Текст книги "Северный Удел"

«Пустая» кровь. И тот, кто…

Несколько секунд я тупо смотрел в стену.

Ах ты ж, лишиться Благодати!

Если кровью, через кровь кто-либо управляет человеком, как големом, как кровником, как гомункулюсом, то должна быть инициация!

Ведь думал же, думал об этом перед моргом, рядом бродил! Все понять не мог, что упускаю. Вот, Бастель, пожалуйста.

Инициация.

Я закусил ноготь. Получается, конечно, несколько мудрено, кровь вроде как и самостоятельна и в то же время ограничена целью…

То есть напрямую ни Громатовым, ни моим Лобацким никто не управлял. С другой стороны, и Майтус у меня свободен, однако же полностью мне подчинен.

А значит, надо искать людей, которые крутились вокруг убийц незадолго до совершенных ими нападений. Если с Громатовым это более чем проблематично, то с Синицким, Лобацким и Шапиро круг, думается, можно очертить достаточно четкий. Случаи с ними свежи в памяти и у свидетелей, и у друзей и родственников, и у полиции. Инициатор же наверняка человек, который какое-то время мелькал рядом. Купец с пустяковым делом, объявившийся старый приятель, карточный игрок, неожиданный собутыльник.

В этом направлении, интересно, Сагадеев копал или нет? Или же занимался исключительно обеспечением безопасности государя императора?

Скрипнула дверь:

– Господин.

– Погоди, – я жестом остановил кровника, потянувшегося за чемоданом.

Майтус, наклонившись, застыл. Лицо его покраснело. Пальцы пяти сантиметров не достали до чемоданной ручки.

Так… О чем?

Инициация… Да, вряд ли ее делали на дому у убийц. Смешно. Скорее всего, или ночью, или под каким-либо предлогом днем будущие пустокровники исчезали на время из повседневной жизни. На два, на три дня.

А потом возвращались.

И здесь, наверное, должны быть заметные перемены в поведении…

– Господин, – выдавил Майтус.

– Да?

Кровник выпрямился, ухватив чемодан.

– Там, господин, двое вас ждут, один жандармский, другой – уж и не знаю теперь, но в гражданском платье.

Он накинул на плечо мою шинель.

– Зови сюда.

– Да, господин. Карета уже ждет.

– Хорошо.

Майтус вышел. Я повертел в руках мундир. Раскрыл саквояж. Влезет? Будем надеяться.

После нескольких уминаний мундир с трудом таки уместился, а саквояж раздулся подобно болотной жабе. Этакой коричневой.

С порога щелкнули каблуками:

– Здравствуйте.

Я поднял голову.

Тимаков успел переодеться в темный сюртук, а вот стоящий за ним жандармский офицер был мне незнаком.

– Вот, – сказал Тимаков, – знакомьтесь, Егор-Огол Муханов, штабс-капитан сыскного жандармского отделения.

Штабс-капитан был смугл, скуласт, черноглаз и улыбчив.

– Много слышал о вас.

Его ладонь пожимала крепко. В крови переплетались жилки серебряные и кремовые. Медный отлив говорил о далеком родстве с Поляковыми-Имре. Но вряд ли он упоминался в родовых хрониках.

– Хорошего или плохого? – спросил я.

И прикрыл дверь за гостями.

– Заслуженно хорошего.

– Штабс-капитана я выбил у самого генерал-адъютанта Струве, – сказал Тимаков. – Человек надежный. Дело знает.

– Можете мной распоряжаться, – подтвердил Муханов.

И опять щелкнул каблуками.

– Хорошо, – сказал я, – есть на чем записать, блокнот, бумага?

– Я запомню, – подтянулся штабс-капитан.

Тимаков кивнул, ручаясь.

– Первое, – негромко начал я, – поднять отчеты по Синицкому и Шапиро, найти круг знакомых, в том числе появившихся перед смертью. Далее, выяснить, не пропадали ли Синицкий и Шапиро на некое время из поля зрения друзей, коллег. Да, то же самое по Лобацкому. Второе… – Я повернулся к Тимакову: – По больнице Керна…

– Я все узнал, – сказал Тимаков.

– Тогда второе: некто Гиллигут.

– Имя – настоящее? – деловито спросил Муханов.

– Не знаю. Первый раз видел на постоялом дворе, верст двадцать к югу, там подсунули мне яйцо-сигналку. Сегодня днем он сопровождал шарабан. Рослый, полный.

– Случайность?

– Это и выяснить. Третье… Господин штабс-капитан, сколько людей в вашем подчинении?

– Восемь. Но могу еще подтянуть.

– По крови кто-нибудь работать может?

– Я и еще двое.

– К высоким семьям допуск есть?

– Я организую, – отозвался Тимаков.

– Третье: осторожно проверить людей в окружении семьи Гебриз. И, на всякий случай, Ритольди. Нет ли среди них любителей «закрывать» кровь, может, кто-нибудь находится в отлучке, но скоро должен вернуться. Одномоментно хорошо бы понять, что за настроения царят в семьях. Если от меня будет нужна какая-нибудь бумага, я дам, как только будет документ от государя императора о моем назначении… Семьи, наверное, лучше сделать первым пунктом.

Муханов кивнул:

– Что-то еще?

– Да, – сказал я. – Необходимо тщательное расследование по штурму морга: откуда «козырные», кто нанял, какие разговоры ходят… Опять же по трупам в здании… И последнее: по возможности провести аккуратные опросы в больницах, аптеках и лечебницах на предмет необычной крови, странных пациентов, смертей.

– Левернских больниц? – уточнил Муханов.

– Нет, – качнул головой я. – Всех, что сможете.

Тимаков присвистнул, сочувственно хлопнул штабс-капитана по плечу.

– Отчеты, – сказал я, – чтобы людей не гонять, присылайте в «клемансинах». У вас нет предубеждения против такого способа?

Муханов почесал щеку:

– Да нет, собственно. Сами иногда используем.

– Тогда все. – Я показал на дверь саквояжем: – Пойдемте, господа.

Мы вышли из нумера.

Я провернул ключ в замочной скважине.

– Егор…

– Да? – обернулся Муханов.

– Осторожны будьте.

Штабс-капитан улыбнулся и снова щелкнул каблуками. На том и расстались. Я смотрел вслед строгой, прямой фигуре, пока она не свернула к лестнице.

– Он хороший сыскарь, Бастель, – сказал Тимаков, видимо поняв мой взгляд по-своему.

– Это-то понятно…

Тяжелое предчувствие растворялось в моей крови.

Словно только что едва знакомого человека я послал на смерть. Хоть беги и останавливай. Но я не побежал.

Гуафр!

Пока шли по коридору, пока спускались, пока пересекали гостиничный зал, Тимаков рассказал про свои злоключения в больнице.

– Старенький такой доктор, подслеповатый, – наклоняясь, говорил он мне в ухо, – представляешь, убеждал меня, что это какая-то ошибка. Там, наверху, где окна, две палаты. В одной мучается животом местный помещик, устроенный по-родственному. Сметанов Юрий Ильич. Все время осады морга он спал как убитый. Днем! Ну захотелось человеку. А вторая палата – пустая. Доктор чуть не на крови клялся…

Он умолк, пропуская упитанного господина, поднимающегося наверх из ресторана. Усатого, с бульдожьим лицом.

– Так вот, клялся, что никого в палату не селил.

– А селил? – спросил я.

– А с ним поработали, – сказал Тимаков. – Кровь низкая, податливая.

Миновав швейцара, мы вышли на воздух.

На западе уже розовело небо, слабо светили газовые фонари. Майтус махнул нам от стоящей в стороне кареты.

– Ритольди?

– Кто-то с высшей кровью точно, – Тимаков понизил голос, потому что из кареты выглянул одетый в штатское Сагадеев. – Память подтерли не только у доктора, но и у двух медсестер. Причем очень аккуратно. А учитывая, что времени было мало…

Он качнул головой. Мол, делай выводы, Бастель.

– А приезд-отъезд? – спросил я, замедлив шаг.

– Здесь еще интереснее, – Тимаков посмотрелся в гостиничное окно, поправил пробор. – Видели закрытый экипаж. Видели, как кто-то вышел. Ни записей, ни чего-то еще. То ли был человек, то ли не было.

– Н-да.

– Господа! – Обер-полицмейстер высунулся, спустив ногу на тротуар. – Хватит секретничать. Я, конечно, понимаю, специфика…

– Николай Федорович! – Тимаков приложил ладонь к груди. – Мы уже, уже!

Бодрым шагом он направился к Сагадееву, я же остановился у кровника, увязывающего мой багаж:

– Ну как?

– Да еще минут пять, – Майтус кивнул на стоящие вокруг него корзины, узлы и баулы. – Господин обер-полицмейстер как будто переселяться решили. Больше вашего набрали. Уж не знаю, поместится ли все.

– Ты не гунди, – я поймал от него конец веревки и закрепил ее внизу, продев в железное ухо. – Часть можно на крыше привязать.

– Можно-то можно…

Майтус со вздохом полез на приступку. Я подал ему один из баулов.

– Дальше сам, сам.

Тимаков с обер-полицмейстером уже устроились в салоне. Зажженная лампа бросала причудливые тени. На коленях у Сагадеева покоился небольшого размера черный кофр.

– Залезайте, – подвинулся Тимаков.

Я подал саквояж, забрался на сиденье. Стукнулся плечом в стенку. Тесновато. Не провернешься. Ног не вытянешь.

Потолок над головой потрескивал от усилий кровника.

– Сколько к вам ехать? – наклонившись, спросил Сагадеев.

Ему-то было комфортней – он сидел один.

– Если в семь выедем, к пяти-шести утра будем в поместье, – сказал я.

– Это хорошо, – Сагадеев щелкнул застежкой кофра. – Вот бумаги.

Он вытащил пухлый, перевязанный бечевой пакет с оттисками сургуча по краям и передал его мне. Пакет был увесистый.

– Это что?

– Официальное назначение на должность следователя по особым делам. Там повеление государя императора. Одобрительное письмо совещательного комитета. Грамоты доступа в службы и архивы. Собственно, Бастель, в какой-то мере и я теперь пребываю у вас в подчинении.

Обер-полицмейстер хохотнул, взъерошил волосы на затылке. Ему, пятидесятилетнему мужику, было, видимо, трудно признать над собой власть молокососа.

Не по крови – нет, по работе.

– А вот это, – он достал из кофра тонкую картонную папку, опять же крест-накрест заключенную в бечеву, – плод усилий полицейского управления под моим руководством. Выжимки, так сказать, из дел…

– Всех дел? – спросил я.

– Полякова-Имре и Иващина. Дело Синицкого сразу к вашей службе перешло. По нему и отчета никакого нет.

– Николай Федорович! – со всей возможной искренностью произнес я. – Мне очень нужны ваши опыт и поддержка! Я и сам, честно говоря, своему назначению…

– Это решение государя! – воздел палец Сагадеев.

– Хорошо, – тряхнул головой я. – Но я предлагаю вам совместное руководство. На паритетных началах.

Какое-то время обер-полицмейстер смотрел на меня выпукло-блестящими в свете лампы глазами.

– Согласен, – дернув усами, наконец сказал он.

Снаружи чиркал безопасными спичками Майтус, зажигая фонари по бокам козел.

– Эх, люблю ночные путешествия! – заявил Тимаков. – Ты спишь, а расстояния летят себе! Если, конечно, дорога хорошая. Покачивает, знаете, как…

Он не договорил.

Где-то рядом заржала лошадь. Цокот копыт наплыл из-за спины, размножился. Лошадиное дыхание затуманило стекло.

Потом кто-то, спрыгнув, звонко впечатал каблуки в мостовую:

– Господин обер-полицмейстер!

Сагадеев приоткрыл дверцу:

– Да?

Неясная тень легла на стекло:

– Мы готовы.

Я заметил промельк серебряной пуговицы на обшлаге. Блезаны?

– Прекрасно, вы вовремя, – сказал тени Сагадеев и обернулся к нам: – Я решил, что нам не помешает охрана.

Карета качнулась. Майтус дважды стукнул по крыше ладонью.

– Ну, тронулись, – прошептал Тимаков.

Скрипя, провернулись колеса. Сагадеев прикрыл глаза. Гостиница осталась позади. Сердце мое сжалось: я еду, папа, я уже близко.

* * *

Первые десять минут поездки прошли в молчании.

Снаружи жил Леверн, раздавались крики торговцев, лаяли собаки, бросающиеся чуть ли не под колеса, катили мимо экипажи. Газовый свет сполохами бил в стекла.

– Господа, давайте опустим шторки, – попросил Сагадеев.

– Как скажете, – Тимаков, привстав, исполнил просьбу обер-полицмейстера.

В салоне сделалось темнее.

Сагадеев кивнул, выражая благодарность.

Скоро мощенные камнем улицы кончились, колеса зашуршали по песку, Майтус щелкнул кнутом, ускоряя каретный ход.

Один из охраняющих нас блезан, мелькнув, проскочил вперед.

Повозившись, я расстегнул саквояж. Мундир тут же выпер темно-зеленой пеной со стоячим воротничком.

– Бастель!

В свете лампы лицо Сагадеева показалось мне апоплексически-красным.

Он смотрел на саквояж с недоуменным узнаванием. Рот его скривился. Рука дернулась к мундиру.

– Николай Федорович! – воскликнул Тимаков.

– Господин обер-полицмейстер! – крикнул я.

– Дайте!

Сагадеев требовательно протянул ладонь. Голос его был тих, но страшен. Пальцы дрожали. Дрожала и нижняя губа. Отказать ему было невозможно.

Я извлек мундир из саквояжа и вложил в руку обер-полицмейстера:

– Я надеюсь…

– Благодарю, – оборвал меня Сагадеев.

Отклонившись, он встряхнул мундир, зачем-то понюхал воротничок, просунул кисти в рукава, вывернул их, дошел до внутренней пазухи-кармана.

Тимаков смотрел на него, открыв рот. Я, наверное, выглядел не лучше. Мне очень не хотелось думать о помешательстве.

– Вы знаете, – сказал Сагадеев, сосредоточенно ощупывая обшлаги, – когда отказываешься от преимуществ крови… ага!

Он вытащил из-за левого обшлага тонкий алый лоскут:

– Ваше, Бастель?

Лоскут затрепетал перед моим носом. Чужой крови в нем не чувствовалось. Но, откуда он взялся, я не знал.

– Нет, не мой, – сказал я.

– Оч-чень интересно, – протянул Сагадеев, поднеся лоскут к свету.

Показалось, ткань украшают крючковатые значки, но более пристально обер-полицмейстер разглядеть мне их не дал – послюнявив пальцы, грубо затер рисунок.

– Так вот, – сказал он, сжав лоскут в кулаке, – это вещь серьезная…

– Разве? – спросил я.

Сагадеев вздохнул:

– Когда… Только это между нами, господа, хорошо? – Он дождался, когда мы с Тимаковым кивнем, и продолжил, уставясь на огненный язычок, трепещущий за колпаком лампы: – Я не противник существующих порядков. Когда пытаешься выяснить разницу между низкой и высокой кровью, по-любительски конечно, то приходишь к однозначному мнению: да, низкая кровь изначально находится в подчиненном положении. Природа, господа. Жалость охватывает. Но! Углубляясь, замечаешь уже, что не все так просто. И вот это…

Сагадеев потряс кулаком с заключенным в него лоскутом. Чудилось, не ткань, а кровь просачивается сквозь пальцы.

Вот-вот капнет.

Во внутреннем пласте реальности лоскут слабо светился теплом обер-полицмейстерской, увитой чахлыми сероватыми жилками руки. Ничего необычного.

За неплотно прижатой к стеклу шторкой желтело поле, медленно ползли далекие тени – то ли кипы деревьев, то ли низкие облака.

– Вы, наверное, знаете, – сказал Сагадеев, – что существуют две ереси – ассамейская и западная. Если первая не признает Благодати и отказывает высшим фамилиям в избранности, то вторая и вовсе считает, что высокая кровь – подарок не Бога, но существа ему во всем противоположного.

Обер-полицмейстер сделал отвращающий жест, и мы последовали его примеру.

– Я знаком с ассамейской ересью, – сказал я. – «Эль-Муль» Хигона, труды Суб-Аннаха, состоящие из наставлений-суанов и притч на все случаи жизни. «А кто будет ставить себя выше неба по крови, не верьте тому. Чудеса их шарлатанство и отвод глаз, и власть их – давний обман». Примерно так. Суб-Аннаху вообще вроде бы верят безоговорочно, но за плененного офицера высокой крови золота просят все-таки в два раза больше.

Тимаков фыркнул.

– Ересь западная – другая, – сказал Сагадеев. – Более зубастая. Мы когда-то воевали с многочисленными западными народами. Не один экселенц-император Волоер грезил о мире, собранном под высокой кровью. Чтобы от океана до океана. Полония, Астурия, часть Пруссии приняли наш протекторат. Наместники сидели у болгар и ромов. А потом…

Обер-полицмейстер замолчал, с тяжелым удивлением воззрился на собственный кулак. Словно кулак вдруг вздумал своевольничать.

– Вон как, – услышал я его шепот.

Из-под пальцев пошел дымок. Сагадеев раскрыл ладонь, и мы втроем увидели, как лоскут почернел, а затем пыхнул искрами, обращаясь неопрятной горсткой сажи.

– Господин Тимаков, – быстро сказал обер-полицмейстер, осторожно отводя ладонь в сторону, – будьте добры, из моего кофра достаньте конверт…

Тимаков привстал.

Желтой вощеной бумаги конверт был извлечен и раскрыл треугольную пасть. Сагадеев, не дыша, стряхнул внутрь сажу.

– Так вот, – сказал он, убрав добычу в кофр. В руках у него появился платок, которым он принялся обтирать пальцы. – Лет сто пятьдесят назад нас стали потихоньку вытеснять из западных краев. Сначала шепотки и косые взгляды, потом проявления народного недовольства, мол, не на тех спину гнем, не хотим такой власти. Затем – убийства. Одиночные, групповые. Взбунтовались уезды и провинции. По городам завспыхивали костры. Высокую кровь отлавливали, признавали порождением Сатаны и жгли. Последнее восстание в Полонии – из той же области. И хорошо, что его удалось погасить.

– Погодите, – сказал я. – Это же низкая кровь…

Сагадеев усмехнулся:

– Бастель, вы иногда, честное слово… А как же вас, высшую, не просто высокую – высшую! – кровь, пленили шахар-газизы Гиль-Деттара?

– Там были специальные люди, – сказал я.

Рассказывать Сагадееву и Тимакову об операции «Навшат» было незачем. Пусть верят в общеизвестное: полюбил молодой офицер ассамейский горный воздух, безрассудно, в одиночку, гонял коня по тропам от одного кишлака к другому, из гарнизона – в заставы, бродил неприкаянно по разрушенной, занесенной песком крепости Маныг-Тир, храбр был и неосмотрителен. Может, смерти искал. А может, встречи с Гиль-Деттаром.

Ну и доискался.

– Специальные люди… – вздохнул Сагадеев. – А в Полонии были обезумевшие толпы. Неуправляемые. Дикие. Не подчинить – только расстрелять. – Он посмотрел на нас с мертвой улыбкой. – Шесть лет, а как вчера…

– А лоскут? – спросил Тимаков.

– Лоскут? Еще до Полонии, в Астурии, а потом и в Пруссии мы столкнулись с организацией, влияние которой распространялось по астурийским кантонам и прусским графствам подобно пожару…

Я нахмурился:

– Не слышал о такой.

– Орден крови освобожденной. Или орден Мефисто.

Я покачал головой.

– Это их лоскут, – сказал Сагадеев. – Низкое искусство. Странное. Недоступное высокой крови. Может, изначально присущее некоторым низкокровным группам. В астурийской Вене мне случилось расследовать дело офицера артиллерийского полка, задушившего себя атласной лентой с такими вот значками.

Лента, подумал я. Лентами женщины подвязывают шляпки. Или платья чуть выше талии. Еще их продевают в рукава. Но в любом случае…

Я расхохотался:

– Ах, Ольга!

– Бастель! – вскрикнул Сагадеев.

– Ах, Татьяна!

Тимаков схватил меня за руку. Заглянул в глаза:

– Вы в своем уме?

– Более чем! – сказал я ему. – Просто мне кое-что стало ясно.

– Не томите, – наклонился, сверкнув глазами, Сагадеев.

– Перед отправлением…

Я в подробностях рассказал про неожиданный визит женщины из соседнего нумера. Забавный и совершенно невинный вроде бы визит.

– А разозлившись, она кинула в меня моим же мундиром. И если лоскут подложила за обшлаг она, в чем я не сомневаюсь, то сделано это было виртуозно.

– Хм, – выслушав меня, обер-полицмейстер задумался.

Тьма снаружи сгустилась – мы въехали в лес.

Запряженные парой лошадки тянули ходко. Дорога шла под гору.

Накрутив фитиль, я прибавил света в лампе. Остроносая тень поползла от Тимакова по шторке. За затылком обер-полицмейстера сверкнули круглые шляпки обивочных гвоздей.

– Что ж, – сказал Сагадеев, оживляясь, – по крайней мере орден выдал себя. Это значит, что они уже имеют некую информацию об убийствах. И, боюсь, достаточно обширную, если лоскут, Бастель, без стеснения подкидывают вам.

– А их цели? – спросил я.

– А как сами думаете?

– Думаю, глобально – свержение государя императора. И великих семей заодно. Ну а локально, скорее всего, охотятся, как и мы, за «пустой» кровью.

Сагадеев кивнул:

– Именно. Узнав, что кто-то может отправлять высшую кровь в небесную Благодать, так сказать, до срока, орден, видимо, решил с этим кем-то свести знакомство. Враг моего врага – мой друг.

– А лоскут? – спросил Тимаков.

– Ну, шансов найти убийц у Бастеля все-таки поболее будет, чем у ордена. А вот проследить, вызвать доверие…

– Мне везет, – скривился я. – Все, похоже, только и делают, что пытаются за мной следить.

– Будем надеяться, что я правильно прочитал значки. – Сагадеев вздохнул. – Хотя все же против высшей крови орден в одиночку слаб. Им нужны толпы. Нужна поддержка.

– Может, отослать одного из блезан с поручением обратно? – сообразил я. – Вдруг мою Ольгу-Татьяну схватят?

– Я думаю, она вас еще найдет, – усмехнулся обер-полицмейстер.

Какое-то время мы ехали молча.

– Какой у нас план действий? – спросил Тимаков.

– Мы приезжаем в поместье, осматриваем место исчезновения моего отца, – сказал я. – И ждем новостей от Муханова.

– Я вот думаю, – произнес Сагадеев, – не собрать ли нам высшие семьи вместе?

– Не одобряю, – Тимаков вытащил из-за пазухи вручную скрученную сигаретку, повертел в пальцах, сунул за ухо. – Для убийц лучше не придумаешь. С семьями обычно много случайного народу ездит, затеряться в числе обслуги или многочисленных сопровождающих не составит труда. И я, честное слово, не представляю, как мы всю эту ораву сможем проконтролировать… Это если нас еще допустят… Во-вторых, где мы всех разместим? Даже Тутарбино с его комплексом… Нет-нет-нет, – решительно замотал головой он, – это будет настоящее сумасшествие и дезорганизация!

– Я тоже против, – сказал я. – Мы совершенно не знаем мотивов убийств. Может, расчет строился как раз на том, что мы соберем всех в одном месте. Тем более семьи вспомнят старые обиды, перегрызутся…

– Хорошо, – Сагадеев откинулся назад. – В общем, да, я тоже того же мнения. Закрыли вопрос. Предлагаю обсудить наших предполагаемых противников. Вы не против?

– Я как раз за, – ответил я. – Может, вместе мы придем к однозначным выводам. О себе я пока этого сказать не могу.

– Ну, если так… – Тимаков изогнулся телом и откуда-то из-за спины достал глиняную фляжку. – Тогда для просветления ума…

– Без посуды? Из горла? – удивился Сагадеев.

– Ну что вы!

Тимаков изогнулся в другую сторону, надавил на меня плечом и извлек из брючного кармана маленькие жестяные стаканчики.

Выдернутая пробка освободила густой травяной дух.

– Любите вы… – вздохнул Сагадеев.

– Это специальный настой, господин обер-полицмейстер, – наклонил фляжку Тимаков. – Улучшает кровообращение, бодрит, придает сил. Походный.

– У вас там, в тайном, от него не спиваются?

– Николай Федорович, – я принял свой стаканчик, – вы просто попробуйте.

– А вы пробовали?

Я улыбнулся:

– Доводилось.

– Ну давайте! – Тимаков стукнул своим стаканчиком о наши. – Будьте здоровы!

Мы выпили. Сагадеев сделал это, чуть помедлив.

– Я, знаете, не большой любитель… – Глотнув, он сморщился. – Ф-фу! Горчит что-то.

– Это нормально, – Тимаков собрал посуду. – Ну, чувствуете?

Я кивнул.

Покачивание кареты сделалось мягким, почти воздушным. В усах обер-полицмейстера мое зрение вдруг выделило седые волоски. На ногте у Тимакова, пожелтелом от папиросок и табака, обозначилась заусеница.

Скол у правой дверцы. Пятно на обивке. Распустившаяся нить на шторке. Крапина сажи от сгоревшего лоскута на шинели.

Я тряхнул головой, и зоркость пропала, зато словно сквознячком протянуло между ушей. Сагадеев, видимо, ощутил нечто похожее.

– Ничего, вполне, – он переменил позу. – Да, так вот… Нет, горчит, конечно… – Обер-полицмейстер, переводя дыхание, вдавил ладонь в грудь. – Мне думается, все дело в цели. Если мы поймем, что является для убийц целью…

– Штольцы, Поляковы-Имре, Иващины, Кольваро, Тутарбины, – перечислил я. – Нападениям не подверглись семьи Ритольди и Гебризов.

– Николай Федорович, – Тимаков задумчиво дернул пальцами губу, – что вы о Ритольди думаете?

Сагадеев свел брови к переносице:

– Нет, понятно, что подозрения… Вы об Огюсте или о его сыне? Или вообще…

Он изменился в лице.

– Мы об Огюсте Юлии Грампе Ритольди, Палаче Полонии, – сказал я.

– У вас что-то есть на него, – проговорил Сагадеев, переводя взгляд с меня на капитана и обратно.

– Мы знаем, он ваш друг… – начал Тимаков.

– Он меня спас! – рыкнул Сагадеев. – Я ему всем… Когда нас гнали из Астурии, как крыс, с дрекольем, всякое…

Он махнул рукой.

– Он, похоже, был в больнице Керна, – тихо сказал Тимаков. – Голем, который ожил у морга… им должен был кто-то руководить.

– Да нет. Зачем Огюсту… – Обер-полицмейстер неуверенно рассмеялся. – Он же ярый поборник существующего порядка. У него даже манифест некий вышел. «О несмешении». Не слышали? Очень нетривиальный взгляд… Конечно, он требовал от государя императора большей жесткости в обращении с либеральными…

Он, помрачнев, умолк.

– Ритольди мог пойти на такое? – спросил я.

– Против высших семей? – Сагадеев тяжело расставил ноги и наклонился к нам: – Мог. Но не в том смысле. Уж он бы провернул комбинацию – все улики указали бы на подставное лицо. И в первом убийстве, и во втором. И с вами, Бастель.

Тимаков зачем-то сунулся под шторку, долго смотрел на проносящийся мимо лес.

Поскрипывали рессоры. Сзади то накатывал, то отдалялся конский топот. Впереди нукал и пощелкивал вожжами Майтус.

– И все же…

– Не верю, – твердо сказал Сагадеев. – Просто не верю. Зная Огюста, вы бы тоже не поверили. Хотя, конечно, после Полонии случился разлад.

– У кого? – выглянул из-под шторки Тимаков.

Обер-полицмейстер усмехнулся:

– У государя с Огюстом. Был совет семей. Огюст ратовал за военную операцию в Астурии и Пруссии. Хотел немедленно отбить потерянные земли. Но его не поддержали. Штольцы, Иващины и Гебризы были против. Поляковы и ваш отец, Бастель, воздержались. Огюст очень надеялся на последнее слово императора. Император сказал: «Нет». Тогда Огюст сказал, что высокая кровь, наверное, действительно выдохлась. Император вспыхнул. Ну и наговорили затем друг другу… все и всем…

– Это мотив, – сказал я.

– Не смешите. Сторонник усиления власти вдруг эту самую власть подрывает?

– Но если у морга был он…

Наверное, мне помог травяной настой.

И еще то, что я распустил настороженные жилки, и они реяли над каретой, от самых лошадиных морд до багажного отделения.

Укол чужой крови был короток – только опознать.

А в следующее мгновение я уже бил ногой в каретную дверцу, одной рукой сдергивая с сиденья Сагадеева, а другой опрокидывая на себя Тимакова.

Залп из штуцеров опоздал.

Он слился с треском упавшего перед каретой дерева, звоном стекла, испуганным всхрапом лошадей, криком кровника и выдохом обер-полицмейстера: «Бастель!»

Я успел увидеть дыры, появляющиеся в стенке кареты, подскочивший кофр, шторку, взметнувшуюся будто по собственной воле, а потом вывалился наружу, в вечер, и через Сагадеева перекатился в сторону, к каретному колесу.

Сквозь спицы темнел лес.

Рядом упал Майтус, взлохмаченный, с окровавленной щекой и плечом, намокающим красным.

– Засада, господин!

– Что? – Сагадеев зашевелился в траве. – Какая, ради крови, засада?

Будто в ответ штуцеры из зарослей дали еще один залп.

Полетели щепки. Что-то звякнуло. Шальная пуля звонко вошла в осинку за моей спиной. Освещенная фонарями карета была отличной мишенью.

– Нас здесь перестреляют, – подполз ко мне, белея лицом, Тимаков.

– Предлагаешь в лес? Чтоб нас как куропаток?

– А есть иной выход?

Темно-синее небо проглядывало сквозь кроны рваными лоскутами. Одинокая яркая звездочка помаргивала над верхушкой высокой елки.

Глаза привыкли к мгле.

Я попытался разглядеть в зарослях фигуры стрелков. По вспышкам выстрелов там пряталось человек шесть-семь.

Чего ждут?

Серым призраком проскакала мимо лошадь без седока.

– Господарики! – заорали из засады. – Как вы там? Живы еще?

– Живы! – крикнул Тимаков.

Штуцера ударили снова.

Фонтанчик земли взвился справа. Сагадеев, путаясь в рукавах, выворачивался из приметной светлой шинели.

– Надо было больше охраны… – шипел он. – Десяток, а то и два…

Я обернулся к Майтусу:

– Как ты, кровник?

Майтус скривился.

– Не шевелись, – я прижал ладонь к его плечу.

Кровь была моя, чувствовалась, как будто во мне текла. Один стук сердца, два – кровотечение остановилось, свинцовый катышек, увязнувший в сплетении мышц, двинулся наружу.

Я стиснул рукав.

Катышек с сукровицей вывалился сквозь дыру.

– Все.

Майтус покивал, скалясь.

– Где, мать их, охрана? – ругался Сагадеев. – Четверо ж было.

– Георгий, следишь? – спросил я Тимакова.

– Слежу.

Капитан отполз от кареты в сторону бугристой тени. Похоже, там лежал блезан, один из тех, по которым сокрушался обер-полицмейстер.

– Господарики! – вновь зазвучал задорный голос. – Че затаились?

– Ты, милый, не попутал, в кого стреляешь? – крикнул я.

– Не-а, господарик, мы с понятием.

С понятием, значит.

Похоже, и не пугает их совсем это понятие. Будто не высшую кровь, а водицу лить собираются. Нашлись же такие!

Минуты три уже я щупал жилками пространство за каретой и мог разглядеть лишь наглухо закрытую область.

А это значило, что засаду поддерживает кто-то сильный. Видимо, убийцы сделали выводы по моргу, когда я поднял «козыря» Цымбу. Теперь и пытаться нечего.

Хотя расшатать, конечно, можно. Но там ведь тоже не дураки. Спокойно это провернуть не дадут – атакуют.

– Георгий! – зашептал я. – Что у тебя?

– Тихо.

Тимаков махнул рукой, револьверный ствол поймал фонарный отблеск.

Покачивали лампами елки, шелестел осинник, где-то далеко впереди раздавалось лошадиное ржание. Из зарослей не слышалось ни звука.

– Дурацкое положение, – прокомментировал ситуацию Сагадеев. – В лес бежать глупо, оставаться здесь – тем более.

– Это точно.

Я достал «Фатр-Рашди». Хорошо, перед поездкой в саквояж не убрал. Покрутил барабан, одновременно, вторым планом, медленно связывая из жилок фигуры.

Сигнальный слой. Вязкая сеточка полукругом растянулась между зарослями и каретой.

Там, в реальности крови, в сером дымчатом сумраке между призраками деревьев жилки казались праздничной красно-белой мишурой.

Жалко, плести приходилось наскоро, развешивая в воздухе трепещущие нити.

Затем я взялся за Тимакова и Сагадеева, наращивая им панцири невидимой защиты, вылепляя из жилок шипы и крючья, накручивая жгуты и спирали.

Тимаков почувствовал, неуютно покрутил головой, повел плечами, словно панцирь ему жал, оглянулся.

Одними губами я произнес: «Так нужно». Он то ли увидел, то ли понял и так.

– Майтус.

– Да, господин, – кровник придвинулся ко мне, придерживая раненую руку.

– Ползи от кареты в лес.

Майтус вскинулся, пальцами поймав меня за запястье с «Фатр-Рашди». Я чуть не выстрелил в него, дурака.

– Господин, не надо меня спасать, – зашептал он, дыша мне в лицо. – Я с вами останусь. Я и левой могу…

– Дурак, – зашипел я. – Ползи. Не только себя – меня спасешь.

Кровник вперился в меня внимательным взглядом:

– Далеко?

– Метров тридцать. Только держи карету в поле зрения.

– Понял. – Майтус кивнул, всецело полагаясь на меня.

Оттолкнувшись от земли, он опрокинулся назад. Чекмень его мгновенно слился с подступающей тьмой. Прошуршала трава.

– Ты, это… Может быть больно, – предупредил я кровника.

– Стерплю, – прошелестел его голос.

Красно-белая пуповина поволоклась за ним.

Я наворачивал на него витки жилок, я заряжал его силой и ловушками, я завязывал на него Тимакова и Сагадеева и всю мишуру, что раскинул до этого, превращая его в себя.