Текст книги "Выдумщик"

В Питер она вернулась в самом конце 1992 года, заработанные в Венгрии деньги позволили Миле снять неплохую двухкомнатную квартиру в Московском районе, а «трудиться» Людочка стала по «центровым» гостиницам под кураторством все того же Александра Александровича. Мила считалась уже опытной и квалифицированной «работницей» – на нее «западали» и бандиты, и бизнесмены, и иностранные гости… Она уже начала было подумывать о том, что действительно, поднакопив деньжат, можно через пару лет купить себе квартиру, поступить наконец в институт и зажить нормальной жизнью… Тешила себя Люда такими мечтами, но… в глубине души до конца в них не верила, потому что, как в одной бандитской песне поется: «Воровка никогда не станет прачкой, а шпа не замарает руки тачкой…» На тот маршрут, которым двигалась Мила, билеты продавались, за редким исключением, только в один конец…

Она познакомилась (и не только познакомилась, но и переспала) с очень многими известными и по-своему интересными людьми, среди которых были и крупные чиновники, и известные актеры, и певцы. Даже один милицейский генерал значился на ее «боевом счету»… Но ко всем им Мила относилась лишь как к клиентам. Душой же она потянулась только к одному парню, с которым – вот ведь как интересно жизнь устроена – ни разу не переспала… Этого парня звали Андреем Обнорским, он был журналистом, писал в молодежной газете на всякие криминальные темы под псевдонимом Серегин. Познакомилась с ним Люда случайно – она скучала как-то вечером в баре «Астории», перспективных клиентов как-то не наблюдалось, а за столиком в углу сидели два мужика и о чем-то тихо, но довольно эмоционально говорили по-английски.

Мила, значительно улучшившая за последний год свой разговорный английский, прислушалась – речь шла об организованной преступности, коррупции, то и дело мелькало словосочетание «русская мафия». Один из двух собеседников – черноволосый кареглазый парень – что-то пытался втолковать своему визави, веснушчатому рыжему американцу, смотревшему на кареглазого с выражением здорового фермерского недоверия на круглом лице… Когда их разговор закончился и американец важно распрощался с собеседником, черноволосый посмотрел ему вслед с такой иронией и жалостью, что Мила, перехватившая его взгляд, не выдержала и улыбнулась… Парень заметил ее улыбку и улыбнулся в ответ:

– Достал меня этот янки совсем… Придурок конченый… Ничего не понимает и понимать не хочет… У него в башке уже есть какой-то стереотип – и все, что ему не соответствует, его мозг отторгает… Дикие люди!

– Штатники почти все такие, – кивнула Люда со знанием дела. – Душные до невозможности… А у вас с ним бизнес какой-то намечается?

– Нет, – усмехнулся черноволосый. – Какой там бизнес… Журналист я… Да и этот рыжий – тоже журналист… Приехал делать аналитический материал о нашей новой российской действительности… Я ему пытался кое-что растолковать, но, по-моему, без толку… Хотите кофе? Подсаживайтесь ко мне, поболтаем. Мне после этого зануды надо с кем-то нормальным поговорить, чтобы «башню расклинило».

Вот так Мила и познакомилась с Серегиным – он оказался приятным собеседником и, главное, умел слушать… А еще – он не сделал ни малейшей попытки «снять» Люду, он просто говорил с ней по-человечески… Вроде бы, подумаешь – разговор, пусть даже и человеческий… Пустяк какой! А Люда испытала к Андрею чувство благодарности… Мужики редко разговаривали с ней без дальнего прицела на коечное продолжение…

Потом Людмила еще несколько раз пересекалась случайно с Обнорским на своих «рабочих» местах – и всякий раз они легко трепались за жизнь или, во всяком случае (если он или она были заняты), обменивались дружескими улыбками… А потом Серегин оставил ей как-то свой рабочий телефон и предложил позвонить, если возникнет охота потрепаться… Мила этим предложением не злоупотребляла, но несколько раз – когда на сердце совсем тоскливо делалось – оставленный номер набирала, и Обнорский обязательно находил для нее время…

Она понимала, что он знает о ее профессии, но журналист ни разу не выказал по отношению к ней какой-то брезгливости – он общался с ней почти как с сестренкой, но морали не читал и добрыми советами не душил… Просто высказывал свое мнение по жизни, но никогда не навязывал его. А Мила, в свою очередь, зная, что Андрей специализируется на теме организованной преступности, рассказывала ему иногда разные интересные факты про знакомых ей бандитов – нет, ничего по-настоящему серьезного она, конечно, не знала, но о характере и привычках некоторых свои клиентов была осведомлена достаточно… Она видела, что Андрею нужна эта информация, и искренне пыталась ему помочь – ей даже нравилось играть в такую игру, где она как бы была разведчицей в интересовавшей Серегина среде… Пару раз бандюги, «снимавшие» Людмилу с другими девчонками для банных утех, обсуждали какие-то статьи Обнорского и матерились, гадая, «что за тварь этому уроду сливает». Мила улыбалась про себя и предвкушала, как она со смехом расскажет об этом Андрею.

В чем-то этот парень был для нее загадкой, как-то раз она не удержалась и спросила его – зачем он занимается таким стремным делом, башку ведь пробить могут однажды.

Андрей только пожал плечами:

– Я этим на хлеб зарабатываю, это моя профессия… Ну и интересно это мне… Азарт, понимаешь? И потом… Знаешь, может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что то, что я делаю, – нужно людям. Им это тоже интересно.

«Фанатик», – поняла Серегина по-своему Мила, и это понимание дало ей возможность относиться к Андрею с тщательно скрываемой сестринской жалостью. Впрочем, наверное, не только с сестринской… Журналист нравился ей и просто как мужик, но… Обнорский даже намека на возможность коечных отношений не делал, а Мила… Мила подтолкнуть его к этому просто стеснялась – с Серегиным она словно вновь превращалась в девчонку-десятиклассницу… Да и спугнуть она боялась Андрея такими намеками – он ведь иллюзий в отношении ее профессии не имел… Для Люды встречи и разговоры с Обнорским вскоре стали просто необходимыми, особенно после лета 1993 года, когда в ее жизни начался очередной период проблем – и проблем серьезных…

Это было в сентябре – Мила обедала в ресторане гостиницы «Европа» с каким-то французским бизнесменом (то ли Жаном, то ли Жаком), вдруг к их столику подошел официант и передал ей записку. Мила развернула мятую бумажку – там корявым почерком было накарябано, что ее через полчаса будут ждать напротив входа в гостиницу в черном «БМВ». Подпись отсутствовала. Людмила пожала плечами, улыбнулась то ли Жану, то ли Жаку и выбросила записку в пепельницу. Уже через час она об этом пожалела…

После обеда Люда заскочила в туалетную комнату, но вслед за ней туда же молча вошли двое стриженых бычков. Один, все так же не говоря ни слова, ударил костяшками пальцев остолбеневшую Милу под дых, потом ее подхватили под руки, вывели из отеля и чуть ли не забросили в шикарный черный автомобиль, за рулем которого сидел плешивый, немолодой уже мужик.

Мужик обшарил Люду немигающими глазами, потом сказал без улыбки (и даже без малейшего намека на нее):

– Я – Плейшнер… Сейчас мы поедем ко мне… Я хочу отдохнуть… И вообще – с сегодняшнего дня будешь подо мной.

Мила, стараясь унять противную дрожь в руках, сказала, запинаясь:

– Я… Я с Сан Санычем работаю… Вы с ним решите…

– Уже решили, – перебил ее Плейшнер. – Он мне задолжал – тобой расплатился… Бери «трубу», звони – он подтвердит, что все честно.

Люда замотала головой, не веря своим ушам, потом схватила лежавшую на заднем сиденье черную трубку «Дельты» и начала лихорадочно тыкать в кнопки трясущимися пальцами.

– Да? – послышался наконец в мембране вальяжный голос.

– Сан Саныч! – закричала Люда. – Это я. Мила… Сан Саныч, я…

– А, это ты… – сразу поскучнел голос Александра Александровича. – Ты с Плейшнером?

– Да… Но, Сан Саныч…

– Работай с ним! – жестко перебил ее бывший куратор. – Так надо…

– Но…

– Все! Мне можешь больше не звонить…

Запикавшая гудками отбоя трубка выпала из руки Милы.

– Ну, убедилась? – хмыкнул Плейшнер. – Да не стремайся ты так, дурында, не обижу…

Однако он обидел ее, да еще как… Всю ночь Плейшнер драл ее, как с цепи сорвавшийся, так мало того, что во все дыры отпользовал – он еще заставлял ее на коленях ползать, бил по зад у, выкручивал соски… О том, чтобы заплатить, конечно, и речи не велось…

Утром Плейшнер объяснил ей условия нового «контракта» – в свободное время работать можно и на старых местах, но когда понадобится – ложиться придется, с кем скажу. А вообще, поскольку он, Плейшнер, в порту сидит, то лучше бы и ей, Миле, поближе к «объекту» перебраться – работы там много, а его, Плейшнера, еще будет интересовать информация о клиентах, особенно о барыгах разных… Да, она, Люда, должна будет каждый месяц с заработков полторы «тонны» отстегивать, но не ему, Плейшнеру, – потому что ему вподляк с проституток получать, – а будет человек подходить, Вадик…

И начался для Милы новый виток кошмара. Этот Плейшнер, которого, как потом выяснилось, звали Григорием Анатольевичем Некрасовым, запал на Люду и практически каждую неделю выдергивал ее на день, а то и на два. Плейшнеру жутко нравилось то обстоятельство, что Мила была в школе отличницей, – видимо, когда-то давно Плейшнер, еще в бытность свою Мишуткой, имел какие-то неразделенные чувства к примерной однокласснице, чувства эти со временем трансформировались в комплекс, а теперь Скрипник-Некрасов нашел, на ком этот комплекс выместить.

Плейшнер любил наряжать Людочку в школьную форму (и чтобы бант белый в волосах был обязательно!), а потом трахал – когда один, а когда и с дружбанами…

При этом он все время Милу сволочил, обзывал грязно да еще требовал постоянно хорошей информации о ее клиентах из среды предпринимателей…. А что Мила могла ему сообщить? Клиенты-то сокровенным с ней практически никогда не делились и домой к себе не возили. Она понимала, что Некрасов требует от нее «наводок», но была просто не в состоянии их выдать… Жалобы Люды на высокий «налог» только еще больше распаляли Плейшнера, он и знать не желал, что Миле просто не потянуть установленную таксу – с учетом того, что чуть ли не половина «рабочего времени» у нее уходила на бесплатное обслуживание самого Некрасова, его друзей и «деловых партнеров».

Плейшнеру нравилось пугать Милу, заставлять ее дрожать от страха.

– Крутиться больше надо, мандюшка дешевая! – любил орать на нее Некрасов. – Тогда и заработок будет! Ты хоть одну приличную «тему» выдала, а?! Вот и закрой вафельник! Это тебе не пятерки из школы таскать… Мы тебе, сучке, работать даем, от мусоров закрываем, а ты только ноешь… Толку от тебя… Не будешь крутиться – азербонам отдам!

Миле многие сочувствовали, но реально заступиться за нее никто не решался – своя рубашка к телу ближе, как известно.

Лишь один раз, когда Люда «обслуживала» в сауне переговоры Плейшнера с Бабуином (тем самым, о котором Сан Саныч говорил когда-то как о своей «крыше»), Валера Ледогоров, посмотрев, как Некрасов гоняет Милу, не выдержал и сказал вполголоса, когда девушка ушла мыться в душ:

– Слышь, Григорий – чего ты на нее так насел? Прессуешь в полный рост, задрочил совсем. Она ж нормальная девка…

Плейшнер расплылся в улыбке:

– Баб, Валера, нужно в строгости держать, они, бабы, другого не понимают… Чуть слабинку почуют – и сами на шею прыгнут, повиснут, как ярмо…

Бабуин покачал кучерявой головой:

– Ты ее так до блевотины запугаешь…

– Так это – опять же хорошо, Валера, – хлопнул Ледогорова по колену Плейшнер. – Баба, она, когда боится, у нее очко играть начинает… Сечешь? Жим-жим, – ма-аленькое очко становится, плотненькое… Приятнее засаживать.

И Некрасов заржал, довольный собственным остроумием. А Бабуин промолчал, потому что – не его баба, не ему и «вписываться» за нее… Да и была бы баба, а то ведь – проститутка.

Обнорскому Мила долго не рассказывала о возникших у нее проблемах, да и времени у нее совсем не было, чтобы с Андреем встречаться… А если честно – дело было даже не столько в отсутствии времени, сколько в том, что Миле было просто стыдно рассказывать журналисту всю эту грязь, которая совсем не вязалась с придуманной ей игрой в «разведчицу»… Да и Обнорский сам стал куда-то уезжать надолго.

Но однажды – это было уже в начале 1994 года – Мила все-таки дозвонилась до Серегина, договорилась о встрече, во время которой разревелась и выложила журналисту все… Она совсем не рассчитывала на его помощь, ей просто хотелось выплакаться, ей нужно было всего лишь немножко человеческого участия…

Обнорский обалдел от ее исповеди, разозлился страшно, а потом – потом предложил реальную помощь:

– Бросать тебе это дело надо, Мила, пока совсем плохим не кончилось… Хочешь, я поговорю с кем-нибудь, чтобы тебе работу подыскать?

– Да ты что?! – испугалась Люда. – Думаешь, они меня так просто отпустят? Здесь, в Питере, они меня обязательно найдут…

Андрей покачал головой:

– У меня в ментовке знакомых много и…

Люда махнула рукой и даже улыбнулась, перебивая журналиста:

– Да брось ты… Что твои менты смогут? Они же не будут меня круглосуточно охранять! Да и кому я нужна на работу – я же ничего не умею… Если только в офис кто возьмет, чтобы на столе потом раскладывать… Я же ни компьютера не знаю, ни печатать не умею… И потом – сколько за работу, на которую ты мне можешь помочь устроиться, платят? Гроши ведь… Как на них прожить? Я уже не смогу…

– Ну, а если в другой город уехать? – не сдавался Обнорский. – Можно ведь попробовать все сначала начать… Ты же молодая еще совсем, красивая – тебе детей рожать надо…

Людочка вздохнула и обтерла слезы со щек:

– В другой город?.. Были у меня мысли попробовать в Москву перебраться… В провинции-то я уже не смогу – от тоски там сопьюсь или умом двинусь… Но чтобы в Москву соскочить, «бабки» нужны, Москва-то ведь город еще более дорогой, чем Питер… Надо поднакопить немножко, чтобы хотя бы на однокомнатную квартиру хватило, ну и на жизнь – на первое время… Но с Плейшнером накопишь, как же… Скорее все, что до этого отложить удалось, спустишь… Хоть бы замочили его, что ли… Вон, все бандиты в городе друг в дружку стреляют, а этого – никто не трогает почему-то. Я бы и сама его траванула, но отдачи боюсь. Вычислят и на ленты распушат…

Обнорский странно посмотрел на совсем молодую еще девушку, которая уже так искренне и просто могла говорить совсем страшные вещи:

– Да, положеньице у тебя, конечно, хреновое… Я тебя воспитывать не буду, понимаю, что вот так вот вдруг – тебе все ремесло и образ жизни не бросить… Знаешь, я тебе ничего не буду обещать, но… Может быть, и получится тебе как-то помочь материально, чтобы ты смогла попробовать новую жизнь начать.

Мила недоверчиво и горько усмехнулась:

– Ты что, миллионером стал?

Андрей мотнул головой:

– Пока вроде нет… Да тут не во мне дело… Знаешь, есть разные благотворительные фонды…

– У-у-у! – протянула Мила. – Благотворительные фонды, это я знаю. Это, Андрюша, сплошной кидок. Там только деньги отмывают, а потом между своими их и дербанят. Меня в том году председатель попечительского совета одного такого фонда в Крым на неделю вывозил, так он мне все про эти фонды доходчиво объяснил…

– Да я не про наши благотворительные фонды говорю! – досадливо сморщился Обнорский. – Про наши я и сам все знаю… Я про западные благотворительные фонды говорю…

– Западные?

– Ну да… Знаешь, я в последнее время стал в Швецию часто ездить, а там как цепная реакция пошла – начали и в другие страны приглашать: в Норвегию, Голландию, во Францию… Лекции там всякие почитать, на вопросы поотвечать, в семинарах разных поучаствовать… Ну, дело не в этом. Короче говоря, там, на Западе, этих разных благотворительных фондов – тьма-тьмущая… Бог знает на что люди готовы бабки жертвовать… Иногда мне даже кажется, что у них там с мозгами не все в порядке… Есть, например, фонд помощи бездомным кошкам и собакам в Восточной Европе… Есть Целые программы по защите нашей экологии… И они не просто есть, эти фонды, – они реально нам сюда Деньги перечисляют… И очень удивляются, что сдвигов не происходит. Я там им пообъяснял кое-что… Неважно… Короче, я знаю председателя одного такого фонда – он мне немножко должен по жизни, я его от очень глупого шага предостерег… В общем, обещать твердо не могу, но поговорить с ним попробую… Чем деньги на ветер выкидывать – пусть лучше попробует реальное и конкретное доброе дело сделать…

Мила тогда не очень поверила в реальность помощи от какого-то благотворительного фонда, но все равно – она была благодарна журналисту хотя бы просто за сочувствие.

Неизвестно, как бы сложилась дальнейшая судьба Милы (скорее всего, рано или поздно Плейшнер все-таки додавил бы девушку своими издевательствами и попреками), если бы двадцатого апреля 1994 года она не принесла Некрасову-Скрипнику настоящую тему…

Плейшнер ее тогда к себе на квартиру дернул – передал через быков, чтобы явилась к вечеру. Люда и подъехала к нему, а Некрасов не один был, у него Моисей Лазаревич Гутман сидел, что-то объяснял с какими-то бумажками в руках тоскливо кивавшему невпопад Плейшнеру, который в разных экономических и административных тонкостях разбирался слабо.

Мила, можно сказать, своим приходом просто спасла Скрипника от наседавшего на него «главбуха» – Плейшнер обрадовался, как ребенок, что появилась возможность «сменить пластинку» на более понятную и знакомую:

– О! Явилась – не запылилась, тунеядка мокрощелистая. Слышь, Моисей – ты глянь на нее! Нафуфырена так, что аж в зенках рябит, а работать при этом не желает… Раньше таких, как она, граждане начальнички за сто первый высылали, а теперь их совсем воспитывать некому… Я вот только иногда пытаюсь ей мозгов в башку вложить – все без толку… И что за молодежь такая пошла, лишь бы жрать и ебаться, а рогом в стену пусть за них дядя упирается… Слышь, Моисей, не желаешь запустить ей под шкурку шершавенького? В воспитательных, так сказать, целях?

Гутман поправил золотое пенсне на переносице, внимательно осмотрел Милины колени, потом вздохнул и сказал с раздражением:

– Нет-с, Григорий, уволь… Я бы хотел все же договорить свой вопрос, потому что потом с кого будут спрашивать – с Моисея, а Моисей предупреждал заранее, что чудес с деньгами быть не может, потому что они не мыши и сами не размножаются…

– Ладно, – обреченно кивнул Плейшнер. – Давай добазарим.

Он раздраженно зыркнул на Люду и рявкнул:

– Чего лупалы выкатила? Скидывай клифт!

Мила торопливо кивнула, но перед тем, как начать раздеваться, вдруг вытащила из кармана жилета ксерокопии каких-то бумаг:

– Григорий Анатольевич… Я… Вот, посмотрите, может, вам интересно будет…

Она протянула бумаги Некрасову, тот машинально взял их в руки, глянул тупо, а потом с сердцем швырнул на стол:

– Ты че, девка, совсем от безделья башкой склинилась? Малявы какие-то сортирные мне впариваешь… Мне че – с ними на очко сходить?!

Люда вся съежилась и торопливо начала раздеваться, а Моисей Лазаревич, которому бумаги, брошенные Плейшнером, упали под нос, вдруг сказал:

– Минуточку, Гриша, минуточку…

Плейшнер удивленно посмотрел на «главбуха» – Гутман перебирал бумажки с явным интересом, что-то шепча себе под нос… Чутью Моисея Лазаревича Некрасов доверял почти безгранично, потому что считал Гутмана чуть ли не гением по части разного рода «разводок» и «напарок»… Ежели старик начинал водить носом – значит, нос этот чувствовал запах денег…

Наконец Гутман поднял глаза на Милу, оставшуюся к тому моменту уже в одних только туфлях и чулках:

– Ты где это взяла, деточка?

Люда, глотая слова, начала объяснять, что у нее накануне был клиент, который потащил ее в гостиницу «Москва», – паренек этот вроде как из коммерсантов, в порту где-то шустрит… В фирме, которая то ли «ТКК», то ли «ДТК» называется… Парнишка, когда ее подснял, уже был прилично «нарытый», а в «Москве» – совсем набухался, смочь ничего не смог, тогда хвастаться начал, бумажками тряс… Говорил, что скоро фирма его шикарное дельце со шведской водкой «Абсолют» провернет, которая по документам в Узбекистан должна пойти, а на самом деле в Питере продаваться будет… А пареньку этому после того, как все прокрутится, ровно три коробки этого «Абсолюта» обещали, потому как он в фирме человек не последний… Скорее всего, парнишка этот просто бахвалился с пьяных глаз, но Мила, помня наставления Григория Анатольевича, отксерила на всякий случай бумажки прямо в гостинице, пока клиент придремнул…

Моисей Лазаревич удовлетворенно кивнул сбивчивым пояснением Карасевой, потому как, еще только мельком глянув на документы (а это были ксерокопии факсов о предстоявшей отправке крупной партии «Абсолюта» узбекской фирме «Абдулаев и К°» через Балтийскую таможню транзитом), понял, что поставка-то, скорее всего, – левая.

– Спасибо, деточка, – ласково улыбнулся Людмиле Гутман и повернулся к Плейшнеру, добавив негромко: – Ты бы отпустил пока девочку, Гриша, нам есть о чем серьезно говорить… Это «тема», Гриша… У меня кой-какие мысли пришли, так давай мы их обсудим, чтобы время не терять, и с этого что-то может получиться.

Плейшнер досадливо цыкнул зубом, но все же махнул Люде рукой:

– Вали давай… Завтра придешь… Стахановка ты наша…

Мила, тщательно пытаясь скрыть радость, торопливо оделась и убежала, оставив Некрасова тосковать с Моисеем Лазаревичем, чьи обсуждения разных «проектов» с Плейшнером обычно сводились к тому, что Гутман неторопливо рассуждал вслух – словно сам с собой разговаривал, а Скрипник время от времени тупо кивал плешивой головой. Впрочем, каждому свое, зато Плейшнер был незаменим, когда дело подходило к практической реализации задуманного…

Вот таким вот интересным образом информация о партии «Абсолюта», которую бывший советский фарцовщик, а ныне шведский бизнесмен Костя Олафсон должен был поставить представителям рынка на Апраксином Дворе, попала к Плейшнеру и его «главбуху».

Моисей Лазаревич, вновь оставшись с Некрасовым наедине, быстро растолковал, что ежели навести справки про узбекскую фирму «Абдулаев и К°» и если фирма эта окажется липовой, – то расклад может получиться очень даже интересный.

– Ты пойми меня правильно, Гриша, – бубнил Гутман, довольно чмокая губами, – я старый человек и не так уж радуюсь деньгам, зато я радуюсь, когда вижу возможность, чтоб сделать бизнес красиво… А мы тут можем сделать красиво, это я тебе говорю, ты знаешь, Моисея редко подводит его чутье, иначе я бы тут с тобой здесь уже не разговаривал… Я про эту фирму «ТКК» знаю, и ты про нее слышал – так там отставные энкавэдэшники свой гешефт делают, и с ними мы сталкивались раньше, они у нас несколько раз клиентов уводили, но кто бы захотел ссориться с чекистами, даже если они уже оттуда ушли? Но что мы здесь имеем – мы имеем, что мальчики явно захотели больше денег, чем это бывает честно… И нам надо понять, раз мы это знаем, как теперь с этим жить? Послушай старого еврея, Гриша, мы тут имеем два варианта, ну, может, больше, но я пока вижу только два. Мы можем сдать их с их «левизной» таможне, и пусть у них там будут проблемы, которые они будут долго решать… Но что нам с этого будет, кроме радости, что у людей случилось горе? И проблемы они свои, наверное, решат – ты знаешь, что на таможне у них все схвачено и они там «стоят» хорошо. Так, давай посмотрим второй вариант – а он мне кажется совсем интересным. Если люди имеют на руках левый товар, то что они будут делать, когда этот товар у них красиво уведут?.. Правильно, Гриша, я тоже так думаю, что жаловаться в органы они не побегут, а если что и захотят сделать, так только сами понять – кто их так «сделал»… Но ты мне много раз говорил, что когда люди хотят уже играть с криминалом, – то здесь «кидок» не предъявляется… Даже если поймут, кто их кинул и куда… Но можно подумать – а я бы даже так сказал, что подумать нужно – и увести эту водку у них красиво, вчистую… Чтоб было без налетов и этой дикой стрельбы… Это не совсем просто, но и чтобы совсем невозможно было, так я бы тоже не сказал… Здесь надо все как следует продумать, но что-то видно уже прямо сейчас… Я бы сделал так, на первый взгляд: что тут у них в коносаменте? Отправитель – шведская фирма, получатель – узбекская… Мы что, не можем сделать свой коносамент? Где отправителем будет бельгийская фирма, а получателем латвийская? И чтобы номера контейнеров остались теми же самыми? Эти мальчики из «ТКК» свою водку со склада в порту вывозить не сразу будут, они захотят подождать несколько дней, чтобы им казалось, что все вокруг спокойно и тихо… А мы в ТЭЦ порта – ты знаешь, там наши есть – выпишем разнарядку на выдачу груза со склада. А разнарядку ту дадим человеку с доверенностью от латвийской фирмы – пусть его потом ищут, если у него был паспорт покойника… Он загрузит контейнеры на грузовики – пусть машины будут какого-нибудь официального таможенного перевозчика, только чтобы у них не было латвийских виз… Так, так… Пусть он все погрузит вечером, когда народу меньше… Потом покажут бумажки на воротах, и уже поехали… Доедут до Пыталова[20]20
  В Пыталове расположена российская таможня.


[Закрыть], въедут в зону контроля… Там у нас человек в таможне есть… Тот мальчонка, у него доверенность от прибалтов будет, соберет все бумаги, зайдет в таможню, выйдет с отметками… Потом кран перекидает все на грузовики с латышскими номерами… И пусть шоферы наши едут в Питер, их даже если спросят потом – так что они скажут? Что видели, как все было нормально и контейнеры перегрузили латышам? А как наши питерские перевозчики уедут – грузовики с латышскими номерами пусть тоже уходят, но не в Балтию, а в Россию обратно… И груз наш, Гриша… Что б ты сказал на такой гешефт? Здесь надо думать над нюансами, но в принципе – это реальная «тема», или не моя фамилия Гутман уже шестьдесят три года…

Плейшнер очень мало что понял сразу из бормотания Моисея Лазаревича, но знал – когда «главбух» начинает вот так вот бормотать с резко усиливающимся еврейским акцентом, значит, на старика снисходит что-то типа вдохновения, значит, он мусолит в мозгах какую-то очередную красивую напарку – и тут главное Гутману не мешать, мысль не перебить… Моисей, даром что старый, а жучара еще тот – молодым три форы даст, но на фуках свое возьмет… Поэт, можно сказать, своего дела…

Когда же до Некрасова дошло наконец, какие большие деньги можно попытаться с помощью мозгов Лазаревича и его, Плейшнера, «братков» вчистую стырить – у него даже голова кругом пошла… Нет, вовремя эта шкурка Милка Медалистка прогнулась, недаром, видать, ее воспитывал.

Дело в том, что на следующий день Скрипника выдергивал к себе Антибиотик – как подозревал Плейшнер, для серьезного разговора об увеличении доходов с «грядки» в порту. И в этой ситуации наводка Медалистки на «левые» контейнеры с водярой была как нельзя более кстати – будет чем Палычу ответить, когда он опять начнет понты гонять и жизни учить…

Насчет разговора с Антибиотиком в его загородной резиденции Плейшнер не ошибся, толковище протекало в заранее предугаданном Скрипником русле…

Странное дело – Плейшнер постоянно ловил себя на мысли, что он в присутствии Палыча становится как бы глупее, чем был на самом деле, словно Антибиотик давил на него чем-то или гипнотизировал… И если с другими людьми Некрасов еще мог как-то «держать фасон», то с Виктором Палычем будто вновь превращался в одичалого беглого блатаря, которому повезло из-под «вышивки» дуриком выскочить.

Антибиотик принял Плейшнера в кабинете, сидя за огромным письменным столом в халате и с неизменным бокалом «Хванчкары» в левой руке. Старик предложил вина и Скрипнику, тот с готовностью хлобыстнул фужер залпом, но от дурной реплики все же не удержался:

– Хорошее у вас вино, Виктор Палыч, а все-таки по мне – водяра лучше, она организм согревает.

Антибиотик фыркнул брюзгливо:

– Водка старит – это наукой доказано… А вино – жизнь продлевает. Вон, итальяшек с французами возьми – посасывают себе красненькое и до ста лет живут, не жужжат. А это вино – особое, его сам Сталин любил, небось плохое было бы – не пил…

– Так я ж не спорю, – виновато дернул плечами Плейшнер. – Просто водяра как-то привычнее.

– А привычки старые нужно в угол отбрасывать, – назидательно сказал Виктор Палыч, воздев вверх указательный палец. – Ты, Мишутка, иногда – прямо словно вчера из лагеря… Сколько лет-то уже прошло, пора бы и обкататься, не в деревне, чай, живем… Мне вот некоторые пытались как-то предъявить, что я от понятий старых отказывался… И того понять не могли, что не я от понятий отходил – жизнь вперед пошла. Не мы меняем правила – жизнь их меняет… Раньше можно было жизнь прожигать без жалости, а теперь работы столько, что хорошее здоровье требуется, чтобы со всеми делами управиться-то… Глупо вафельником щелкать, ежели в такую пору жить выпало, когда год работы может потом лет десять кормить. Не все это понимают… А я тебе скажу – такого времени, как сейчас в России, никогда больше не будет… Да… Вот только мозгами шурупить надо по-новому… Я тебя сюда чего позвал – не то чтобы предъявить тебе хочу, но жду от тебя большего, пора, Мишутка, пора… Спору нет, ты кореш надежный и блудни не мутишь, вроде и коллектив свой в руках держишь, а все-таки не хочешь до конца с дремучестью своей распрощаться… Помнишь, фильм был такой, где один фраерок дельную мысль сказал: «Можно мелочь по карманам тырить, а можно и «лимон» сразу взять»?

Плейшнер не помнил, из какого фильма эта фраза, но на всякий случай кивнул:

– Хорошая картина…

– Да не в картине суть! – досадливо перебил его Антибиотик. – Ты в суть вникай, в суть… А то ведь – молодые-то подпирают, сменить всегда есть на кого…

У Некрасова пересохло в горле, он кашлянул и попытался было что-то сказать, но Виктор Палыч оборвал его взмахом руки:

– Ты не киксуй, я же сказал – никто тебе пока ничего не предъявляет, ты лучше меня, старика, послушай, может, чего полезного узнаешь… Я вон сколь живу, столько и учусь, и у молодых бывает чему поучиться, и ежели человек дельный, то ему это не в западло будет… У меня вон ребята – «тамбовцы» – приятно на них посмотреть… Какие «темы» поднимают! Недавно вон – взяли, пятнадцать «лимонов» зеленью в Германию на черный день переправили. И все чисто сработали, исключительно на мозгах. Ну, там, конечно, мусоркам немножко заслали, чтобы прокрутилась тема легче…

Антибиотик прервался на мгновение, чтобы отхлебнуть вина, и Плейшнер, воспользовавшись паузой, тут же вставил фразу – и снова неудачно:

– Да за такие деньги-то всю питерскую мусарню скупить можно!

Виктор Палыч, прополоскав рот вином, вздохнул – как почудилось Некрасову, с какой-то нехорошей безнадежностью: