Текст книги "Последнее сокровище империи"

– Убитый опознан. Демьян Савельев, два месяца назад сбежал с каторги вместе с Рогожиным.

– Это подтверждает мои предположения, ваше превосходительство! – теперь Говоруха сделал полшага вперед. – Все-таки Федьку ловим, никого другого. А такого кузьму я и сам возьму. Брали ведь уже, знаем связи его да повадки.

Воинов вздохнул, но уже не так тяжело. Судя по всему, первый прилив гнева миновал. Да и к чему головы рубить, раз все уже случилось? К тому же нет худа без добра: только вот пару месяцев как вынужден был докладывать о побеге с каторги особо опасного преступника, душегуба Федора Рогожина, поимку которого красноярский полицейский департамент в минувшем году приписал себе в успехи. Теперь вот есть основания доложитьвыше: след беглеца взят, тут он, в родных местах, далеко не убежит, обложим, как волка…

Его превосходительство собрался было даже озвучить свои мысли, начать давать указания. Но и его, и остальных, сгрудившихся вокруг его коляски, вдруг привлек громкий и удивленный окрик:

– Э, слышь, ваше благородие! Этот, кажись, живой!

Кричал Матвей Багров, склонившийся над своим рыжим знакомцем. Говоруха бросился в ту сторону первый, грубовато оттолкнув какого-то своего подчиненного в штатском. За ним поспешил ротмистр Амелин, следом широко шагал сам Воинов, на удивление ловко спрыгнув со своей коляски.

Все-таки начальник сыскной полиции подбежал первым, отпихнул теперь уже Матвея, упал перед рыжим на колени, схватил лежащего за плечи, встряхнул. Незнакомец, которого Багров уже успел перевернуть на спину, смотрел на Говоруху затянутыми мутной пеленой глазами, и Михаил Савельевич громко выдохнул – он за свою службу много раз натыкался на такой взгляд. Перед ним на весенней земле лежал умирающий человек, которому жить осталось считанные минуты. И все-таки рыжий что-то говорил, отрывисто и хрипло выплевывая слова и елозя окровавленной рукой по боку грязной кожаной сумки.

Слова произносил отчетливо.

Не по-русски.

– Чего? – уже не церемонясь, Говоруха снова встряхнул рыжего, будто от этого умирающий сможет заговорить на более понятном языке.

– Английский, – услышал он над собой.

Повернув голову, Говоруха взглянул на торжествующего ротмистра.

– Кто – английский? – и тут же понял: более глупого вопроса давно никому не задавал.

– Язык английский, – объяснил Амелин, чувствуя свое еще более явное преимущество перед сыщиком. – Мне приходилось изучать.

– Так давайте, ротмистр, толкуйте! – велел Воинов. – Вот сейчас что говорит?

– Повторяет одни и те же слова, ваше превосходительство, – жандарм наморщил лоб. – Какие-то алмазы… либо бриллианты… Повторяет словоdiamond,это, господа, «алмаз» по-английски означает… – Амелин снова прислушался. – Ага! Глядите, он на себя пальцем тычет! И говорит, что он есть алмаз!

– Так господа, которые с ним были, так его и звали, – подал голос Матвей Багров. – Даймот вроде…

– Даймонд! Его фамилия – Даймонд! – ротмистр обрадовался этому, словно сделал великое открытие. – Еще он помощи просит… У него пакет… Надо отдать какому-то Бирсу… Он что-то важное кому-то везет, господа!

– Вез, – глухо проговорил Говоруха.

– Чего? – теперь обер-полицмейстер снова перестал понимать происходящее.

– Вез, говорю. Помер, кажись…

Действительно, пока ротмистр привлекал к себе общее внимание, демонстрируя талант переводчика, рыжий незнакомец как-то внезапно обмяк на руках сыщика, откинул голову назад, замолк. На губах выступила розовая пена. Говоруха, забыв, как мгновение назад тряс умирающего, осторожно опустил тело на землю. Все вокруг как-то очень уж дружно обнажили головы, перекрестились. После чего Воинов опять решил напомнить, кто здесь главный.

– Михал Савельич, этих вот, – кивок в сторону Багрова и собравшихся вокруг него даниловских мужиков, – тотчас же допросить. Под запись. Сии бестии иноземца узнали, пускай говорят, когда, где, при каких обстоятельствах. Да глядите у меня! – он показал крестьянам затянутый в новенькую перчатку кулак. – А сам глянь, что он там все сумку лапал?

Убрав мертвую руку с верха сумки, Говоруха сунул внутрь свою. Пошарил. К своему удивлению, она оказалась почти пустой. Книжка какая-то, мятая, да что-то в тряпку завернутое.

– Что у него тут? – нетерпеливо затопил Воинов.

– Бумаги, – ответил Говоруха, явив общему взору тетрадь в мятом клеенчатом переплете. – Вот еще…

Отложив тетрадь в сторону, развернул небольшой тряпичный узел.

Там оказался кисет. Самый обычный, даже нерасшитый. Потянул тесьму сыщик. Развязал кисет. Взял за нижний край, встряхнул.

На ладонь высыпались какие-то камушки. Небольшая горстка получилась, не больше десятка. Примерно одинакового размера. Говоруха взял один двумя пальцами левой руки, потер о край пальто, поглядел, прищурясь, на свет.

– Ишь ты! – обронил все еще стоящий рядом Матвей Багров. – Никак брыльянты!

Едва мужик успел произнести эти слова, как сыщики в штатском, не дожидаясь на то специальной команды, тут же оттеснили его и прочих даниловских в сторону. А ротмистр с Воиновым подошли к Говорухе вплотную.

Прямо в тиски зажали главного красноярского сыщика…

Глава третья. Петроград, апрель

1

Если бы Кирилла Самсонова вдруг спросили, кто и когда познакомил его с театральным антрепренером Ренкасом, он не смог бы ответить. Казалось, что Леопольда, или, как его чаще называли, Лео Ренкаса, он знал всегда. Хотя в паспорте, кстати, у него значилось несколько иное имя…

Конечно, Ренкас не играл при известном молодом промышленнике роль этакого оруженосца, пажа или кем там себя еще считают прихлебатели. Кстати, прихлебателем он тоже не был. Узнав каким-то образом, что Самсонов проявляет определенный интерес к искусству и не прочь оказать какому-нибудь театральному прожекту финансовое покровительство, Ренкас при случае послал Господину Медведю свою визитную карточку. И не прогадал, заказывая не тисненную золотыми буквами на дорогой бумаге, а самую обычную, простенькую, скромную, но все равно заметную: рисунок театральной полумаски в углу, его фамилия да адрес в недорогой гостинице, где антрепренер квартировал, приехав в тогда еще Санкт-Петербург. Послав по указанному адресу свою карточку, Самсонов написал на обороте время и место встречи.

О своем желании вложить деньги именно в прожекты Ренкаса промышленник Самсонов с тех пор ни разу не пожалел. Лео оказался человеком толковым, свое дело знающим, отчитывался за каждую потраченную копейку, а его спектакли быстро вошли в моду. К Лео благоволила критика, его принимали во всех самых модных салонах. А светская хроника отмечала: когда антрепренер и его меценат стоят рядом, оба – в костюмах по последней моде, с улыбками успешных людей на лицах, то смотрятся очень даже неплохо. Оба – высокие, хотя сибирский уроженец значительно шире в плечах и крепче сложен. Оба русые, только Самсонов с аккуратной бородой, придающей солидности, а Ренкас – бритый, зато с ниткой тонких артистических усов. Даже обшивает Лео тот же портной, что и Кирилла, покровитель позаботился.

В спектаклях Ренкаса публику привлекало то, за что современным нравам крепко доставалось от консерваторов, как-то окрещенных Самсоновым «староверами». Если фильмы, которые давали в электротеатрах, привычно рассчитывались на людей невзыскательных и, признаться, зачастую грешили дурным вкусом, хоть и приносили немалую прибыль, то классический театр зрителя терял пусть медленно, но уверенно. После неожиданного прорыва пьес из народной жизни авторства господина социалиста Максима Горького новых театральных драматургов не появлялось. Вернее, они-то были, но пьесы приносили, как назло, сочиненные «под Горького».

При первой встрече Ренкас увлеченно объяснил Самсонову: классику ставят все, кому не лень, а вот современные пьесы – удел немногих, так как живой современности театральные подмостки уже тесны. Вот Лео и предложил совместить театр и синематограф: вместо традиционных декораций мощный проектор транслировал на белом заднике живые картины, соответствующие сценическому действию. Он даже придумал, как заглушить во время действа трескотню проектора. А сами пьесы делать динамичнее. Так и получилось что-то, похожее на звуковое кино.

Идея Самсонову понравилось. Будучи сам человеком в столице новым, Кирилл был падким на все новое, модерное и перспективное. Вложившись в первую постановку Ренкаса, покровитель искусств не прогадал. Вскоре Лео мог позволить себе заказывать киносъемку не начинающим любителям, а солидным профессионалам из французской фирмы «Пате». И сейчас готовил премьеру драматической постановки «Танцовщица», держал сюжет в строжайшей тайне, артистам и прочим работникам театра пригрозил увольнением без выходного пособия в случае даже случайного разглашения, и Кириллу сообщил идею только в самых общих чертах.

Конечно, успехи Ренкаса на родине и за границей Самсонова вдохновляли. Однако это отнюдь не означало, что молодой миллионер, умеющий считать деньги, станет пускать их на ветер. Вот почему, обедая с Лео, он начал разговор по-деловому:

– Театральное помещение арендовано на льготных условиях только благодаря тому, что там ожидают главу правительства.

– Неужели сам господин Штюрмер будет? – антрепренер заметно воспрянул духом.

– Не хочу обнадеживать. Но беседа имела место. Премьер-министр Штюрмер обещал-таки быть на вашей премьере.

– Нанашейпремьере, Кирилл Прохорович! – поправил Лео.

– Оставьте, – отмахнулся Самсонов. Я всего лишь вкладываю в вас деньги. И не ограничиваю свободы творчества.

– Уверяю вас – он не будет разочарован!

– Вообще-то, Борис Владимирович человек достаточно консервативный, – напомнил Самсонов. – Однако же не до такой степени, чтобы не понимать: новый век на дворе, пора бы обзавестись и новыми взглядами. Ну, да ладно, – Кирилл отодвинул пустую тарелку. – До премьеры «Танцовщицы» – два месяца. А моя помолвка – через месяц, Лео. И вы уж постарайтесь не разочаровать меня! Лиза тонко чувствует искусство. Потому действо по случаю торжества должно быть, конечно же, современным. Но – без слишком уж новомодной вульгарности.

– А я как раз и боюсь, что современную девушку может разочаровать классический подход к торжеству. Все эти пажи, дамы в домино, юные Керубино, фейерверки…

– Вас, Лео, должно волновать сейчас не это. Собственно, я хотел предупредить совсем другую проблему.

Самсонов говорил ровно и спокойно. Однако Ренкас все равно напрягся, хотя старался не показывать виду.

– Предупредить?

– Да, Лео. Когда я разговаривал с премьером, Борис Владимирович как бы невзначай спросил: «А что этот Ренкас, модный антрепренер – из немцев?»

– Да вы же знаете все обо мне! – ахнул Лео, и в его удивлении не звучало никакой театральщины. – Господь с вами, Кирилл Прохорович! Я сам из курляндских баронов. И по паспорту я никакой не Леопольд, а Леонид. Леня!

– Я так и объяснил господину Штюрмеру: по паспорту вы Леонид, но «Леопольд» для театрального мира звучнее! Подобное пояснение имело смысл, согласитесь. К немцам в России относятся более чем подозрительно. По каждому приходится давать отдельное объяснение.

Ничего не ответив, Ренкас увлеченно принялся за еду. Если взглянуть со стороны – слишком увлеченно. Ему не очень нравились такие разговоры. Для него они были даже опасными. Лео даже не раз подумывал сменить фамилию, официально, напечатав об этом в газете, как положено в подобных случаях. Однако быстро остывал: такие подвижки привлекут к его персоне дополнительное нежелательное внимание.

А Самсонов наблюдал за ним с усмешкой. «Чего бы ты стоил, потомок курляндских баронов, без защиты и поддержки купеческого сына, да и то – начинавшего простым приказчиком», – думал он. Все чаще ловя себя на более крамольной, хотя и более приятной мысли: здесь, в самом сердце трехсотлетней империи, против него и таких, как он, вообще мало кто чего-то стоит.

2

Значит, вот оно, то самое, что может прийти из Сибири, изменив судьбу императора и всей империи. Выходит, пророчествам Распутина все же можно верить, хотя не очень-то хочется с ними соглашаться…

Пытаясь не утонуть в потоке внезапно обрушившейся информации, генерал-майор Глобачев разложил перед собой документы в порядке поступления. Он собрал не только официальные депеши и рапорта, но и свои собственные короткие пометки, сделанные на отдельных четвертинках бумаги для удобства. Вообще-то, шеф петроградской политической полиции имел грешок: запираясь у себя в домашнем кабинете, писал в свободное время что-то вроде дневника. Втайне надеясь после отставки, которую он, как и всякий государев слуга, рано или поздно непременно получит, собрать свои мысли в одну книжку. И – чем черт не шутит! – издать под своим именем. Если почти сто лет назад каторжник Видок умудрился завоевать таким способом признание образованных людей, ему, человеку, много чего знающему о врагах империи и методах борьбы с ними, сам Бог велел такими знаниями поделиться.

Отбросив ненужные мысли, Глобачев обратился к фактам.

Итак, сначала поступила депеша из Красноярска на высочайшее имя. Она имела секретный гриф и по действующим правилам должна передаваться лично в руки начальнику Охранного отделения Петрограда. Что полковник Хватов и выполнил. Перед этим, конечно же, ознакомившись с депешей лично – только потому принял решение доложить как можно быстрее, даже рискнул преждевременно поднять генерал-майора с постели. Прочитал Глобачев составленный шефом красноярского Охранного обстоятельный документ. Затем – повертел приложенные к нему для наглядности необработанные алмазы. И понял опытный полицейский для себя следующее.

Погибшего во время бандитского нападения на казенный обоз иностранца опознали как Генри Даймонда. Он появился в Красноярске в начале года вместе с неким молодым человеком по имени Лавр, бывшем при нем переводчиком. Англичанин пытался нанять людей, готовых рискнуть и отправиться с ним в тайгу, к так называемой Медведь-горе. Место в губернии известное, имеет дурную славу и даже считается вроде как проклятым. Однако Даймонду удалось уговорить одного местного авантюриста, известного своими дальними охотничьими вылазками, Илью Ермакова. Правда, он советовал Даймонду подождать несколько месяцев, пока снег в тайге не сойдет, зимы-то в Сибири долгие. Однако англичанин проявил настойчивость, а главное – оказался щедрым не только на посулы: выдал денег Ермакову на треть больше обещанного, и это был только аванс. Все-таки дождавшись второй половины марта, когда весна в тех местах хоть немного вступит в свои права, небольшая экспедиция вышла из Красноярска. Вместе с Даймондом, Лавром и самим Ермаковым пошло еще двое. Взяв в деревне Даниловке проводника из местных, они отправились дальше, к самой Медведь-горе. Через десять дней Даймонд, измученный и больной, вернулся обратно. Разумеется, никто из подобравших его деревенских мужиков не смог понять, что случилось с его товарищами. Проведя в доме местного крестьянина два дня и чуть окрепнув, Даймонду удалось присоседиться к обозу, следующему в Красноярск с прииска. Там была какая-то сложная операция местных полицейских, Глобачева эта часть истории мало занимала. Важно, что Даймонд погиб, а при нем нашли алмазы.

Судя по всему, это и было конечной целью его опасного путешествия.

Отложив депешу, Константин Иванович взял следующий документ. На сей раз – рапорт, составленный Хватовым. Коль скоро полковник оказался в курсе этой истории, Глобачев решил не привлекать к делу никого другого – слишком уж серьезными и важными оказались сведения из Красноярска. Умирающий Даймонд назвал фамилию Бирс. Вероятнее всего, именно этому Бирсу предназначались найденные алмазы. Однако никакого Бирса, как довольно быстро понял Глобачев, на самом деле не существовало. Зато была известная британская компания «Де Бирс», занимающая видное место в мировой ювелирной промышленности, в том числе – в изыскании и добыче алмазов. Интересы компании частным образом лоббировал в России посол Ее Величества королевы Великобритании Джордж Бьюкенен. А при посольстве, как выяснил по своим каналам Хватов, некогда служил молодой человек по имени Лавр Зубицкий. Который непонятно каким образом там оказался, не ясно, чем занимался, и не пойми когда и куда пропал.

Получается, всплыл в Сибири, да еще в сопровождении подозрительного типа! Выполняющего, вне всяких сомнений, секретную миссию, финансируемую компанией «Де Бирс». И конечная цель – установить, есть ли в Сибири алмазные месторождения.

Глобачеву было известно о нескольких неудачных попытках англичан получить концессию не просто в Сибири, а именно в Енисейской губернии. Действовали господа из «Де Бирс» через посредничество посла Бьюкенена, и всякий раз царь под разными предлогами отказывал. Видимо, сложил задачку опытный Константин Иванович, англичане знали что-то такое, что тянуло их в те места, словно железки к магниту. И они понимали всю незаконность своих изысканий.

Ведь все богатства, скрывающиеся в российских недрах, принадлежат империи. Следовательно, британские подданные, тем более – владельцы крупной, известной на всю Европу компании, посягнули на сокровища российской короны…

Однако наказывать уж некого. С этим согласился и государь, когда Глобачев доложил ему о своих выводах. Зато есть алмазы. Ценность которых для начала нужно установить. Чтобы после решить, стоит ли данная история какого-либо серьезного внимания. Казна, как никогда, нуждается в пополнении, война идет, жилы тянет…

Ценность находки генерал-майор Глобачев определить не мог. Он был кадровым офицером и ничего не смыслил в драгоценных камнях. Поручить такое деликатное дело посторонним он тоже не имел права, и здесь царь с ним согласился. В дальнейшем разговоре всплыло имя великого князя Дмитрия Павловича, племянника императора, состоящего при нем штаб-ротмистром, шефа лейб-гвардии Конного полка. Князь имел огромные связи среди петроградских ювелиров. Подумав, царь согласился попросить великого князя о помощи, разумеется – в приватном порядке. Сам же государь опять отбыл в Могилев, в свою Ставку, попросив Константина Ивановича лично завершить это, как выразился он, небольшое дело. И, конечно же, держать его в курсе.

Последним документом была записка от великого князя, доставленная с адъютантом в конверте с вензелем, запечатанным личной печатью Дмитрия Александровича. Всего несколько строчек: просьбу выполнит офицер для особых поручений, поручик гвардейского Конного полка Антон Кречет, весьма надежный дворянин. Шеф политической полиции пожал плечами: ему эта фамилия ни о чем не говорила. Кречет – так Кречет, великому князю виднее.

Даже хорошо, что дело так пошло. Снова можно сосредоточиться на поисках террористической группы Бориса Полетаева. Агент что-то долго не дает о себе знать…

3

– Вот тебе, Алешка, и особое поручение князя, да еще и секретное: известному столичному ювелиру Иосифу Самойловичу письма носить!

Отправляясь по указанному адресу, Антон Кречет предложил Берсеневу идти с ним, и поручик не отказался. Полученный по ранению отпуск тяготил Алексея, судьба его никак не решалась, в штабе, казалось, всем было просто не до героя войны, стремящегося поскорее вернуться в окопы. Даже рассматривалась возможность оставить Берсенева здесь, в тылу, обучать резервистов в казармах. Но, наслышавшись от Кречета о такой службе, поручик не особо стремился к ней приступить.

По пути к магазину Самойловича они остановились, чтобы купить у милой барышни благотворительную открытку в помощь жертвам войны. На обороте ее Антон тут же, отыскав в нагрудном кармане кителя невесть как завалявшийся там огрызок карандаша, написал краснеющей от смущения перед розовощеким напористым кирасиром барышне несколько банальностей в рифму с указанием своего адреса, куда следует телеграфировать, если нужна защита от врага. Кречет был в своем репертуаре: пытался приподнять настроение всем вокруг, включая Берсенева. Однако поручик после известия о предстоящем замужестве Лизы Потемкиной большей частью пребывал в меланхолии.

Загородные имения Потемкиных и Кречетов стояли рядом. По большей части летом детей увозили туда, и Алеша Берсенев часто гостил у Кречетов. Родители Антона некогда были дружны с Берсеневыми, хотя хлебосольные Кречеты, уж сто лет как обласканные царствующим домом, вообще, похоже, врагов не имели, что само по себе характеризовало их в высшей степени положительно. Потому с Лизой Потемкиной, девочкой, почему-то не любившей косичек, Алеша познакомился, когда ему было десять, а Лизе – семь лет. О том, что к соседке Кречетов он питает нечто большее, чем дружеские чувства, юноша понял, когда ему исполнилось восемнадцать: тогда на балу впервые пригласил девушку на вальс, и заангажировал на следующие туры. Когда кто-то из юнкеров пытался возражать, вмешался Антон Кречет, а с ним никто не рисковал заводить серьезных споров: любой подобный разговор, начатый с потомственным кирасиром, обычно получался коротким и имеющим для начавшего спор самые серьезные последствия. Может, Антон не был сильнее всех, зато с лихвой компенсировал это отчаянной, неудержимой и даже безрассудной храбростью. Его остерегались, как гнева стихии. Понимали: с молодым Кречетом лучше дружить.

Был период робких, неприличествующе робких для молодого военного, ухаживаний. Случались размолвки, которые заканчивались примирениями, причем почти всегда – не без участия Кречета. Наконец, серьезное объяснение, визит к Потемкиным с целью просить руки Лизы, скандал, начатый ее бабкой, обвинения во всех семи смертных грехах, крики о злоупотреблении доверием, отказ от дома, фронт, прощальное письмо, надежды на встречу, питаемые на больничной койке. И вот теперь новости…

Нет, на фронт, на фронт. К черту все, даже Антона с его поручениями – к черту!

Разумеется, слух Берсенев так не говорил. Да и мысли подобные гнал. Однако чем больше прогонял, тем чаще они навещали, повергая поручика в пучину еще большей меланхолии.

– Подождешь или со мной войдешь? – бросил Кречет, когда друзья наконец дошли до нужного магазина.

– Не буду нарушать твою секретную миссию… – Берсенев тоже попробовал сострить.

– Да ладно тебе! – отмахнулся Кречет. – Стоя здесь, Алешка, ты будешь выглядеть еще большим идиотом, чем я с княжескими секретами.

Верно, рассудил Берсенев. В конце концов, делать ему сейчас все равно нечего. Так какая разница, где торчать без дела: на улице, залитой апрельским солнцем, или в совершенно не нужном ему ювелирном магазине?

– Заходи уже, – проворчал поручик.

Кречет толкнул дверь. Звякнул приветственно колокольчик.

Посетителей в это время не было. Разве барышня, которой сам хозяин, кругленький еврей с венчиком прилизанных волос на голове, что-то увлеченно рассказывал, демонстрируя какие-то образцы с витрины.

Вошедшим с улицы офицерам сперва нужно было привыкнуть к не слишком яркому освещению. Но когда ювелир и его клиентка повернулись на звук колокольчика, оба остолбенели. Даже при таком свете они узнали девушку мгновенно.

– Почему не я это придумал? – вырвалось у Антона. – Лиза!

4

Позже Лиза Потемкина долго искала в этом маленьком происшествии промысел Божий.

Она действительно не поспешила к ювелиру сразу после того визита Кирилла. Сначала была занята на своих курсах подготовкой очередной благотворительной акции в пользу раненых. Вспомнив, как еще до войны активно играла в любительских спектаклях, Лиза решила организовать такую постановку в госпиталях, а средства направить на нужды тех, кого война сделала инвалидом.

После поймала себя на мысли, что оттягивает визит к Самойловичу именно потому, что он прямо связан с предстоящей помолвкой. Даже нашла объяснение своей нерешительности: по ее глубокому убеждению, подарок невесте должен выбрать жених, а такой вот жест, когда девушка должна просто пойти и взять, что по душе, Лизу немного коробил. Хотя к подобным действиям со стороны Кирилла она привыкла, даже отмечала, что бабушке как раз нравится такое его поведение. Собственно, именно бабушка и настояла, в конце концов, чтобы Лиза пошла к ювелиру именно сегодня. Как она сказала – уже неприлично длительная задержка…

И вот, кто бы мог подумать! Такая встреча!

От внимания Лизы не ускользнуло, как любопытный Самойлович цепким взглядом ухватился сначала за нее, невесту господина Самсонова, потом – за молодого поручика, не сводившего с чужой нареченной одновременно изумленных и радостных глаз. Но это заметил также и Антон Кречет, стремительно выдвинулся на первый план.

– Прости, Лиза, сперва дела. Господин Самойлович, у меня к вам записка от одной известной вам особы.

Поручик передал записку Самойловичу, тот переключил внимание на нее, пробежал глазами, тут же расправил полные плечи, выпятил живот, весь преисполнился собственной важности.

– Указанные в записке… гм… предметы при вас?

– Да, конечно. Только обсудим наше дело не здесь. Лиза, я украду у тебя господина ювелира на время? А вы пока поговорите.

Никто из присутствующих не успел опомниться, как поручик подхватил Самойловича под руку и чуть не силком увел в комнату за занавеской, прикрыл за собой дверь. А приказчик, сунувшийся было в зал, тут же исчез, не сказав ни слова. Берсенев и Лиза остались одни.

– Здравствуйте, Елизавета Васильевна, – выдавил Алексей, ругая себя за слишком уж заметное смущение.

– Какой ты, однако, скучный сегодня, Алеша, – девушка попыталась улыбнуться. – Прям уже и Васильевна… Год не виделись…

– Четырнадцать месяцев, – уточнил Берсенев, тут же добавив зачем-то: – И восемнадцать дней.

– Двадцать восемь, – поправила Лиза.

– Значит, ты тоже считала?

– Вы очень обяжете меня, Алексей Иванович, если не станете делать из моей девичьей арифметики поспешных выводов, – выражение лица Лизы оставалось по-прежнему строгим, но глаза улыбались. Берсенев так и не разучился безошибочно угадывать ее истинное настроение.

Повисла пауза. Оба понимали, что должны разговаривать. И оба знали: стоит начать тот разговор, который нужен обоим, они тут же вступят на запретную территорию. Пытаясь найти хоть какую-то зацепку, Лиза отступила на шаг, окинула поручика быстрым критичным взглядом, остановилась на его правой руке.

– Ты был ранен?

– Как ты угадала?

– Алеша, я все-таки ухаживала за ранеными. У нас дома даже одно время был частный госпиталь.

– Был?

– Да. В какой-то момент я поняла, что за Отечество нужно не умирать, а жить. И если мои скромные усилия помогали укрепить хотя бы одну жизнь… Впрочем, – вздохнула Лиза, – как только раненые выздоравливали, они снова отправлялись в окопы.

– Здесь, в тылу, можно получить куда как более сильные раны, – сухо заметил Берсенев.

– Судя по тому, что ты пришел вместе с Антоном, этот болтун уже все тебе рассказал, – вздохнула Лиза, расправила плечи, теперь в ее глазах читалось что-то вроде упрямства и вызова. – Да, Алексей, я выхожу замуж.

– Надеюсь, по любви, – голос Алексея звучал так же сухо.

– Я тоже на это надеюсь.

– Значит, бабушкино имение, объяснения и клятвы уже в прошлом? – теперь Берсенев ответил вызовом на вызов. – И мы вот так готовы все забыть?

– Как раз я, Алеша, на память не жалуюсь. И тоже бы хотела верить гимназическим клятвам. Но идет война. Вас убивают, поручик Берсенев. А нам нужно жить.

– Но ведь я живой, Лиза, – теперь молодой офицер уже с трудом сдерживал отчаяние. – Можешь дотронуться до меня, если еще не убедилась. Это я, Лиза, я.

– Ты хочешь сказать – все тот же ты?

– Кое-что во мне изменилось, – подтвердил Берсенев. – Ты ведь сама сказала – идет война. А я был на войне, Лиза. Однако это не повод, чтобы…

Слова уже рвались наружу бурным потоком, но в это время в глубине хлопнула дверь, послышались быстрые шаги, и Алексей машинально отступил на шаг назад. Словно соблюдая какой-то негласный уговор, Лиза тоже отодвинулась ближе к прилавку. Вернувшись в зал, Самойлович и Кречет застали девушку за внимательным изучением колье, выложенных под толстым стеклом. Впрочем, у ювелира сейчас появились заботы поважней, чем даже угождать невесте такого человека, как Кирилл Самсонов.

– Значит, господин Самойлович, послезавтра в это же время? – уточнил Антон, придавая своему тону командирскую строгость.

– Да-да, как договорились! – маленький ювелир неуклюже повернулся к Лизе всем своим круглым корпусом. – Госпожа Потемкина, тысяча извинений… Просьба великого князя, сами понимаете… Но, если вы придете послезавтра в это же время, выбранный вами гарнитур также будет готов. Мы ведь с вами, кажется, остановились на неплохом образце? Или вы…

– Нет-нет, господин Самойлович. Я уже сделала выбор, вы меня верно поняли. Говорите, послезавтра?

– Да-с, через день. Можно в это же время.

– Обязательно зайду, – кивнула Лиза. – Тогда до послезавтра. Вы проводите меня, господа?

Берсенев и Кречет дружно щелкнули каблуками.

…Уже выйдя на улицу, окончательно преображенную ярким и теплым апрельским солнцем, Лиза, предупреждая возможное продолжение не слишком приятного и нужного ей сейчас разговора, светским тоном сказала:

– Это некрасиво, что вы, друзья мои, до сих пор не были у нас. Кречет, тебя касается в первую очередь. Бабушка часто справляется о тебе.

– Я в казармах, Лиза, – Антон картинно развел руками.

– А что касается меня, то с твоей бабушкой мы расстались во время моего последнего визита не очень хорошо, – напомнил Берсенев.

– Господи, Алеша! – хохотнула Лиза. – Ты ходил в атаку! Ты был ранен! А моей бабушки боишься, как в детстве…

– Передай от нас поклон Настасье Дмитриевне! – Кречет с лету перенял светский тон девушки. – На днях мы обязательно заглянем. Да хоть послезавтра, а, Берсенев? – не сдержавшись, Антон толкнул друга локтем.

– Почему именно послезавтра? – Алексей действительно не сразу понял намек.

– Есть повод сопроводить барышню домой от ювелира с покупкой. Мы ведь не отпустим ее идти по городу просто так, без охраны?

– Повод прекрасный, – улыбнулась Лиза. – Вы ведь знаете, что в Петрограде нынче стреляют на улицах даже средь бела дня. Значит, договорились.

Чтобы больше не задерживаться и не провоцировать новых ненужных разговоров, Лиза Потемкина повернулась и зацокала каблуками по тротуару, быстро скрывшись за ближайшим углом.

– Нет, ну вот почему не я придумал эту вашу встречу? – повторил Кречет, даже хлопнув себя в запале по бедру. – Алешка, ты же понимаешь: ситуация, как в классическом водевиле! Твоя возлюбленная обещана другому! Думаю, без бабушки там не обошлось.

– Лиза действительно выходит замуж за другого, – Берсенев не разделял веселого настроения своего друга, достал из кармана портсигар, вытащил папиросу, закурил, только потом продолжил: – К сожалению, Кречет, это не классический водевиль. Даже не любительский спектакль из тех, которые мы так любили представлять в твоем имении тогда, в юношестве.