Текст книги "Обет молчания"

– Я никого не вызывал. Уходите! – крикнул через дверь Хозяин.

– Откройте! – настаивал сантехник. – У меня наряд! – И сильно забарабанил в дверь.

– Какого хрена смеситель, когда вентили не перекрыты! – ахнул Дед. – Мусора это! – Выхватив наган, он рванулся к окну. – Аварийщики?! Кретин! Когда это аварийщики приезжали на двух машинах? И зачем они вообще приехали, если вода из кранов идет? Всем по местам!

– Открывайте, милиция! – крикнули из-за двери.

– Козлы позорные! – истерично закричал Шрам и выбежал из кухни, сжимая в руке большой столовый нож.

Бугай секунду стоял в замешательстве, потом потащил из-за пояса обрез. Этот так просто себя не сдаст! Прихватит с собой одну-две милицейские жизни. Бугай передернул затвор, дослал в ствол патрон.

И снова, подчиняясь минутной эмоции, я нарушил все возможные инструкции.

– Не уйдешь, сволочь! – произнес я вслух какую-то совершенно идиотскую, совершенно кинематографическую фразу.

– Чего? – автоматически спросил Бугай и повернулся ко мне.

– Сзади! – резко крикнул я, не давая ему опомниться.

Бугай резко повернул голову и тут же получил удар ногой в пах. Другой ногой я мгновенно ударил снизу по руке, удерживая обрез. Винтовка оглушительно бухнула, пуля ударила в стену, осыпая меня осколками керамической плитки.

– Ты?! – удивился Бугай, держась за низ живота. – Гад!!! – И стал медленно выпрямляться.

Но я уже стоял на ногах. Следующим ударом я выбил Бугая в коридор, сыпанул в лицо горсть сухого табаку, собранного из найденных окурков сигарет, быстро отошел, закрыл, запер на щеколду дверь.

Пока Бугай очухается, пока протрет глаза, пока поднимется, пока откроет дверь в ванную, пройдет не меньше полминуты. К тому времени милиция высадит входную дверь, тем или иным способом утихомирит бандитов и, двигаясь по коридору, наткнется на Бугая. На него у них уйдет опять-таки не меньше двадцати пяти – тридцати секунд, парень он здоровый и запросто его не скрутишь, придется повозиться. Таким образом, получается, что мне обеспечена минута спокойной жизни. Милиция нейтрализует угрозу, исходящую от Бугая. Пока последний вскроет ванную дверь, пока сообразят что к чему, пройдет еще несколько секунд.

На все эти математические выкладки у меня ушло ровно столько времени, сколько потребовалось на то, чтобы сорвать со стены зеркало. Я отступил к двери, сделал шаг, прыгнул и с лету, двумя ногами ударил в расшатанную стену. Кирпичи с грохотом вывалились наружу. Еще одним сильным ударом я расчистил образовавшееся отверстие. Сзади часто загрохотали выстрелы – глухие милицейских «макаровых» и лающие дедовского нагана. Не раздумывая дальше, я вытянул руки и рыбкой нырнул в пролом.

В соседской ванной под душем, от изумления выпучив глаза и раскрыв рот, стоял голый мужчина. Широко и дружески улыбаясь, чтобы он не успел испугаться и приготовиться к защите, я поднялся и сказал: «С легким паром!». Связанными руками, не очень сильно, но так, чтобы выключить его на несколько минут, ударил в солнечное сплетение. Мужчина, так и не успев понять что произошло и откуда объявился этот улыбчивый гражданин, охнул, сел в ванну под струю горячей воды. Прихватив с полки безопасную бритву, я открыл щеколду, выскочил в коридор и сразу наткнулся взглядом на удивленные глаза высунувшейся из комнаты женщины. Теперь очень важно было не дать ей закричать, не позволить навлечь на меня милицию. Следовало незамедлительно придумать ей какое-то занятие. Человек, у которого появилась работа, обычно молчит.

– Скорее! – крикнул я. – Вашему мужу плохо! Ну же! Быстрее!

Словно завороженная, женщина повернулась к открытой двери в ванную комнату. В ванной она пусть кричит, причитает и зовет на помощь сколько угодно. На улице ее уже слышно не будет. А за мною, имея на руках раненого супруга, она не побежит. Две, а то и три минуты супруги будут заняты только собой, еще минуту активной и потому бестолковой помощью работникам милиции, появившимся в проломе. Этого времени мне хватит за глаза, чтобы навек покинуть эту квартиру, этот дом и даже улицу.

Выскочив в коридор, я на ходу сорвал с вешалки хозяйский плащ, набросил его на руки, чтобы скрыть веревки, открыл дверь и быстро, но без излишней торопливости, спустился по лестнице.

– Что там происходит? – поинтересовалась на третьем этаже какая-то пожилая женщина.

– Кино снимают, – ответил я первое, что взбрело в голову.

– Да вы что! – всплеснула руками женщина. – А я ничего не знаю!

На улицу я вышел очень спокойно. Возле соседнего подъезда, вплотную к выходу, стояли автомобили аварийной службы с распахнутыми дверями, чуть дальше замерли милицейские бобики. С верхнего этажа неслись крики, ударило несколько выстрелов.

– Вы куда? Сюда нельзя! – выставил руки мне навстречу молодой сержантик. – Проходите, не задерживайтесь!

С любопытством оглядываясь, что делал бы на моем месте любой случайный прохожий, я отступил вглубь двора и с большим удовольствием выполнил просьбу сержанта, то есть не стал задерживаться и прошел мимо. Обойдя дом, я прошагал несколько кварталов, зашел в первый же подъезд, где с помощью прихваченной из супружеской ванной бритвы срезал веревки на руках. Всё. Я свободен.

Накинув плащ, походкой скучающего человека я дошел до остановки, сел в трамвай и поехал, не важно куда, главное, подальше от места своего почти двухнедельного заточения.

Теперь мне нужно было уходить из города. Немедленно! Сейчас же! Но уходить без надежных документов было чрезвычайно опасно. После такой отчаянной стрельбы, устроенной бандитами, после двух моих побегов из отделения и из разгромленной «малины» моей личностью заинтересуются всерьез. Естественно, вокзалы, аэропорт, дороги будут перекрыты усиленными нарядами. А фотопортрет мой у них имеется. Проскочить будет очень непросто. Нет, без документов, а лучше нескольких документов на разные фамилии, не обойтись. И чем раньше я их раздобуду, тем лучше. Время работает против меня. Каждую новую минуту щели из города будут затягиваться все плотнее. Надо действовать, пока органы еще не очухались.

Снова толкаться в почтовых отделениях или кассах было опасно, к тому же там можно выудить паспорт, а мне желательны были и другие документы. Пожалуй, стоит рискнуть.

– Бабушка, где здесь военкомат? – спросил я первую попавшуюся на пути прохожую. – Спасибо, бабуля. Дай бог тебе здоровья.

«А мне удачи», – это я уже подумал. Без удачи в задуманной мною операции было нельзя!

В военкомате в коридорах, на лестницах, у дверей кабинетов толпами ходили молодые ребята-допризывники. Легко затерявшись в этом бедламе, я обошел военкомат, намечая тактику действия, привязываясь к местности. Конечно план мой был чистой воды авантюрой, но в случае успеха обещал хорошие дивиденды. А провала после того, как полмесяца походил под бандитскими дулами, я уже не боялся. Хуже уже не будет.

В туалете, запершись в кабинке, я, как мог, привел в порядок одежду, побрился всё той же, прихваченной из ванной бритвой. Выйдя, оглядел себя в зеркало, подвигался, поиграл мимикой. Не самый лучший вариант, ну да ничего, авось проскочим. В конце концов, районный военкомат не МХАТ, ценителей актерского мастерства здесь не так густо.

Из туалета очень уверенным шагом я прошел по коридору. Мои деловая целеустремленная походка, спокойное лицо выгодно должны были выделяться на фоне общей неразберихи и нервозно-растерянного ожидания.

– Уберите ноги из прохода! – строго велел я, проходя мимо развалившегося на стуле призывника.

Тот недоуменно подтянул колени:

– Подумаешь.

Не замедляя движения, я прошествовал в конец коридора, открыл первую попавшуюся дверь. В мгновение, пока дверь крутилась на петлях, я, прикрытый ее непроницаемой броней, стер с лица уверенно-надменное выражение и нарисовал растерянно-искательное.

– Простите, пожалуйста, – извинился я, – у вас не отыщется чистого листка бумаги? – обратился я к женщине, сидящей за ближайшим столом. – А еще один? Очень надо.

– Кто вам позволил войти сюда без вызова?! – гаркнул немолодой майор из глубины комнаты. – А ну, кру-гом!

– Простите, извините, – забормотал я, пятясь к выходу.

И вновь, пока петли вертели свой полукруг, я сменил выражение лица на уверенно-хозяйское.

– И передайте ему: пусть ждет! – крикнул я в приоткрытую дверь, в последний момент увидав, как удивленно полезли вверх брови женщины, снабдившей меня бумагой.

Хлопнув дверью и перебирая, словно наскоро прочитывая вообще-то совершенно чистые листы, я прошел по коридору обратно.

– Вы не подскажете, где здесь двенадцатый кабинет? – спросил меня робкого вида парень, клюнувший на мои хозяйские манеры и уверенный вид.

– Дайте вашу повестку, – строго и громко, чтобы меня услышало возможно большее число призывников, попросил я. – Вы должны были явиться к одиннадцати часам. А сейчас?

– Я не успел. Я хотел. Там трамваи не ходили… – начал, пряча глаза, оправдываться парень.

– В последний раз! – предупредил я. – А теперь поднимитесь на второй этаж и пройдите в конец коридора.

Я хорошо запомнил расположение и нумерацию кабинетов и теперь, не без пользы для разыгрываемого образа, использовал полученную информацию.

Еще два или три раза, играя на публику, я прошел по коридору без разбора заглядывая в двери. Скоро я добился того, что все меня принимали за (и не из последних) работника военкомата. Ко мне подходили с вопросами: «А где я буду служить?», «Можно ли уже идти домой?», «Как попасть в морскую пехоту?» и прочими, на которые я с совершенно умным видом отвечал всякую чушь. Наконец, посчитав, что подготовительный этап завершен, что почва достаточно удобрена и пора разбрасывать зерна, я перешел к делу.

Из всего многообразия призывников я выбрал пять подходящих кандидатур: двоих полных с оттопыренными щеками и троих, похожих на меня, молодых ребят.

– Ваша фамилия? – строго одного за другим спрашивал я их, записывая что-то на листке бумаги. – Ваша? Ваша? Как? Повторите. Никуда не уходите. Ожидайте вызова.

Выждав пятнадцать минут, я ввалился в коридор и, глядя в несуществующий список, зачитал фамилии пяти намеченных кандидатов и пять или шесть взятых наобум: Иванов, Петров, Попов… Расчет был верен: последние фамилии были из наиболее распространенных – и среди призывников нашлись их обладатели. Ивановых оказалось даже двое.

– Имя? Отчество? – уточнил я. – Вы останьтесь. Вас вызовут отдельно. Остальным через пять минут собраться на втором этаже возле седьмого кабинета! Ясно?

– Ясно, – нестройно ответили призывники.

Возле седьмого кабинета, который, как я заранее проверил, был закрыт, я провел перекличку.

– Иванов А.С.?

– Я!

– Уваров В.Б.?

– Здесь!

– Симоненко…

– Прошу внимания! Я старший инструктор по учету и распределению военных кадров и специалистов! Сейчас, – я указал пальцем на настенные часы, – четырнадцать часов десять минут. Через две минуты вы отправитесь по домам, а спустя еще два часа, то есть в шестнадцать двенадцать принесете сюда паспорта, комсомольские билеты, дипломы об окончании учебных заведений и курсов, трудовые книжки, у кого есть – права. Опоздавшим, то есть не явившимся в шестнадцать часов двенадцать минут сегодняшний день на работе будет засчитан прогулом. Вопросы есть?

– А у меня трудовая книжка на работе, – сказал кто-то.

– Зайдите в отдел кадров и попробуйте убедить выдать ее вам до завтрашнего утра. Конечно, это не положено, но крайне желательно. От этого, возможно, будет зависеть род войск, в который вы попадете, – добавил я личной заинтересованности. – Если вы не справитесь, то завтра мы выйдем на ваши организации с официальным письмом. Но лучше бы вы решили этот вопрос самостоятельно. Действуйте. Докажите вашу сметливость! – Я даже улыбнулся ободряюще, на мгновенье сняв маску официальности. Черт его знает, вдруг проскочит, в отделах кадров тоже ротозеи случаются. – Иванов! – Я снова перешел на строгий тон.

– Здесь!

– Вы сегодня назначаетесь старшим группы! Соберите у призывников повестки и передайте мне. Всё! Сдавшие документы свободны до шестнадцати часов двенадцати минут.

До указанного срока я тихо, стараясь не бросаться в глаза, просидел на стуле, приставленном у мало посещаемого кабинета. Жизнь в военкомате текла своим чередом – ходили военные, туда-сюда сновали гражданские женщины с пайками, выкликали фамилии, писали не явившихся призывников, в том числе и моих, отправленных за дополнительными документами. Конечно, я мог эти два часа погулять по улицам, но, во-первых, здесь было гораздо безопасней (ну кому придет в голову искать меня в военкомате?), во-вторых, мне надо было быть в курсе происходящих событий.

Ровно в 16:12 я из дальнего коридора врезался в толпу ожидавших меня призывников.

– Иванов!

– Я!

– Доложите отсутствие!

Из моих кандидатов не пришел только один.

– Прошу сдать документы старшему, – распорядился я и доверчивые юноши понесли на алтарь моей беспризорности свои настоящие с натуральными печатями и штампами «ксивы».

– На сегодня все свободны, – сказал я, забрав увесистую стопку документов. – Завтра в четырнадцать ноль-ноль явитесь в тридцать девятый кабинет. (Такого в военкомате в помине не было, отсчет заканчивался на номере 30.) Спросите лично меня.

– А повестки?

Повестки отметим завтра сразу за два дня. Все свободны. Старшему группы выражаю благодарность!

Старший Иванов, только что обобравший своих товарищей, зарделся от гордости.

– Больше никого не задерживаю.

Таким образом я разом получил несколько комплектов (то есть все желаемые документы вплоть до трудовых книжек и комсомольских билетов!) первоклассных бумаг, удостоверяющих мою личность. Я снова обрел статус гражданина страны, со всеми вытекающими из действующей конституции правами. Ни в очередях толкаться не пришлось, ни в чужие карманы лазить! Желаемое принесли мне прямо в руки – возьмите, пожалуйста!

В кабинке туалета я тщательно рассортировал документы. Более всего мне подходили три фамилии. Остальные документы я, сложив в полиэтиленовый мешок, обязал какого-то призывника передать дежурному по военкомату. Не стоило доставлять людям неприятностей больше, чем это было необходимо. И так их завтра ждал трудный день: поиск несуществующего 39 кабинета, какого-то инструктора по учету и распределению и, наконец, осознание того, что их просто-напросто балаганно одурачили.

Следующим необходимым номером моей довольно-таки эксцентрической программы было изменение внешнего вида. Роскошь мелькать по вокзалам своей уже приметной для органов физиономией я себе позволить не мог, имея даже самые надежные документы. Вспоминая уроки грима, я начал перерисовывать свое лицо под облюбованного еще раньше толстячка. Щеки я приподнял, засунув в рот, за коренные зубы, хорошо пережеванную бумагу, нос расплющил с помощью того же нехитрого приема – затолкав бумагу в ноздри. Неприятно, конечно, но что поделать, безопасность важнее удобства, тем более красоты.

Теперь моя физиономия значительно приблизилась к оригиналу на паспортном фото и практически ничем не напоминала портрет своего истинного хозяина. А уж по словесному описанию – лицо худое, вытянутое… меня не смог бы распознать и сам преподаватель «опознанки». В довершение всего я, зайдя в парикмахерскую, укоротил шевелюру до пределов, надлежащих иметь собравшемуся в армию призывнику.

Вот такой я удалец-молодец! А если смотреть в зеркало, то вовсе даже и не я. А если смотреть в документ, то уж совершенно не я, а какой-то Филимонов Петр Ефремович!

И ходить мне в этом толстеньком обличии, постоянно обновляя бумажные набивки, дня два-три, пока не унесет меня поезд подальше от этого города, доставившего мне столько неприятных минут. Адью, городок моего невезения!

Обеспечив известным манером себе денежную наличность, гардероб и необходимые в дороге вещи, я отбыл на вокзал. И, видно, в наказание за мою чрезмерную самовлюбленность – опять расхвастался, распелся, как новобрачный кенар перед своей пернатой подругой – и раннюю эйфорию, судьба отвесила мне напоследок небольшую отрезвляющую оплеуху.

Нос к носу на меня вынесло… да, да, вы угадали, моего старого знакомца-сержанта. Он стоял все под тем же фонарем и внимательно наблюдал проходящую мимо толпу. Он искал меня! Конечно, меня! Не мог он простить себе случившейся полмесяца назад промашки и теперь мечтал отловить меня второй раз. Буквально в двух шагах от него застыл я в полной растерянности. На мгновение пережитый на этом месте страх вернулся ко мне, отнял конечности, лишил дара речи. Это ж надо! То же место, те же обстоятельства, те же лица! Хотя нет, одно лицо другое. Совсем другое – лицо полное, черты расплывчатые, стрижка короткая. Не узнаешь ты меня, сержант. Смотришь в упор и не замечаешь!

– Вы что стоите, гражданин? – спросил сержант, глядя мимо меня. – Проходите, не мешайте людям.

Ах, как подмывало меня подойти вплотную, заговорить, спросить, с какой платформы уходит поезд, выслушать ответ, хлопнуть его по плечу, сказать: «Стоишь, сержант?» Как хотелось удало и красиво прогарцевать перед моим одногодком и почти коллегой. Вот, мол, как я тебя красиво сделал!

Но вдруг я понял, что не удаль во мне играет молодецкая, а как раз наоборот, сопливое детство. Ведь не хвастовства ради попал я сюда и ухожу отсюда. Не приключения ради, словно хомяк, набил щеки бумагой. А все это: и надутые щеки и нос, и чужие, лихо позаимствованные документы в кармане, и побег из бандитской «малины», и ожидающий меня поезд, идущий в никуда, – не игра в казаки-разбойники, а просто моя работа. Нервная, иногда рискованная, иногда скучная работа. Обычная, как у станка.

Я стоял и думал: нет, сержант, не подойду я к тебе, не хлопну по плечу и не спрошу, где здесь платформы. Ничего я тебе не скажу. И никому никогда не расскажу ни о себе, ни об этом, в общем-то, симпатичном городке, где чуть не провалил я свое первое задание, ни о своих героических приключениях, ни о своей завидной изобретательности. Не могу я ничего никому рассказать, кроме своих учителей. А им мои побасёнки без интереса. Им интересен результат, которого всё еще нет!

– Прощай, милиция! – сказал я себе и, повернувшись, зашагал к перрону, где ждал меня поезд, потом дорога, потом неизвестный город, работа, жилье, новые друзья и недруги, то есть всё то, что образует понятие «натурализация» и за что мне очень серьезные экзаменаторы будут ставить или не ставить зачёты.

Я шел по перрону и еще не понимал, что мгновение назад сделал выбор. Не тогда, когда попал в учебку, и не тогда, когда получил экзаменационное задание, и не когда бежал из отделения, и даже не когда решал кроссворд с Дедом и прочими четырьмя неизвестными, а сейчас, когда просто сказал сержанту: «Прощай, милиция!» Прощай, прошлое! Прощай, юность! Мой поезд уходит. Через пятнадцать минут!

Потом был поезд. Я стоял у запотевшего вагонного окна, смотрел в темноту, слушал перестук колес. Мне было легко, потому что никуда не надо было бежать, ни от кого не надо было отбиваться, ничего не надо было добывать, все это было впереди. И мне было грустно, потому что я был один. Один-одинешенек! Вокруг были люди, но никого из них я не мог допустить в свою тайну. И ею, этой тайной, я был отгорожен от окружающих прочнее, чем самым высоким забором. В этом поле я был единственным воином. И мне, в опровержение известной пословицы, надлежало выиграть! Только выиграть!

Я вздохнул, оторвался от окна, сказал себе: «Держись, парень! Пора начинать всё с начала!» и, осветив лицо обворожительной улыбкой, открыл дверь в купе:

– Здравствуйте! Вы куда? Давайте знакомиться!

Запись II
По новому кругу

Дверь. Еще дверь. Ярко освещенный коридор. Вестибюль. Электронное табло. Время 14:37:16.

Тридцатисекундная пауза. Сейчас меня наблюдают. Сверлят электронными зрачками камер. Сверяют время. Допустимое отклонение – плюс-минус пять секунд. Шестисекундное опоздание или забегание – штрафные баллы. Десяти – санкции. Минута – автоматическое отчисление.

– Можете войти!

Дверь на себя. Коридор. Зона спецконтроля.

Привычно вытащить личный жетон. Развернуть вверх «лицом», толкнуть в щель приемника-опознавателя. Где-то там в его глубине хитрый механизм разомкнет электронный запор, из монолита жетона выдвинется прозрачный язык с моим слайд-портретом, личным кодом и свежими пароль-секретками. Сбросить с лица «паранджу». Замереть анфас. Повернуться. Замереть в профиль. Четко доложить:

– Курсант Зевс, код двадцать четыре СЖ, допуск третьей степени, прибыл!

Пауза. Голосовая идентификация.

– Проходите!

Турникет. Длинный коридор с одинаковыми без названия и цифр дверями. Есть в этих гладких, без привычных ручек, замочных скважин, выступающих петель, дверях, что-то пугающе-неприятное. Не узнают их глаза, не воспринимает сознание. Двери – это когда можно взяться рукой, повернуть ключ, постучать. А здесь… Здесь все как в страшной сказке, все шиворот-навыворот.

Двадцать шагов. Остановиться возле знакомой – глаза б на нее не глядели – двери. Подождать. Где-то там, в начале коридора дежурный-невидимка сличит график занятий, допуски, коды, нажмет кнопку, засов бесшумно утопится в стену. Открыто.

– Проходите!

Учебная комната без мебели, без окон, на стенах большие экраны. Всё. И сидеть мне в этой пустоте, недвижимо, не шелохнув ни единым пальцем, под неотрывными взглядами скрытых наблюдателей час, или сутки, или двое. Упражнение, равное самой изощренной пытке. Зачем? Чтобы стать незаметным в засаде и исчезающим в преследовании? Чтобы закалить волю? Развить наблюдательность? Черт его знает. Конечной правды я все равно не дознаюсь.

Сегодня установка на ограничение пространства. Я сажусь на пол, поджимаю ноги к груди, чтобы занимать как можно меньше места. Шевелю руками-ногами, стараясь каждой мышце найти наиболее комфортное положение. Расслабляюсь. Замираю. Как просто сказать «замираю». Как невероятно трудно научиться замирать! У большинства неподвижность ассоциируется с отдыхом, у меня – с самой трудной работой.

На предварительных занятиях я наблюдал за поведением насекомых, за многочасовым замиранием богомола, когда невозможно отличить его одеревеневшее тело от сухой ветки. Ходят возле него мухи-жучки, в упор не различая смерть свою, и вдруг – мгновенный бросок и бьется в челюстях маленького хищника чья-то уходящая жизнь. Если бы я мог добиться подобного результата!

Завожу в голове внутренний хронометр, беру под наблюдение экраны. Это дополнительная нагрузка – чтобы не одни мышцы напрягались.

С богом!

Час.

Второй.

Третий.

То на одном, то на другом экране время от времени появляются геометрические фигуры. Моя – вытянутый треугольник. Он может вспыхнуть в любой момент на любом экране. Он может оказаться перевернутым вверх тормашками или мгновенно мелькнуть среди нагромождения других фигур. Я должен его заметить и учесть. По количеству пропусков судят о степени моего внимания. Сиди, вылупив глаза, словно филин в ночи, и попробуй не заметить то, что заметить обязан!

Правый экран – есть. Левый – есть. Снова правый. Еще. Лицевой. Левый. Лицевой. Всё это боковым зрением, не поворачивая головы, не сдвигая зрачки глаз.

Лицевой – есть. Есть. Есть…

Пятый час.

Шестой.

Застывшие окаменевшие мышцы. Упертый взгляд. Тихое, практически незаметное дыхание. Неподвижность.

Но уже ползет по коже изморозь мурашек, немеют пальцы ног, ноет поясница, затекает шея. Сиденье кончилось – начинаются муки. И шевелятся в голове зловредные мысли.

Может, я ошибся? Может, зря позволил себя уговорить? Неужели первой учебки с ее непонятной муштрой мне было мало? Правда та учебка и эта… Сравнимы ли пионерский и исправительно-трудовой лагеря? А ведь название одно.

Подвел меня полковник своими погонами и густой плашкой боевых наград на груди. Подставил.

– Молодцом! – одобрительно кивал он, листая мое личное дело. – На вашем курсе лучшие результаты. Тесты, практика… Молодцом!

А, пожалуй, и было мне чем гордиться. Несмотря на неудачное начало – случайное опознание, побеги, стрельбу и прочие мишурные приключения, за которые, кстати, мне сняли в итоге баллы, я успел в остаточный срок удачно, говоря нашим профессиональным жаргоном «слепить биографию» и натурализоваться не где-нибудь, а в областном центре, подколымить (скорее для легализации денег, чем для заработка) с бригадой шабашников, купить дом-развалюху и разменять его на комнату в коммуналке, заимев в друзья-соседи зам. начальника районной милиции (я же не жилплощадь искал, в первую голову страховку, связи, прикрытие!), устроиться на перспективную работу, поступить на заочное отделение в институт, через совместные хобби (преферанс, собаководство, охоту и прочее) обеспечиться высокопоставленными друзьями, организовать личную жизнь (опять-таки выбирая не невесту, а родителей) и настолько слиться со средой, что другой жизни и желать не мог – на гражданке так не барствовал, ей-богу! Жить бы мне поживать да добра наживать, но отыскали меня отцы-командиры, выдернули из налаженного быта. А причиной тому послужили, как оказалось, мои замечательные успехи. Других, говорят, не тронули, оставили в покое – живите, как хотите. Тем их служба и завершилась. А мне мало показалось!

– Ого, и благодарность от МВД?! Эти-то каким боком? – удивился полковник. – За содействие в задержании особо опасной преступной группы!.. Хорошо.

«Скорее плохо», – подумал я, вспомнив крутую разборку моих криминальных подвигов. Что для всякого законопослушного гражданина было доблестью и даже геройством, для меня обернулось нарушением служебных инструкций – не высовывайся, не громыхай там, где можно уйти тихо!

– Очень хорошо. Но, говоря по чести, все это школярство первой ступени. Главное впереди. Должен сообщить вам, собственно для этого я сюда и прибыл, что из всего потока вы единственный допускаетесь к продолжению учебы. Ваше право сказать да или нет.

– А что остальные?

– Остальные переходят в разряд «консервов», то есть отправляются по домам и ждут… ближайшей войны. Конечно, интересный подход к делу – возможно, вы понадобитесь в войне, которая, возможно, случиться! Хороша перспектива для профессионала! Если в будущем (каком – ближнем, дальнем?) разразится война и противник, не дай бог, захватит часть нашей территории, а агент к тому времени не потеряет своей квалификации или не сопьется и не обрастет, как пень опятами, кучей детей, то его, бедолагу, засунут в самолет и сбросят в тылу врага для вживания и последующего выполнения агентурной и разведработы. Кабы, если, вдруг… Всё это смахивает на утопию, взращенную опытом последней войны – массированная заброска агентов, самостоятельное – как хочешь, так и выкручивайся, внедрение, многолетняя работа на территории противника… Не уменьем, так числом? Разве это агенты? Пушечное мясо второй категории! Возможно ли сохранить навыки, которые некуда применить? Агент, не тренирующий себя делом, тот же пианист-любитель: теоретически знает всё, по какой клавише бить, на какую педальку жать, только вот музыка получается ни уму, ни сердцу, так, посредственное таперство, пальчики-то деревянные, не гнутся, в растопырку торчат! С другой стороны, не содержать же целую учебку единственно для отбора пары-тройки толковых ребят в год. Накладно! А так вполне приличные цели из серии «если завтра война». На такое грех денег жалеть. Но это их проблемы. А наши… Я предлагаю вам настоящее дело, не эти игрушки в песочнице. Дело живое и потому опасное. Дело для настоящих мужиков. Для таких, как мы с вами!..

Вот этой фразой, рассчитанной на мое еще почти детское самолюбие, и приколол меня полковник, как натуралист букашку к тетрадному листу. Сплоховал я, пропустив выпендрёж вперед расчета. Поспешил!

Седьмой час.

Восьмой.

Десятый.

Бегут, скачут фигуры, слезятся глаза, наливается свинцом тело, немеет кожа. Незаметно, бесшумно я напрягаю и расслабляю различные группы мышц, не давая им затечь. Главное сохранить работоспособность. В любое следующее мгновение я должен быть готов к действию. И еще я должен ловить и подсчитывать свою фигуру, чувствовать время, бороться с усталостью, сном, безразличием. И еще… Кругом я должен, должен, должен. Я вечный должник Конторы. Хода назад нет, мне это доказали наглядно. Не дураки писали правила этой жестокой игры. Знали, как «обрубать хвосты». Только вот хвостом тем был не кусок меха на копчике, а вся моя прошлая жизнь!

– Вы согласны?

– Да!

– Вы хорошо обдумали свое решение?

– Да!

– Распишитесь.

«Обязуюсь не разглашать служебную информацию. В случае нарушения признаю правомерность применения ко мне высшей меры согласно статье… по законам военного времени…»

Подписываюсь.

«Обязуюсь докладывать по инстанции о любых недружелюбных контактах. В случае нарушения…»

Подписываюсь.

«Обязуюсь прервать всякие отношения с близкими и дальними родственниками и знакомыми… В случае…»

Подписываюсь.

– Только не думайте, что это формальность, – предостерег «вербовщик». – Все положения, оговоренные в документах, имеют силу закона и в каждом пункте применяются буквально. Кроме того, мы оставляем за собой право любой параграф договора подтвердить действием.

Недооценил я поначалу этот пунктик. Пропустил мимо ушей. Думал, так, обычная бюрократия. А он был основой основ службы, в которой мне предстояло «трубить» всю отпущенную судьбой и начальством жизнь!

Наш договор не был стопкой бумаг, которая могла сгореть, или утратить свою силу, которую, передумав, можно было выбросить в мусорную корзину. Бумаги были лишь макушкой огромной пирамиды взаимного подчинения и принуждения. Контора умела удерживать свои кадры. И выцветшие чернила личной росписи здесь значили очень немного!

– Мужайся, курсант! – предупредил очередной кадровик-секретчик. – Тебя ждут не самые приятные испытания. Ты готов?

– Да!

– Ты должен понять, что цели, которым мы служим, не разрешают прошлого. Мы не принадлежим себе. Мы всецело, со всеми потрохами с дня сегодняшнего до последнего принадлежим Учреждению. Для нас нет вчера, но только сегодня. Мы не можем позволить себе чувства, в том числе родственные. Это несовместимо с исполнением стоящих перед нами задач.

– Я понимаю!

– Ни черта ты не понимаешь! – вдруг сошел с казенного тона «вербовщик». – Постоянно, изо дня в день, до крышки гроба тебя будут ставить перед выбором. Или-или. И каждый раз с тебя будут требовать не слов, не бумажного росчерка – действия! И каждое такое действие будет все дальше вытеснять тебя из круга привычной жизни, обрезать последние пути к отступлению. Тебе разрешат больше, чем прочим, но заставят платить стократ!

– Я понимаю!

– Ты готов пожертвовать прошлым?

И подчиняясь инерции игры в супермена, не в силах остановиться ценой признания собственной слабости и не представляя, чем уже завтра мне придется расплачиваться за собственное согласие, я сказал: