Текст книги "Александр Золотая грива"

– Здоров будь, боярин, – вежливо приветствовал Алекша.

– Божьей помощью, – буркнул Кремень, – живу, пряники жую.

Неспешно повертел головой, вроде как оглядывая хозяйским оком кузницу, а на самом деле высматривая место, где почище – не пристал боярину разговор стоя. Только кузня не палата, резной лавки нет. Увидал на наковальне заготовку для меча, взял.

– Чья работа?

– Моя. От начала до конца, – ответил Алекша.

– Неплохо, – повертел он блестящее лезвие, – неплохо. И кузнец тебя хвалит. Кстати, где он?

– В корчму пошел, чего-то там с друзьями отмечает.

– Ага. Ну, лады… как придет, скажешь, чтоб цепь-то с тебя снял. Хватит уже.

– Спасибо, боярин, – поклонился Алекша, – только чего кузнеца-то ждать, я и сам могу.

Не спеша намотал цепь на левую руку, дернул. Толстый кованый гвоздь длиной с ладонь выскочил из дубового бревна, как его кувалдой с другой стороны вышибли. Затем взялся за железный ошейник, одна рука подалась вверх, другая вниз – ошейник переломился, как куриная нога.

– Железо плохое, перекаленное, – зашвырнул цепь в угол.

Боярин только крякнул. Выходит на улицу. Холодный весенний воздух пополам с запахом свежего свиного навоза заполнил боярскую грудь, вырвался на волю грозным ревом:

– Панас, чертов свинопас, ко мне-е!!!

Загремело, громко хлопнула дверь. С пристройки, будто кипятком ошпаренный, вылетает плотный такой, почти круглый, мужик. Полотняная рубаха пузырем, волосы дыбом во все стороны, одна нога в валенке, другая босая.

– Здеся!!! – выпалил он, тараща глаза.

– Ты, Панасушка, хорошо ли за свинюшками моими смотришь, а?

– Как за родными детушками, боярин! – клянется мужик.

– Ага, ага… разбойник полоненный, что в кузне – он ведь на твоих харчах живет, да? – до того раздобрел, что цепи рвет движением плеча.

– Кушаньем его не обижаю, боярин, как приказывали.

– Ну так вот, Панас, – гремит глас боярский, – я сейчас пойду на хряка своего любимого посмотрю и ежели он, хряк мой, не будет таким же здоровым, как лиходей полоненный, – боярин перевел дух, – то ты, Панас, сам за хряка будешь, покудова все свиноматки не опоросятся!!! – по-медвежьи ревет Кремень.

Стихли раскаты грома боярского голоса и в наступившей тишине притихшие дворовые услыхали, как коротко взвыла женка свинаря.

Ручьи талой воды незаметно унесли март, уже апрель тихо исчезал вместе с последним снегом. Однажды утром, когда ленивое солнце только наполовину выползло из дальнего леса и нехотя разбросало худые желтые руки лучей во все стороны, произошло пустяковое, на первый взгляд, событие, но именно оно в корне изменило всю дальнейшую жизнь Алекши. На вечер пятого дня недели весь Киев ходил мыться. Бани начинали топить с утра. По улицам медленно растекался березовый дым, он проникал во все щели, затаивался в углах, на чердаках и подвалах. Воздух так переполнялся этим запахом, что, когда исчезал, людям казалось, что чего-то не хватает. Некоторые так и топили печи березовыми поленьями круглый год. Странно, но Алекша не любил горячую баню. Вечером он спокойно ложился спать, рано вставал и шел в остывшую баню мыться. Так было и сегодня. Усталый, умиротворенный вышел из тесной бани. В крестьянских полотняных портках, в обрезных валенках на босу ногу и по пояс раздетый. В каждой руке держал по большой дубовой шайке. Как-то бесконечным зимним вечером, от скуки, смастерил и теперь всегда ходил с ними в баню. Шайки получились тяжелыми, корявыми, ну, бочки с ушами, но зато сделано своими руками и Алекша втайне очень гордился своей «бочкотарой».

Холодный воздух маленькими морозными коготками радостно вцепился в распаренное тело, стал грызть, кусать, вроде как стая маленьких игривых щенков решила поиграть с человеком. Алекша расправил плечи, вытянул руки в стороны, медленно поднял вверх. Дубовые шайки изо всех сил потянули вниз, мышцы вздулись буграми по всему телу. Алекша напряг мускулы и тяжелые шайки словно подбросило в светлеющее небо. Алекша потянулся, по-волчьи подвывая… кто-то вдруг громко охнул. Медленно опустил руки, обернулся – налево, в открытом окне боярская дочь. Васильковые глаза смотрят, не мигая, ротик полуоткрылся и сама боярышня неподвижностью стала похожа на восковую фигуру. Из-за голого плеча по-скоморошечьи выглядывает круглое лицо девки прислужницы – рот до ушей, подмигивает сразу обоими глазами, пальцами показывает такое, что Алекша сразу ощутил утреннюю свежесть. Тут боярышня опомнилась, со всей силы сунула локтем девку в пузо, захлопнула окошко.

Кто что видел и как доложил, неизвестно, только в полдень между Кремнем и его женой состоялся разговор. Боярин только присел на резную лавку в горнице, как туда ворвалась жена. Боярыня, сама будучи древнего рода, важностью и дородностью не обладала, была малорослой, но подвижной и скорой в делах и мыслях. Великанского росту Кремень влюбился в крошечную красавицу сразу, любил до сих пор и потому всегда слушался беспрекословно. Но годы берут свое. И сейчас, едва распахнулась дверь и боярского слуха достиг скорый перестук каблучков, Кремень поморщился. По топоту благоверной определил, что настроение у нее очень плохое. Вслед за дробью сапожек боярыни слышатся странные шлепки, словно боярыня гуся на поводке ведет. Кремень скосил глаза – его маленькая жена тащит за собой зареванную дворовую девку, прислужницу дочки.

– Вот! – тонким голоском выкрикнула боярыня, – слушай! Говори, чума … – и больно ущипнула служанку.

Дебелая девка щипка даже не заметила. Утерлась подолом сарафана, вдохнула полную грудь воздуха и забубнила. Уже через минуту Кремню показалось, что по горнице летает огромный, непрерывно жужжащий шмель. Глаза стали закрываться, отяжелевшая голова склонилась на грудь. Из полудремы вывел визгливый крик:

– Да что ты за отец такой! Тебе на все наплевать, даже на собственную дочь!

Кремень вздрогнул.

– Да не сплю я, не сплю… гм… задумался.

– Пошла прочь, дура! – боярыня звонко хлопнула маленькой ладошкой по толстой харе девки. Служанка торопливо развернулась, шлепающие шаги стихли за дверью.

– Ну что?

– Так ни чего ж не было! – удивился Кремень, – зачем шумела?

Тоненький голосок боярыни сорвался на писк:

– Ни-и-и было!!! А голым из бани выходить – это что? Это как!?

– Да не голым, в портках он был, – отмахнулся Кремень, – и в баню пошел спозаранку. Ты лучше узнай, чего наша дура с самого сранья у окошка торчит.

– Я узнаю, я все узнаю! Твоя дочь влюбилась в злыдня и лиходея – с тебя как с гуся вода! – затопала маленькими ножками боярыня.

Кремень недовольно завозился на лавке.

– Да не лиходей он. Ну, был в шайке разбойничьей, да. Но ведь никто ж не видал, разбойничал или нет. И в полон он сдался, не противился, иначе жив бы не был. Ведет себя тихо, не балует, исполняет все, что ни скажу. А по нашей правде такой человек разбойником не считается и казнить его не за что.

Боярыня, севшая было рядом на лавку, вскочила. Карие глаза пожелтели, засверкали. Застрекотала, как сердитая белка.

– Как же тихо, когда двое соседских девок с животами ходят, да и наши, смотрю, тоже что-то толстеть начали!

– Неужто он всех? Да ну… – усомнился Кремень, – а если и так, то что? Они ж сами, дуры, лезут. И вообще, – махнул рукой, – это дело такое, независимое. У него жены-то нет, вот и… А у меня есть, вот и…

Боярыня покраснела, отвернулась.

– Успокойся, золотко мое, – погладил Кремень громадной ладонью маленькую голову жены, – скоро князь посольство посылает к ромеям. Я тоже поеду. Заберу с собой и все дела.

Глава 5

Но с посольством не получилось, чего-то там не сошлось. Что бы окончательно не ссориться с женой, Кремень решил избавиться от Алекши по-другому. С началом лета многие купцы уходили к ромеям за товаром, с расчетом, что к осени вернуться. Путешествие вниз по Днепру, затем вдоль побережья Черного моря очень опасно и потому всем отбывающим караванам требовалась многочисленная охрана. Ратные люди, оставшиеся не у дел, охотно соглашались на службу у торговцев. Вот к такому и пристроил Алекшу Кремень. Звали купца Колун. На торгового человека он был похож меньше всего – длинный, жилистый, лицо продолговатое, резко сужающееся к острому подбородку. Несмотря на теплый день, одет в кожаную куртку, под которой видно кольчугу. Сам в прошлом не то солдат, не то разбойник, Колун разбирался в военном деле и потому придирчиво рассматривал парня. Он не стал ничего говорить Алекше, только мотнул головой – давай, мол, на корабль. Отошел в сторонку, поманил Кремня.

– Парень вроде ничего, но каков в деле?

– Лучший, – заверил Кремень, – не сомневайся.

– А если лучший, чего отдаешь? – ухмыльнулся Колун.

– Не твое дело, – окрысился боярин, – говорю тебе, лучший. И не отдал бы тебе, да вот… Ну, короче, берешь или нет?

– Ладно, беру, беру… Эх, говорил я тебе, Кремень, не женись, морока одна, – вздохнул Колун.

– Да что ты, понимаешь ли, бормочешь тут… – заревел боярин так, что на пристани народ начал оглядываться.

– Ну все, все, не рычи, – замахал длинными руками Колун, – хороший парень, вижу. Ты лучше вот что мне скажи…

Колун схватил боярина за локоть и повел в сторону, что-то тихо и быстро заговорил про цены, сколько и какого товару купит князь, чего такого особенного хотят жены боярские

Алекша впервые в жизни ступил на палубу корабля. Ему еще никогда не приходилось плавать на таком большом судне. Хоть и вырос на реке, но, стыдно сказать, даже Днепр ни разу не переплывал на лодке. Широкие палубные доски едва слышно скрипнули, передалось мерное покачивание судна. Алекша сразу почувствовал зыбкость, отсутствие земной твердости. Невольно вспомнил спор двух мудрецов древности – кем считать плывущих, живыми или мертвыми, ведь от смерти их отделяет два дюйма. На лавках, вдоль бортов, сидят и лежат звероватого вида мужиков. Угрюмые морды в шрамах, у каждого на поясе меч или громадный нож. Рубахи расстегнуты до пупа, рукава закатаны. Мужики враждебно посматривают на новенького. Алекшу это нисколько не смутило, тем более не напугало – таковы все разбойники, а команда купеческого судна только из таких и может состоять, потому как нормальные люди по домам сидят. Развернулся и решительно зашагал в сторону ближайшей портовой корчмы. Вернулся через несколько минут. Не говоря ни слова, расставил кувшины на свободной лавке, разложил жареное мясо на чистой холстине, луковицы, хлеб. Посмотрел на мужиков.

– Угощайтесь, ребята.

Они переглянулись. Один, рыжий, с серьгой в ухе, видимо старший в команде, крякнул и приказал:

– Давай!

Когда команда выпивала и закусывала, Алекша сидел в стороне. Нарезал мясо, подливал в кружки. После выпивки мужики сразу подобрели. Когда кувшины опустели и не осталось ни кусочка мяса, рыжий важно вытер рот рукавом, склонил голову набок. Обвел карими глазами палубу, словно искал, чего еще выпить и закусить, посмотрел на Алекшу.

– Ну, добро, уважил. С чем пришел, как звать?

– С вами пойду к ромеям. Колун на службу взял. Зовут Александр, можно Алекша, – ответил он.

– А с боярином у тебя какие дела?

Алекша оглянулся на берег. Кремень и Колун продолжали оживленно обсуждать что-то. Колун размахивает руками, убеждая в чем-то боярина, тот трясет головой и ухмылялся.

– Уже никаких, – отмахнулся Алекша, – служил ему.

– А раньше? – допытывался рыжий.

– А раньше тебе лучше не знать, – чуть резче, чем положено, ответил Алекша.

– Да отстань от парня, Рыжий, – отозвался один из матросов. Сплюнул за борт, вытер рот нечистым платком.

– Видно, что хлопец не из монахов, как и мы, так чего пытать? Кремень – человек правильный, сам знаешь, дерьмо не подсунет.

Налетел порыв ветра, судно качнулось, кусок паруса залопотал, как собака ушами. Рассохшийся за зиму деревянный настил громко заскрипел. Рыжий мельком глянул на парус, ответил недовольно:

– Дело предстоит опасное. Надо знать человека.

– Так узнаете, – мирно ответил Алекша, – я артельный порядок знаю и монахом точно никогда не был.

– Ладно, – хлопнул его по плечу Рыжий, – добро, устраивайся. Перед выходом покажу твое место за веслами.

Отправляться предстояло уже на следующее утро. Колун запретил пить, гулять и вообще уходить от судна, поэтому ночь все провели на корабле. Команду струга опытный Колун набрал из новгородских ушкуйников, проще говоря, из разбойников, временно оказавшихся не у дел. Гулять эти ребята умели, так что запрет был нужен. Алекша устроился на палубе вместе со всеми, но сон долго не шел. Волны чуть слышно плескали за бортом, судно качалось, по-старчески поскрипывало и кряхтело. Пронзительно-холодные звезды смотрели в лицо не мигая. Алекша долго глядел в темную бездну ночного неба, словно хотел прозреть будущее, но черное покрывало так и не открыло тайны…

Уснуть не получилось. Уже рассвело. Лежать на жесткой палубе надоело. Тихо поднялся, сошел по сходням на берег. Умылся холодной речной водой до пояса, растерся жесткой холстиной докрасна и почувствовал себя отдохнувшим. Тихо, что б никого не разбудить, стал подниматься по скрипучим доскам. В рассветной тишине что-то громко захлопало. Он оглянулся – черно-рыжий петух неуклюже взлетел на торчащее бревно. Неодобрительно глянул одним глазом на человека, что посмел подняться раньше его, встопорщил перья, вытянулся и со всей петушиной силой кукарекнул. Истошный вопль стрелой понесся над водной гладью, ударился о берег и вернулся обратно слабым отголоском. Один из матросов сел, сонно пробормотал:

– Убил бы гада крикливого.

Краешек рыжего солнца едва выглянул из-за верхушек деревьев на левом берегу, когда купеческий струг вышел на середину реки. Большой грязный парус развернулся во всю ширь, слабо лопотнул на утреннем ветерке и бессильно обвис, как уши старой больной собаки. Вдоль бортов чернеет ровный ряд отверстий. Длинные свежеструганные весла дружно опустились в мутную воду, оттолкнулись. Струг скрипнул деревянными суставами, бесполезный парус стыдливо уполз вверх… Путешествие Алекши в Византию началось. Сегодня путь из Киева до Стамбула прост, займет несколько часов, а тогда это было длинное и очень опасное путешествие и не все из него возвращались. Команда гребла весь день, с небольшими перерывами на перекус. Во время еды на корму, за руль становился Колун и правил судном по ветру. Держал строго середины реки и внимательно смотрел по сторонам – не покажутся ли разбойничьи лодки. Первые два дня у Алекши побаливала спина с непривычки, все-таки работал веслами целый день! Ладони горят огнем, плечи ломит, а в спину словно кто раскаленную иглу воткнул. Терпел, вида не показывал, зато ел за троих и еще добавки просил. Рыжий только посмеивался, глядя, как молодой парень уплетает кашу с мясом.

Так прошла неделя. Через пороги тащили корабль на руках и плыли дальше. Уже подходили к устью. Рыжий всю дорогу не переставал удивляться – столько плывут и ни одна собака на них не залаяла.

– Ты бы заткнулся, – посоветовал Колун, – накличешь.

И накликал…

В этот день все не ладилось с самого утра – кто-то разбил горшочек с солью, тут же выяснилось, что больше соли нет ни у кого. Едва вышли на середину реки, поднялся сильный встречный ветер, пришлось снимать парус и идти только на веслах. К полудню ветер усилился так, что гребцы выбивались из сил, а струг почти не продвигался. Колун хмуро огляделся по сторонам. Мутная вода бешено пляшет вокруг судна, ветер срывает пенные шапки, уносит неведомо куда. Тонкая черная полоска, появившаяся на горизонте еще утром, превратилась в жирную небесную змею, улегшуюся точно в месте соединения неба и земли и сейчас казалось, что черная кожа змеи втягивает голубое небо, облака и саму землю.

– Левый борт табань… прямо греби!!! – заревел Колун.

Струг развернулся бортом под волну и споро пошел к левому берегу. Вода по правому борту заколотила сильнее, ветер стал злобно швырять брызги пополам с пеной на гребцов, но разгоряченные тяжелой работой люди нисколько не огорчились. Наоборот, улыбались, чувствую влажную прохладу на горячих спинах. Алекша сидел возле правого борта. Холодная вода выплеснулась на днище струга, залила сапоги. Ногой отшвырнул вещевой мешок, оглянулся – до берега осталось всего ничего, камень добросишь, но река словно сбесилась – тугие волны бьют в борт, будто каменные ядра, судно трещит, жалуясь богам на нелегкую жизнь, никак не хочет идти быстрее. Весло на половину погружается в темную воду, уключина визжит и лязгает голодным волком, того гляди, выплюнет проклятое весло. Когда облило с головы до ног и промерзли до костей, улыбаться перестали. Воды в струге набралось по колено, нехитрые пожитки команды всплыли и теперь болтаются под ногами. Все гребут как бешеные, даже Колун сел за весло, помогая самому слабому, но берег все равно едва ползет навстречу. Алекша замерз так, что спина одеревенела и перестала чувствовать обжигающую ледяным холодом речную воду. Он вдруг понял, что если сейчас перестанет грести, то замерзнет до состояния сосульки, потому что тепла не осталось, оно идет только от зажатого в ладонях весла. Вода добралась до лавки и скоро под задницей захлюпало. Оглянулся в тревоге и в этот момент струг врезался в берег.

– Все за борт! – рявкнул Колун.

Алекша прыгнул вместе со всеми на отмель, крепко ухватился за борт.

– Раз! – крикнул Колун. Крепкие руки рванули струг и он, тяжеленный от воды, чуть-чуть выполз из реки.

– Два! – еще на полкорпуса.

– Закрепить! – Рыжий метнулся с пеньковым канатом в руках к ближайшему дереву, обмотал и запутал мудреным узлом. Остальные без особой команды бросились черпать воду и собирать пожитки.

Молча собрались под громадной раскидистой ивой. Мужики в команде подобрались как на подбор – здоровые, каленые. Не обращая внимания на холодный ветер, с хохотом и грубыми шутками стали снимать мокрое белье, выкручивать. Развешивать на просушку не захотели – и так высохнет. Алекша быстро разделся, выжал рубаху, штаны, вылил воду из сапог. Успел одеться только до половины, как вдруг над ухом свистнуло, раздался короткий полустон – полухрип и прямо в лицо плеснуло горячим. Ни мгновения не раздумывая, прыгнул за секирой, подхватил щит. Сразу две стрелы воткнулись, едва он успел закрыться. Кто напал, откуда – сразу не понять, потому стали в круг, укрылись щитами. Алекша поправил съехавший на глаза шлем, огляделся из-за кромки щита. Никого не видно, только ветер треплет сучья, рвет листья и траву. Внезапно истошный вопль заглушил все звуки и две дюжины оборванцев с оружием в руках бросилось в атаку. Ушкуйники разом повернулись к неприятелю, дико закричали в ответ, кинулись навстречу. Грохнули удары мечей и топоров о щиты, вскрикнули первые раненые.

Алекша побежал было вместе со всеми, но вспомнил, что первый крик раздался с противоположной стороны, остановился. Обернулся и сразу отпрыгнул – прямо в лицо летит палица! Рукоять слегка задела, под глазом запекло и тонкая струйка потекла по щеке. Жар бросился в лицо, ярость нахлынула штормовой волной. Сжал крепче секиру, укрылся щитом. Из кустов поднимают трое, быстрым шагом идут навстречу. Принял удар на щит, ответил. Двое начали бить с боков, один заходит со спины. Алекша швырнул щит в голову одному, меч второго принял на секиру, рубанул в ответ. Острое тяжелое лезвие пробило деревянный щит, как бумажный и врубилось прямо в лоб. Рванул секиру на себя, перехватил обеими руками, обрушил на второго. Тот успел подставить меч, но это не спасло – лезвие коротко хрустнуло, ломаясь, разрубленная голова разломилась на две половинки. Все произошло за считанные мгновения, третий, тот, что начал заходить со спины, даже не понял, что произошло, почему его соратники вдруг попадали на землю, все в крови, а их противник – один! – жив здоров, да еще и щит отбросил, с одной секирой остался.

Алекша нехорошо улыбнулся, шагнул вперед. Разбойник отступил, опасливо оглянулся – основная драка идет сзади и пока оттуда никто не вышел, не идет на помощь ни ему, ни противнику. Приподнял щит, так что между краем и шлемом осталась узкая щелочка, всмотрелся – перед ним стоит еще совсем молодой парень, ну мальчишка почти, с таким биться стыдно, так, отмахнуться и идти дальше. Но этот мальчишка держит секиру как матерый воин, руки и грудь в буграх мышц, он почти походя убил двоих, а они были лучшими в шайке! Что за чудо такое? Алекша перебросил секиру с руки в руку, оценивающе посмотрел на противника. Перед ним стоит крепкий мужик, до тридцати, не раз битый жизнью и врагом, в добротной броне. По осанке, прямой спине и еще чему-то неуловимому понял, что перед ним не простой бродяга, а воин, живущий разбоем. Он вождь этой шайки, наверняка установил в банде железную дисциплину, держит твердой рукой и пока цел, разбойники не побеждены. "Серьезный дядя, – подумал Алекша, – а я… эх, хорошо штаны успел натянуть!» Сильный порыв холодного ветра ожег голую грудь, кожа пошла пупырышками, мышцы окаменели. Пальцы сжались на черемуховой рукояти секиры.

Крики сражающихся усилились, но кто побеждает, непонятно. Атаману разбойников внезапно стало стыдно – перед ним полуголый мальчишка с топором и пусть он зарубил двоих его лучших людей, но ведь он – воин, а стоит и раздумывает. Атаман выпрямился, отшвырнул щит, взял меч обеими руками и сделал шаг вперед. Они прыгнули навстречу друг другу одновременно, будто по единой команде. Меч и секира рассекли ледяной воздух и столкнулись, как две молнии. Меч звенел громко, победно, секира отвечала глухо, угрожающе. По голой груди Алекши потекла кровь из ран. Атамана пока спасала броня, но недолго. От беспощадных, злых ударов железо трещало, рвалось, резкий скрежет возвещал, что оно не в силах защитить хозяина. Атаман ощутил, как чужая сталь пробивает грудь, ломает ребра и вот-вот достанет сердце. Отскочил назад, парировал свирепый удар…

Алекша ощутил, что ярость ушла, осталась только холодная расчетливость. Он рубился с опасным противником спокойно, как с деревянным «болваном» на дворе боярина Твердослова. Пользуясь тем, что нет тяжелых доспехов, ловко уклонялся от ударов, уходил в сторону и бил по кровавым пробоинам в панцире. Тяжелое лезвие секиры врубалось в багровые дыры, кровь брызгала во все стороны, ледяной ветер жадно хватал ее и уносил прочь. Поймал мгновение, когда главарь разбойников отвел руку для удара наотмашь. Атаман ослабел, замешкался чуть-чуть. Промедление стоило жизни. Тупой конец секиры своротил ему челюсть, так что остатки зубов разлетелись веером. Вторым ударом лезвие глубоко рассекло шею. Изрубленный, окровавленный, атаман валится на холодный песок. Алекша медленно опустил секиру, провел ладонью по горячему лбу. Смутно удивился, что лоб сухой, опустил глаза. Широкая грудь залита кровью, своей и чужой, стекает на штаны, они напитались так, что блестят. Напряг и распустил мышцы – все целы, боли нет, значит кровь из мелких неопасных порезов, можно не обращать внимания. Сражение ушкуйников с разбойниками еще продолжалось. Кое-кто из новгородцев увидел победу Алекши, торжествующе заорал и они нажали на врага с удвоенной силой. Искать рубаху и кольчугу некогда, Алекша подхватил чей-то щит, твердым шагом спокойно подошел к месту схватки…

Напавшие видели, как бесславно погиб их предводитель с двумя ближайшими помощниками от руки полураздетого мальчишки. Ушкуйники, наоборот, приободрились и усилили натиск. Звон мечей и секир загремел с новой силой, сразу несколько голосов торжествующе заорало и последние разбойники пали в бою. От рук таких же, только нанятых на службу. Когда Алекша приблизился, последний упал на холодную землю под ударами сразу троих. Колун, дравшийся в первых рядах, вытер вспотевший лоб, весело подмигнул и вразвалочку пошел к месту стоянки. От него просто веет радостью и счастьем – наконец-то подрался как следует! Команда струга расположилась на земле, совершенно не обращая внимания на холод и ветер. Ушкуйники перевязывали друг другу мелкие раны, порезы, шутили и смеялись, словно только что закончилось представление скоморохов. Никто серьезно не пострадал, отделались ушибами и царапинами. Громко кричали, пересказывая друг другу, как лихо дрались с негодяями, посмевшими напасть на мирных купцов – это о себе! – и как они, мирные купцы, с божьей помощью, расправились с лиходеями. Прошло едва десять минут, а все уже врали и хвастались напропалую. Алекша сорвал несколько стебельков целебной травы, растер с листьями подорожника, приложил к порезам и замотал чистой тряпкой. Накинул рубаху, кожаную куртку – горячка боя прошла, чувствовался холод.

– Ты неплох. Твердослов не соврал, – раздался голос, – дерешься, как нечистая сила.

Алекша поднял голову – перед ним стоит Колун, одобрительно качает лохматой головой.

– Чего это нечистый, – обиделся Алекша, – я моюсь. Вот и сейчас пойду, отмою кровь.

– Не сердись, так говорится, – ответил Колун. – У ромеев вера в бога Христа, все остальные считаются нечистой силой. Эти боги или демоны очень сильны.

Алекша поднялся.

– Я знаю, – ответил он, – читал в книгах ромейских.

– Так ты еще и грамотный! – поразился Колун. От великого удивления он даже отступил на пару шагов. – Ну вот это да-а! А Твердослов не сказал, паразит. Крепкий, говорит, парень, в дороге такой понадобится. И все. Может, ты еще и счету обучен, а?

– Математику знаю, – с достоинством ответил Алекша, – могу записывать цифры арабскими знаками, могу ромейскими.

Колун разинул рот, выронил секиру – еще держал в руке – да прямо на ногу…

– Ух, ядрена… во как… ну, дела!

Он отошел еще на шаг, чуть наклонил голову набок.

– Ну так ты… это… больше не рыскуй так-то, а то мало ли… тово. Ты вот что, – быстро заговорил Колун, будто опомнившись, – в драки больше не лезь, для такого у меня дурней хватает, – оглянулся на остальных, – в торговом деле голова важней силы, думать надобно, а думающих мало. Иди ко мне в помощники. Если согласишься, деньгой не обижу, вернешься в Киев богатым, девку какую хошь себе выберешь, самую раскрасавицу, а не эту, твердословиху, а?

– Лады, подумаю, – важно ответил польщенный Алекша, – помогу, чем смогу.

– Ну вот и хорошо, – обрадовался Колун, – а я смотрю и думаю, чего ты так дрался спокойно, не орал, не ярился и вообще. Тебе вроде как бы скучно было… думал, значит, вычислял!

Алекша отошел в сторону от галдящих ушкуйников, задумался – а действительно, почему не разозлился? В начале, правда, было – разъярился так, что глаза как мутной водой залило, видеть плохо стало, руки ноги затряслись. А потом вдруг все ушло, остался только холодный расчет и странное равнодушие ко всему. Ни злости, ни страха, ни азарта – ничего того, что бывает у всех людей. Он огляделся. Вокруг холодная вода, злой ветер треплет верхушки волн, рвет деревья на унылом берегу. Стоит неумолчный шум, плеск воды. "Да ладно, – подумал он и махнул рукой, – эка беда – страха нет, злости… Переживу как-нибудь».

С этого дня как бабка нашептала – погода совершенно испортилась и никак не желала исправляться. Сильный встречный ветер, частые холодные дожди сделали путешествие очень трудным. Струг никак не желал плыть – переваливался с боку на бок на высокой волне, словно старый гусь и все норовил прибиться к берегу или прыгал козлом и вертелся на одном месте. Мачта издевательски скрипела, а свернутый в трубочку парус указывал концами на землю – мол, нечего дурью маяться, идите пешком и все дела. Вконец измотанный непрерывной борьбой с погодой Колун сдался. Он, как все, тоже был за веслами, греб изо всех сил. Когда понял, что толку никакого, бросил весло на середину палубы, громко и внятно выругался. Остальные поняли это как команду сушить весла. На палубе воцарилось угрюмая тишина. Команда молча наблюдала, как встречный ветер разворачивает струг, тащит к берегу. Сидевший у руля легкораненый ушкуйник только подправил ход, струг тычется деревянным носом в песок. Вытащили подальше от воды насколько возможно. Половина команды отправилась в недалекий лесок за дровами, остальные занялись подготовкой лагеря. Колун садится на заплечный мешок, хмурый взор мрачно скользит по холодной серой реке. Губы шевелятся, глубоко посаженные глаза щурятся, словно атаман что-то прикидывает. Поднялся, ловко перемахнул через борт. Некоторое время его не было видно, затем Колун вылезает из трюма. В руках несет что-то продолговатое, завернутое в холстину. Выбирается на берег, саженях в пяти останавливается. Завернутый в холстину предмет аккуратно кладет на землю, в руке появляется огромный засапожный нож и Колун начинает рыть яму.

Алекша увидел Колуна за странной работой, когда возвращался из леса с охапкой сучьев. Вопросительно смотрит на Рыжего.

– Капище строит, – равнодушно ответил тот.

– Какое еще капище? – удивился Алекша.

– Речной богине. Маленькое такое, походное, – объясняет Рыжий, – так надо всегда делать, если река не пускает.

Алекша понимающе качает головой.

– А как же… Ведь жертву надо, старые боги без жертвы ничего делать не захотят, я знаю.

– Будет и жертва, – буркнул Рыжий, – вдоль реки живут… всякие.

Колун закончил свою работу уже к вечеру. Алекша подходит к самодельному капищу. Оно представляет собой небольшую квадратную площадку, две сажени в длину, столько же в ширину, тщательно очищенную от сучьев, травы, листьев. В центре торчит деревянный столб в сажень высотой. На вершине неумелой рукой изображено грубое человеческое лицо, отдаленно похожее на женское. Столб изготовлен из целого дерева, причем ствол имеет снизу круглое утолщение. Резчик убрал лишнее, получилось некое подобие женской фигуры. Алекша качает головой.

– Идол языческий, – произносит тихо.

Сам он крещен родителями сразу после рождения, так делала вся знать по приказу великого князя. Но вот рассказывать о вере в ромейского бога Христа, кому попало, не следовало. Русь оставалось сплошь языческой, христианство трудно входило в жизнь. А что сейчас вокруг него одни язычники, Александр не сомневался. Стемнело. Колун приказал разжечь небольшой костер на гребне холма. К ночи ветер чуть приутих, но все равно дул сильно, костер быстро прогорал и назначенный следить за огнем снова и снова подбрасывал дрова. Раскаленные уголья под ударами ветра разлетались во все стороны, как багровые метеориты. Ушкуйники только посмеивались, слыша сквозь свист ветра озлобленные вопли и матюги. В конце концов дурак догадался выкопать яму, обсыпать по краям землей и развести огонь внутри. В ночной тьме рыжий костер горит, словно глаз гигантского змея. Пылающие искры возносятся в затянутое тяжелыми тучами небо и там, в вышине, бессильно гаснут.

– Далеко кострище видно! – забеспокоился Алекша.

– Ага, – довольно соглашается Рыжий, – так и надо.