Текст книги "Юрий Чурбанов: «Я расскажу все как было…»"

…Несколько слов о себе. Я родился 11 ноября 1936 года, а 10 ноября, если читатель помнит, День советской милиции. Мой отец, Михаил Васильевич, сын крестьянина. Мать, Мария Петровна, родом с Украины. Она моложе отца на пять лет, но они еще бодрятся, хотя отец перенес инсульт и тяжело болеет. Живут в Москве в небольшой двухкомнатной квартирке. Недалеко от них, на улице Алабяна, квартира моей сестры, а брат с семьей живет в такой же двухкомнатной квартире на улице Фестивальной, у Речного вокзала.

Может быть, я мог бы помочь им получить благоустроенные квартиры где-то в центре. Но в отличие от того, что пишут наши газеты, я подобными вопросами никогда не занимался; так как по существующим в Москве нормативам та площадь, которой располагали мои близкие родственники, была вполне достаточной и, понимая это, они никогда ко мне с подобными просьбами не обращались.

Не могу сказать, что в школьные годы я был образцовым пионером и никаких ребячьих шалостей не совершал. Но и на учете в детской комнате милиции я, конечно, не состоял; а вот остаться на второй год однажды пришлось – это было в седьмом классе, когда мы переехали из одного района Москвы в другой.

Отец – старый партийный и советский работник; когда я оканчивал школу, он работал председателем райисполкома Тимирязевского района Москвы. В районе было четыре института, в том числе и знаменитая Сельскохозяйственная академия. Мать очень просила устроить меня хоть куда-нибудь, но отец наотрез отказался. Он сказал так: «До тех пор пока ты не познаешь рабочий коллектив и не поймешь, чем он живет, тебе в институте делать нечего». И я попал в ремесленное училище.

Есть в Москве завод «Знамя труда», прежде это был «почтовый ящик», сейчас его «рассекретили». Вот при этом заводе находилось «базовое» ремесленное училище, где я стал осваивать профессию слесаря-сборщика авиационных узлов. Не скажу, что все давалось легко, но жили мы в ремесленном по-своему весело.

Разумеется, как каждому пацану, мне были нужны карманные деньги – на кино, на мороженое. Родители не имели возможности щедро одаривать: нас в семье было трое детей. И вот во время каникул я собирал ватагу ребят, мы ездили на станцию Москва-Казанская разгружать вагоны с овощами. Так зарабатывались деньги на карманные расходы. А то, что бригадир разрешал нам набивать свои сатиновые шаровары яблоками и уносить их с собой, – так я все приносил на родительский стол.

Помню одного мастера, который со стипендии отбирал у нас по «трешнику» – себе на выпивку. Собрав «мзду», он недели две был в загуле, а потом все повторялось снова. Боже мой, как мы его ненавидели! Стипендия была 23 рэ, а тут еще неизвестно зачем нужно было трешку выкладывать. Обидно до слез, но все давали и молчали. Я тоже молчал. Почему? Не знаю…

Окончил училище – и меня направили на авиационный завод. Тут я неплохо зарабатывал, и все до копейки приносил домой, в общий котел, так у нас было принято. В бригаде сборщиков я был самым молодым, первое время пришлось тяжело, а потом втянулся – и ничего.

Через два года, в 1957-м, комитет комсомола завода рекомендовал меня для работы на Московском фестивале молодежи и студентов.

Это были незабываемые дни. Они оказались настолько яркими, что их можно вспоминать поминутно, – ведь именно тогда к нам впервые приехали делегации Америки и Израиля, мой Ленинградский район над ними «шефствовал». Славные были ребята, их все интересовало: от наших помоек, на которые они, надо сказать, были «запрограммированы», до архитектуры Кремля. Правда, помойки им быстро осточертели, да и мы от них почти ничего не скрывали, никого не опекали: рано утром уезжали на заводы и фабрики, в пионерские лагеря – и весь день был в их распоряжении. Не хочешь добираться на автобусе – возвращайся пешком, только не забудь, где твоя гостиница. А забудешь – тебе покажут…

Меня тянуло на комсомольскую работу. Фестиваль закончился, и я вдруг получил лестное для себя предложение – стать инструктором Ленинградского райкома комсомола Москвы. Еще в ремесленном меня избирали заместителем секретаря комитета ВЛКСМ училища; работая на заводе, входил в состав цехового бюро и, кроме того, активно участвовал в общественной жизни заводской молодежи. Видимо, в райкоме комсомола это заметили.

Сразу скажу, что я всюду соприкасался с интересными, порядочными, исключительно положительными людьми. Общаясь с ними, кроме пользы, я ничего для себя не извлекал; то есть вот этой тяги к наживе у меня никогда не было, да и быть, я думаю, не могло. Хотя комсомольские работники тех лет получали очень скудную зарплату, а семейные ребята просто еле-еле сводили концы с концами.

Потом, в 1961-м, по решению МГК КПСС я первый раз был направлен на работу в органы внутренних дел. Не могу сказать, что шел с удовольствием, но это было партийное поручение. Сначала работал инструктором по комсомолу политотдела Главного управления мест заключения РСФСР, затем был переведен помощником начальника политотдела Управления мест заключения по Московской области; а потом меня снова взяли на комсомольскую работу – в аппарат ЦК ВЛКСМ. То есть выслуга лет в комсомоле у меня достаточно большая.

В аппарате ЦК ВЛКСМ я был инструктором, заведующим сектором отдела пропаганды. Это был тот самый сектор, который, хотя и назывался «по работе с подростками», но на самом деле занимался предупреждением и профилактикой различного рода правонарушений среди детей и подростков.

Сейчас такое время, когда мы (особенно с помощью прессы] подвергаем сомнению буквально все, чем гордились годами. Поливаем, как хотим, и комсомол. Дошла и до него очередь. В печати постоянно появляются статьи о разложении в системе ЦК ВЛКСМ, чуть ли не о коррупции.

Я никогда не поверю, чтобы наш комсомольский брат позволял себе что-то такое. Мы занимались каждый своим конкретным делом. Каждый молотил свою копну.

Я пришел в ЦК ВЛКСМ при Павлове, работал при Тяжельникове и Пастухове – об этих товарищах, руководителях всесоюзного масштаба, остались самые добрые впечатления.

Забегая вперед, скажу, что Леонид Ильич был в курсе всех дел комсомола. Особенно уважительно он относился к Тяжельникову. Пригласив его на работу в ЦК КПСС, Леонид Ильич не скрывал, что Тяжельников очень перспективный аппаратчик, что он делает на него ставку; и со временем, если все будет хорошо, то это, возможно, будущий секретарь ЦК партии по идеологии.

Как-то раз Леонид Ильич приехал к себе на дачу, там были и мы с Галиной Леонидовной. Сели ужинать, и Леонид Ильич стал делиться впечатлениями о только что состоявшемся интересном разговоре с Тяжельниковым. «Да, мы в нем не ошиблись», – бросил тогда Леонид Ильич.

Не знаю, о чем думал Юрий Владимирович Андропов, почему сразу же после ухода Леонида Ильича из жизни убрал Тяжельникова из аппарата ЦК КПСС и отправил его послом в Румынию? Не потому ли, что Андропов сам был идеологом?

Да и другие комсомольские лидеры – каждый из них был ярок и самобытен, каждый оставил свой след. Не могу понять, почему инициативы комсомола тех лет сейчас предают анафеме. Хотя бы ударные комсомольские стройки, это же замечательно! Мне самому доводилось принимать в них участие, более трех месяцев я находился на целине, видел эту молодежь; бывал в Липецке, на строительстве металлургического комбината, – все это осталось в памяти.

Мы часто уезжали в командировки, иногда всем отделом ЦК, пристально и глубоко изучали опыт комсомольских организаций страны, бывали на заводах и фабриках, в исправительных трудовых учреждениях (я уже тогда получил некоторое представление о колониях и тюрьмах). Когда возвращались в Москву, проходил живой обмен мнениями, каждый старался, чтобы его записка была глубже и интереснее. Никаких интриг! Мы не болели «болезнью взрослых»; в ЦК ВЛКСМ была создана отличная атмосфера для работы.

А если приходило время отдохнуть, так уезжали все вместе; если у кого-то свадьба, то приглашался весь отдел, и кроме подарка каждый старался захватить с собой – как же иначе! – продукты из дома. Мы часто встречались по вечерам, но это были не пьянки, как сейчас пишут – это были нормальные молодежные вечеринки. Все в меру.

Если комсомольский работник развелся – уже ЧП. Он должен был объясниться и в своей первичной организации, и у руководства ЦК ВЛКСМ. То есть у нас просто не было сил на всякого рода недозволенное времяпрепровождение. Карали за подобные вещи жестоко.

Словом, не все было плохо. Именно комсомолу мы обязаны тем, что у нас появились замечательные партийные работники. Секретарем ЦК ВЛКСМ в середине 60-х годов был Солико Хабеишвили, человек резкий, моторный, очень интересный. Когда я находился в Лефортове, Гдлян вдруг сказал мне, что Хабеишвили, занимавший тогда высокий пост секретаря ЦК КП Грузии, тоже арестован, что ему инкриминируется обогащение на сумму почти полтора миллиона рублей; при обыске в квартире изъяты десятки килограммов чистого золота, – а теперь выясняется, что ничего этого нет и не было. Опять же, со слов Гдляна, я понял, что Солико живым из тюрьмы не выйдет, что он якобы уже сломался, что они его ведут под расстрел; и еще намекнул на кого-то «из Кремля», чуть ли не на Шеварднадзе.

Только из газет уже здесь, в колонии, я узнал, что Солико Хабеишвили не сдался. После того, как к власти в Грузии пришел Джумбер Патиашвили, секретарь ЦК, как и Солико, он просто решил избавиться от Хабеишвили и поступил с ним как в Средневековье: кинул его в тюрьму. А когда с расстрелом не вышло, когда на суде люди отказались лжесвидетельствовать, спутав карты Патиашвили, с Солико решили расправиться иначе: его поместили в тюремный карцер, где он, уже пожилой человек, просидел больше двух лет. В этом ледяном каземате, где гуляли крысы, а в дождливые дни было по колено воды, он находился ровно до 9 апреля 1989 года, когда в Грузии произошли трагические события, и Патиашвили был отстранен от власти. Сейчас Верховный суд республики сократил срок заключения Солико Хабеишвили на целых восемь лет, и через год, если все будет хорошо, он будет на свободе.

Здесь, в колонии, я прочитал его интервью. Уму непостижимо, что пережил этот человек. Но разве он один?

По-доброму я вспоминаю Отара Черкезия, секретаря ЦК ЛКСМ Грузии. В последние годы он работал председателем Совета министров Грузинской ССР. Вот это все одна «команда» – Хабеишвили, Черкезия; все они работали с Шеварднадзе. Горьковским обкомом руководил Янаев, потом он перешел в Комитет молодежных организаций и возглавил его. Сейчас Янаев – секретарь ВЦСПС[2]2
  На IV Съезде народных депутатов СССР Г.И. Янаев стал вице-президентом СССР.


[Закрыть]. Я работал вместе с Вези-ровым, курировавшим тогда отдел рабочей молодежи, – он запомнился мне как энергичный агитатор; Пуго тоже возглавлял в ЦК ВЛКСМ один из отделов, нам приходилось вместе решать многие проблемы и вопросы.

Я хорошо помню Снечкуса. Это был человек большой судьбы, старый революционер, подпольщик, отдавший свою жизнь делу становления в Литве советской власти. Вряд ли Снечкус и его жена, тоже бывшая подпольщица, согласились бы с теми процессами, которые происходят сейчас в Литве. Галина Леонидовна и я – мы оба питали исключительно глубокие симпатии к Снечкусу и каждый раз, когда приходилось посещать Вильнюс, возлагали на его могилу цветы.

Мне кажется, мы обязаны не забывать те конкретные полезные дела, которые проводил комсомол. Я лично уходил на службу в органы внутренних дел с хорошей, если так можно сказать, начинкой – комсомольской, идеологической. То есть все лучшее, что позволяла моя черепная коробка, я впитывал от комсомола.

Мне это помогало и в последующей работе. Щелоков широко открыл двери МВД перед комсомольскими вожаками. Некоторые ребята, как говорят, «съехали набок», что-то не получилось, но многие нашли там свое призвание, работают и по сей день. Они посылают мне сюда, в колонию, письма, в которых просят не терять бодрости духа, передают привет.

Стараюсь поддерживать с ними переписку. В какой-то мере это помогает.

Да и тут многие заключенные – бывшие офицеры органов внутренних дел: встречаемся, обсуждаем, вспоминаем наши конкретные дела. Не могу сказать, что меня очень тянуло на работу в милицию. Но это было поручение. Есть такое понятие, как партийная дисциплина. Хочешь не хочешь – а надо. Для пользы государства. Поэтому я не сопротивлялся.

Это был 1967 год. Меня назначили заместителем начальника политотдела мест заключения РСФСР.

После комсомола эта работа еще долго казалась мне чересчур академичной, «бумажной», очень хотелось живого и разностороннего общения, к которому я привык; не хватало задора, что ли, но вместе с тем накапливался и первый профессиональный опыт. Я почти безвылазно бывал в местах лишения свободы, объехал многие «зоны».

Тогда это были другие колонии, чем теперь. Разница довольно существенная. На месте «общежитий», где сейчас живут зэки, тогда стояли бараки-развалюхи, там было полно клопов и крыс. На территории колоний я крайне редко видел деревья, хотя это средняя полоса, а не пустыня.

А офицерский состав, работающий здесь, в основном составляли люди, не нашедшие себя «на гражданке». У них был только один выход: устроиться туда, где нужны хорошие кулаки и крепкие челюсти. Жутко что было.

* * *

Еще когда я работал помощником начальника по комсомолу мест заключения Московской области, хорошо помню свою первую командировку в Серпухов (тогда все основные тюрьмы располагались по Владимирскому тракту). Добрался туда уже под вечер, электричкой, начальник тюрьмы – полковник, бывший фронтовик встретил меня неласково и говорит: «Ладно, уже поздно, я пойду домой, а завтра встретимся и поговорим». «Хорошо, – отвечаю, – а я пока что познакомлюсь с комсомольской организацией» (по нашим данным тюремная организация ВЛКСМ плохо платила комсомольские взносы). Встретился, разобрался – вид у этих надзирателей жалкий, одежонка неважная. Ну, что тут скажешь, честное слово… Наступила ночь. А где спать? Ведь никто тебе гостиницу не закажет. В кабинете начальника стоял кожаный диван, там я и расположился. Дали мне подушку, укрылся шинелью, заснул.

Тут еще вот какое дело: в тюрьме была, конечно, своя контрольно-надзирательная служба, но прибывший из Москвы, из политотдела, офицер для них был в эту минуту старшим начальником. Случись что, решение принимать именно мне.

И вот ночью я просыпаюсь от страшного шума. Что такое? Вбегает насмерть перепуганный дежурный помощник начальника следственного изолятора (ДПНСИ) и докладывает: «В одной из камер бузят заключенные, надо срочно что-то делать». А я – первый раз в тюрьме, зэков сроду в глаза не видел – и вот мы идем по этим коридорам, мат стоит такой, что невозможно передать; причем, кто хлеще матерился – надзиратели или зэки, это еще спросить надо.

Оказывается, кто-то зэков обидел. Чего-то им не дали, вот они и «восстали». Ну, успокоили их как-то, я лег спать, хотя заснуть не удалось.

Утром пришел начальник тюрьмы, ему доложили все как есть… «Ладно, – говорит он, – разберемся».

Остаемся мы вдвоем. «Ну как, страшно было?» – спрашивает. «Конечно, – говорю, – тюрьмы бузит!» – «Да это не тюрьма, это же мы тебя проверяли!» Я так и сел… «Ну и шуточки, – говорю, – у вас тут…» А он смеется, хотя я понимаю этого старого фронтовика: он войну прошел, а я для него мальчишка, молокосос…

Не знаю, конечно, точно, но мне кажется, что зэков тогда у нас было больше, чем сейчас. Вот так, изо дня в день, я проработал три года, занимаясь вопросами пропаганды и агитации, идейного воспитания, как личного состава, так и заключенных.

* * *

Ну, а когда женился, кто-то, видимо, сказал Леониду Ильичу, что негоже получается: зять Генерального секретаря ЦК КПСС – и тюремщик. Тогда меня перевели заместителем начальника Политуправления внутренних войск МВД СССР, присвоив звание полковника. И хотя сейчас пишут, что сразу после женитьбы передо мной открылась головокружительная карьера, никто не обращает внимания на тот факт, что и в политотделе мест лишения свободы я занимал полковничью должность. Кстати, если уж говорить о перспективах, то на моей прежней работе их было гораздо больше.

Тогда, в 1972 году, Политуправление внутренних войск МВД СССР возглавлял генерал-лейтенант Котов. Это был, безусловно, опытный кадровый работник, но он не имел высшего образования. И все, конечно, понимали, что бога за бороду он не схватил. Разумеется, появление молодого тридцатипятилетнего полковника было встречено с его стороны без восторга и аплодисментов, тем более, что самому Котову было уже под шестьдесят.

Мне выделили очень маленький служебный кабинет, где-то около 15 квадратных метров, так что при всем желании он вмещал не больше 6–7 человек. Один или два рабочих телефона, несколько стульев – в общем, строгая, деловая обстановка. А у начальника наоборот, шикарный и удобный кабинет – с «кремлевской», аппаратом ВЧ, адъютантом и т. д. Ничего этого у меня не было. Даже туалет у начальника управления – свой, а я и другие «замы» – вместе со всеми. Но кто обращал на это внимание?

Я занимался вопросами идеологического воспитания и политико-воспитательной работой среди личного состава внутренних войск. Идеологическая работа велась на фоне тех задач, которые выполняли внутренние войска. В их компетенцию входила охрана исправительно-трудовых учреждений, промышленных объектов, но главным, конечно, была ответственная и трудоемкая работа по охране общественного порядка. «Генерала» я получил не сразу, как пишут сейчас, только через три года, хотя эта должность – генеральская; а между полковником и генералом нет никаких уставных сроков, это воинское звание присваивается по результатам работы.

Были, конечно, люди, которые из холуйских или конъюнктурных соображений прямо, даже не переговорив со мной, обращались не только к Щелокову, но и к Брежневу с просьбами побыстрее присвоить мне звание генерал-майора. Об этом мне рассказывал сам Леонид Ильич.

Однажды, когда Леонид Ильич был не в наилучшем расположении духа, он вдруг остановил меня, взглянул… из-под этих бровей и спрашивает: «Тебе что, генерала приспичило, что ли?» Я очень удивился и спрашиваю: о чем, собственно, речь? «Да вот, есть тут ходоки…»

Одним словом, Леонид Ильич сразу дал понять, что генеральские погоны надо еще заслужить – заработать. Под горячую руку у меня и с Щелоковым был разговор. Николай Анисимович искренне негодовал: кто же это за его спиной мог обращаться к Брежневу?

* * *

А пока суть да дело, я внедрялся в работу, изучая сложный идеологический механизм политорганов, партийных и комсомольских организаций внутренних войск. Все это требовало времени и большого напряжения, были интересные командировки, встречи и беседы в первичках с коммунистами, комсомольцами, солдатами и курсантами военных училищ; я постепенно входил в новую для меня армейскую среду, где все, от солдатской художественной самодеятельности до серьезных вопросов партийно-политической и идеологической работы во внутренних войсках, было важным и интересным. Я чувствовал, что эта работа мне все больше и больше нравится.

Где же только мы не побывали с моими верными солдатами-водителями! Сколько эти ребята машин перебили! У меня были и лихие водители, и инфантильные, все они одинаково добросовестно били машины. Но я любил не лихих, не инфантильных шоферов, а честных, то есть тех, из кого лишнюю информацию не вытянешь. Не скажу, чтобы я боялся «стукачества» или еще чего-то, и чувствовал недоверие к себе со стороны руководства Управления и МВД. Просто я всегда считал, что в такой организации, как наше министерство, лишняя информация, лишние вопросы-ответы совершенно не нужны.

Наступил 1975 год. В работе Политуправления все чаше и чаще появлялись сбои. Генерал-лейтенант Котов увлекся неслужебными делами: я имею в виду ремонт собственной квартиры с привлечением солдат-строителей, бесконечное приобретение товаров и продуктов на базах и в солдатских магазинах, увлечение разного рода «сувенирами» и т. д.

Вокруг этого было много нездоровых разговоров и слухов. Они усиленно муссировались среди сотрудников аппарата Политуправления, обрастая уже самыми невероятными деталями. Разумеется, все это не способствовало созданию нормальной и деловой обстановки, и было ясно, что Котова нужно освободить от занимаемой должности.

Одним из замов начальника Политуправления, когда я пришел, оказался полковник Беликов – человек «себе на уме», очень скрытный и хитрый. Сейчас Беликов на пенсии, по-моему, живет в Москве и занимается организацией филателистических выставок. Он раньше, чем я, получил «генерала», хотя в аппарате этого вечно брюзжащего и чем-то недовольного человека не любили.

Другим заместителем Котова был опытный и спокойный генерал Гридин, кадровый военный, – на службу в МВД он пришел из Закавказского военного округа.

Вот три заместителя: Беликов, Гридин и Чурбанов. Кого назначить начальником управления? Выбор пал на меня, и не только, думаю, потому, что я был зятем Генерального секретаря ЦК КПСС – просто на весы были положены и возраст всех троих в первую очередь, и деловые качества. Кроме того – главное – учитывался «вид на будущее».

Короче, я стал начальником Политического управления внутренних войск МВД СССР. В первое время было очень трудно строить взаимоотношения, прежде всего, со своими заместителями. Я чувствовал себя в какой-то мере неловко потому, что они были старше и опытнее меня, больше и лучше знали сотрудников аппарата, жизнь войск. Но постепенно все встало на свои места.

Беликов не мог пережить, что я оказался начальником, и сразу сказал мне, что он не желает со мной работать. Ну, а какое у меня могло быть желание держать под боком «торпеду», которая в любой момент могла взорваться? И неизвестно еще, в какую сторону полетят осколки! Я откровенно сказал ему: «Илья Григорьевич, или мы будем работать вместе, или – расстанемся». Он промолчал. Скоро стало ясно, что нужно расставаться. И это было сделано только в интересах дела.

А с генералом Гридиным я, наоборот, работал вплоть до своего ухода в министерство. И о Петре Семеновиче у меня остались самые теплые воспоминания.

Став начальником Политического управления, я постепенно пришел к выводу о необходимости кадровых изменений: мы нуждались в омоложении аппарата. Это вовсе не означает, что я, сам молодой генерал-майор, подбираю себе новую «команду». Ветераны внутренних войск, все, кто меня помнит, никогда не скажут, я думаю, что Чурбанов необдуманно «рубил головы» налево и направо. В кадровой политике я был очень осторожен. Часто находясь в командировках, внимательно приглядывался к молодым политработникам, выделяя умных и знающих офицеров. Для меня совершенно очевидно, что политработником нужно родиться. Таких людей я встречал и среди молодых офицеров московского гарнизона, здесь было много ребят с академическим военным образованием, – в беседах с ними я проверял их отношение к делу, смотрел на общий уровень образования и т. д. И вот с учетом того, что в аппарате Политуправления было много офицеров, имевших выслугу в 25 лет и выше, мы очень осторожно, уважительно относясь к этим опытным заслуженным людям, подбирали им замену. Работали дружно и интересно.

В 1975 году я был награжден орденом Красной Звезды. В Указе говорилось: «За боевую и политическую подготовку личного состава внутренних войск и в связи с 30-летием Победы над фашистской Германией».

Через год, в 1976-м, меня назначили заместителем министра внутренних дел СССР. Было это так: приближались ноябрьские праздники, до парада на Красной площади оставалось еще несколько дней; мы с Галиной Леонидовной ехали на дачу, вдруг в машине раздался телефонный звонок из приемной Леонида Ильича, и дежурный секретарь спросила, на каком отрезке шоссе мы сейчас находимся. Получив ответ, она сказала: «Юрий Михайлович, сейчас с вами будет говорить Леонид Ильич».

Первая мысль была – что-то случилось, какое-то ЧП во внутренних войсках. Мы остановились. Стало тихо. В машине раздался телефонный звонок. Леонид Ильич поздоровался, спросил, на каком участке пути мы находимся и, получив ответ, сказал: «Поздравляю тебя с новой должностью». Я опешил, спрашиваю: «Какая должность?» – «Ты назначен заместителем Щелокова». «Как же так, – говорю, – Леонид Ильич, со мной же никто не посоветовался». «Ну, вот еще, – полушутя, говорит он, – надо мне с тобой советоваться! Это решение Политбюро, я его только что подписал. Кстати, тебя рекомендовал Щелоков. И еще: тебе только что присвоено звание генерал-лейтенанта…»

Не могу сказать, что от счастья у меня сердце в пятки ушло, наоборот, я говорю: «Леонид Ильич, к такому объему работы я, наверное, просто не готов». «Ничего, – усмехнулся Леонид Ильич. – Ты возьмешь на себя кадры и обо всех кадровых проблемах будешь докладывать лично мне». Тут я понял, что докладывать надо, так… в общем, минуя Щелокова.

Почему, чем это было продиктовано, не знаю. Леонид Ильич тут же сказал, что к кадрам в МВД нужно относиться очень бережно и уважительно, с максимальной щепетильностью. Не думаю, чтобы Леонид Ильич не доверял Щелокову. Скорее всего, он просто нуждался в объективной информации, в том числе, и по вопросам кадровой политики МВД СССР. Все-таки это был 1976-й: с одной стороны, еще относительно молодой и энергичный Генеральный секретарь ЦК КПСС, с другой – уверенный в себе и работоспособный министр внутренних дел. И в то же время назначение зятя Генсека на должность заместителя министра, ничего ему предварительно не сказав. Словом, Леонид Ильич прокомментировал назначение таким вот образом…

3

Мне был 41 год. Если честно, то я думаю, что Щелоков, конечно, не просил за меня Брежнева и никуда меня не выдвигал. Он мог сделать меня начальником Политуправления внутренних войск или назначить на какую-нибудь другую высокую должность, но никогда не отдал бы ключи от своего кабинета. Тут, видно, была задумка Леонида Ильича. И он преследовал, конечно, вполне конкретную цель…

Через несколько дней я перебрался на Огарева, 6. Кабинет моего предшественника оказался махоньким – во всяком случае, мой кабинет в Политуправлении был куда лучше. Но ничего, для работы он вполне подходил.

Меня встретил помощник прежнего заместителя министра Александр Николаевич Тимофеев. Впоследствии оказалось, что это исключительно скромный и глубоко порядочный человек. Я сразу спросил: «Александр Николаевич, вы хотите работать со мной?» Все-таки разница в возрасте была у нас весьма солидной. Он ответил: «Да, я хотел бы работать, если вы не возражаете». Вот так мы и договорились.

Все эти годы полковник Александр Николаевич Тимофеев был моим преданным помощником и добрым товарищем. До последнего дня мы работали вместе.

Гдлян с Ивановым под него тоже «копали». Пугали, уговаривали, опять пугали. Тимофеев и другие офицеры, которые со мной работали, честно отвечали, что Чурбанов из командировок в Узбекистан ничего, кроме фруктов, не привозил. (Да и как бы я мог? Тимофеев знал, что я ездил в Узбекистан с небольшим «дипломатом», куда могли войти только спортивный костюм, майки и бритвенный прибор. А сверху, как хотелось бы Гдляну, «кучу денег» не положишь, «дипломат» просто не закроется.)

Короче, Александр Николаевич выстоял. Он ведь бывший фронтовик. Здесь, в колонии, я иногда получаю от него письма. Пишут мне и мои бывшие водители – Сережа Белов и Коля Каплун. Николай работал со мной еще в Политуправлении, Сергей пришел, когда я был в министерстве, – вот он, пожалуй, был единственным человеком из моего окружения, кому я действительно помог с двухкомнатной квартирой, потому что у него в семье произошло прибавление, родился малыш.

Мне не запомнился какой-то большой и принципиальный разговор с Щелоковым после моего назначения – разговор, нацеленный на решение каких-то неотложных вопросов. Он поздравил меня с новой должностью и порекомендовал прислушаться к советам генерал-лейтенанта Ивана Ильича Рябика – начальника Управления кадров министерства. Он был человеком Щелокова. Партийный работник с Украины, Рябик несколько лет работал в Комитете народного контроля СССР, потом оказался в МВД. Это был хитрый мужик, настоящий кадровик, который никогда ни перед кем не раскрывал свою душу и замыслы. Тем более, он не раскрывал самое главное: тайн своей кадровой политики. А они у него были. И Щелоков рекомендует его слушать! Совет есть совет – ну, а добрый он или недобрый, сразу не узнаешь.

Но я насторожился: работая в Политуправлении внутренних войск, я уже успел узнать этого самого Рябика. Обращаясь к нему с какими-то вопросами, я видел, что он очень многое принимает «в штыки», а многое просто тормозит.

По вечерам я набрасывал возникающие вопросы, писал, какие мне нужны документы, чтобы побыстрее внедриться в новый для себя объем работы. Тут я заметил, как тонко и расчетливо поступает Рябик. По-моему, он делал все возможное, чтобы лишить меня достоверной и полноценной информации. Но вида я не подавал и ждал, что же будет дальше.

Считаю, что в этом плане мною были проявлены большое терпение и культура, – во всяком случае, на конфликт – я все еще не шел, надеясь, что Рябик изменит свои «методы», что мы действительно будем работать сообща и вместе. С помощью других служб и через своего помощника я все-таки получал необходимую информацию и документы, конечно, не такого качества и объема, который мог бы представить кадровый аппарат, но для первого знакомства этих документов было вполне достаточно.

По вечерам Рябик регулярно бывал у меня в кабинете, вроде бы для решения каких-то вопросов, но все это было не совсем так, конечно: на самом деле Рябик достаточно искусно навязывал мне свои кадровые «рецепты», чтобы я не отступал от этих «рецептов», внедряясь в его работу. А ему было что скрывать.

В конце концов, мне надоело делать вид, что ничего не смыслю, и тогда наши вечерние встречи стали носить уже другой характер. Они заканчивались конкретным поручением в его адрес, а мой помощник все это брал на контроль.

Словом, получилось, что кадровым аппаратом министерства руководят два человека: опытный генерал-лейтенант Рябик, пользующийся большой поддержкой у министра Щелокова, и молодой, энергичный генерал-лейтенант Чурбанов, недавно пришедший на работу в министерство и пока что откровенно «плавающий» в каких-то вопросах.

Сотрудники очень внимательно наблюдали за нашим заочным «состязанием». Щелоков был об этом осведомлен, но он не вмешивался. Видимо, его расчет заключался в том, что мы сами выясним свои отношения, но симпатии министра были, конечно, не на моей стороне. Щелоков и Рябик давно работали вместе. У них был прочно отлаженный механизм взаимодействия в решении самых щепетильных кадровых вопросов, свои «мерки» и интересы, в которые меня не посвящали. Это была «святая святых» Рябика. Прочными нитями он связал весь аппарат. И в руководстве органов внутренних дел на местах тоже были в основном его люди, работавшие там уже многие годы.