здесь проводили первый этап дознания?

1 сентября газета «Известия ВЧК» опубликовала следующее обращение к читателям: «От ВЧК. Чрезвычайной Комиссией не обнаружен револьвер, из коего были произведены выстрелы в тов. Ленина. Комиссия просит лиц, коим известно что-либо о нахождении револьвера, немедленно сообщить о том комиссии».

Только после этого утром в понедельник 2 сентября рабочий Кузнецов принес найденный во дворе завода Михельсона браунинг следователю Верховного трибунала В. Э. Кингисеппу. В протоколе тот записал: «Кузнецов представил браунинг № 150 489 и обойму с четырьмя в ней патронами. Револьвер этот т. Кузнецов поднял тотчас после того, как его выронило стрелявшее лицо, и он находился все время у него, Кузнецова, на руках. Браунинг этот приобщается к делу о покушении на убийство т. Ленина».

Допросы подозреваемой и свидетелей – это лишь часть следственной работы. Не менее значимым является доскональный осмотр места происшествия и точное фиксирование всех объектов, на нем находящихся. Даже для начинающего следователя это истины прописные. Но представьте: два дня и три ночи место покушения на Ленина оставалось фактически без присмотра. Только 2 сентября следственная группа провела его осмотр. Результатом этих действий стал следующий протокол.

«ПРОТОКОЛ ОСМОТРА МЕСТА ПОКУШЕНИЯ

НА УБИЙСТВО Т. ЛЕНИНА НА ЗАВОДЕ МИХЕЛЬСОНА

30-го АВГУСТА 1918 г.

2-го сентября 1918 г., мы, нижеподписавшиеся Яков Михайлович Юровский и Виктор Эдуардович Кингисепп, в присутствии председателя заводского комитета зав. Михельсон т. Иванова Николая Яковлевича и шофера т. Степана Казимировича Гиля совершили осмотр места покушения на председателя Совнаркома т. Ульянова-Ленина.

Выход из помещения, где происходят митинги, один. От порога этой двустворчатой двери до стоянки автомобиля 9 (девять) сажен. От ворот, ведущих на улицу, до места, где стоял автомобиль, 8 саж. 2 фута (до передних), 10 саж. 2 фута (до задних) колес автомобиля.

Стрелявшая Фанни Каплан стояла у передних крыльев автомобиля со стороны хода в помещение для митингов.

Тов. В. И. Ленин был ранен в тот момент, когда он был приблизительно на расстоянии одного аршина от автомобиля, немного вправо от дверцы автомобиля. Место стоянки автомобиля, пункты, где стояла Каплан, тов. Ленин и М. Г. Попова, изображены на фотографическом снимке.

Недалеко от автомобиля нами найдено при осмотре четыре расстрелянных гильзы, приобщены к делу в качестве вещественных доказательств. Места их нахождения помечены на фотографических снимках (4, 5, 6, 7). Находка этих гильз несколько впереди стрелявшей объясняется тем, что таковые отскакивали от густо стоявших кругом людей, попадали ненормально несколько вперед.

К настоящему протоколу осмотра приобщаются: план строения Московского снарядного и машиностроительного завода А. М. Михельсона, 4 фотографических снимка, изображающих три момента покушения, и само здание, в котором происходил митинг.

В. Кингисепп

Я. Юровский».

А что же с гильзами, найденными на месте покушения? Они действительно были выпущены из того браунинга, который Кингисеппу принес рабочий Кузнецов? На этот вопрос, казалось бы, может быть только два ответа: либо «да», либо «нет», так как при наличии оружия и гильз установить это несложно. Но ответа нет… Следствие не удосужилось провести баллистическую экспертизу. Зачем – ведь и так все ясно. Или должно быть ясно…

Интересно в этом плане и сообщение, опубликованное в «Известиях ВЦИК» 3 сентября, гласившее, что в ВЧК «явился один из рабочих, присутствовавших на митинге, и принес револьвер, отобранный у Каплан. В обойме оказалось три нерасстрелянных патрона из шести». Во-первых, если речь идет о револьвере, то откуда взялась обойма, которая используется в пистолетах? Обычная журналистская оплошность? Допустим. Но не исключено, что револьвер превратился в браунинг – любимое, кстати, оружие эсеров-террористов, – дабы ни у кого не возникло сомнений, кто именно стрелял.

И второе: так сколько же было выстрелов? Если Кузнецов принес некое оружие, в котором было «три нерасстрелянных патрона из шести», то значит, выстрелов было три. Но это нехитрое вычисление опровергается протоколом осмотра места покушения, в котором четко указано: «найдено при осмотре четыре расстрелянных гильзы». Значит, выстрела было все-таки четыре? Или же был еще один выстрел из какого-то другого оружия?

Разнятся в определении количества выстрелов и показания свидетелей. Некто Д. А. Романычев показывал, что «выстрелов всего было три-четыре». Е. Е. Мамонов сказал следователям, что «три раза ей удалось выстрелить». И. Г. Богдевич утверждал председателю Ревтрибунала Дьяконову, что первым выстрелом Каплан ранила кастеляншу Попову, а вторым и третьим – Ленина. И. И. Воробьев, стоявший неподалеку от стрелявшей, видел, что первые два выстрела она сделала в Ленина в упор, а следующие два – на некотором расстоянии. «Вероятно, – показывал Воробьев, – вторыми выстрелами была ранена женщина, беседовавшая с Лениным».

В связи с ранением Ленина возникает еще один немаловажный вопрос: были ли отравленными пули, попавшие в него, что, в свою очередь, вызвало его тяжелую болезнь, приведшую к преждевременной смерти? В 1918 году в материалах следствия об этом ничего не сказано, зато в 1922 году, во время процесса над эсерами (об этом читатель узнает немного позже), пули уже стали «отравленными». В массовом сознании советских людей факт «отравленности» пуль прочно закрепился после многочисленных публикаций и фильмов наподобие «Ленин в 1918 году», где террористы-эсеры старательно надпиливают пули, а затем смазывают их ядом кураре.

Чтобы попытаться прояснить этот вопрос, проследим за тем, как менялось состояние здоровья Ленина на протяжении нескольких дней после ранения. Помогут нам в этом официальные бюллетени о его здоровье, публиковавшиеся в период с 31 августа по 18 сентября 1918 года.

Итак, первый бюллетень, появившийся в ночь с 30 на 31 августа, гласил: «Констатировано два слепых огнестрельных ранения: одна пуля, войдя над левой лопаткой, проникла в грудную полость, повредила верхнюю долю легкого, вызвав кровоизлияние в плевру, и застряла в правой стороне шеи выше правой ключицы; другая пуля проникла в левое плечо, раздробила кость и застряла под кожей левой плечевой области, имеются налицо явления внутреннего кровоизлияния. Пульс 104. Больной в полном сознании. К лечению привлечены лучшие специалисты-хирурги».

В бюллетене № 2 сообщалось, что состояние Ленина тяжелое. В третьем сообщении врачей уже отмечалось, что пациент чувствует себя бодрее. Вечером 31 августа вышел бюллетень № 4. В нем говорилось, что «непосредственная опасность для жизни Владимира Ильича миновала».

Наконец, 18 сентября «Правда» опубликовала последний бюллетень: «Температура нормальная. Пульс хороший. От кровоизлияния в левую плевру остались небольшие следы. Со стороны перелома осложнений нет. Повязка переносится хорошо. Положение пуль под кожей и полное отсутствие воспалительных реакций позволяют отложить удаление их до снятия повязки. Владимиру Ильичу разрешено заниматься делами».

Как видим, состояние больного день ото дня улучшалось. Но ведь если в организм попал яд, то его действие должно было проявиться в течение буквально нескольких часов. Однако ничего подобного не происходило – Ленин поначалу, что вполне естественно, находился тяжелом состоянии, но затем стал уверенно идти на поправку.

Так откуда же взялась версия об отравленных пулях? Здесь возможны несколько вариантов. Первый – пули действительно были отравленными, но, попав в организм Ленина, таковыми уже не являлись. Что имеется в виду? То, что в вопросе применения ядов эсеры были попросту дилетантами и не понимали очевидной вещи – под действием высокой температуры пороховых газов кураре просто разрушался и при выходе пули из ствола от яда уже не оставалось и следа.

Вероятность того, что в Ленина стреляли отравленными пулями, и явно не рассматривали кремлевские врачи, оказывавшие ему помощь вскоре после покушения. Как только во дворе завода Михельсона прозвучали выстрелы, Гиль повез Ленина в Кремль (кстати, еще один вопрос: а почему, собственно, в Кремль, а не в ближайшую больницу?). По словам шофера, «смертельно раненый» Ильич на своих ногах поднялся по довольно крутой лестнице на третий этаж. Прибывший через несколько минут врач Винокуров застал пациента «самостоятельно раздевающимся у постели». А еще один кремлевский врач Обух на вопрос корреспондента «Правды» по поводу пуль и операции по их извлечению ответил следующее: «Их хоть сейчас вынуть можно – они лежат на самой поверхности. Во всяком случае, извлечение их никакой опасности не представляет, и Ильич будет через несколько дней совершенно здоров». Собственно говоря, так и произошло.

Второй вариант: версия об отравленных пулях была пущена кем-то из кремлевских врачей. Это, в принципе, вполне логично – в случае, если бы спасти Ленина не удалось, можно было бы попытаться свалить неудачу на яд и, следовательно, получить шанс хоть как-то оправдаться в глазах ВЧК и прочих карательных органов.

Но для того, чтобы нанести яд на пулю, им нельзя просто ее обмазать – на нее нужно нанести пропилы. В 1922 году врачи извлекли одну из пуль, – ту, которая попала в шею, – из тела Ленина (вторая была удалена уже в 1924-м, после его смерти). Пропилы на ней действительно были обнаружены. Однако эта пуля была выпущена… не из того браунинга, который был приобщен к делу как оружие, из которого Каплан стреляла в Ленина. Об этом, в частности, пишет исследователь и оружейник Павел Макаров: «Извлеченная в Боткинской больнице в 1922 году пуля, по описанию, имеет крестообразный надрез по всей длине оболочки и отнесена к боеприпасу среднего калибра.

Описываемая пуля (с надпилами) относится к калибру 7,65 мм, а фигурирующий в деле браунинг имеет калибр 6,35 мм, таким образом, налицо несовпадение калибров. Версий может быть много, но точная только одна: извлеченную пулю подменили в самой больнице. На это указывает факт пропилов оболочки пули по всей длине, что невозможно сделать, не извлекая ее предварительно из патрона. Теоретически это возможно, но практически пуля закрепляется в патроне браунинга такого калибра с усилием в 40 кг, что сделать в кустарных условиях невозможно, так как существует угроза заклинивания (перекоса) патрона либо некачественного выстрела. То есть в этом случае большое количество пороховых газов, вместо толкания пули, будет свободно истекать по пропилам оболочки пули».

* * *

2 сентября 1918 года по инициативе Якова Свердлова созывается заседание Президиума ВЦИК, на которое среди прочих был приглашен и Петерс. Исполняющий обязанности ВЧК доложил собравшимся, что получены новые данные, будут проводиться экспертизы и следственный эксперимент. Свердлов, с одной стороны, согласен с докладчиком, говорит, что расследование надо продолжать. Но при этом требует «разобраться» с Каплан немедленно. В протоколе заседания зафиксирован следующий диалог:

«Свердлов: В деле есть ее признание? Есть. Товарищи, вношу предложение – гражданку Каплан за совершенное ею преступление сегодня расстрелять.

Петерс: Признание не может служить доказательством вины».

На этой фразе протокол обрывается…

2 сентября 1918-го Каплан, несмотря на торопливость Свердлова, была еще жива. В этот же день провели и упомянутый Петерсом следственный эксперимент. Выполнили его Кингисепп и Яков Юровский – креатура Свердлова, тот самый, при активном участии которого в Екатеринбурге была расстреляна царская семья.

И снова поговорим об элементарных законах следовательской науки. Предположим, по некоторому делу нужно провести следственный эксперимент, причем в руках у следствия находится подозреваемый(ая). Вполне естественно, что его или ее нужно привезти на этот эксперимент. Но Юровский и Кингисепп, вопреки всем канонам расследования, оставляют Каплан на Лубянке и едут на машине Гиля на завод Михельсона без нее. Роль фотографа взял на себя Юровский, шофер Ленина изображал сам себя; Ленина и свидетельницу Попову, беседовавшую с ним насчет произвола заградотрядов, изображали заводские активисты Иванов и Сидоров, а Кингисепп взял на себя роль Каплан, хотя, по идее, как член следственной комиссии должен был руководить следственным экспериментом.

По чьей же инициативе был проведен этот «эксперимент»? Свердлова, чьими подручными были Кингисепп и Юровский? Но для председателя ВЦИК вроде бы уже все ясно – Каплан призналась и ее можно и нужно расстреливать. Или Петерса, который… уже сдался, понимая, что Каплан обречена и довести следствие до разумного завершения ему не дадут. В воспоминаниях Петерса есть такие строки: «У меня была минута, когда я до смешного не знал, что мне делать, самому застрелить эту женщину, которую я ненавидел не меньше, чем мои товарищи, или отстреливаться от моих товарищей, если они станут забирать ее силой, или… застрелиться самому».

Петерс не застрелился (он, кстати, был расстрелян в апреле 1938-го), но и борьбу за Каплан проиграл. 3 сентября от Свердлова пришло распоряжение: перевести Каплан с Лубянки в Кремль. Позже высказывались предположения, что это решение было якобы вызвано информацией о том, что эсеры готовят налет на ВЧК, чтобы отбить Каплан. Вряд ли эту версию можно рассматривать всерьез – эсеры не располагали ни малейшей возможностью совершить подобное. А если бы и располагали, то кто мешал им совершить подобный налет на тот же Кремль и покончить с Лениным, Свердловым и прочими?

О том, как была убита Фанни Каплан, известно из воспоминаний тогдашнего коменданта Кремля Павла Малькова. Конечно, эти воспоминания цензурированы, да и скорее всего полуграмотный матрос Мальков подписал уже то, что ему дали как его «воспоминания». Однако это все же лучше, чем ничего – рассказ Малькова является фактически единственным свидетельством того, как большевики убирали главного и на тот момент единственного фигуранта дела о покушении на своего вождя.

«Уже в день покушения на Владимира Ильича Ленина, 30 августа 1918 года, было опубликовано знаменитое воззвание Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета «Всем, всем, всем», подписанное Я. М. Свердловым, в котором объявлялся беспощадный массовый террор всем врагам революции.

Через день или два меня вызвал Варлам Александрович Аванесов.

– Немедленно поезжай в ЧК и забери Каплан. Поместишь ее здесь, в Кремле, под надежной охраной.

Я вызвал машину и поехал на Лубянку. Забрав Каплан, привез ее в Кремль и посадил в полуподвальную комнату под Детской половиной Большого дворца. Комната была просторная, высокая. Забранное решеткой окно находилось метрах в трех-четырех от пола. Возле двери и против окна я установил посты, строго наказав часовым не спускать глаз с заключенной. Часовых я отобрал лично, только коммунистов, и каждого сам лично проинструктировал. Мне и в голову не приходило, что латышские стрелки могут не усмотреть за Каплан, надо было опасаться другого: как бы кто из часовых не всадил в нее пулю из своего карабина.

Прошел еще день-два, вновь вызвал меня Аванесов и предъявил постановление ВЧК: Каплан – расстрелять, приговор привести в исполнение коменданту Кремля Малькову.

– Когда? – коротко спросил я Аванесова.

У Варлама Александровича, всегда такого доброго, отзывчивого, не дрогнул на лице ни один мускул.

– Сегодня. Немедленно.

– Есть!

Да, подумалось в тот момент, красный террор не пустые слова, не только угроза. Врагам революции пощады не будет!

Круто повернувшись, я вышел от Аванесова и отправился к себе в комендатуру. Вызвав несколько человек латышей-коммунистов, которых лично хорошо знал, я обстоятельно проинструктировал их, и мы отправились за Каплан.

По моему приказу часовой вывел Каплан из помещения, в котором она находилась, и мы приказали ей сесть в заранее подготовленную машину.

Было 4 часа дня 3 сентября 1918 года. Возмездие свершилось. Приговор был исполнен. Исполнил его я, член партии большевиков, матрос Балтийского флота, комендант Московского Кремля Павел Дмитриевич Мальков, – собственноручно. И если бы история повторилась, если бы вновь перед дулом моего пистолета оказалась тварь, поднявшая руку на Ильича, моя рука не дрогнула бы, спуская курок, как не дрогнула она тогда…»

На следующий день, 4 сентября 1918 года, в газете «Известия» было опубликовано краткое сообщение:

«Вчера по постановлению ВЧК расстреляна стрелявшая в тов. Ленина правая эсерка Фанни Ройд (она же Каплан)».

Чтобы расстрелять Каплан, Малькову пришлось придумать целый сценарий казни – ведь расстреливать пришлось среди бела дня, в месте, где это могли видеть и случайные свидетели. Все происходило возле кремлевского гаража. Комендант приказал выкатить несколько грузовиков и завести моторы. В тупик загнали легковую машину, повернув ее радиатором к воротам, у которых поставили латышских стрелков. Потом Мальков привел Каплан, ничего ей не объясняя. Она особенно и не удивилась, услышав команду «К машине!», ведь ее уже не раз перевозили с места на место. В этот миг раздалась еще одна команда, шоферы грузовиков нажали на газ, моторы взревели. Каплан сделала несколько шагов к машине, и в этот момент загремели выстрелы. Комендант Кремля выпустил в жертву всю обойму.