Текст книги "Слово дворянина"

Глава XIII

Чудна земля персиянская – все там не так, как на Руси, все шиворот-навыворот!

Идет Яков Фирлефанцев по старому городу от базара к базару, коих здесь видимо-невидимо, да диву дается, сколь народу здесь торговым делом промышляет. Да торгуют не абы как, не всем подряд, а лишь одним чем-нибудь – на том месте сабли да шатры продают, там – упряжи, там – дрова, да не просто так, не возами, как дома, а чудно – на вес! Дале – решетками торгуют и здесь же их, мехами огонь раздувая, и куют, за ними из глины горшки лепят да в печах обжигают, а из меди, что листами, посуду али шкатулки молоточками выбивают – али что другое, что только ни попросишь. Еще дале – ткут и красят набивные ткани, режут всякие деревянные изделия, пишут прошения, продают чернила и чернильницы...

Все кругом по-иноземному галдят, толкаются, товар свой на все лады нахваливают, прохожих за рукава дергают да к себе в лавки тащат! Пройти спокойно нельзя!

Вдруг слышит Яков – русская речь!

Оглянулся – стоит купчина в рубахе, косая сажень в плечах, с бородой по пояс, да с другим таким же речи говорит. Мол:

– Ныне торговля никакая, себе в убыток, хорошей цены не дают, надобно бы лавки закрывать да в кофейню идти...

Замер Яков, спросил – кто такие?

– С-под Новгорода Великого я, по-русски Николой кличут, аки святого чудотворца, а местные Курбан-савдагар прозывают. А Алексашка – с Рязани. Торговлю здесь ведем.

– Давно ли?

– Почитай, четвертый годок. Везем сюда лен да меха, отсюда приправы, ткани да золото на Русь-матушку шлем! Тем, слава всевышнему, и живы!

– И много здесь русских?

– Считай, лавок сто, а то и поболе! Аида с нами, расскажешь, чего на Руси-матушке ныне творится. А коли нужда в чем есть – в деле, совете добром ал и в ином чем, мы с превеликим нашим удовольствием.

– Есть нужда. Надобно мне каменьев самоцветных – алмазов, рубинов да жемчугов для государыни-императрицы Елизаветы Петровны купить, да не простых, а самых невиданных, дабы удивить и порадовать ее.

Переглянулись купцы.

– Тогда к еврею Юсуфу тебе надобно, что лавку на старом базаре держиг. Аида, проводим!

Пошли.

Купцы ловко меж людей шныряют, то с тем, то с иным на разных языках заговаривают, к товарам прицениваются, а то к ним перс какой али индус в чалме бросается да поклоны бьет.

Всех-то они знают, и все-то – их!

– Сколь же вы языков понимаете? – удивляется Яков.

– Да, почитай, десяток – персиянский, турецкий, армянский, индийский, еврейский... Люди мы купеческие, нам без языков иноземных никак нельзя! Перво-наперво, счет разуметь надобно, дабы верно торговлю вести. К примеру по-турецки цифири будут: бир, ики, учь, дерть, бежь... По-персиянски: йек, до, сэ, чахар, пандж, шеш, хавт, хашт, ног. А по-армянски уже: айн, пень, кень, та, ечь, за...

Вдруг топот, галдеж – толпа друг на дружку лезет. Что такое?

– Не иначе, опять казнят кого. Протиснулись.

И верно. Посреди площади, что народом запружена, – пустота, из земли, на два локтя вбитые, торчат колья с руку толщиной, с одного конца стесанные. Подле них стоит персиянин в одежде богатой да, вертя в руках свиток, чего-то громко читает. Чуть дальше, понуро свесив головы, ждут своей участи приговоренные. Вокруг них воины с палашами наготове стоят, у каждого за спиной лук и колчан со стрелами подвешен.

– Чего с ними будет-то? – спрашивает Яков.

– Будет-то – на кол посадят, а боле ничего, – отвечает Никола.

– За что-же?

– За дело! Те двое жен чужих соблазнили да сбежать с ними хотели. А тот евнухом при гареме состоял, да по недосмотру не дорезан оказался, отчего в грех впал! За что им ныне ответ держать.

Важный персиянин читать закончил, свиток свернул, что-то крикнул, да сел в сторонке, скучая.

Вперед палач вышел, одного из приговоренных за шиворот схватил, наземь уронил и ноги ему ремешком ловко так перехватил, узлом затянув и к ним уж руки подвязал, отчего тот весь скорчился.

Народ заволновался, на носки привстал, дабы лучше видеть.

Помощник палача, пацаненок совсем, к деревянному колу подошел, с пояса мешок снял и, раскрыв его, вынул полную пригоршню сала, которым кол мазать стал сверху донизу, так что тот весь заблестел. Два смазал, а третий не тронул. На третьем деревяшку поперек набил.

– Зачем деревяшка-то? – спросил Яков, коий казней таких не видывал, а лишь слышал о них. – И сало тоже?

– Сало, дабы злодеи долго не мучились. Шах им милость великую явил, избавив от мук смертных, за что они ему хвалу вознесли! А перекладина сия, напротив, чтобы нераскаявшийся злодей сразу Аллаху своему душу не отдал!

Бона как!..

Палач, крякнув, подхватил, поднял первого преступника, ухватив под мышки, да, вперевалочку поднеся к колу и примерившись как следует, насадил на самую его заостренную вершину, надавил, толкнул книзу да отступил на шаг. Приговоренный взвился, задергался, завизжал страшно и стал извиваться на колу, отчего пополз по нему все ниже и ниже. На землю, в пыль, потекла по сальному дереву, сливаясь в лужу, черная кровь.

Толпа закричала и заулюлюкала, довольная зрелищем.

Преступник малость еще подергался, съехав почти к самой земле, да замер, откинувшись головой в сторону, а из шеи его медленно вылез острый конец кола.

Яков быстро и истово перекрестился!

Тут уж второго приговоренного подтащили да посадили на кол.

А вот с третьим повозиться пришлось. Тот что-то страшно кричал, плевался и, извиваясь, пытался вырваться из рук палача. Да тот в деле своем поднаторевшим был – ухватил его поперек туловища, к колу подтащил да крикнул пацаненку, чтобы тот за ноги его держал. Уж вместе несчастного вскинули да на кол взгромоздили. Тот взвизгнул, осел до самой перекладины, в нее упершись, да замер, боясь шевельнуться, ибо всякое шевеление отзывалось в нутре его болью.

– Теперича ему так день али два висеть, покуда помрет, – сказал Никола. – Да каждый час перекладину ту станут на палец ниже прибивать. – Но видя, как побледнел Яков, сказал: – Ладно, чего уж там, пошли теперь дале, а то, я погляжу, тебе подурнело – счас вытошнит!

И подтолкнул Якова в спину.

Тот пошел, да только ноги у него были будто соломенные.

– Это что, – говорил меж тем Никола. – Я тут разного навидался! Бывалоча здесь с живых кожу режут лоскутами да в раны соль трут, а то сдирают разом, как шкуру с барана, и спускают ее на ноги, будто покрывало, Али еще варят людей живьем в чанах медных, иной раз по двое, по трое. Но того хуже, когда в кипящее масло живьем опускают, да не разом, а, на веревку подвесив, помаленьку – сперва пятку только, потом ногу, потом уж всего!

Одно слово – нехристи, чего с них возьмешь-то!

Покуда шли, он много чего из жизни персиянской порассказывал, да только Яков его почти не слушал, все про колья вспоминая!..

Как к базару, где золотом да самоцветами торгуют пришли, Никола советы давать начал, как и чего покупать.

– Ты им перво-наперво не верь, речам их зазывным, коли зазеваешься – враз обмерят да обманут, товар никудышный подсунув. Здесь без торга нельзя! Как они цену свою назовут, ты ее вчетверо сбрасывай, да слова своего крепко держись, кричи, рожи страшные корчь, шапку оземь кидай, да хоть ногами ее топчи! Да денег не показывай! Коли не уступают – делай вид, что осерчал, да уходи, а после возвращайся, сызнова торг начиная! Ежели верно торговаться будешь, втрое собьешь!

Кивает Яков.

– Мы теперича прямо к еврею Юсуфу пойдем, лавка у него неказистая да бедная, но ты на то не гляди, у него все, чего тебе нужно, имеется!..

Пришли.

Лавка и впрямь бедная, другие, что подле нее были, красками расписаны да парчой золоченой увешаны, а здесь – одни стены голые.

Навстречу хозяин вышел по прозвищу Юсуф, сам босоногий да одетый в рванину, сквозь которую, через дыры, тело светится, навроде как у дервишей.

Поклонился низко.

– Ай, кто это к несчастному еврею пришел, видно, услышал бог его молитвы!..

– Как торговля идет, Юсуф? – спросил по-русски Никола.

– Худо, совсем худо – никто у старого еврея ничего не берет, все бедного еврея норовят обмануть да напугать! Ай-ай!.. – запричитал, заголосил Юсуф, за пейсы себя деря, хоть сам в то время зорко за покупателями глядел. – Где на все денег взять – шаху заплати, визирям его дай, бекам поднеси!.. Всяк беззащитного еврея обидеть может, всяк над ним стоит и хоть бы кто спросил, как живется тебе, Юсуф, как ты сегодня спал, что кушал?.. Так я отвечу, что сегодня я не кушал и вчера тоже маковой росинки во рту не держал, а как спал – лучше вам о том не спрашивать, а мне не отвечать, потому что какой сон у еврея, который пять дней ничего не ел!..

– Да ладно тебе прибедняться – я, чай, не визирь! – хмыкнул Никола. – Я вот тут покупателя тебе привел.

Юсуф в лавку нырнул да, по сторонам оглядываясь, покупателей за собой потащил.

В лавке темно, душно да тесно. В углу какие-то серебряные блюда с кувшинами кучей свалены.

– Слава всевышнему, что он вас ко мне привел! – воздел Юсуф руки к небу. – Может, сегодня я смогу купить себе кукурузную лепешку да ею поужинать и завтра позавтракать и пообедать! Только скажите, что вам нужно, и Юсуф вам то хоть из-под земли, хоть из-под воды добудет!

Никола ободряюще толкнул Якова в бок, а сам встал в сторонке, бороду свою расчесывая.

– Нужны мне камни драгоценные, – сказал Яков. – Да не простые, а самые – цветом и величиной – необыкновенные.

Купец глаза округлил, руками всплеснув.

– Ай-ай!.. Видно, и сегодня мне не кушать, видно, придется совсем с голоду помереть!.. Где несчастному еврею каменья взять, кои велено под страхом смерти в шахскую казну нести и лишь после, коли там их не купят, – торговать ими! Чем прогневил я господа нашего, что не дает он бедному еврею хоть немножечко счастья!

– Не юли, Юсуф! – нахмурившись, погрозил пальцем Никола. – Мы вот теперь же уйдем, раз у тебя ничего нет, да боле уж не вернемся!

– Да как же так?! – вскричал Юсуф. – Пусть у старого еврея ничего нет за его бедной душой, но разве он не может спросить, чего вам надо? Зачем же сразу грозить и топать ногами? Может быть, если поискать, он чего-нибудь найдет? Может быть, не то, что вам теперь надо, но станет нужно потом, и вы скажете ему за то спасибо...

– Коли у тебя есть чего – так покажь! – прервал его Никола. – Не то мы сейчас отсюда в лавку турка Исмаила пойдем.

– К Исмаилу?! – встрепенулся, аж подскочил, Юсуф. – Да пусть у меня выпаду г последние волосы, пусть отнимется мой возносящий хвалу господу нашему язык, пусть я не сойду с этого места, коли Исмаил не обманет вас, содрав две шкуры, кои вам же втридорога продаст! Разве он знает о камнях, как старый еврей Юсуф, разве он понимает о жизни?!

И пусть меня на кол посадят, пусть в смоле живьем сварят, раз я такой глупый еврей, что хочу хорошим людям в их беде помочь, о голове своей не заботясь!..

Есть у меня случайно камень, как раз такой, какой вам нужен! Должен я был его шаху снести, дабы стал он самым лучшим украшением его сокровищницы, да теперь, видно, вам отдам! И пусть после того кто-нибудь скажет, что еврей Юсуф ради гостя последнего с себя не снимет!..

Нате – берите!

И Юсуф вынул откуда-то огромный, пожалуй что поболе, чем гусиное яйцо, алмаз, коих Якову отродясь видеть не приходилось! Да и никому иному ни на Руси, ни в Европе, ни даже в самой Персии!..

Глава XIV

Мишель стоял перед дверью, не находя в себе силы крутануть барашек звонка. Потому что не один был – подле него, уцепившись за штанину, стояла девочка. Та самая – сестренка сгинувших братьев.

Везти ее сразу в милицию Мишель не решился – сил в себе не нашел. Ее бы сперва переодеть да покормить, а уж после в казенный дом сдавать...

Мишель вздохнул, протянул руку и повернул медный барашек.

За дверью громко брякнуло.

Еле слышно зашелестели легкие шаги.

И дверь распахнулась.

– Вот, – виновато вздохнул Мишель. – Не один я. Пусть она пока побудет у нас.

Анна встревоженно глядела то на него, то на девочку, словно бы сличая их.

Девочка тоже, не отрываясь от штанины, во все глазенки таращилась на даму, открывшую дверь, будто понимая, что именно от нее теперь зависит судьба ее.

«Господи, а ну как Анна вообразит, что он не просто ее привел, а что она его? Что дочь незаконнорожденная! – вдруг испугался Мишель. – Фу ты, глупость какая!»

– Ты только не подумай худого, из деревни она, у нее родители померли, – торопливо, пугаясь, стыдясь и не зная куда себя девать, забормотал он.

Но Анна его уже не слушала. Она всплеснула руками.

– Господи, какая же она грязная! Откуда ты ее такую взял?

– Оттуда, – неопределенно махнул Мишель. – Ты не бойся, это ненадолго. Я только все узнаю, а после сам свезу ее в сиротский приют. Должны же они у них быть...

– Я не хочу в приют! – вдруг замотала головой девочка и заплакала, размазывая ладошками грязь по лицу.

Анна быстро присела, обхватила ее и стала гладить по голове.

– Ну что ты, что ты, никто тебя никуда не отдаст, – быстро-быстро говорила она, рассерженно поглядывая в сторону Мишеля. – Это господин так пошутил. Неумно...

Девочка вцепилась в Анну, доверчиво прижимаясь к ней.

Ну вот так всегда – он же еще и вышел кругом виноватым! Да тут же еще, не подумав, взял и ляпнул:

– Бога ради, Анна, осторожней, у нее могут быть вши!..

Но, не договорив, хоть и поздно уже было, осекся!

– Не бойся, девочка, – ожгла его Анна взглядом. – Мы прежде тебя – его в приют сдадим, коли он еще что-нибудь подобное скажет. Ну что ты встал?..

– А что делать-то? – растерянно спросил Мишель, опасаясь, что его теперь, верно, прогонят.

– Иди грей воду!

Нуда, конечно же... Мишель с облегчением схватил топор и побежал колоть дрова для печки.

Совместными усилиями девочку вымыли, хоть три раза пришлось воду менять и, сломав две гребенки, причесали.

– Звать-то тебя как? – улыбнулась Анна, разглядывая плоды трудов своих.

– Меня?.. Машкой кличут, – ответила девочка.

– А фамилия твоя какая? – на всякий случай спросил Мишель.

Девочка задумалась, но так ничего и не сказала.

– Я знаю ее фамилию, – вдруг произнесла Анна. Мишель удивленно вскинул на нее глаза. Анна?.. Откуда?!

– Знаю!.. – твердо повторила Анна. – Фамилия ее будет Фирфанцева!

Глава XV

Вот это да!..

Вот это камень!..

Коли такой государыне-императрице Елизавете Петровне поднести, так его одного хватит, дабы великую радость ей доставить. А кроме него, боле ничего и не надобно и хоть теперь домой возвертайся!

Стоит Яков, на алмаз величины необыкновенной любуется, взор от него отвесть не может! Подле него купец Никола глаза таращит. И он такого чуда не видывал, хоть, почитай, полмира с товарами объехал и всяких разностей повидал!

Сколь же камень сей стоить может? – думает, рот раскрыв, купец. – Сколь здесь... А сколь в России-матушке, как его туда, пред очи государыни, доставить?.. А сколь в Германии или Ишпании?..

Аи да товар – всем товарам товар! Раз продал – и хоть на печку полезай да всю-то жизнь безбедно живи – пей, гуляй, а все одно всего не изживешь, как ни старайся, – и внукам, и правнукам останется! И где только хитрый еврей Юсуф такой раздобыл, не иначе у индусов, шельма, сменял?!

Держит Юсуф на ладони раскрытой алмаз великий, пред глазами вертит, сиянием ех о любуясь, да перстами обнимает, будто выпустить из рук своих его не желает. А может, итак!

Но нет – вздохнул тяжеленько да передал его Якову.

Тот руки навстречу алмазу протянул да принял его бережно, будто раздавить боясь. Тежелехонек камень-то! Да чудо как хорош! Обточить такой, да огранить, да отшлифовать, пусть даже на четверть тем уменьшив, а все одно – более его во всем мире не сыскать!

– Сколь же камень сей стоит? – спросил Яков.

– Много не запрошу, – пообещал Юсуф. – Отдам, за сколько самому достался! Разве только чуть сверху набавлю, на лепешки кукурузные, от милости вашей себе испросив!

Да тут же и цену назвал.

Яков аж крякнул.

И Никола тоже.

Дорого просит еврей Юсуф за самоцвет – да только тот того стоит! Он большего стоит!

Перечел Яков в уме, сколь у него денег останется, коли алмаз сей великий, не торгуясь, купить, как царица отцу его Карлу наказывала, а тот ему... А ведь почти и не останется ничего – крохи, только-только домой возвернуться! Да только с таким подарком и вернуться не зазорно, он тыщи иных стоит!

– Беру, коли половину скинешь!

Не сдержался-таки Яков, нарушил наказ государыни, о совете купца Николы вспомнив.

– Ах! – схватился за голову Юсуф, выдирая из нее волосы клоками и разбрасывая их по ветру. – Все только и делают, что на бедном еврее наживаются, беды ему желая! И зачем я родился на свет такой несчастный?.. Бог свидетель, я и так себе в убыток торгую, а вы меня и вовсе разорить желаете, да по миру с котомкой пустить! Злодеи, ей-ей злодеи!.. Но коли так – полчетверти уступлю.

– Треть, боле не дам! Слово мое крепкое! – рубанул Яков, хоть более всего боялся, что Юсуф ему счас возьмет да откажет! И верно!..

– Чтоб язык твой отсох, такое говорить! Треть!! Да пускай живьем меня в могилу зароют, коли я на столь бессовестную цену соглашусь! Пусть дети мои и внуки, и мама моя покойная – все от меня отвернутся и трижды меня проклянут, ежели я уступлю еще хоть дирхем! Ну, ладно уж – четверть!

– Четверть так четверть!.. – обрадовался Яков. – Пусть будет так!

Ударили по рукам, при чем купец Никола присутствовал и чему свидетелем был, и коли теперь покупатель али продавец пожелают сделку расстроить, он в суде супротив обидчика говорить станет, на него указуя. Теперича уж ходу назад нет! То-то батюшка обрадуется!..

– Дай-ка еще разок на камень взглянуть, – попросил Яков, прежде как купчую составлять да деньги считать.

Взял алмаз в руку да, неловко оступившись, не удержал, уронил наземь! Вздрогнул с испугу, потом холодным покрывшись, да тут же чуть не рассмеялся. Нечего бояться – не разбить алмаз, крепче любого камня он и железа!

Звякнул алмаз о камень-булыгу, отскочил, покатился.

Яков на коленки встал, нашарил его да поднял. Поднял – да посмотрел. Посмотрел – да обмер! Обмер – да перекрестился!..

На алмазе-то трещинка появилась! Махонькая, с волосок, может быть, но трещинка все ж! Как так может быть?..

Глянул Яков на Юсуфа, а тот на него! И оба – на алмаз! Побледнел Юсуф, мигнул испуганно да закричал дурным голосом:

– Ай боже мой, злодеи-воры-душегубы, обманули-таки бедного несчастного еврея, обвели его вокруг пальца! Ай-ай!! – Да, встав близко к стенке, стал о нее головой колотиться, в кровь лоб расшибая. – Кому ныне верить?! Я за камень последнее отдал, рубаху исподнюю сняв, а выходит, это просто стекляшка!..

Никола стоит, глазами хлопает, ничего понять не может.

– Да ведь не алмаз то, – поясняет Яков. – Всего-то камень горный, что хрусталем зовется! С него брильянт тот точили, да ладно так, что сразу не усмотришь!

Неужто так? А коли просто смотреть – не отличишь! Глянул Никола зло, бороду распуша, сжат кулаки, что по полпуда каждый, да и бросился на Юсуфа.

– Задавлю-у Иуду, Христа продавшего!..

– Не ведал я, что творю, богом клянусь! – завизжал, запричитал Юсуф, на коленки бухаясь. – Не знал про стекляшку, думал – алмаз то, как вам его торговал. Вот те крест! – И крестом себя осеняет!

Плюнул Никола на Юсуфа с досады, да, повернувшись, вон пошел.

А тот, с коленок привстав да дух переведя, вослед выскочил да кричит:

– А как же с камнем-то теперь быть?

– Что с камнем? – не понял Яков.

– Камень-то ныне попорчен, вон трещина на нем!

– А нам-то что с того? – грозно спросил Никола.

– Да как же?.. На кого убыток отнесть? Убыток покрыть надобно! Пожалейте бедного еврея... двадцать дней росинки маковой...

– Ах ты вор, лиходей!.. Убыток, говоришь?!

Выхватил Никола камень, да, размахнувшись, швырнул его, что силушки было, на булыжник, отчего тот в прах рассыпался, так что стеклышки во все стороны брызнули. На том торг и кончился!..

Такая вот беда с Яковом чуть не приключилась.

Да только разве то беда была?.. Настоящая-то беда на порог-то еще не взошла, хоть уж совсем рядышком ходила, в окошки заглядывала да, на цыпочки привставая, Якова высматривала!..

Глава XVI

Архивариус была та самая – молоденькая, фигуристая, обаятельная и в очках. Но главное – не вид, главное – ощущения...

Мишель-Герхард фон Штольц был готов хоть сейчас биться об заклад, что средь ее предков были аристократы – бароны, князья, графы, в крайнем случае советские наркомы или товарищи-министры, а одна из прабабушек обязательно состояла фрейлиной какого-нибудь двора. Голубую кровь, сколь ни разбавляй ее пролетарской, так просто из жил не вытравить.

Архивариус была прелестна, но речи ее были ужасны:

– К сожалению, это все, что я могла найти по рентерее, – казенным тоном посочувствовала она. – Больше в нашем архиве ничего нет.

– А где тогда есть? – растерянно спросил Мишель-Герхард фон Штольц.

– Не знаю, может быть, в других архивах... – отмахнулась от него прелестная архивариус с кровями прадедушек-графов и прабабушек-фрейлин. – Кто следующий?

– Следующий – я! – категорично заявил Мишель-Герхард фон Штольц, так как не привык, чтобы ему отказывали прелестные дамы. – Я хочу быть следующим в вашей жизни!

Архивариус испуганно взглянула на него поверх очков, густо покраснев.

– Но у нас все равно ничего нет по рентерее, – сдавленно прошептала она, виновато глядя на посетителя. Которого давно уж заприметила. Потому что нельзя не заприметить ослепительно белый костюм, ослепительно белые туфли и ослепительно белую улыбку на фоне серо-черных, вытертых на локтях, пиджаков прочих неулыбчивых посетителей.

– Да и бог с ней, с этой рентереей, чего она вам далась! – широко улыбнулся Мишель-Герхард фон Штольц. Притом отпихиваясь рукой от напирающего на него «следующего», на которого с опаской косилась архивариус.

– Молодой человек, вы будете, наконец, что-нибудь брать? – напористо вопрошал тот.

– Буду, – кивнул Мишель. – Вот эту милую даму! Дама зарделась еще больше, хоть, кажется, больше было некуда.

– Молодой человек, если вы желаете пофлиртовать, то ступайте куда-нибудь в городской транспорт или, как ныне говорят, – на тусовку! – нравоучительно сказал ему «следующий». – А здесь госучреждение, где люди занимаются делом. Перестаньте отвлекать ответработников от исполнения ими прямых их обязанностей.

И, обращаясь к архивариусу, спросил:

– Светлана Анатольевна, я заказывал материалы по скифским раскопкам...

Такого, да еще при даме, фон Штольц спустить не мог. Отчего не преминул тут же ответить:

– А вы, товарищ, если желаете узнать про скифов, то езжайте в степи, курганы лопатой копать, а не ройте здесь то, что другие для вас в поле накопали!

– Молодой человек!.. – ошарашенно ахнул «следующий».

– Как вы можете?! – вскричала архивариус, бледнея поверх выступившей на щеках краски.

– А ты – помолчи, пожалуйста! – одернул ее «следующий».

Чего Мишель-Герхард фон Штольц уж точно снести не мог!

– Как вы смеете разговаривать с дамой на «ты»? – возмутился он. – Тем более с ответработником, в госучреждении, при исполнении им служебных обязанностей! Тем более с ответработником столь неземной красоты!

При этих словах у архивариуса на лице, поверх бледности, выступившей на румянце, снова пошли красные пятна, на этот раз гнева.

– Да Михаил Львович всю жизнь в поле! – вскричала она. – Да он пятнадцать курганов раскопал! Его весь научный мир знает!..

– А отчего же он обращается к вам на «ты»? – стушевался Мишель-Герхард фон Штольц.

– Потому что он мой преподаватель. Любимый! – выкрикнула архивариус. – И еще дедушка! Родной!.. А вы!.. Его!.. И меня!.. Нас!..

Академик?.. И дедушка?.. И еще курганы копал?.. Оп-пачки! А ведь как все хорошо начиналось, – подумал Мишель-Герхард фон Штольц.

И, повинно склонив голову, сказал:

– В таком случае готов искупить свою вину кровью и потом. Хоть даже немедля срыть до основания сто курганов.

– Их и без вас уж срыли, – недовольно пробурчал академик. – Такие же, как вы, варвары.

– Тогда мне ничего не остается, как дать вам удовлетворение посредством любого избранного вами оружия, – сказал Мишель. – Ибо по правилам дуэли оружие выбирает оскорбленная сторона.

И стал терпеливо ждать своей участи.

– Ну хорошо же! – угрожающе сказал академик. – Тогда я выбираю...

Вряд ли эспадроны или дуэльные пистолеты, – подумал Мишель. – Скорее всего милицейские дубинки, которыми его отходят доблестные защитники правопорядка, утащив в ближайшее отделение милиции.

Но академик избрал более экзотическое оружие.

– В таком случае я выбираю... папки. Дас-с... папки! Вот что, молодой человек, возьмите-ка эти вот папки и несите их за мной в читальный зал на второй этаж. А там – посмотрим...

Мишель-Герхард фон Штольц глянул на привезенные на тележке стопки папок, что на вид тянули тонны на полторы, и в который раз пожурил себя за невоздержанность на язык.

– Ну что же вы?.. Или вы лишь флиртовать горазды? Мишель вздохнул и, взвалив на себя папки, виновато поплелся за академиком. Ну и угораздило же его...

А ведь – и угораздило!