Текст книги "Неизлечимый детектив"

Глава 5. Вечер и ночь

Комната, в которой поместились мы с Родериком, имела загиб. В этом загибе, захватывающем целых два окна, стоял кожаный диван, два кресла и круглый столик. Также в комнате, в основной, если можно так выразиться, части, имелся большой стол, книжный шкаф, гардероб и отделенная ширмой кушетка.

Ткани песочных тонов, светлое дерево стульев, строгие темно-зеленые обои, зеленый же ковер и темное дерево балок под потолком. Зев камина.

Гарпаст смерил комнату шагами, заглянул за штору, в темноту и свистопляску дождя, зажег еще один, на четыре свечи, подсвечник и, скинув тапки, упал на диван.

– За-ме-ча-тель-но.

– Что же? – спросил я.

– Мы сыты, – принялся загибать пальцы Родерик, – у нас есть крыша над головой и у нас есть загадочное дело.

– Мне кажется, – осторожно произнес я, – это совершенно рядовой случай. Скорее всего, связанный с наследством.

Мой друг скрестил руки.

– Деньги, месть и зависть – три кита, на одном из которых стоит любое преступление. А то и на двух-трех. Так что ничего нового вы мне не сказали, Джонатан. Здесь же интересен вопрос: кто? Я не зря предположил в столовой, что у всех есть мотивы к убийству хозяина дома. Думаю, это обязательно подтвердится ходом нашего дознания. Причины, степень ненависти. Но – кто?

С легкой улыбкой, размышляя, Гарпаст уставился в потолок.

Я подвинул кресло к столику, поставил подсвечник и, согнувшись, набросал несколько черновых абзацев в записной книжке.

Гроза, заброшенный дом, таинственные домочадцы, случайные путники.

– Как думаете, – произнес вдруг Родерик, – Анна могла убить?

– Я бы не сказал.

– Думаете, она – хрупкая женщина?

– Думаю, пресс-папье – не для ее рук.

– Это-то ерунда, – мой друг повернулся на бок лицом ко мне. – Все пишете?

– Пытаюсь, – буркнул я.

– Вам надо тренировать память, – безапелляционно сказал Родерик. – Тогда все происходящее вы сможете фиксировать быстро и в мельчайших подробностях.

– Это получится отчет, а не художественное произведение.

– Не знаю, не знаю, – мой друг снова устремил взгляд в потолок. – Всякой романтической чуши я предпочитаю записи судебных процессов.

– По вам видно, – уязвленный, сказал я.

Какое-то время Гарпаст молчал.

– И полицейские докладные, – добавил он.

Я спрятал книжку за пазуху.

– Так вы подозреваете вдову?

– Я подозреваю всех. Кроме того, я не исключаю и несчастного случая. А кроме того, не исключаю смерти от удушения, испуга или отравления.

– Вот как! – удивился я.

– А вы думали! – Гарпаст скосил на меня глаз. – А что если наше птичье пресс-папье – лишь отвлекающий маневр? Скажем, миссис Пекбридж или мисс Энгл… вы заметили, кстати, что она не замужем? Что немудрено с ее внешностью… Так вот, что если одна из них сначала отравила мистера Рэндалла, а затем просто поставила голубя на затылок?

– Чтобы мы подумали на голубя?

– Чтобы все подумали об ударе!

– Не понимаю.

– Джонатан, Джонатан, – вздохнул мой друг. – При ударе ищут обычно физически сильного человека, и чаще мужчину, чем женщину, тогда как отравителем может быть даже Матильда.

– Кстати, о Матильде.

Я рассказал Родерику о взгляде в столовой, брошенном напоследок.

– Да, непростая девушка, – согласился он.

Поднявшись, он снова подошел к окну, долго смотрел на неутихающее буйство природы, цокал языком. Кажется, был доволен.

Я понимал, что в этот миг перед Родериком воплощается мечта – камерная детективная история, в которой он – царь и бог процесса.

Ум убийцы против ума детектива, замкнутое пространство, девять хитроумных персонажей и один подручный.

– Джонатан, – обернулся Родерик, – пожалуйста, сходите за нашими вещами. Я хочу переодеться. И найдите мальчишку, расследование, пожалуй, начнем с него.

– А Том? – спросил я. – Его отпустить?

– Извозчика? Да, наверное. Мы с вами задержимся здесь дня на два, на три, а потом, думаю, нам одолжат коляску.

– Хорошо.

Я вышел из комнаты, оставив Родерика любоваться грозой.

С каминной полки я прихватил небольшой подсвечник, поэтому пробираться по дому в темноте мне не пришлось. К тому же, пройдя мимо комнат Персиваля и Матильды, я наткнулся на Оливера, с помощью короткой приступки зажигающего светильник на стене.

– Новые порядки? – спросил я его.

Вздрогнув, он обернулся.

Затем посмотрел в глубину коридора, где уже горящие светильники обозначали себя световыми кругами.

– Да, сэр, – старый слуга поклонился мне прямо с приступки, чуть не подпалив волосы, – мне было распоряжение.

– А где я могу найти мальчишку?

– Джона? Должно быть в людской, сэр.

– Это сюда? – показал я свечой в проем. Проем вел в холл, еще не освещенный.

– Да, сэр. Направо и вниз. – Оливер медленно спустился с приступки на пол. – Можно мне вас спросить?

– Конечно.

– Ваш друг, – старик пожевал губами, его водянистые глаза с тревогой заглянули в мои, – он действительно думает, что я… извините, мог убить, сэр?

– Наверное, у него есть причины, – уклончиво сказал я.

– Я понимаю, – кивнул слуга, – вы уже знаете…

– О чем?

– О том, сэр, что я пообещал придушить своего хозяина вот этими вот руками, – Оливер протянул мне подрагивающие ладони. – Не то, чтоб это было серьезно, сэр. Хотя я и был сильно раздражен. Даже разгневан. Но эти вырвавшиеся слова никоим образом не означают, что я был готов претворить их в жизнь. Я прислуживал отцу мистера Рэндалла и ему самому. В каком-то смысле, я относился к нему, как к ребенку.

– Извините, – спросил я, – сколько вам лет, Оливер?

– Семьдесят два, сэр. А мистеру Монтгомери Рэндаллу было шестьдесят шесть.

– И чем вы были раздражены?

– Разгневан, сэр. Наверное, это правильное слово. Последнюю неделю в хозяина будто бес вселился. Все ему было не то.

– А из-за чего?

Слуга вздохнул.

– Хозяин, еще когда маленький был, уже имел странности, сэр. А после того, как вернулся по смерти отца, странности эти, пожалуй, усугубились. Хоть и не в моих принципах обсуждать кого бы то ни было из хозяев, но мистера Рэндалла здесь боялись.

Он посмотрел на меня со значением.

– И брат?

– Все.

В это время что-то стукнуло в комнате Персиваля, и Оливер поспешил оттащить меня подальше в тень.

– А последнюю неделю, сэр, когда приехал младший…

– Роберт? – уточнил я.

– Да, сэр. Он, знаете, давно уже откололся от семьи. А после смерти его матери мы о нем могли не слышать и месяцами. Но периодически наведывался.

– И что?

– Пойдемте, я вас провожу, – сказал Оливер, оглянувшись на дверь Персиваля, и мы, разгоняя тьму двумя свечами, перешли в холл.

Мне казалось, что Оливер – это Мерлин, а я – молодой Артур, и мы сквозь мрак бредем к Владычице Озера, то есть, во владения миссис Пекбридж.

Но кто тогда Родерик?

Поблескивала лаком мебель, слепыми бельмами вспыхивали зеркала, из темноты проступали пыльные ткани и выцветающие обои.

Скоро мы миновали прихожую с баулами и жирандолем (я вытащил из баула свой походный саквояж) и углубились в знакомый узкий коридор, выводящий к мозаичному окну.

– Так вот, сэр, – зашептал старый слуга, сдерживая мой шаг, – Роберт всегда приезжал просить денег. Наверное, надеялся разжалобить отцовское сердце. Надо заметить, сэр, что мистер Монтгомери редко, но выделял ему небольшие суммы, хотя диктовалось это, пожалуй, не родительскими чувствами, а желанием не видеть сына подле себя.

– Сын был плох? – спросил я.

– У него все были плохи, сэр. Но к Уильяму он относился лучше. Благо тот выбрал военное поприще.

– А Роберт?

– Сначала, сэр, у него был выданный отцом капитал, который он успешно промотал. А затем в нем открылись актерские способности, и он исколесил с разными труппами всю Англию и даже, говорят, север Франции. Был известен.

Я качнул головой.

– И что же…

– В этот раз он приехал будто бы насовсем. С двумя огромными сундуками, с артистическим своим багажом.

Мозаичный холм Эмберхилла зажелтел над нами.

– Теперь вниз, сэр, – шагнул на ступеньку Оливер.

Я схватился за узкие железные перила. Под ладонью зашелушилась ржавчина.

– Как-то тут у вас… опасно, – сказал я, чуть не упав на своего проводника.

– Светите под ноги, сэр.

Я последовал совету.

Выщербленные ступени загибались вдоль стены, кромки кое-где были сколоты, а в стыках темнел мох. Пахло затхлой водой.

Спуск наш закончился аркой, ведущей в низкое помещение с лавками и буфетом, со стенами из голого камня и мрачным закопченным потолком. Подвешенные на цепях, горели четыре светильника. В их неверном свете я разглядел сидящего за столом Тома Каули, а также миссис Пекбридж, тут же, на протянутой косо веревке развешивающую передники и полотенца.

– Здесь – винный погреб, – показывал на двери Оливер, – здесь – кухня, там есть второй выход, а здесь – комнатки прислуги.

– Сэр, – привстал, заметив меня, Том.

– Вы свободны, Том, – сказал я ему. – Можете отправляться обратно.

– Если позволите, я бы переждал грозу.

– Конечно, – кивнул я.

Об остатках платы он благоразумно промолчал, понимая, что поездка наша закончилась ранее предусмотренного.

Миссис Пекбридж хлопнула полотенцем. Взвилась и рассеялась водяная пыль. Старик тронул меня за плечо:

– Джон, наверное, в своей комнате, сэр.

– Позовите его.

Я присел на лавку.

– Джон! Джон! – принялся звать Оливер, отворив дверь в полутемный коридор. Обернувшись ко мне, он пробормотал: – Одну минуту, сэр.

И исчез внутри.

Я осмотрел бедное убранство людской, какие-то шкуры на лавках, заметил трубу дымохода и вытяжное отверстие, нашел потолок давно не мытым, а также разглядел крохотное, черное от копоти окошко.

Миссис Пекбридж повесила очередной передник, на пол вылила остатки воды из таза и вдруг шагнула прямо ко мне.

Ее распаренное, в бусинках пота лицо исказилось.

– Знайте, – сказала она, наставив на меня палец, – я никого не убивала. Зарубите это на носу!

– А кто тогда? – спросил я.

Миссис Пекбридж фыркнула.

– Мне это не интересно!

С тазом она вышла на кухню, протяжно скрипнули дверные петли, с той стороны в людскую пыхнуло паром, донесся треск поленьев и гудение печи.

– Сэр, – наклонился ко мне Том, – что, кто-то умер?

– Хозяин дома, – шепнул я ему.

Глаза извозчика расширились.

– Это не я!

– Да вы-то здесь при чем, Том?

– Не знаю, – помотал головой Том. – Но вдруг?

– Успокойтесь, у вас…

Я недоговорил. На вскрик Оливера мы с Томом вскочили одновременно.

Но не успели мы сделать и шагу, как дверь, ведущая в комнаты слуг, распахнулась, и старый слуга появился в проеме, таща за ухо приседающего от боли мальчишку.

– Вот паршивец!

– Что случилось? – спросил я.

Старик толкнул мальчишку ко мне.

– Он не спешил откликнуться, сэр, потому что подглядывал за тем, как моется горничная. Так и прилип к ушку.

– Да не видел я ничего!

Прижатый к столу мальчишка зыркал по сторонам, ища возможности ускользнуть. Но слева был Том, справа стоял я.

Да и куда, куда здесь бежать?

– Я, честно, не видел. Она боком повернулась.

Джон шмыгнул носом. Ухо его пылало. Один глаз прищурился, а плечо приподнялось в ожидании затрещины.

Наверное, мне так и следовало поступить, в смысле, отвесить затрещину. Взгляды слуги и извозчика требовали того же. Но мне вдруг вспомнился отец, который любил вечером вытянуть меня стеком между лопаток.

Ему это было в радость.

– Потащишь баулы, – сказал я мальчишке.

– Да, сэр, – оживился он.

На грязной физиономии появилась улыбка.

– Они тяжелые.

– Х-ха!

– В четвертую по правому коридору комнату, – добавил Оливер. – Из прихожей.

– Я знаю.

Джон поклонился нам, по-восточному прижимая ладони к груди (и где только подсмотрел, стервец?), и проскользнул в проем арки.

– А я бы выпорол, – угрюмо сказал Том, падая обратно на лавку. – Таким спуску давать нельзя.

– Успеется, – отозвался я.

Оливер вздохнул, и мы отправились обратно.

– Так вот, сэр, – продолжил свою историю старик, – о моих словах…

Я поднимался вслед за ним, рассматривая ползущий нитками фрачный рукав и капли воска, застывшие у него на плече.

– Позавчера Роберт прошел к отцу, они заперлись…

– Вот как?

– Да, сэр, – обернулся Оливер. Свет свечи на миг выхватил половину его лица, пятнами вылепил лоб и подбородок, оставив в тени глаз и рот. – Я слышал, как несколько раз провернулся ключ. Я как раз находился неподалеку.

– А о чем они говорили, вы не слышали?

– О, нет, сэр. Но разговор, сначала тихий, скоро перешел на повышенные тона. Один раз Роберт выкрикнул: «Мерзкий старикашка!» так, что это слышала даже Джейн, прибирающаяся в соседней комнате.

Мы добрались до прихожей, я вручил слуге свой саквояж, а сам, в очередной раз уколовшись, обхватил жирандоль.

Гроза кажется прекратилась, но за окнами окончательно потемнело.

– Погодите, – сказал я, – мы же о ваших словах…

– Это дальше. Здесь просто все связано, – сказал Оливер.

Бедный старик! Ему, видимо, не с кем было поговорить.

Я вздохнул. Зев коридора поглотил нас вместе с нашими свечами.

– Когда Роберт выскочил из кабинета, на нем не было лица. Я же поспешил к хозяину, поскольку тот позвонил в колокольчик. И я был достаточно проворен, конечно же, в силу своего возраста, сэр, но мистер Рэндалл набросился на меня с упреками. Накричал. Я и опоздал, и вообще ни на что не гожусь. Вы не находите это обидным, сэр?

– Нахожу, – сказал я.

– Но я стерпел. Я дал ему воды, я приготовил ему мазь для ног, я собрал все, что они раскидали вместе с Робертом. Все эти клочки, книги… Но мистер Рэндалл никак не мог остановиться, он сказал, что мы все только и ждем, когда он умрет, чтобы поделить его наследство. Сыновья, брат, племянница. И ты – Оливер, сказал он. Ты ведь ждешь, что тебе достанется пансион от нашей семьи? Я сказал, что этот пансион выделил мне его отец, и было бы бесчестно…

– Пансион большой? – спросил я.

– Мне бы хватило на остаток жизни, сэр. Это тридцать фунтов и еще небольшая сумма по завещанию. Но все деньги хранились у мистера Рэндалла. И он заявил, что ни его собственные прежние намерения, ни отцовские обязательства, не помешают ему лишить нахлебников, и меня в том числе, всех денег. Ничего! – прокричал он. Не получите ничего!

– Хм, – сказал я.

Мы миновали комнату Персиваля, а впереди я мельком увидел свернувшего за угол Джона, с пыхтением волочащего за собой оба баула.

Старик приостановился.

– А когда я одел его к прогулке, – понизил он голос, – он вдруг стал странно улыбаться, как, знаете, сэр, дети улыбаются придуманной каверзе. Мне стало не по себе, и я спросил его, не думает ли он обратиться к нотариусу, чтобы изменить… Так он завизжал, словно я прознал его тайну! И стукнул меня, сэр! По уху и по шее. Сухим кулачком. Не получите ничего! – повторил он и выгнал меня из кабинета. Вот тогда-то…

– Оливер!

Мы вздрогнули одновременно.

Обернувшись, я увидел, стоящего за нами Персиваля Рэндалла, в пижамных брюках в полоску, растянутой кофте и колпаке на лбу.

Лицо его кривилось от неудовольствия.

– Оливер, я бы попросил вас не говорить о моем брате в таком тоне!

Он смотрел исключительно на слугу, чуть жмурясь от яркого света. Из его комнаты в коридор проникало лишь тусклое, красноватое мерцание.

Я подумал, что он подслушивал. Наверное, не дыша, сгибался к замочной скважине или на толщину волоса приоткрыл дверь. Возможно, что и ждал нас обратно.

– Вы – слуга! – возмущался Персиваль.

– Да, сэр, – поклонился старик.

– И, кажется, у вас есть работа.

– Да.

– Тогда извольте.

От его холодного тона продирал мороз.

Персиваль отнял у старика мой саквояж, и Оливер, скрипуче подвигав приступку под его пристальным взглядом, полез зажигать очередной светильник.

Я протянул руку.

– Пожалуй, не так, – сказал Персиваль и опустил саквояж поверх жирандоля. – Прижмите подбородком.

Я прижал.

Персиваль Рэндалл сухо улыбнулся.

– Вам удобно, сэр?

– Вполне, – сквозь зубы сказал я.

– Прекрасно.

Свернув за угол, я нащупал дверь носком тапка и чуть не запнулся о брошенные у самого порога баулы. Дьявол их побери!

– Нет, сэр, – говорил мальчишка моему другу, – я помогал мистеру Оливеру, мы натирали мебель воском в комнатах у галереи.

Я опустил жирандоль на пол и с саквояжем прошаркал в загиб.

– О, Джонатан! – обрадовался Гарпаст, приподнявшись с дивана. – Подзадержались, подзадержались. – И он вновь обратился к Джону: – Так что дальше?

– А дальше вы застучали в дверь! – сказал мальчишка.

Он сидел в моем кресле, пачкая его своей грязной одеждой. Впрочем, смирненько сидел, даже ногами не болтал.

– Извините, – я почувствовал непреодолимое желание переодеться.

Достав из баула кальсоны и теплую ночную рубашку, я зашел за ширму.

– Джонатан, – заметил Родерик, – диспозиция потихоньку проясняется.

– Рад за вас.

Я переставил ширму, закрываясь от мальчишки и Гарпаста жаккардом с цветочным узором. О, мое одиночество плакало обо мне.

Нет, думалось мне, это не правильно!

Я должен быть не здесь. У меня должен быть свой домик. Или хотя бы небольшая квартирка в Кенсингтоне или Челси, где-нибудь поблизости от веселого мистера Твена.

И раздеваться… Я расстегнул сюртук и раздраженно содрал его вместе с рубашкой через голову. Нет, и раздевать, и одевать меня ко сну должна любящая и заботливая жена. Похожая лицом на Элизабет Максон из поезда. Хотя бы.

Я вздохнул.

А в результате – Гарпаст и мальчишка. Прекрасная ночная компания, что и говорить. Уж они-то точно нашли друг друга!

– Джон, ты заметил, сколько было времени? – бубнил Родерик, колыхаясь на потолке носатой тенью.

– Нет, сэр, – отвечал мальчишка.

– Может быть, били часы?

– Да, сэр, били, сэр, один раз.

– Насколько я понимаю, это было пол-шестого. Или пол-седьмого?

– Не знаю, сэр.

Я повесил сюртук на шишечку ширмы, сбросил туфли и принялся расстегивать брюки. О, да, обо сне они не думают!

Убийство, конечно же! Можно и не спать. Убийство все спишет.

Женский крик, раздавшийся за спиной, заставил меня подскочить на месте.

– Господи Боже!

Оборачиваясь, я едва успел прикрыться снятыми брюками.

Испуганный силуэт в фартучке и чепце мелькнул в двери, дверь хлопнула, раздался удаляющийся топоток женских ножек, а на меня медленно спланировала брошенная в воздух белая простыня.

– Что? Убийца? – выскочил из загиба с револьвером в руке Родерик.

Восхитительно-страшный, он посмотрел на меня, голого, с концом свисающей через плечо ткани, затем – на кучкой лежащее на баулах остальное белье и разочарованно потянул обратно выглядывающего из-за спины мальчишку.

– Я просто переодевался! – крикнул ему я.

– О, да.

– А она зашла!

– Это понятно.

– Я просто снял брюки!

– Вы же джентльмен, Джонатан.

– Я не в этом смысле! – взвизгнул я, сминая простыню.

– Без сомнения. Джон, – сказал Родерик уже не мне, – если не возражаешь, мы продолжим… Оливер отлучался куда-нибудь в это время?

– Кажется, да, сэр…

Я перестал их слушать, натянул кальсоны, поставил ширму, отделяя, как раньше, кушетку от двери, и улегся, сунув пальцы под мышки.

Что ж, к конфузам я привык.

Может быть Родерик и прав – и говорю я все время не то, и делаю все не так. Но сейчас-то, сейчас!..

Нет, этого эпизода не будет в моих записях.

Кушетка была маловата, и мне пришлось сложиться в три погибели, умещая в узком и коротком пространстве и ноги, и голову.

Вот лежит Джонатан Ривольд, бедный, забытый всеми…

– Джонатан, вы можете сопеть потише? – повысил голос Гарпаст.

– Могу!

Я повернулся к стене, уткнулся лбом в спинку кушетки, потом поднялся, вытянул из белья плед и снова вернулся на кушетку.

Голоса звучали, как в театре.

– А ты куда-нибудь отходил, Джон?

– Да, сэр, по маленькому.

– И все?

– Еще, сэр, я ходил за водой для кухни.

– А Оливер оставался в комнате?

– Не знаю, сэр.

– Ты же не слишком любил мистер Рэндалла?

– Нет, сэр, он был злой, сэр.

Я накрыл ухо ладонью. Хватит. Уснуть, забыться, видеть сны. Да, сэр, нет, сэр. Не хотите ли спать, сэр?

Гроза ушла, и только дождь еще шипел за окнами.

Я задумался, правдив ли был старик, рассказывая мне свою историю. Ему явно хотелось убедить меня в том, что он невиновен.

Хотя уж кому как не старому слуге известен весь распорядок хозяина и, без сомнения, самое удобное время для убийства?

Он мог выбрать момент, войти якобы с чашкой чая, когда никого не предвидится поблизости. Мол, чай, хозяин. А тот отпирается: я не просил, а тот: нет, просили, а тот: выйдите вон! А тот: ах, так!

И голубем – бамс!

Я уже почти поплыл по волнам сна, как меня недружелюбно потрясли за плечо:

– Джонатан! Джонатан, не время!

– Идите к дьяволу, Родерик!

– Джонатан…

Плед сполз с моих плечей. Я попытался его поймать, но безуспешно.

– К дьяволу! – я повернулся на кушетке и чуть с нее не упал.

– Тс-с-с! – Гарпаст навис надо мной, приложив к губам палец.

– Что тс-с-с?

– Я думаю, нам стоит прогуляться.

– Куда?

– По дому.

– Вы с ума сошли.

Я сел, обняв себя за плечи.

На каминной полке мерцала свеча. Гарпаст кутался в мой плед.

– Я тоже приготовился было поспать… – зашептал он мне. – Но потом подумал: убийца вполне может вернуться на место преступления.

– Зачем?

– Полюбоваться трупом. Скрыть следы.

Свет свечи делал половину лица Родерика словно бы освежеванным вживую. Оживший мертвец, и только.

Я зевнул.

– Вы же их не заметили.

– Это я тогда не заметил. А откроются новые обстоятельства? – Он потянул меня за руку. – Пойдемте, пойдемте, мой друг. Когда как не ночью творятся темные дела?

– Боже мой, – простонал я, – знали бы вы, как я одинок!

– Да-да, и безутешен, – быстро проговорил Гарпаст. – Вы как всегда. Вам не хватает смелости.

– Ага, бродить ночью, в чужом доме – и это мне не хватает смелости.

– Да, – сказал Гарпаст и задул свечу.

Сделалось темно.

Затем протаял прямоугольник окна, сгустком чернильной тьмы вылепилась ширма. Подождав, пока привыкнут глаза, я разобрал, где стол, где загиб, где баулы и жирандоль.

– Ну же! – сказал Гарпаст.

В моем пледе он отлично сливался со стенами. Я же в кальсонах и теплой рубашке походил, скорее, на местное привидение. Родерик, видимо, тоже это понял, поскольку шепнул:

– Держитесь за мной, Джонатан.

Мы на цыпочках вышли в коридор.

Старый слуга как зажег, так и погасил светильники – расточительство здесь даже со смертью хозяина-скупца не приживалось.

Дом мучился бессонницей – поскрипывал, потрескивал полами, бормотал. Где-то с едва слышным звоном сонно постукивали часы.

Мы прокрались мимо дверей Матильды и Персиваля.

Было чертовски темно, стены больше угадывались, чем виделись, мне все время казалось, что потолок так и норовит опуститься на макушку. Я шарахался и наступал Родерику на пятки. Родерик шипел и злился.

Так мы добрались до прихожей, где в плошке на полке помаргивал чахоточный свечной огарок. Пространство вокруг он освещал едва ли на ладонь, и нам был не опасен.

– На второй этаж, – показал мне Родерик на чуть поблескивающую ступеньками лестницу, – подежурим у трупа, мой друг.

Он устремился наверх, и мне не осталось ничего иного, как последовать за ним.

Коридор с гравюрами Ирлома был также темен, а окно в его конце казалось черной, чуть потертой аппликацией.

– Здесь вазы, – шепнул Гарпаст.

И вовремя – я чуть не столкнул одну из ваз с тумбы, и лишь рефлексы помогли мне поймать ее за узкое фарфоровое горло. Негодяйка какая!

Чтобы, не дай бог, не возиться с нею в темноте, я взял ее с собой. В конце концов, и напоминание, и огреть ею можно будет.

У самого кабинета Родерик замер.

– Ключ у вас?

– Я в нижнем белье, – сказал я. – А когда я в нижнем белье, мне некуда прятать ключ.

– Эх, вы! – Гарпаст чем-то потряс перед моим носом.

– Что это?

– Я предусмотрительно порылся в ваших вещах.

– Почему меня это не удивляет?

– Потому что…

Родерик умолк, словно ему невидимой рукой сдавили горло.

Из бесшумно отворившейся двери у окна плеснул свет, и кто-то в белом вышел в коридор.

Я едва не ударился в панику. Спрятаться было некуда. Разве что встать к символической, сужающей проход перегородке и надеяться, что тебя не заметят. Или скокужиться за тумбами.

Но Родерику в умную голову пришло иное.

– Плед! – прохрипел он, бросил мне конец ткани и прижался к двери.

Я поднял свою половину пледа, Родерик свою, и мы замерли за ним, как за занавесом, стараясь не дышать. Между нами круглилась ваза, которую я для надежности надел на кулак.

Человек, приближаясь, мягко шлепал босыми ногами.

Свет просочился сквозь ткань, поплыл пятном. Я с ужасом подумал: что за дурацкая, дурацкая, дурацкая затея – накрыться пледом!

Перед моими глазами встали заголовки будущих газетных выпусков.

«Морнинг пост»: «Детектив и его приятель застуканы с поличным в Эмберхилле!». «Дэйли Экспресс»: «Джонатан Ривольд: от писателя до воришки – одна ваза». «Морнинг стар»: «Что они делали под пледом?»

Шлепки ног раздались совсем близко.

Секунда, другая – (о, я едва не выскочил каяться!) – и ночной путешественник, не останавливаясь, прошел мимо.

Шлеп-шлеп-шлеп.

Я опустил свой край. Фигура удалялась к лестнице. Она была в длинной ночной сорочке, худая и невысокая. Свеча в вытянутой руке, пышные каштановые волосы.

Матильда.

Тихая, бледная девушка со свечой. Одна.

У меня зашевелились волосы на затылке. Что она здесь делала? Куда ходила? Почему не заметила нас? Или она – как сомнамбула?

– Родерик.

В неверном остаточном свете мой друг все также держал плед. Затем Матильда спустилась, и коридор опять утонул в темноте.

– Родерик!

Гарпаст не отозвался.

Тронув его, я обнаружил, что с ним, как обычно, приключился приступ, и он стоит в блаженном оцепенении, думая, видимо, о чем-то, недоступном ни мне, ни кому-либо другому.

И что теперь? Диспозиция прояснилась?

Я хотел было проверить комнату, из которой вышла Матильда, но сообразил, что ничего не разберу там без света.

А если там вообще кто-нибудь есть? – испугался я.

Может, сомнамбула-то она сомнамбула, а в комнате – раз! – и распаренный утехами любовник? Что в развращенном Лондоне, что в благопристойной на вид провинции – везде творится одно и тоже. Отчимы спят с падчерицами, кузены с кузинами, дядья с племянницами. И если там усач Уильям Рэндалл, то дни мои попросту сочтены. Не может быть, чтобы бывший военный не держал при себе какое-нибудь оружие.

Нет уж!

Я с трудом опустил руку Родерика и выковырял из сжатого кулака ключ. С надетой на левую кисть вазой это было совсем не просто. Кстати…

Я зажал вазу между коленей и попробовал освободиться. Дьявол, узкое горлышко держало как капкан. Бить или не бить?

В дальней комнате что-то скрипнуло, шорох донесся с лестницы, в ухо будто кто-то дохнул, и я решил, что пока не бить.

Сначала – спрятаться.

Замок клацнул едва слышно, дверь в кабинет бесшумно отворилась, накинув на Гарпаста плед, я опрокинул его внутрь.

Упасть я ему, конечно, не дал, придержал, подтащил к стульям. Он был совсем одеревенелый. Бедный Родерик! Кое-как усадив его, я обернулся, и едва не упал.

Два янтарных глаза с ненавистью смотрели на меня из темноты.

Честно говоря, читая Бирса, По или Уэллса, проникнешься всяким. Морлоками, колдовством, заживо погребенными.

Но чтобы столкнуться в действительности?

В кромешном мраке мне и дрогнувшему моему сердцу представилось, что это Монтгомери Рэндалл злобно взирает на меня как нарушителя его покоя. Затем я вспомнил, что сам откинул его на кресло. Да и глаза… мелковаты.

Нервный смешок вырвался из меня.

Голубь! Птица апоплексического удара. Вот об кого вазу бы!

Отмерев, я закрыл дверь, наощупь расправил ковер, сбитый в складки при перетаскивании Родерика, затем добрался до стола и отвернул пресс-папье в сторону окна. Туда смотри, птичка.

Какое-то время я прислушивался к звукам там и здесь. Дом все также поскрипывал и бормотал, мирно посапывал Родерик, Монтгомери Рэндалл оставался недвижим, за дверью не раздавалось ничего, что можно было бы принять за шаги.

Я отобрал плед у Родерика, завернувшись в него, сел на стул в сторонке, похоже, у книжного шкафа, и принялся дежурить.

Ваза не снималась.

Она была в локоть длиной. С рельефом. Наверное, дорогая. Я умостил ее между ног, прикрыл глаза.

Надо будет намылить кисть мылом.

Засыпая, я подумал, что любому, кто вскроет замок кабинета этой ночью, предстанут глазам не один труп, а целых три. Ну, почти трупа.

Наверное, душераздирающее зрелище.