Текст книги "Юрий Чурбанов: «Я расскажу все как было…»"

* * *

С другой стороны, частенько, особенно во время крымских встреч, замечал, как недоволен Леонид Ильич кем-то из своих собеседников (а многие из этих людей еще живы, так что я, может быть, пока повременю их называть). Тогда Леонид Ильич в достаточно деликатной, но определенной форме ставил этих людей на место. Он не любил Чаушеску, весь этот румынский социализм у него кроме резких комментариев никаких других эмоций не вызывал. Но Чаушеску был вынужден терпеть критику Брежнева.

Гусак, Хонеккер, Живков пользовались у него авторитетом, хотя крымские встречи по ряду позиций международного коммунистического движения зачастую носили не только откровенный, но и очень резкий характер.

Именно в Крыму, кстати говоря, я непосредственно наблюдал, как Леонид Ильич работает. Его рабочий день начинался здесь в восемь утра. С помощником или двумя помощниками он уходил в свой кабинет, созванивался с теми руководителями крайкомов и обкомов, где имелись хорошие виды на урожай. Леонид Ильич всегда был противником повышения цен на хлеб, хотя некоторые члены Политбюро на этом настаивали. Он говорил: «Пока я жив, хлеб в стране дорожать не будет», – и всегда очень переживал из-за положения с урожаем.

То есть в Крыму Леонид Ильич работал так же плотно, как и в Кремле. А я просто удивлялся: зачем такой отдых нужен? Да и отдых ли это? Леонид Ильич купался часов до восьми утра, плавал он великолепно, по полтора-два часа держался на воде; правда, в последнее время уже начинал уставать и поэтому старался не злоупотреблять водой. Он обычно делал легкую гимнастику, иногда принимал оздоровительный массаж. Потом, как я уже говорил, уходил в свой рабочий кабинет, и так было до самого обеда.

Вечером – встречи с иностранными лидерами. К ним тоже надо было готовиться. Я видел, как он уезжал на эти встречи, какие папки с бумагами были у него в руках. После таких бесед он обычно возвращался очень уставший. Они проходили где-то неподалеку: кажется, это была бывшая дача Сталина. А возвращался он только к программе «Время», которую обязательно смотрел, ужинал, – и сразу шел отдыхать.

* * *

Сама дача, на которой мы жили с Леонидом Ильичом, когда-то принадлежала Хрущеву. Об этом рассказывали члены охраны. Обычный двухэтажный дом, по-моему, каменный, весь оштукатуренный и облицованный заново. Его несколько раз переделывали, менялась, очевидно, планировка комнат, появлялась новая сантехника, но в общем, все оставалось как было. Если посмотреть по первому этажу, там находились две или три комнаты и спальни. Справа – кухня, неподалеку – маленький кинозал с бильярдом. Столовых было две: открытая, под тентом, и закрытая, на случай плохой погоды. Спальня Леонида Ильича и Виктории Петровны находилась на втором этаже. Там же был его рабочий кабинет. Территория дачи на редкость ухоженная, но совсем не большая; она располагала к длительным прогулкам. Рядом – дом отдыха «Пограничник».

В Подмосковье, у себя дома, Леонид Ильич тоже работал по вечерам. В вечернее время ему иногда звонили и члены Политбюро. Часто звонил Подгорный, хотя я не могу сказать, какие государственные вопросы мог по вечерам решать Николай Викторович. Звонил Громыко, сообщавший последние политические новости. Устинов и Андропов, пользовавшиеся, как я уже говорил, его наибольшей симпатией, старались звонить нечасто, только если действительно была срочная необходимость. А уж если звонили, то обязательно делились какой-то важной новостью или просто свежим анекдотом. Они знали, что Леонид Ильич никогда не откажет в разговоре, что он всегда сам снимает трубку, но учитывая его усталость и – особенно в последние годы – не очень хорошее состояние здоровья, звонили, чтобы просто перекинуться двумя-тремя словами, не забыв при этом интересы дела, пожелать Леониду Ильичу спокойной ночи или еще что. У них были искренние товарищеские отношения.

Возвращаясь с охоты в хорошем расположении духа, Леонид Ильич всегда говорил начальнику охраны: «Этот кусочек кабанятины отправить Косте (Черненко. – Ю.Ч.], вот этот – Юрию Владимировичу, этот – Устинову». Потом, когда фельдсвязь уже должна была бы до них донестись, брал трубку и звонил. «Ну как, ты получил?» – «Получил».

Тут Леонид Ильич с гордостью рассказывал, как он этого кабана убивал, как он его выслеживал, какой был кабан и сколько он весил. Настроение поднималось еще больше, те, в свою очередь, благодарили его за внимание, а Леонид Ильич в ответ рекомендовал приготовить кабана так, как это всегда делает Виктория Петровна.

Он очень любил охоту. И никто Леониду Ильичу медведей к дереву веревками не привязывал! Жюль Верн, я думаю, не поверил бы, узнав о том, что у нас пишут сейчас разные болтуны и фантасты! В Подмосковье есть много хороших мест для охоты, но это не заповедные «зоны» для членов Политбюро, о чем сегодня опять-таки столько разговоров, это обычные охотхозяйства, причем – с не «закрытой», а с не огороженной территорией; ибо территорией для охоты был весь лес, куда хочешь, туда и иди, добывая зверя.

А перед тем, как приехать, нужно было обязательно обратиться в Росохоту и купить лицензию на отстрел. На кабана она стоит одну сумму денег, на оленя – другую. И никакие официанты или официантки там тебя хлебом-солью не встречают, это лес, продукты нужно было привозить с собой; что привез, то и покушал. Если удалось убить кабана или оленя, – так тебе его пожарят. Вот и все!

Леонид Ильич обычно ездил в Завидово, это где-то около 150 километров от Москвы по Ленинградскому шоссе. Не могу сказать, кому принадлежало это охот-хозяйство, кто его содержал, было ли оно на балансе ЦК. Просто не знаю.

Но дело в том, что и пребывание Леонида Ильича в охотхозяйстве тоже сочеталось с государственной работой. Скажем, Киссинджер в своих воспоминаниях прямо писал, что Завидово было рабочей резиденцией Генерального секретаря ЦК КПСС.

Что же касается меня, я только один раз в жизни был на охоте вместе с Леонидом Ильичом. Многие члены Политбюро там бывали, конечно, чаще, хотя охотой увлекались не все. В тот раз, когда я был в Завидове, там уже находились Гречко и Подгорный. Кстати говоря, вечером в день нашего приезда (это могла быть пятница или суббота) у Леонида Ильича и Андрея Антоновича состоялся какой-то неприятный разговор с Подгорным, который (это был 1974 или 1975 год) становился уже совершенно нетерпим, амбициозен, все хуже и хуже работал. Когда этот разговор начался, я сразу вышел из комнаты, оставив их одних.

Все как обычно: Завидово рядом с Москвой, всего полтора часа езды, охотники приезжают, размещаются, им готовят оружие и т. д. Каждый приезжал на своей машине, отдельно друг от друга. Добыть зверя можно только в те часы, когда он выходит на тропы. Тут нужно обладать сноровкой, навыками, знать зверя, его повадки и время выхода.

В Завидове, как и везде, есть специальные «кабаньи тропы». Есть места, куда кабан выходит на корм. Возле этих мест либо были подготовлены специальные «охотничьи площадки», либо стояли вышки. И вот, находясь на этой площадке, охотник терпеливо ждет кабана. В тот момент, когда Леонид Ильич выходил на охоту, не было, разумеется, егерей, стоявших за соснами; никто не подкидывал вверх глухарей или уток, чтобы Леонид Ильич их подстрелил. А у нас в газетах теперь пишут именно так. Можно спросить у любого егеря и он – я уверен – обязательно скажет, что это была самая настоящая спортивная охота, что зверей в Завидове специально для Брежнева никто не разводил. А то, что зимой здесь подкармливали кабанов и оленей, приходивших из леса, так это были естественные кормушки без вольеров.

В общем, это был обычный субботний выезд руководителя страны на отдых. На территории хозяйства находился коттедж для гостей. Несколько хозяйственных построек. Здесь и начинались расчищенные от снега тропы, ведущие в чащу.

Надо сказать, что Леонид Ильич очень хорошо стрелял. Во всяком случае, лучше меня – это однозначно. Может быть, мне просто не везло, может быть, мне изменяло охотничье счастье, не знаю. В тот единственный раз, когда я охотился вместе с Леонидом Ильичом, он убил несколько кабанов. И Гречко с Подгорным тоже, по-моему, уехали с трофеями. С одного выстрела Леонид Ильич мог уложить не только кабана – я говорю об олене или лосе. И если он, не дай Бог, замечал, что кто-то из егерей «из гостеприимства» делает ему «подставку», он был недоволен. Все знали его характер. Со своими «услугами» просто так никто бы и не полез.

Ведь чем привлекательна охота? Прежде всего, это труд, это добыча зверя. Вот почему у Леонида Ильича всегда были очень уважительные отношения с егерями: он знал их поименно, и если случалось, что они обращались к нему с какими-то просьбами, он старался им помочь. Решал и квартирные вопросы. Не знаю, как егеря в Завидове относились, например, к Подгорному, но то, что между Леонидом Ильичом и ними не было каких-то барьеров – это факт. Никто не стоял по стойке «смирно», никто не кланялся в пояс, но и никаких общих застолий у них, как сейчас пишут, разумеется, не было.

Леонид Ильич уезжал из Завидова в воскресенье после обеда; когда же служебные дела позволяли ему задержаться здесь еще на несколько часов, то он возвращался и в понедельник. Охота всегда была для него разрядкой, но потраченные на отдых часы компенсировались работой.

* * *

Сейчас много пишут о коварстве Леонида Ильича Брежнева, о том, что он расправлялся с неугодными ему членами Политбюро так просто и быстро, что они, как говорится, не успевали даже глазом моргнуть. Одну из таких историй недавно поведал Петр Ефимович Шелест, бывший Первый секретарь ЦК КП Украины. Подгорный якобы ему рассказывал: «Я сижу на пленуме ЦК, Леня рядом, все хорошо; вдруг выступает из Донецка секретарь обкома Качура и вносит предложение: считаю, что целесообразно совместить посты Генсека и Председателя Президиума Верховного Совета. Я обалдел. Спрашиваю: «Леня, что это такое?» Он говорит: «Сам не пойму, но, видать, народ так хочет, народ…»

Что я могу сказать? Не знаю, кто там «обалдел», кто нет, но такого человека, как Подгорный, можно было бы освободить и раньше; здесь Леонид Ильич, я считаю, проявлял излишнюю мягкость и терпел, как говорится, до последнего. Что же, Леонид Ильич был виноват, что с годами Подгорный стал совсем не тем Подгорным, которого Леонид Ильич знал и ценил когда-то? Думаю, что историки еще напишут как о Подгорном, так и о других «обиженных» Леонидом Ильичом – к ним, кстати, относится и Шелест. Если человек обижен, разве он может быть объективен?

Кроме того, мы почему-то не учитываем, что членов Политбюро освобождал не сам Леонид Ильич, это было решение Пленума ЦК КПСС. Многие из них освобождались в связи с их физическим состоянием. Все-таки это были не молодые люди.

Скажем, Андрей Павлович Кириленко просто не мог работать. Он ушел на пенсию после того, как болезнь, которой он страдал, дала тяжелое осложнение.

Также тяжело болел Кирилл Трофимович Мазуров. Он просто не мог выполнять свои служебные обязанности. Правда, через несколько лет после ухода на пенсию его здоровье восстановилось, и вполне естественно, что этот человек – с его опытом работы – возглавил Всесоюзный комитет ветеранов войны и труда, был избран народным депутатом СССР. Тяжело болел и Алексей Николаевич Косыгин.

К сожалению, и среди бывших членов Политбюро сегодня есть люди, которые исключительно из конъюнктурных соображений откровенно спекулируют своими отношениями с Леонидом Ильичом. «Брежневу я так и сказал: ты плохо кончишь», – гордо заявляет в своих интервью тот же Шелест. Вот как? Чем же сам Шелест, в таком случае, был лучше тех, кого он сегодня ругает? По-моему, если уж отвечать, то всем вместе. Так оно будет честнее.

Сейчас нас заставляют поверить, что при Леониде Ильиче заседания Политбюро были чистой формальностью и шли, в среднем, по 15–20 минут. К сожалению, об этом говорится и с высоких трибун. Мне, за редким исключением, не доводилось присутствовать в Кремле на заседаниях высшего политического органа страны. Государственные вопросы – и это знает каждый работник центрального аппарата – здесь быстро и наспех никогда не решались.

* * *

А когда, скажем, разворачивались события в Афганистане, Леонид Ильич вообще провел несколько бессонных ночей. Это были непростые дни. Я понимаю: сейчас об Афганистане много написано, кажется, нет такой газеты, которая обошла бы вниманием эту тему; и, тем не менее, я не склонен думать, что широкие массы читателей, например, до конца знают те обстоятельства, которые предшествовали вводу в Афганистан ограниченного контингента войск Советской армии. Не все, я думаю, понимают, что же на самом деле представлял из себя Амин: а ведь была такая действительно зловещая фигура в первом демократическом правительстве Афганистана.

Амин являлся заместителем премьер-министра и министром внутренних дел республики с очень широкими полномочиями. Если мне не изменяет память, он сосредоточил в своих руках службы, эквивалентные – по нашим понятиям – МВД и КГБ. Амин получил прекрасное образование в Англии и был тогда же, как потом сообщалось в прессе, завербован английской военной разведкой. Это был наглый и самоуверенный тип, но с блестящими манерами и великолепно владеющий собой. Не только наглый, но и настойчивый. Вот такие выражения, я думаю, подойдут.

Что он хотел, спрашивается? Прежде всего, Амин добивался единоличной и сверхдержавной власти в Афганистане. Если бы Амина не удалось ликвидировать, он наверняка залил бы Афганистан кровью. Затрудняюсь сказать, какой бы там был установлен режим – фашистский, как в Германии, режим единоличной диктатуры, как у Пиночета, или что-то более страшное, но было бы очень плохо, я в этом уверен. Мы почему-то не пишем о том, что народ Афганистана не любил и не поддерживал Амина. Он сместил Тараки с помощью хорошо организованного дворцового переворота – все это произошло ночью: на стороне Амина оказались органы внутренних дел Афганистана (он ими командовал) и какая-то часть армии, особенно офицерский состав. Тараки был убит. А Москва ничего не знала.

Один раз и мне тоже пришлось встретиться с Амином. Была одна «незапланированная», как говорят дипломаты, встреча. Амин входил в состав партийно-правительственной делегации Афганистана, прибывшей с визитом в Москву. Ее возглавлял Тараки, первый премьер-министр демократической республики, удивительно интеллигентный человек, философ и писатель (кстати говоря, Тараки пользовался большим уважением не только среди интеллигенции Афганистана, но и у простого народа). И вот визит в Москву.

Амин неожиданно изъявил желание встретиться с министром внутренних дел Щелоковым. Уже не помню, почему Щелоков не смог его принять, и сделать это было поручено мне. Перед началом встречи я знакомлюсь с холеным, сытым, по-европейски ухоженным человеком, держащимся достаточно свободно, если не сказать нагло. Речь пошла о выполнении советской стороной своих договорных обязательств по оснащению органов внутренних дел Афганистана боевой техникой и оружием. Выполняя данное мне поручение, я сразу сказал Амину, что Советский Союз в отношении поставок уже полностью выполнил договорные обязательства не только на этот, но и на будущий год. Надо сказать, что эти поставки были достаточно большими, причем часть их носила безвозмездный характер. Амин это, разумеется, знал, но, тем не менее, настаивал, чтобы наши поставки были бы еще больше увеличены, причем уже сейчас, включая не только вооружение, но даже одежду и продовольствие. В ответ я сказал: «Товарищ Амин, вы поймите, министерство внутренних дел строго выполняет решения, утвержденные Советом Министров СССР. В этом году мы уже не сможем ничего увеличить. Все позиции выполнены. Что же касается будущего года, то потом мы уже в рабочем порядке еще раз прикинем, какую помощь мы сможем выделить вам дополнительно».

Вдруг Амин вспыхнул и говорит: «Если не поможете вы, мы тогда купим у ФРГ». Тут я сорвался, спрашиваю: «А на какие, извините, деньги? У вас нет возможности заплатить нам за оружие, и только поэтому мы поставляем его безвозмездно». «Не ваше дело», – отвечает Амин.

Разговор становился резким. Амин не смог погасить свое неудовольствие, он все больше раздражался; потом резко перевел разговор на другую тему и заговорил об исторической дружбе двух наших народов. В ответ я напомнил ему, что Владимир Ильич Ленин в очень трудные для России годы все-таки нашел возможность (при нашей-то скудной казне) помогать Афганистану и даже, если мне не изменяет память, встречался в Москве с представителями афганского национально-освободительного движения. Я напомнил ему, что уже тогда мы были вынуждены затянуть свой ремень потуже, чтобы не оставить Афганистан в беде. «А сейчас, товарищ Амин, – добавил я, – вы ведете себя, по-моему, бестактно; так, я считаю, вести себя не нужно». На этих тонах мы и расстались, хотя каждая сторона все-таки попыталась смягчить свое впечатление друг о друге.

Угроза Амина о военной помощи со стороны бундесвера мне надолго врезалась в память. Я незамедлительно рассказал обо всем Леониду Ильичу, ничего от него не скрывая. Другие товарищи тоже были предупреждены.

* * *

…Рабочий день Леонида Ильича обычно заканчивался в половине девятого, может быть – чуть раньше. От Кремля до дачи было 25 минут езды, он приезжал к программе «Время», которую обязательно смотрел; потом читал газеты, если не успевал проглядеть их утром, ужинал и шел отдыхать. По утрам за завтраком он читал «Правду», «Московскую правду», листал «Комсомолку», реже – «Советскую Россию». По вечерам читал «За рубежом», сатирические издания, какие-то публикации в «Крокодиле» весело комментировались и обсуждались.

Между дачей и Кремлем регулярно работала фельдсвязь – обычно какие-то важные деловые бумаги поступали к Леониду Ильичу на подпись именно вечером или рано утром. Если требовалось срочное решение, то они доставлялись прямо на дачу. Леонид Ильич не заставлял себя ждать и принимал решение немедленно. Иногда он с кем-то советовался, скажем – с Громыко или Андроповым, но обычно он всю ответственность брал на себя.

В жизни страны, и особенно за рубежом, случалось всякое. В таких ситуациях информация немедленно поступала к Леониду Ильичу, приходилось его будить иногда – хотя и редко – даже среди ночи. Да и так не было, пожалуй, вечера, чтобы Леонид Ильич, уже после ужина, не поговорил бы с кем-нибудь по «вертушке». Все члены Политбюро, министры, работники центрального аппарата знали, что Леонид Ильич обладал достаточной работоспособностью. Она понизилась только в последние годы.

Но на даче, конечно, он, прежде всего, отдыхал и много гулял, иногда один, иногда с кем-то из членов семьи; читал – на даче, как я уже упоминал, была хорошая и большая библиотека.

Очень он любил возиться с голубями. На даче у Леонида Ильича была своя голубятня. Голубь – это такая птица, которая прежде всего ценится за красивый полет. Среди охраны на даче был прапорщик, следивший за голубями, но Леонид Ильич сам очень любил наблюдать голубей, их полет, кормил своих «любимчиков», знал их летные качества. Он был опытным голубятником. Эта страсть осталась в нем еще от жизни в Днепродзержинске; он как-то рассказывал мне, что его отец тоже был голубятником… Да чуть ли и не дед гонял голубей. Весь этот металлургический поселок держал высоколетных «сизарей». Часто Леонид Ильич сам проверял, все ли в порядке в голубятне, подобран ли корм, не мерзнут ли, если то зима, птицы.

Побыв немного с голубями, Леонид Ильич обычно заходил в вольер, где жили собаки. Это была еще одна его страсть. Собак он тоже любил, особенно немецких овчарок, относился к ним с неизменной симпатией и некоторых знал, как говорится, «в лицо», по кличкам.

В общем, середина 70-х годов – это было хорошее, интересное время, Леонид Ильич чувствовал себя хорошо, почти не болел, был очень добрым, мягким, разговорчивым человеком (если, конечно, на работе все было как надо и не возникали какие-то острые проблемы]. Он поддерживал хорошие контакты с товарищами военных лет, они приезжали к нему на дачу или на работу; а иногда он откликался на их приглашения – и тогда эти встречи переносились в Центральный Дом Советской армии. Но они были не только там. После таких встреч он приезжал очень поздно, в хорошем расположении духа, делился впечатлениями – я знаю об этих встречах с его слов. Я на них не был, да и делать мне там было нечего, у каждого, как говорится, свое место.

* * *

Не могу сказать, что Леонид Ильич был любителем художественных фильмов. Он, конечно, знал о них, но смотрел редко. А зарубежные ленты вообще, за редким исключением, не смотрел. Ему очень нравились «Семнадцать мгновений весны», фильмы военных лет и просто фильмы о войне. В целом же их тематика была весьма разнообразной, Леониду Ильичу всегда давали каталог фильмов, имевшихся в наличии, и он сам выбирал картины.

Я не помню, чтобы по вечерам к нему на дачу приезжали бы в гости деятели литературы и искусства. Все-таки он очень уставал на работе. Тем не менее, из разговоров с Леонидом Ильичом я делал вывод, что многих представителей литературы и искусства он знает и относится к ним с большим уважением. Ему нравились песни Пахмутовой и Добронравова, он с удовольствием слушал Кобзона, в какой-то мере – Лещенко, особенно его «День Победы». Леониду Ильичу вообще очень нравились песни военно-патриотической тематики.

С большой симпатией он всегда говорил о Зыкиной, особенно о ее лирическом репертуаре. Ему было очень приятно, когда на одном из правительственных концертов, транслировавшемся по Центральному телевидению Людмила Георгиевна исполнила – в общем, конечно, прежде всего, для него – «Малую землю».

Ему нравилась София Ротару – и исполнением, и своей внешностью; Леонид Ильич был уже немолод, но, как и все мужчины, наверное, ценил женскую красоту. В основном он слушал песни по телевидению и радио; я что-то не припоминаю, чтобы он особенно увлекался грампластинками.

А вот рок-музыкантов Леонид Ильич не понимал и не любил. Говорил: «Бренчат там что-то, слушать нечего». Все-таки он был воспитан другой культурой. И упрекать в этом его не стоит. Роком больше «баловалась» молодежь, приезжавшая на дачу, Леонид Ильич относился к этому снисходительно – пусть, мол, слушают – и никому не мешают. Даже когда молодежь смотрела в кинозале зарубежные фильмы о рок-музыке, он относился к этому совершенно спокойно. Но если ему очень хотелось посмотреть какой-то нравившийся ему фильм, молодежь быстро покидала помещение кинозала, и он оставался там один или с кем-то из охраны.

Из молодых «звезд» эстрады Леонид Ильич выделял Пугачеву, а вот когда внуки «крутили» кассеты с песнями Высоцкого и голос гремел по всей даче, Леонид Ильич морщился; хотя его записи на даче были в большом количестве, они лежали даже в спальне. Мои ребята-водители постоянно «гоняли» эти пленки – куда бы мы ни ехали.

Леонид Ильич любил Геннадия Хазанова – я только не понимаю, зачем сегодня Геннадий Викторович Хазанов в своих выступлениях так неудачно, на мой взгляд, копирует Леонида Ильича и рассказывает (на эстраде) старые анекдоты про Брежнева, многие из которых, кстати говоря, Леониду Ильичу были известны. Они вызывали у него разве что добродушную улыбку. Все видели (по телевидению), что Хазанов принимал участие в торжественных правительственных концертах, где был и Леонид Ильич; его всегда очень хорошо и по-доброму принимали, никто его «не закрывал», никто ему не мешал.

Сейчас же, пользуясь тем, что изменилось время, этот любимый народом артист эстрады публично высмеивает какие-то недостатки Леонида Ильича и прежде всего – его специфическую речь. Спрашивается: нужно ли делать это достоянием многомиллионной аудитории? Мне кажется, это не совсем этично. У каждого человека есть свои пороки и слабости. Ну, давайте теперь будем «полоскать» Леонида Ильича за то, что в последние годы жизни он тяжело ходил, часто болел…

Только сам Леонид Ильич скрывал свои болезни. Мне, кстати, хотелось поговорить на эту тему с Чазовым, но Евгений Иванович как-то очень искусно уходил от этих разговоров. У Леонида Ильича было два инфаркта: один – сразу после войны, второй – когда он работал в Молдавии или Казахстане; хотя именно сердце в последние годы его не подводило.

Не помню, выступал ли на этих концертах в Кремле Жванецкий. А вот Петросян принимал в них самое активное участие.

* * *

Тут надо сказать, что Леонид Ильич не устраивал в Кремле банкеты по случаю своего дня рождения. Это было единственный раз, когда ему исполнилось 70 лет. У себя дома мы этот праздник не отмечали, потому что Политбюро ЦК КПСС приняло решение отметить юбилей Леонида Ильича Брежнева торжественно, на определенном политическом уровне. Он проходил в Большом Кремлевском дворце.

Присутствовали все члены Политбюро и ЦК КПСС, секретари республик, обкомов и крайкомов. Были приглашены иностранные гости: Кадар, Хонеккер, Рауль Кастро, Цеденбал, но не было Чаушеску. Непосредственно за проведение вечера отвечал Андрей Павлович Кириленко. А вел его то ли Михаил Андреевич Суслов, то ли кто-то из старейшин.

Черненко, помню, сидел рядом с Леонидом Ильичей и Викторией Петровной, тут же, вокруг были все члены Политбюро. Из артистов выступали все, кого любил Леонид Ильич: Хазанов, Ротару, представители веселого жанра, пела Зыкина. Кстати говоря, Леонид Ильич всегда очень уважительно отзывался об актерах, хотя театры посещал нечасто – особым расположением у него пользовались Михаил Ульянов, Кирилл Лавров, Вячеслав Тихонов.

Или вот такой пример: Леонид Ильич знал наизусть много из «Василия Теркина» Твардовского и иногда, чтобы щегольнуть, он цитировал его в кругу своих домашних и друзей.

* * *

Субботними вечерами, в основном на отдыхе, он очень любил играть в домино с охраной. Вот эти игры просто сводили с ума Викторию Петровну, так как они обычно заканчивались где-то около трех часов ночи; и она, бедная, не спала, сидела рядом с Леонидом Ильичом и клевала носом.

Начальник охраны вел запись этих партий. Они садились за стол где-то после программы «Время» – и пошло! Игра шла «на интерес». Веселое настроение, шутки-прибаутки, но проигрывать Леонид Ильич не любил и, когда «карта» к нему не шла, то охрана, если говорить честно, старалась подыгрывать, а Леонид Ильич делал вид, что он не замечает.

Как-то раз и мне пришлось принять участие в игре. Не зная этого «расклада», не зная, что Леонид Ильич, игравший в паре с охранником, обычно выигрывал, я побеждал одну партию за другой. На этом все и кончилось – мне дали понять, что я нежелательная персона в такой игре.

Тут нужно понять правильно: Леонид Ильич всерьез увлекался игрой, и если что-то у него не получалось, если ему не везло, то он переживал, как ребенок. Больше я за игру не садился. У меня сразу пропала всякая охота. Между прочим, играющие и не думали подогревать себя спиртными напитками, как это бывает, если идет веселая и азартная игра. На столике было только пиво. Никаких рюмок, никакого коньяка, Леонид Ильич вообще предпочитал не коньяк, а водку, кроме того – «Зубровку» и «Беловежскую пущу», то есть самые обычные «земные» напитки. Но только если собирались лишь самые близкие товарищи.

* * *

Однажды, еще в 1986 году, в «Московской правде» (причем в двух или трех номерах подряд] появилась статья, до глубины души возмутившая всех родных и близких Леонида Ильича. По степени клеветы, возводившейся на покойного Генерального секретаря ЦК КПСС, она надолго опередила многие последующие публикации. Ее автор (не помню сейчас фамилию) подробно рассказывал, как Леонид Ильич Брежнев спаивал собственную охрану. В его пересказе это выглядело так: отправляясь по пятницам на уикэнд, Леонид Ильич торжественно сообщал охраннику, что у него в кармане «есть рубль», – он вынимал его и показывал; это означало, что Леонид Ильич предлагает охраннику и шоферу «сообразить на троих». Я еще помню, что автор статьи язвил по этому «поводу»: оказывается, Леонид Ильич, бесконечно далеко оторвавшийся от своего народа, не знал, бедный, что водка теперь стоит не 2.87 и не 3.12, а где-то около десятки. Дальше: «Отрываемся от них!» – командовал Леонид Ильич своему шоферу, имея в виду машину охраны, следовавшую за его ЗИЛом. Они «отрывались», по пути на дачу заезжали в какой-то сельский магазин, стоявший у дороги, охранник бежал за водкой, потом их ЗИЛ сворачивал на лесную полянку, где охранник и шофер «тянули стакан за стаканом, а Леонид Ильич с вожделением смотрел им в рот, так как ему пить запрещали врачи и Виктория Петровна». В той же статье было написано, что эти сцены повторялись каждую неделю.

Что мы могли? Подать на автора в суд? Потребовать – уже официально, чтобы этот человек показал бы тех самых «охранников», которые стали «жертвой» пьяного разгула Генерального секретаря ЦК КПСС? У меня был разговор с Галиной Леонидовной на эту тему. Решили «не опускаться».

А статьи посыпались на нас, как град. Теперь я думаю – напрасно мы не отвечали. Надо было бы все-таки защитить честь близкого нам человека.

Что ж лучше, наверное, поздно, чем никогда. В связи с этой и рядом других статей, в которых еще встретятся, я уверен, аналогичные «подробности», позволю себе честно рассказать об одном эпизоде, который действительно был.

Как-то раз, в субботу, кто-то из моих и Галины Леонидовны друзей пригласил нас в «Арагви». Не помню, какой был повод, кажется, «круглая дата»; отказаться неприлично, нас там очень ждали, но суббота – это «родительский день». Как же быть? Посоветовавшись с друзьями, мы решили «перехитрить» Леонида Ильича. После обеда он обычно уходил отдохнуть. Обед всегда кончался где-то около трех часов, а спал Леонид Ильич до половины шестого-шести. Вот мы и решили: как только он пойдет отдохнуть, мы быстро «смотаемся» в «Арагви», чуть-чуть посидим с друзьями, засвидетельствовав им свое уважение, и так же быстро вернемся на дачу, благо это недалеко.

Сказано – сделано. Но праздник есть праздник, я все-таки выпил пару рюмок, а Леонид Ильич, видимо, это все понял. Или он видел, как отъезжала машина «Волга».

Хорошо, садимся ужинать. Вдруг Леонид Ильич обращается к домработнице: «Зина, будь добра, принеси бутылку «Зубровки» и фужер». Виктория Петровна вздрогнула. Я молчу. Зина приносит «Зубровку». Леонид Ильич наливает фужер: «Пей!» Я махнул. Закусили. Леонид Ильич наливает второй фужер: «Пей!» Я еще раз выпил. Тут он как стукнет кулаком по столу: «Ты что, если хочешь выпить, дома это не можешь сделать?» Вот так. Мораль проста: не светись на людях, не забывай, в какой семье ты живешь!