Текст книги "По ту сторону жизни"

Андрей Ильин
По ту сторону жизни

© А. Ильин, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2020

* * *

Предисловие

Собрались на Ближней даче, под самое утро. Все пребывали в изрядном подпитии, но были еще бодры. Двигая стульями, расселись вдоль стола, на котором против каждого места стояли бутылки с винами и тарелки с закусками. Во главе стола сел «Хозяин». Все были оживлены и гомонили, обсуждая недавний банкет и делясь какими-то кремлёвскими сплетнями.

У дверей застыли немыми истуканами пара официантов с тележками, готовые в любой момент сменить блюда или принести вина, взгляды их были отрешённые, они ничего не видели и не слышали. Потому что не должны были. Может, они даже были глухонемые, потому что никогда рта не открывали.

Присутствующие гости расстёгивали воротники и распускали ремни, готовясь к продолжению праздника, по случаю дня рождения Ворошилова.

«Хозяин» звякнул вилкой о стакан. И все осеклись.

– Налэвайте.

Налили. Замерли.

– Хочу поднять этот бокал за тебя, дорогой Климент, чтобы всё у тебя было лучше всех. Как говорят у нас на Кавказе – будь быстр как барс, хитёр как лисица и летай высоко как орёл.

– Спасибо, Коба!

Все разом встали, стуча стульями, подняли рюмки, выпили, заговорили:

– С днём рождения, Климент…

– Сто лет живи, а потом еще сто…

Хозяин сел.

И все сели.

Звякнули вилки и ножи.

Потом были еще тосты. Сухие вина из кремлёвских погребов были почти без градуса, но когда пьёшь весь день, вечер и ночь – всё равно забирает. Физиономии гостей краснели, языки развязывались.

«Хозяин» пил любимое «Карталинское» тридцатиграммовым стаканчиком и смотрел, и слушал, улыбаясь в усы.

Он вообще любил слушать…

– Тост, у меня тост! – крикнул, вставая, Хрущёв.

Его потянули было за рукава назад, но он вырвался, повернувшись всем корпусом к «Хозяину».

– За нашего вождя и победителя, великого товарища Сталина!

Все вскочили, подняв рюмки. Хрущёв всхлипнул, утёрся рукавом и сказал:

– Как мы будем без тебя, дорогой ты наш Иосиф Виссарионыч? Сиротами станем!

И все мгновенно умолкли. И рюмки замерли в руках, не донесённые до рта.

Не так сказал Хрущ. И не то. Простой мужик, от сохи, вечно что-нибудь сморозит. Да еще, спьяну назвал товарища Сталина по имени отчеству, что было не принято и «Хозяину» не нравилось.

И всё вокруг замерло в ожидании. Потому что никто не знал, что за сим последует. И Хрущёв, что-то такое сообразив, закрутил головой и пошёл от шеи пятнами.

Генералиссимус усмехнулся, глянул на своих сподвижников, но глаза его не улыбались. Глаза его были ясны и остры.

– Хороший тост, – сказал он. – Но только это не скоро будет. Я еще всех вас похороню. На Кавказе долго живут! Пейте, пейте… За мое здоровье пейте. И ты, Никита, пей!

Хрущёв, быстро опрокинул рюмку. И все за ним. И тихо опустились на стулья, уперев глаза в тарелки.

«Хозяин», не торопясь, встал, отошёл к окну, закурил трубку. И пауза тянулась и томила.

– А вы чего сидите? Сегодня хороший день, сегодня день рождения лучшего друга советских спортсменов, нашего дорогого товарища Ворошилова. Пейте, кушайте, – приветливо сказал товарищ Сталин. – Вы мои гости, чувствуйте себя как дома. На Кавказе, кто не пьет и не ест в гостях, тот наносит хозяину дома обиду. – И тихо, в усы, проговорил: – Смертельную обиду…

Но эту, последнюю, фразу никто не услышал.

И все вздохнули с облегчением и стали пить и закусывать. А «Хозяин», стоя у окна и затягиваясь, смотрел сквозь клубы дыма на своих веселящихся друзей-сподвижников. На всех. И на каждого. И взгляд его был совершенно трезв…

* * *

Разговор был приватный, без свидетелей. Охрана осталась там, за дверью.

Один собеседник сидел в кресле, привалившись спиной к спинке и вертя в пальцах потухшую трубку. Другой стоял перед ним по стойке «смирно».

– Хочу поручить тебе важное дело. Мог поручить другому, но поручу тэбе. Если, конечно, ты никому о нем не расскажешь, потому что это будет наша с тобой тайна. Моя и твоя. Не подведёшь товарища Сталина?

– Что вы… То есть – никак нет!

Человек с трубкой внимательно глянул на собеседника.

– Тебя ведь Александром зовут? А по батюшке как?

– Михайлович.

– Хорошее имя, русское. Отец – сибиряк?

– Да. Из-под Томска.

– Бывал там, проездом. На каторгу. И когда бежал.

Александр слушал, тараща глаза на собеседника, который был Отцом Народов и его Верховным Главнокомандующим, а теперь в шаге от него, так что рукой пощупать можно.

– Верю тебе, Александр Михайлович. Зачем тебе говорить другим о моей просьбе, ты же не женщина, чтобы сплетничать.

– Так точно!

– Нужны мне люди, хорошие, которых подберёшь мне ты. Такие, что огонь и воду прошли. Офицеры, может быть, фронтовики. Но не из этих, – обвел пальцем вокруг. – Подбери кого-нибудь из тех, что не при деле, хоть даже они теперь сидят. Посмотри дела, полистай.

– А кого искать-то? – растерянно спросил Александр Михайлович. – Их же много сидит.

Собеседник поморщился.

– Извините, товарищ Сталин, я не то хотел сказать! – стушевался офицер. – Просто, если искать, если непонятно кого…

– Я же говорю – смышлёных подбери, с образованием, с опытом боевым, разведчиков или командиров, с наградами боевыми, чтобы не штабисты. Тех, что сами через линию фронта ходили, а не бумажки на столах перекладывали.

– А если они враги народа, то как же? Они же там все…

– А ты таких подыщи, которые не замарали себя. Человек тридцать – сорок. Справки наведи, кто они такие, где служили, чем отличились. С их сослуживцами поговори…

– А что мне моим начальникам непосредственным сказать?

– Ничего не говори. Никому. Отпуск возьми. А на месте объясни, что товарищ Сталин об одолжении попросил, маленьком, что ищет родственника какого-то. Понял, Александр Михайлович?

– Так точно!

– Тогда ступай. А я кому надо позвоню и записочку напишу, чтобы тебе препятствий не чинили. Езжай к себе в Сибирь и там всё узнавай. А этим… – опять обвёл вокруг себя пальцем. – Ничего не говори. Зачем им знать. Не надо им знать. Могут же у товарища Сталина быть его маленькие личные секреты. Езжай, Александр Михайлович…

* * *

Звонок телефона. Одного среди многих. Но не простого, того самого – кремлёвской «вертушки». Кто бы это? А вдруг сам Абакумов!

Тренькает звонок. Смотрит на него хозяин кабинета как на гадюку ядовитую, взять в руки не решается. Не приходится от таких звонков ничего доброго ожидать, не станет кремлёвское начальство просто так звонить в далёкую Сибирь.

Эх!.. Поднять трубку.

– Слушаю!

– Здравствуй, товарищ.

Что?.. Кто?!.. Нет, не Абакумов. Это сам товарищ Сталин!

Враз вспотел хозяин кабинета, лысину и лицо платочком промокнул. «Хозяин» на проводе!

– Слушаю, товарищ Сталин!

– Как живёшь-можешь, Григорий Михайлович?

– Спасибо, товарищ Сталин, хорошо.

– Просьба у меня к тебе небольшая будет. Человечка к тебе направлю, прими его, помоги, чем сможешь. Хороший человечек. Нужный.

– Так точно, сделаю товарищ Сталин. Чем смогу – помогу! Только чем?

– Он сам скажет. Людей ему найти надо, дела их посмотреть, допросить. Проглядели мы их, Органы проглядели. Не по тем статьям привлекли. Враги они советской власти, которые овечками прикинулись, следствие обманули. Мы теперь их найти должны и привлечь по всей строгости социалистической законности. Он с ними поработает и заберёт у тебя.

– А… А товарищ Абакумов знает?

– Зачем товарища Абакумова по таким пустякам тревожить? Не надо. Пусть это будет наш с вами маленький секрет.

– Но документы…

– Ты сам подумай, как сделать, ты же в Органах не первый год. Дело важное, государственное, а ты бюрократию разводишь. Нехорошо…

– Так точно, сделаю!

– Надеюсь на тебя, Григорий Михайлович…

Гудки.

Стоит Григорий Михайлович ни жив ни мёртв. Так попал! Между молотом и наковальней. С одной стороны – всемогущий Абакумов, с другой – сам товарищ Сталин. Но «Хозяин» пострашнее будет, потому как Абакумов под ним ходит. Все они под ним ходят, вся страна! «Хозяин» на расправу крут и быстр – сегодня ты министр, а завтра зэк безродный. Ослушаться его… Нет, лучше промолчать и всё сделать. Авось, пронесёт…

* * *

Дела, фотографии, протоколы, справки, показания…

Десятки страниц…

Сотни дел…

И как «Хозяину» угодить, непонятно. Кого подбирать, чтобы он доволен был, когда не понятно для чего они ему нужны?

В сторону пачку просмотренных дел.

– Еще тащите. Здесь нужных нет.

И особист тащит новую кипу, подбородком в верхние упираясь, чтоб дела не рассыпать. И гадает: за каким этому офицерику, аж из столицы самой, его зэки понадобились? Но спрашивать о том не приходится, а приходится исполнять, хоть приезжий ниже его по званию. Потому как приказ от верхнего командования поступил, чтобы помогать всячески, лишних вопросов не задавать и вообще не мельтешить…

– Следующих давай…

* * *

Тёмен барак. Темна и беспросветна жизнь зэка.

Справа, слева храпят на нарах, стонут во сне заключённые, кутаются в телогрейки, которые ни днем ни ночью не снимаются. Люты в Сибири морозы, а печка в бараке одна, вон она, светится в конце прохода алым, стреляет из топки искрами, труба гудит. Там хорошо. Там тепло. Но там, вокруг печи, блатные. Ближние аж фуфайки скинули, в одних майках сидят. А сюда тепло почти не доходит – стены инеем взялись, волосы к утру к нарам примерзают, так что их с хрустом отрывать приходится.

Сосед справа, старичок благообразный, из староверов, уже не стонет и не ворочается, хотя с вечера хрипел и кашлял надрывно – похоже помер, отправился к богу своему на жизнь земную сетовать. Аминь ему пришёл. Ну да пусть до утра лежит, в такой морозяке не протухнет, а от ветра холодного, что сквозь стекло битое задувает – прикроет. А еще можно ему ватничек расстегнуть, да полу на себя накинуть, всё теплее будет. Хорошее дело напоследок преставившийся сделает. А можно в карман залезть, вдруг там хлеба корочка сыщется – ему-то он уже без надобности… Дурное дело, на фронте за такое враз бы в рыло схлопотал, но здесь деваться некуда, здесь гордость – побоку, здесь выживать надо.

Уснуть бы теперь. Да не идёт сон.

Голоса у печки, блатные в карты играют, на интерес. Шумят, ржут, матерятся… Им утром в тайгу лес валить не идти, они все при должностях хлебных или в законе. Их начальство не трогает. Такая несправедливость! Зэки, чуть не половина, полновесной ложкой войны хлебнули, в окопах гнили, вшей «на передке» кормили, в дырках все от пуль, осколков и штыков, что твой дуршлаг, а эти на зоне подъедались, хари наели, аж лоснятся. И ничего с тем не поделаешь. Встать бы, да разбор им учинить. Кровавый. Только где сил взять – добрести до печки еще можно, а дальше что? Толкнут в грудь и упадёшь ты, как трухлявый ствол, навзничь. А могут и зарезать. У них у каждого заточка в кармане имеется, которую отчего-то при шмонах никто найти не может.

Нет, не получится. Только если смерть принять быструю и лёгкую.

Такая жизнь. А лет семь назад казалось, что хуже фронта ничего быть не может. Ан, нет. Взяли тебя под белы рученьки, начистили рожу в особотделе и трибуналом полевым, по-быстрому на зону отправили. А здесь… На фронте всяк перед смертью равен. А взводный или ротный, так равнее других, потому как их первых снайперы и пулемётчики выцеливают. Да и солдат не беззащитен, винтовка у него или ППШ, и может он запросто в командира своего во время атаки шмальнуть. Кто там разбираться будет? И хоть трудно и голодно иной раз и страшно, но только все перед тем голодом и страхом равны! А на зоне – нет. На зоне одни жируют, а другие доходят. Одни картошечку в жиру плавающую жрут, а другие – баланду пустую из капустных листьев. А после норму дают. Обидно это так, что руки опускаются и фронт тот вспоминаешь как счастье!

Спать, надо спать. Сон единственное прибежище зэка, где он от действительности спрятаться может. Хотя и там корки хлебные снятся и морды сытые блатарей.

Спать, все-таки спать… Утро вечера мудренее…

Хотя ничего утром не изменится, всё то же самое будет, изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц, из года в год. И мотать тот срок еще шестнадцать лет с гаком, коли добрый прокурор сверху пятерик не накинет. Такая жизнь, что смерти хуже…

Стонут зэки, ворочаются, кутаются в телогрейки и рванину одеял, кричат в полудрёме. И нет их душе покоя ни во сне, ни наяву. И есть только один выход, только один путь к избавлению от каждодневных мучений – смерть…

* * *

Дела разложены стопкой на столе. В каждую папочку вложен лист с комментариями, написанными от руки. «Хозяин» тянется к стопке, берет папочку, открывает, пролистывает. Читает медленно, вдумчиво, что-то отчёркивая ногтем. Он всё так читает, сотни томов комментариями на полях исписал. Нет у него образования, кроме как семинарии, вот он и добирает, чего в молодости не успел. И как только всё успевает, когда ночь напролёт страной рулит, в кабинет свой наркомов толпами сзывая, а утром уже на рабочем месте. И вся страна так трудится, ни днём ни ночью отдыха не зная…

Отложил папочку, закрыл. Следующую взял.

Офицер, полковая разведка, двенадцать раз за линию фронта ходил, лично на горбу трёх «языков» притащил, два раза ранен. За что сел? Вышестоящему командиру морду в кровь разбил. За это был приговорён к высшей мере, но помилован и отправлен в штрафбат. Попал в плен, бежал, за это, по совокупности всех своих грехов, получил десять лет. На зоне вступил в конфликт с начальством, применил в отношении них силу и получил еще десятку.

Лицо на фотографии? Умное и злое…

Дальше.

Подполковник, морпех, три десанта, ранения, контузия. В штабах не засиживался, лично в атаку морячков своих поднимал, четыре раза в рукопашке с противником схватывался, в последней десять фрицев штыком и прикладом уложил, троих в плен взял. Боевой мужик. В одном из десантов, после гибели командира, принял на себя командование полком и лично разработал и осуществил операцию, позволившую удержать и расширить захваченный плацдарм. За что был представлен к званию Героя, но… Отмечая это дело, по пьяни, ругательски ругал верхних командиров и самого товарища Сталина. Ай, как нехорошо… самого товарища Сталина! Разжалован, лишён наград, отправлен в лагерь… В лагере получил сверх срока пятнадцать лет, убив двух блатных, защищая какого-то моряка-зэка…

Образование? Хм… математик. Значит, логика имеет место быть – отчеркнуть ногтем.

Кто еще?

Армейская разведка. Начинал с батальонной. Девять раз ходил через линию фронта, устраивал засады, притаскивал «языков», включая какого-то важного подполковника. Ни одного ранения и даже царапины! Редкий везунчик – два состава батальонной разведки пережил… На личном счету двадцать семь немцев, из подтверждённых. Отлично владеет стрелковым и холодным оружием. В одиночку, при возвращении с задания, захватил дот, уничтожив семерых противников, поддержав тем атаку стрелкового батальона. Герой! Ордена, медали, благодарности… Но на десятой ходке получил осколочное ранение в руку. Отстреливаясь от фрицев ушёл в лес, глубоко в немецкий тыл, где прибился к партизанам. Три месяца воевал, при атаке на немецкую комендатуру был ранен, попал в плен, через месяц бежал, убив конвоира. Из слоняющихся по лесам красноармейцев и местных жителей сколотил отряд, где стал командиром. Нападал на немецкие разъезды, жёг комендатуры, рвал поезда. При соединении с регулярной армией проявил строптивость, отказавшись сдавать личное трофейное оружие. Вступил в конфликт с особистами, двух из них покалечил. Дальше понятно – приговор и Сибирь…

Образование? Филологическое. Хорош филолог, который челюсти с одного удара сворачивает!

Лицо открытое, располагающее. Хотя на фото всё в синяках и кровоподтёках.

Дальше…

Дальше…

Дальше…

Перекладываются папочки. Справа убывают, слева – растут.

Читает «Хозяин», лица рассматривает, ногтем чиркается. Прочитает – отложит папочку, другую возьмёт…

Не папки – судьбы справа налево перекладывает.

* * *

– Этого… Этого… Этого… Этого… И этого…

Пять папок легли в сторону.

– Привезёшь их в Москву. По одному. Зачем им встречаться, зачем разговоры говорить? Привезёшь, поселишь на Петровке или в Столешниковом переулке, поближе к Большому театру. Квартиру снимешь большую, чтобы семь-восемь комнат. Каждому комнату дашь, и чтобы не выходили. Продуктов купи побольше. Пусть живут, спят, отдыхают.

– А если они в туалет захотят?

– Зачем такой непонятливый? Ведро возьми, в углу поставь. Я при царском режиме в тюрьмах в ведро ходил. Ведро полное станет – вынесешь.

– А если кто-то придет?

– Ты почему такой боязливый? Почему боишься всего? Если кто-то придёт – не открывай. Пусть стучат. Тихо сидеть будешь – кто придёт, никто не придёт!

– А долго нам там… жить?

– День, два, три. Ты мне номер квартиры скажешь, и ключ дашь от чёрного хода. Я оттуда приду. Сам приду. Только ты никому не говори.

– Так точно, товарищ Сталин!

– Тогда ступай! Эй, стой, деньги возьми квартиру снять.

– У меня свои есть.

– Зачем свои, не надо свои. Мои возьми. Товарищу Сталину чужие деньги не нужны…

* * *

Балет в Большом. Премьера. Зал заполнен до отказа. Всё больше генералами, адмиралами и полковниками. И еще охраной, которая бдит.

Потому что члены ЦК и правительство любят искусство и актёров, и актрис. Жалует и привечает всячески. И премьер не пропускает.

В главной ложе Сталин, Молотов, Микоян и другие известные всей стране персоны. И начальник охраны Власик, который не спектакль сюда пришёл смотреть, а товарища Сталина от злодеев оберегать, потому как перед ЦК головой за него отвечает. А империалисты всего мира не дремлют, об одном мечтают – лишить страну Советов ее Вождя.

Прибегают офицеры охраны, докладывают:

– Чердак в порядке.

– Подвал осмотрели.

– Гримёрки и сцена проверены.

– На колосниках никого.

– Прилегающие улицы прикрыты нарядами милиции…

И вдруг:

– Там машина…

– Какая?

– Товарища Сталина. У служебного входа стоит.

– Зачем? Кто распорядился? Убрать машину!

– Никак нельзя. В ней водитель. У него бумага.

– Что за бумага?

– С подписью «Хозяина». Он велел машину у служебного входа держать, никуда не отлучаясь.

Начальник охраны осёкся.

– Ничего не путаешь?

– Никак нет. Вы спросите у самого…

– Ты что, охренел? Сейчас спектакль начнётся…

Но, с другой стороны, куда деваться? Не порядок, когда машина и не понятно зачем. Выдернуть бы водителя, да спросить… Но подпись. Она как охранная грамота, которую не перепрыгнешь. Против Его воли идти себе дороже, вмиг на Соловках окажешься или в Магадане.

Зачем машина? Зачем у служебного входа?

Не прост «Хозяин» и не из железа сделан, хоть и Сталин он, но свои личные тайны у него имеются, в которые лучше никого не посвящать, даже охрану. Много чего Власик знает, чего другие не знают, но о чем молчать он будет, хоть клещами его рви. Но и он всего не знает!

Но как тут быть? Придётся тревожить «Хозяина», придётся спрашивать, хоть и коленки трясутся.

– Товарищ Сталин… – тихим шёпотом из-за спины.

– Чего тебе, Власик?

– Там машина. Ваша.

– Ну?

– И водитель. Говорит, вы распорядились.

– Машина? Ну, пусть стоит. Если есть машина, то, значит, для чего-то нужна. Зачем мешаешь спектакль смотреть? Ступай.

На цыпочках уходит начальник охраны, весь в поту и сомнениях. Но понимает. Понимает, что надо держать язык за зубами, чтобы никто из ближнего окружения «Хозяина» о той машине ничего не узнал.

Подозвал охранников, приказал:

– К машине не подходить. Убери оттуда всех. Хотя – нет. Оставь кого-нибудь одного подальше. На всякий случай. И где-нибудь боевую группу схорони.

– А если…

– А если Самого увидишь, глаза закрой и под половичок залезь. Или я тебя сам – и каблуком придавлю. Всё, дальше моя работа будет. И чтобы – никого!

Идёт спектакль своим чередом. Балетные танцуют, зрители на сцену смотрят и в полглаза в ложу, где генералиссимус сидит, а за ними охрана в штатском с театральными биноклями зорко следит.

Первый акт.

Второй…

В начале второго акта «Хозяин» встал с кресла. Сказал негромко друзьям-приятелям:

– Я сейчас вернусь.

Вышел из ложи. За ним начальник охраны.

– Ты куда, товарищ Власик? Смотри спектакль. Хороший спектакль. Зачем за мной идёшь?

– Но…

– Э-э… Может, я с красивой дэвушкой встречаться хочу. С балериной. Замужней. Зачем тебе ее смотреть? Может, я хочу ей спасибо за балет сказать, а тут ты рядом в сапогах стоять будешь. Неудобно. Честь дэвушки. На Кавказе за такое знаешь, что бывает!

– Но, товарищ Сталин, ваша безопасность…

– Что безопасность? Здесь театр, храм искусства. Балет. Зачем бояться? Зачем ты всегда боишься? Ничего с товарищем Сталиным не будет. Убери своих держиморд. Что вы как жандармы царские…

Дёрнулся было Власик, но осадился, взгляд «Хозяина» поймав.

Идёт товарищ Сталин по театру. Один. Может, и точно на романтическое свидание. Ведь мужчина он горячих кавказских кровей. И женщины любят его, все женщины Советской страны. Любая счастлива будет, если хоть взглянет на нее.

Подозвал билетершу. Ткнул пальцем в программку, в фамилию чью-то.

– Позови мне вот ее.

– Но она в третьем акте танцует.

– Танцует, не танцует. Пусть другая танцует, у нас незаменимых людей нет. Даже артистов. Скажи, пусть идёт сюда. Быстро идёт.

– Но она в гриме и костюме.

– Пусть как есть идёт. Плащ накинет и идёт. Товарищ Сталин ждать не может!

Через минуту запыхавшаяся балерина выскочила в вестибюль. Присела в полупоклоне. Потому что была в средневековом платье.

– Какая симпатичная балерина, – улыбнулся генералиссимус. – Сейчас поедем со мной. Тут недалеко. Вы не против? Или, может быть, боитесь товарища Сталина?

– Нет, нет, – замотала головой балерина.

– Тогда пошли. – И не оборачиваясь, и не прислушиваясь к шагам, Сталин пошёл вперёд, так как был уверен, что девушка последует за ним.

Спустился на первый этаж. Вышли к машине.

– Садитесь.

Девушка прыгнула внутрь. Как весенняя бабочка.

– Поехали. – Сталин назвал адрес.

Ехали всего три минуты. На Петровке водитель свернул в арку, чуть проехал и остановился подле черного хода.

– Ступайте за мной.

Балерина растерянно улыбнулась, кивнула, потому что совершенно не знала, как себя вести – радоваться ей или бояться. Наверное – радоваться, потому что сам товарищ Сталин. Но, с другой стороны, у нее был жених. Правда, что он может сделать, даже если узнает – только проглотить обиду. Или ехать танцевать в Магадан.

Сталин толкнул дверь чёрного входа, пропустил балерину, которая побежала наверх, цепляясь пышной юбкой за выгнутые узоры перил, стуча о ступени жёсткими мысками пуант, которые второпях забыла снять.

В полной темноте поднялись на третий этаж. Сталин открыл дверь. Сказал:

– Сидите здесь, на стуле. Ждите меня.

Девушка покорно села.

Товарищ Сталин прошёл по кухне в коридор. Где его встретил Александр Михайлович.

– Всё в порядке?

Офицер быстро-быстро закивал.

Всё это было странно и тревожно – квартира, чёрный ход и Сталин. Сам. Без охраны и сопровождающих лиц.

– Я сяду в той комнате, ты разговаривай в этой. С каждым по очереди. И дверь открой, чтобы я слышал и видел. Вот вопросы. Прочитай.

Александр Михайлович быстро пробежал по листку глазами. Кивнул. Открыл ключом первую дверь, вызвав зэка.

– Сюда… Садитесь. Лицом к двери. Я по поручению… Не важно кого. Мне нужно задать вам несколько вопросов. Отвечать чётко и громко.

Ошарашенный зэк смотрел на офицера. Он ни черта не понимал, как и другие. О чем только он не думал не гадал, когда его с зоны выдернули и, ничего не объясняя, сунув в машину, привезли на аэродром. И после, в самолёте, и в бане, где он, мыла не жалея, скрёбся и мылся, и когда его в пиджак гражданский обрядили.

Но такое! Чтобы Москва! Центр, откуда до Кремля подать. И кровати с простынями, и еда на столе – ешь не хочу.

– Расслабьтесь, что вы как соляной столб?

Да как же расслабиться, когда такой быстрый переход, когда только что из тундры, с нар, от баланды и вшей. Когда пули в затылок ждал или иного подвоха, но точно не крахмальных наволочек.

– Представьтесь, кто вы?

На «вы»?! Не кулаком в рыло, не матом в уши… На «вы»!

– Я? Полковник. Армейская разведка… То есть, извините… Заключённый номер… статья… зона…

– За что сели? Советскую власть не любите?

– Никак нет! Я за нее кровь проливал. Три ранения имею. Не любил бы, к немцам перебежал.

– А за что срок получили? Наши Органы не ошибаются.

– В плену был.

– Плен нехорошо. Офицер не должен попадать в плен. Белые офицеры пулю себе в лоб пускали.

– Я контужен был.

– Ладно, то дело былое. Хочу побеседовать с вами. Правильно скажете, обратно на зону не поедете. Поэтому отвечать надо честно.

– Так точно!

– Не орите, я не глухой. Скажите, если предложить вам службу, которая предназначена для охраны важных персон, вы согласитесь?

– Каких «важных»?

– Например, из Кремля.

Напрягся зэк. Черт его знает, что за этим предложением стоит. Не верят зэки никому и ни во что – отучились верить. Потому что лупила их жизнь куда и чем ни попадя кулаками следователей и дубинками надзирателей, так что все надежды соплями кровавыми вышли. Ни ждут они ничего хорошего от жизни. Кого охранять, зачем? Кремлёвских товарищей вся страна стережёт пуще глаза, и армия, и МГБ, и милиция… Всяк их защитит и от пуль закроет, жизни своей не щадя. О чем тогда он? Думать, думать надо, мозги напрягая, пусть хоть закипят они! Ответить осторожно:

– Я не знаю. Я готов. Но справлюсь ли, ведь их МГБ охраняет…

– МГБ, а теперь еще другие им в помощь, которые с опытом боевым.

Забегали глазки у зэка. Чтобы с нар, да во всемогущее МГБ попасть, который тот же НКВД, что людей пачками в распыл пускал, рвы расстрельные наполняя! Что там простому заключённому делать?

– Еще вопрос. Как сделать так, чтобы бойцы не предали своих?

– Да как же можно? Чтобы вождей, любимцев народа?! Это… это невозможно!

– Но если представить, что возможно. Если враг ключик к ним подбирать станет? Человек – не камень, всяк свой предел имеет. Охранка царская революционеров, товарищей испытанных ломала, к предательству склоняя. Как с этим быть?

– Тогда нужно таких людей подобрать, которые…

– Это не ответ. Каждому в душу не залезешь, а враг изощрён и коварен. Как уберечься от предателей? Подумайте, скажите…

– Тогда надо… Надо подписки брать и расстреливать, как на фронте… Когда с позиций бежали… Перед строем, без суда и следствия в затылок…

Плохой ответ, без фантазии.

Следующий…

– Кто такой?

– Зэка номер…

– А раньше, до посадки?

– Максимов Пётр. Капитан второго ранга. Морская пехота.

– А… Это ты товарища Сталина ругал? Зачем ругал? Что тебе товарищ Сталин плохого сделал – жену твою соблазнил или кошелёк украл? Скажи.

Опустил голову повинно морской пехотинец, герой десантов и рукопашных, который грудью на пулемёты ходил. А тут стушевался. Потому что не морпех уже и не герой, а зэк, из которого весь героизм его следователи на допросах выколотили.

– Не было такого! Я за товарища Сталина жизнь! Я в атаку с именем его…

– Зачем врёшь? Зачем отпираешься? Нехорошо. Органы всё знают. Ругал ты товарища Сталина матерными словами и морскими выражениями. Вот тут показания есть. Зачитать?

– Не надо! – испугался до испарины моряк. – Пьяный я был. Не помню ничего. Мы там канистру спирта нашли, чтобы отметить.

– Отметили?

– Да.

– Боевой офицер, а такие слова… Готов искупить?

– Так точно! Не щадя жизни!

– Служить в охране будешь…

Слушает морячок, ушам своим не верит. Охрана вождей… Да хоть кого! И его в нее!.. Зэка? Который три дня как с нар! Что за ерунда? Не может такого быть. Не может! Но только офицерик этот всерьез говорит и смотрит испытующе! Не мираж он морской, не бред… И за окном не тундра, а Москва.

– Что уметь ты должен, чтобы…

– Стрелять, приёмами рукопашного боя владеть и еще ножом…

– Это понятно. Это азбука. Аз, Буки, Веди… А что еще?

Думает морячок, напрягается, кулаки мнёт, губы закусывает.

– Маскироваться уметь. Везде, хоть в поле, хоть в городе. Чтобы в упор меня… Если следят за мной – увидеть, распознать. И самому уметь так идти, чтобы незаметным быть.

Дело говорит морячок.

– Машину водить, хоть даже самолёт или катер. Или прыгать на ходу с поезда или из окна дома, чтобы ноги не сломать.

– Зачем это?

– Не знаю, – честно пожал плечами моряк. – Но если погонятся за мной или я за кем-то… И чтобы страха не было. Мы новобранцев перед десантом так гоняли, чтобы они с борта в полной выкладке – на мелководье. А если не уметь, поломаться можно.

– Еще.

– Наверное, химию знать.

– А это для чего?

– Если его… Если человека, которого охранять, отравить захотят, то надо по виду или запаху увидеть и понять или реакцию какую сделать, чтобы яд проступил… И еще мины находить и обезвреживать любые… И помощь медицинскую оказать, если что, хоть даже пулю вынуть или осколок…

Не дурак морячок. И сочинитель.

Следующий…

– Что должен иметь боец?

– Оружие индивидуальное, хорошо пристрелянное, чтобы не передавать никому. Нож метательный. Гранату, может быть. Аптечку первой помощи. Документы, чтобы любой подчинялся и содействие оказывал.

– А если не будет документов? Пока.

Растерялся майор – как же без документов, когда в стране шагу не ступить без «корочек». Нужны они. Без бумажки ты букашка… Стоит, моргает.

– Нужны документы! Хоть какие-нибудь. Даже блатные в бегах без паспортов с хат на божий свет не выбираются. Хоть даже поддельных, хоть украденных у фраеров, иначе тебя первый же мент заметет.

Молчит офицер, слушает.

– Если товарищ твой предаст, а ты узнаешь, что делать будешь?

– Порешу вот этой собственной рукой.

Хороший ответ, но неправильный. Не убивать должен, доложить по команде, чтобы в разработку приятеля взять, ниточку потянуть…

Следующий…

Всех прослушал, по комнатам развел. Последнего, когда выводил и по коридору сопровождал, мимо распахнутой двери провёл. Близко. А там тень неясная, и огонек тлеет, как будто курит кто. И дымом тянет. Огонёк тлеет, а над огоньком усы знакомые, как на портрете! Остолбенел зэк, встал, как вкопанный. Неужели?! Или показалось?

– Пошел, не стой! – толкнул его в спину офицер.

Но долго еще бедному зэку мерещилась сгорбленная фигура, трубка, огонёк и усы…

Сидит товарищ Сталин трубку курит, думает. О чем? Кто знает, кто в голову «Хозяину» влезть может. Изворотлив ум его, иначе на троне не усидеть. А он сидит, как врос! Сколько раз, да какие повороты закладывал, от которых дух у всей страны перехватывало. Сколько ловушек обошел, чутьем звериным подвох чуя, в скольких друзьях врагов распознал. И теперь вот что-то задумал.

Посидел. Встал. Ткнул пальцем в два дела.

– Вот этих – освободить. Вчистую… – подумал мгновение. – А лучше так: списать их по смерти через санчасть от какой-нибудь болезни. Новые документы выправить и на квартиры поселить отдельные.

– Охрану приставить?

– Нет. Пусть живут, пусть ходят, привыкают к гражданской жизни. Хороший человек должен жить свободно. Некуда им бежать, только обратно на нары. Сбегут – хорошо, других найдем. И их – найдем. Неделя пройдет, в лагеря поедете, будут они тебе помогать людей искать. Я тебе скажу каких.