Текст книги "Умельцы"

– Ага… я уже послал запрос в НАСА.

– Это правильно. Но все же очень сомнительно, чтобы этот решительный Трубников затевал убийство прямо в офисе. Ствол он взял для того, чтобы просто попугать завхоза. Возможно, даже не собирался его доставать. Но потом что-то пошло не так, не по сценарию… Скорее всего, Трубников стал, угрожая ружьем, очень круто наезжать. А Тищенко, уверенный, что стрелять они не будут, уперся.

– Таким образом, мы возвращаемся к версии Строгова, – сказал Купцов. – С той лишь разницей, что оружие изначально было у Трубникова, а не у Нокаута. В принципе, версия Игорька Строгова хороша в том плане, что опровергнуть ее нельзя. Из трех непосредственных участников событий один Строгав и говорит. Другой мертв, третий скрывается.

– Будем искать третьего, – подвел итог Петрухин. – Все дело определенно в нем. Он решителен, хладнокровен, вооружен. Строгов вышел – «ни кровинки в лице». А этот жевал резинку. И спокойно прихватил с собой ружье, хотя мог бы и бросить там, на месте. Строгов его боится… Я согласен с тобой: не факт, что он снимает хату в этих домах. Не факт, что мы сможем зацепить след. Если он там и жил, то после убийства наверняка сменил адрес. Но он нам нужен. И мы будем утюжить эти дома, пока не зацепимся за след.

– Он мог приехать на машине. Оставить ее за углом и пройти пешком метров сто.

– Мог. Но я думаю, что все-таки он был здесь, – сказал Петрухин и постучал пальцем по схеме.

– Лады. Завтра с утра заскочу к убойщикам, возьму фоторобот Трубникова.

– А толку-то? Ты что – не знаешь, как они делаются?

– Не скажи. Иногда бывает похоже… немножко.

– Ага. Особенно если у разыскиваемого две головы.

– Не брюзжи, Димон… Завтра с утра?

– Завтра с утра. А сейчас давай-ка пробьем квартирки.

Глава седьмая. Геморройная работа

С утра началась «геморройная работа». За ночь партнеры прогнали через компьютеры круглосуточного «интернет-кафе» адреса двухсот четырех коммунальных квартир из списка Петрухина. Они отлично понимали, что информация из нелегальной базы данных неточна, изобилует массой ошибок, во многом просто устарела. Люди имеют неприятное свойство умирать, уезжать, жить без прописки. Дети убегают из дому, старики «теряются», мужчины уходят к любовницам, алкоголики и наркоманы исчезают без следа… довольно часто бывает так, что любящие родственники даже не заявляют об этом в милицию, а, вздохнув с облегчением, продолжают радоваться празднику жизни. Бывает, что родственнички сами прикладывают руку к исчезновению бабушек-дедушек-супругов. За дверьми с рядом кнопок происходят тысячи больших и маленьких трагедий. Впрочем, за дверьми респектабельными, новорусскими их происходит не меньше. Богатые тоже плачут. Их плач заглушают стеклопакеты, но слезы солоны так же, как и у бедняков. А в основании всех проблем лежат все те же зависть, жадность и похоть.

В десять утра Петрухин разделил пополам толстую пачку распечаток с данными на жильцов коммуналок:

– Ну, Леонид Николаич… вперед, на баррикады!

– Нехороший ты человек, Петрухин. Злой, – ответил, зевая, Купцов. – У меня же сейчас самый сон. Я же по ночам бомбил, а днем привык отсыпаться.

Партнеры вылезли из «антилопы» посреди «жилмассива», где теоретически могла находиться берлога Трубникова. А могла и не находиться… Утренний воздух был свеж, зеленели деревья, блестел вымытый поливальной машиной асфальт. Шесть домов на противоположной стороне улицы стояли притихшие, ничего не зная о том, что попали под колпак двух бывших ментов.

Купцов посмотрел на дома, вздохнул и сказал:

– Геморройная работа… а если он все-таки пришел с противоположной стороны? Заложил для конспирации крюк и вышел отсюда?

– Сложно, Леня. Если бы речь шла о каких-то шпионских играх, я бы с тобой согласился. Но для обычной уголовщины слишком сложно. Я в это не верю.

– Да я и сам не верю, – сказал Купцов. Тряхнул списком коммуналок и добавил:

– В двухтысячном году каждая советская семья будет жить в отдельной квартире.

– Советскую власть не любишь? – прищурился Петрухин.

– Раньше не любил… Пошли, что ли? Партнеры разошлись в разные стороны.

– Эй, Леня! – окликнул Петрухин Купцова, когда расстояние между ними составило метров десять.

– Что?

– Кто первый найдет, с того бутылка.

***

Петрухин:

Ленька прав – работа действительно геморройная. Целыми днями ты ползаешь по лестницам как таракан. Без всякой, замечу, гарантии результата. Тут Ленька опять же прав. Ему, кстати, тяжелей, чем мне. Я – опер, для меня поквартирный отход – дело привычное. Я за свою жизнь столько подъездов прошерстил – не сосчитать. А он – следак, «кабинетный» работник.

Мы начали в десять утра. Разделили поровну списки – и двинулись. В самом по себе поквартирном обходе большой хитрости нет – топай по этажам, звони в квартиры и задавай вопросы… но это только на первый взгляд. На самом деле все не так уж просто. Во-первых, ты никому не нужен и в гости тебя не звали. Во-вторых, люди вовсе не рвутся отвечать на твои вопросы. Особенно если вопросы касаются соседей. Ну и, разумеется, потому, что «по судам потом затаскают».

Есть и другая сторона медали – словоохотливые пенсионеры, домохозяйки и шизофреники. От них, конечно, тоже бывает толк, но еще неизвестно, что хуже: когда с тобой вообще не хотят говорить или когда приходится выслушивать всю героическую биографию бабулъки от рождения в тринадцатом году до развода правнучки на прошлой неделе. Шизы – те больше специализируются на заговорах ЦРУ, КГБ, Моссада, мафии и инопланетянах. В кино «про ментов» это, может, и интересно, а по жизни сильно достает.

Но как ни крути, а без поквартирного обхода сыск обойтись не может. Шерлок Холмс силой интеллекта дела колол, а мы все больше ножками…

Я поднялся на шестой – последний – этаж, нашел в списке номер квартиры, список жильцов и нажал кнопку одного из трех звонков… эх, у солдата выходной… пуговицы в ряд… До обеда я обошел тридцать четыре квартиры. Но реально отработал всего девятнадцать. В восьми квартирах никого не было, еще в семи люди либо вовсе отказывались разговаривать, либо отделывались ерундой. Трижды мне обещали вызывать милицию, два раза – выпустить собаку. А что? Запросто, между прочим, могут. Говорят, был такой случай в Приморском районе. Участковый там оказался парень крутой и ротвейлера застрелил, но пока чухался с пистолетом, тварь ему здорово левую руку изувечила. Участковый, кстати, был в форме. А у меня не то, что формы или пистолета – у меня даже удостоверения нет. Теперь, правда, такие времена, что могут не открыть даже человеку в форме и с удостоверением. По телевизору каждый день учат: никому не отпирайте дверь, со всех сторон бандиты. И все поголовно оснащены поддельными удостоверениями сотрудников МВД… вот так! А то – ротвейлер…

Слава Богу, что наш человек все-таки доверчив и дверь открывает. А уж дальше все от тебя зависит, от твоего умения расположить к себе и – если угодно – от личного обаяния… Я врал, я отчаянно врал, но делал это ради поиска истины и не испытывал никакого стыда. Для начала, впрочем, я говорил правду: я ищу человека. А вот дальше… дальше по обстоятельствам. Ежели дверь открывала дама, а из квартиры доносился звук телевизора («Любишь ли ты меня, Луиза Фернанда?» – «Ах, нет! Я не люблю тебя больше, дон Жопалес, хоть ты и разбил мое сердце»), то я смело врубал баечку про свою сестру, которую бросил муж-подонок с двумя малютками на руках. По слухам, этот негодяй снимает жилье в этих домах. Как правило, мою ложь встречали с пониманием… В квартирах, где правил зеленый змий, я объяснял, что ищу кореша… баба – стервь такая! – его запилила, стакан мужику принять не дает… вот и приходится ему угол снимать. Не слыхали, мужики, про кореша моего?… Ветеранам я говорил, что ищу подонка – нового русского, который – сволочь такая! – обобрал меня в одной «пирамиде», а теперь скрывается… Однажды дверь мне открыл азербайджанец. Ему я сказал, что ищу бывшего мента, который – сволочь такая! – еще и член РЕЕ. Азербайджанец даже пригласил меня выпить и пожелал успеха.

В три часа мы с Купцом встретились, пообедали и посидели на скамеечке в сквере. Ноги уже гудели, и сидеть на солнышке, покуривая, было приятно. Мы обсудили результаты наших трудов. Они были похожи в количественном отношении – Леня отстал от меня всего на четыре квартиры. Мы посидели, покурили, разглядывая по-весеннему соблазнительных девушек, и разошлись работать.

До десяти вечера мы ворошили каменные муравейники. Мы разговаривали с бабушками и дедушками, врачами, рабочими, наркоманами, алкашами, беженцами из Чечни, переселенцами из Прибалтики, коммунистами и антисемитами, любителями собак и собаконе-навистниками, огородниками, демократами, инвалидами, полиглотами, битломанами, домохозяйками, спившимся прапраправнуком великого русского хирурга… Мы получили информацию о двух квартирах, где торгуют героином. И об одной, где живут террористы, готовящие покушение на губернатора Яковлева. Нас называли сынками, молодыми людьми, масонами, чекистами, ворами-домушниками и ворами просто, коллегами, ментами, суками, господами и товарищами. Кем нас только не называли!

Мы обнаружили четыре квартиры, в которых сдавались комнаты. Все четыре случая не имели к нашему Трубникову никакого отношения.

В десять вечера мне на трубу позвонил Леньчик и сказал, что пора завязывать – ни голова, ни ноги уже не работают. Я согласился. За одиннадцатичасовой рабочий день мы едва осилили треть списка.

***

Купцов:

Не знаю, как Димка, а я за вчерашний день умудохался вконец. Димка, кстати, и сделал больше меня. Он вообще, кажется, двужильный и вгрызается в дело с энергией отбойного молотка в руках Стаханова. Наш работодатель, господин Брюнет, считает, видимо, что мы пашем за деньги… За деньги так не пашут. Петрухин дает «последнюю гастроль», прощается с ремеслом. И я отлично его понимаю. Я помню, как мне было тяжело, когда осознал, что все – я больше не мент… А ведь я, в отличие от Димки, уходил довольно медленно. Я передавал дела и даже, когда был уже формально уволен, еще «консультировал» ребят. Но потом я осознал – все. И затосковал. Я совершенно не представлял, чем буду заниматься.

Варианты были: адвокатура, частные детективные конторы. Один шустрый еврей (он у меня как-то по делу проходил) предложил даже романы строчить. «Послушайте, Леонид Николаич, – сказал он, – хорошие бабки будем делать. У вас опыт, у меня литературный дар. Вы рассказываете, я таки пишу… Придумаем персонаж типа Марининой. Баба-сыщик с огоньком, пистолетом и сиськами: 95-58-100! Раскрывает все дела через постель. Успех! Тиражи! Бабки! Ваши – 30%». Я ответил, что, как раскрывать дела «через постель», я не знаю. Он сказал, что – ерунда, главное побольше стрельбы и секса. Я отказался. Он звонил еще дважды: 40%?… 50?… Я разозлился и ответил, что пусть он сначала сделает операцию по перемене пола. Он звонить перестал. Недавно я узнал, что он все-таки строчит романы под женской фамилией и имеет успех. Ба-а-лъшие сиськи!

Я тяжело переживал свой уход. Но ни в какую адвокатуру или в частные детективы, разумеется, не пошел… Я решил взять тайм-аут и начал бомбить на «антилопе». Потихоньку успокоился, остыл. Но когда вдруг нарисовался Петруха, я понял, что остыл, как прогоревший костер: снаружи пепел, а попробуй-ка сунуть руку внутрь – обожжет… Я Петруху отлично понимал.

…За вчерашний день мы отработали процентов тридцать наших коммуналок. Безрезультатно. Теоретически это приближало нас к Трубникову… Но только в том случае, если Димка прав и Трубников действительно обитал в этих домах.

Сутра мы продолжили обход. Время для поквартирного обхода было, казалось бы, не самое удачное – первомайские праздники закончились, но начинались уже торжества, приуроченные к пятидесятипятилетию Победы. Сплошь нерабочие дни. Народ массово выезжает на фазенды… Но мы работали с обитателями коммуналок. У них дач, как правило, нет.

С десяти утра (надо же дать людям выспаться) мы начали обход. Звонок… Шаги за дверью… Кто?… – Здрасьте. Мне (определяешь по голосу возраст и по распечатке прикидываешь, кто из жильцов этой квартирки под возраст подходит) Марь Ванну… Если дверь открывают – начинаешь работать. Если нет – все равно начинаешь работать через дверь или через цепочку. Врать, уговаривать, объяснять, что ты не бандит, не вор, не мафия… Когда дверь открывают – работать легче. Разговор получается доверительней… или не получается. Но в целом с обитателями коммуналок легче. В новорусскую-то квартиру без формы и ксивы вообще не сунешься.

Дверь… кнопки… звонок… Кто?… Здрасьте, мне Антоновых… звук замка, звяканье цепочки… Прошу прощения, но я ищу брата (свата, друга, коллегу по работе). Говорили, что он здесь комнату снимает… А кто это тебе говорил? Ты зачем пришел? Наводчик? В «Кресты» захотел?

Или: «Ой, зайдите, пожалуйста… ой, брата ищете?»

Или: «Ничего не знаю. Вали отсюда».

Или: «Вы из собеса? Из поликлиники? Водопроводчик?»

Или: «Какую Марь Ванну, идиот? Она умерла год назад!»

Или: «Заходи, братуха! Похмелиться надо, а один не могу, в глотку не лезет…»

Двери. Двери крашеные, некрашеные, дерматиновые… Двери с глазками и без глазков… Дверь с надписью «Люська-сука» и дверь с шестиконечной звездой… Сломанная дверь… Мертвая дверь. Дверь с собачьим лаем и дверь со скрипом. Дверь с ощутимым запахом ацетона… Дверь со щелями, в которые можно просунуть руку… Незапертая дверь.

Здрасъте, мне Илью Петровича… – Пошел на х…!

Здрасъте, мне Баграмянова… Здрасъте, нельзя ли поговорить с Изабеллой Эдуардовной?… Нет… Не знаем… Не слышал… Не сдаю.

Галочка в распечатке. Еще галочка. Еще одна. Прочерк. Галочка. Знак вопроса… «В семнадцатой квартире живет извращенец. Вы запишите, запишите. Я уже трижды жаловалась. Он подглядывает, когда я раздеваюсь…» Галочка. Прочерк. Галочка. Дурдом!

В половине двенадцатого я присел перекурить на подоконнике между третьим и четвертым этажами. Я вообще-то почти не курю. Так, иногда, за компанию… Но сегодня специально купил пачку сигарет: может понадобиться с кем-то перекурить для установления контакта. Вчера как раз был такой случай, но у меня не оказалось сигарет.

Я сидел, курил, поглядывал в окно с немытым стеклом. За окном была видна детская площадка со сломанными качелями, песочницей, где песок вперемешку с кошачьим дерьмом. На площадке играли два пацаненка – один белый, второй черный. Я выкурил сигарету и слез с подоконника. Под ногой что-то хрустнуло. Оказалось – закопченная ложка с изогнутой ручкой – орудие наркоманов… Гарлем. Гигантская песочница в устье Невы, где Пушкин, Кваренги, Клодт, Блок, Шостакович и Товстоногов перемешаны с Чубайсом, ларьками, таджиками, Марычевым и Трахтенбергом – АПРАШКА!

Я отшвырнул ложку ногой. Подумал: а не позвонить ли в УБНОН про квартиру, из которой пахнет ацетоном? Там варят эфедрон… Потом подумал: а кому это надо? УБНОНу? Смешно.

У двери квартиры номер тридцать один было четыре кнопки. У солдата, сказал Димка, выходной. Пуговицы в ряд. Я нажал верхнюю. По распечаткам в квартире шесть человек: Смирнов Анатолий Степанович, семейство Шестаковых из трех человек и семья пенсионеров Штейнер. Против верхнего звонка было написано химическим карандашом: Смирнов А.С. Против среднего не было ничего, а против нижнего – аккуратная табличка из картона: Штейнер. Фамилия «Штейнер» была перечеркнута, а чуть ниже коряво нацарапано: жиды.

За дверью послышались шаги, и дверь без всякого «кто там» отворилась. На пороге стоял мужчина лет пятидесяти в тренировочных штанах и тельняшке – Смирнов Анатолий Степанович. Из квартиры сильно пахло жареной картошкой с луком.

– Здравствуйте, – сказал я, – вы – Анатолий Степанович?

– Здравствуйте. Я и есть. А вы?

– Вы позволите войти? – спросил я.

– Да, войдите, – ответил он.

Я вошел в квартиру с длинным коридором, дверьми… Квартиры в доме все были одинаковые. Я уже четко изучил их планировку и точно знал, какая дверь ведет в кухню, какая в туалет, какая в ванну.

– Анатолий Степаныч, скажите, пожалуйста, в вашей квартире комнаты не сдаются? – спросил я, и он сразу насторожился. Он насторожился, и я понял: сдаются. Скорее всего, именно он и сдает.

– Да вы не подумайте ничего худого, – сказал я. – Я не из милиции, не из налоговой. Я приятеля своего ищу. Знаю, что он в этом доме комнату снимает, а вот в какой квартире… Он говорил, что его хозяина Анатолием зовут. Это ведь вы?

Смирнов смотрел на меня из-под белесых жидких бровей не очень доверчиво.

– Я Анатолий, – сказал он неуверенно, -…Степаныч. А вы…

– Да вы не подумайте ничего худого, – быстро перебил я. – Я вам паспорт покажу… Вот, пожалуйста, смотрите, – я протянул паспорт, Смирнов неуверенно взял его в руки. И я сразу быстро задал вопрос:

– А он дома сейчас, кореш-то мой?

– Да он уже две недели как съехал, – механически произнес Анатолий Степанович, раскрывая паспорт… Стоп!

***

– Да он уж две недели, как съехал, – сказал Смирнов.

Купцов широко улыбнулся. Две недели… Двадцать третьего апреля. Купцов еще не знал ни описания внешности жильца, ни его возраста или имени, но точно понял – он. Леонид стер с лица улыбку и разочарованно сказал:

– Э-э, видать, ошибочка вышла… Моему-то съезжать вроде некуда. Он, мой кореш – лет пятидесяти, плотный такой, лысоватый, с вас, Анатолий Степаныч, ростом… Похож?

– Нет, – ответил с заметным облегчением хозяин и протянул Купцову паспорт. – Мой постоялец с волосами, да и по годкам моложе – тридцать, а то и меньше. А ростом на голову меня выше.

***

Когда зазвонил телефон, Петрухин уже минут двадцать пять выслушивал рассказ медсестры-пенсионерки о своей жизни. Замужем она была четыре раза, на момент звонка все еще рассказывала о втором браке. Петрухин кивал с сосредоточенным видом… Замурлыкал телефон, и он обрадовался: кто бы ни звонил, но появился повод сослаться на неотложные дела и уйти, не дослушав историю четырех замужеств Зои Ильиничны.

– Але.

– Бросай все и приходи, – услышал он голос Купцова. – Корпус два, квартира тридцать один.

– Есть?

– Есть.

– Бегу… А ты говорил: геморрой!

***

Обычный гражданин с милицией общается редко. И, добавим, вынужденно. По собственной воле никто к такому общению не стремится. Но бывает, что милиция сама хочет пообщаться с гражданином. И тогда она, родная наша милиция, приглашает гражданина к себе в гости, присылает ему трогательную записку, которая именуется повесткой. «Ветка сирени, – пишет милиция, – упала на грудь. Милый Ванюша, меня не забудь…» Или что-нибудь похожее, ласковое: «В случае неявки вы будете доставлены принудительно».

Но бывает и по-другому: милиция сама приходит в гости. Как положено настоящим друзьям – без приглашения. Она приходит с пирожными, с цветами, с веселыми шутками, шарадами и сканвордами. И вместе вы пьете чай «Принцесса Нури» и разгадываете сканворды. И, может быть, дружно исполняете народную конвойную песню «Вместе весело катить по просторам». Слова в ней душевные:

Вместе весело катить по просторам, по просторам, по просторам.

Напевая вслух слова приговора, приговора, приговора.

Раз – колечко, два – колечко… ой! Наручники!

Мне конвойные веселые попутчики…

Ну и так далее… Слова известны.

…Однако – шутки в сторону. Бывает, что милиция действительно приходит к гражданину и задает ему вопросы про другого гражданина. Это нормально, естественно. Такая у них работа. Мы же понимаем. «Знатоков» смотрели… Или, например, «Инспектора Лосева». А уж «Ментов» – обязательно.

Но вот когда к гражданину приходят совершенно неизвестные ему типы и начинают задавать вопросы про другого гражданина… это, согласитесь, выглядит подозрительно. Время-то нынче какое? Кругом – бандиты, группировки, разборки, наезды и террористы, заказухи. Сегодня ты что-нибудь не то языком ляпнешь, а завтра, глядишь, язык-то и отрежут. А может – вместе с головой. Хоть и без мозгов головенка, а все же своя. Без нее и не похмелиться по-людски. И в собесе не примут – там одни бюрократы сидят, ряшки отъели… Да и вообще – на улице остановят:

– Документы? – Вот!… – Э-э, нет, гражданин. В паспорте вы с головой. А в натуре? Пройдемте! Штраф вам в размере МРОТ.

Вот оно как, без головы-то, жить… а может – легче.

…Когда Купцов сказал Анатолию Степановичу Смирнову: нам, Анатолий Степанович, нужно поговорить о вашем постояльце, Смирнов мгновенно насторожился. Смирнов насторожился, и опытный следак сразу уловил эту перемену. Даже если бы пятидесятилетний кузнец с Адмиралтейских верфей умел скрывать свои чувства и сумел спрятать внешнее проявление эмоций… Даже в этом случае обмануть Купцова он бы не смог. Леонид отлично понимал, о чем подумал Смирнов. Более того, именно такую реакцию – настороженность, недоверие – и следовало ожидать. Главной задачей Купцова сейчас было рассеять недоверие, установить контакт.

– Анатолий Степаныч, – сказал он, – вы не подумайте худого. Я не бандит. Не вор. Но мне действительно нужно кое-что узнать о вашем постояльце… Вот мой паспорт. Взгляните, пожалуйста, еще раз. Хотите – перепишите мои данные. Или – вот, – Купцов достал из кармана загодя приготовленную фотографию, – мое фото. Похож? – Смирнов кивнул. – Я его вам оставлю, на обороте своей рукой напишу фамилию, имя, отчество, адрес и телефон. На фото, кстати, виден номер моего автомобиля… Согласитесь, что человек, который замышляет худое, своих фотографий не оставляет. Верно, Анатолий Степаныч?

Купцов говорил спокойно, уверенно, искренне. Он знал, что на подсознательном уровне довольно часто люди улавливают ложь.

– Верно, – сказал неуверенно Смирнов. – Вы из милиции?

– Нет. Я много лет работал в милиции, но теперь уже нет. Я ищу человека, который снимал у вас комнату. Зачем – вам знать не обязательно. Но я могу гарантировать, что вам лично ничего не угрожает. Я нигде, никогда, никому не передам содержание нашей с вами беседы. Я нигде, никогда, никому не скажу, что мы вообще с вами знакомы.

Говорил Купцов, вколачивая ключевые слова «нигде, никогда, никому» в сознание, повторяя их дважды. Все предпосылки к контакту уже были. На свой первый вопрос («Верно, Анатолий Степаныч?») он уже получил утвердительный ответ. Это очень важно: первый утвердительный ответ создает позитивную базу для последующей беседы.

– Я понимаю, – продолжал Купцов, – что вам не очень хочется отвечать на вопросы незнакомого человека. Так?

– Э-э… так.

– Поэтому я предлагаю вам познакомиться. Предлагаю вам свой паспорт. Или – вот. Мое водительское удостоверение, техпаспорт на автомобиль… Я, если вы не будете против, познакомлю вас со своим напарником. Он сейчас обходит квартиры в соседнем доме. Он тоже офицер милиции в прошлом. Мы, в конце концов, можем вместе проехать в отделение милиции и говорить там, в присутствии милиционеров… Преступники так себя не ведут. Верно, Анатолий Степаныч?

– Верно, – снова согласился хозяин. – Что же вы хотите?

Дверь одной из комнат отворилась, и по коридору прошла пожилая женщина в халате, с чайником в руке. Купцов поздоровался, но она не ответила.

– Давайте пройдем ко мне, – буркнул Смирнов, покосившись на соседку.

Они прошли по коридору к дальней двери слева. В комнате, довольно маленькой, стояла разномастная старая мебель, работал включенный телевизор. На экране шел по ковровой дорожке Владимир Путин.

– Ина… ину… – сказал Смирнов. – Тьфу! И не выговоришь.

– Инаугурация, – подсказал Купцов.

– Во-во, – поддержал Смирнов. – Присаживайтесь.

– Спасибо, – ответил Купцов и опустился на хлипкий стул, осматривая бегло комнату. Было очевидно, что контакт состоялся, и его следовало закрепить. – Анатолий Степаныч, – сказал он, – я понимаю, что вы комнату сдавали не от хорошей жизни.

– Да уж… не от хорошей.

– Анатолий Степаныч, вам нужны деньги. Мне нужна информация о вашем жильце. Я могу вам немного заплатить. Вот – пятьдесят долларов, – Купцов положил на стол бумажку с портретом президента.

– Это… мне?

– Я надеюсь, что вы мне поможете…

– Я, конечно, постараюсь. А что нужно-то?

– Всего лишь рассказать о вашем жильце. Кстати, вы не возражаете, если к нам присоединится мой напарник?

– Да что ж? Пусть, – ответил Смирнов, и Купцов тут же сделал звонок.

Петрухин пришел через три минуты.

– Итак, Анатолий Степаныч, когда у вас снял комнату ваш постоялец? – спросил Купцов. – Можете вспомнить?

– Могу. Двадцать девятого февраля он пришел. Я еще подумал: вот, мол, день какой. Раз в четыре года бывает.

– Вы давали объявление или через знакомых нашли жильца?

– Объявление дал. У меня ведь две комнаты-то. Жену вот похоронил в прошлом году. Куда мне две? Да и денег, по правде, не хватает. Дай-ка, думаю, сдам. Если, конечно, нормальному человеку, а не чурбану какому. Вот… Дал объявление, и он первый позвонил. Ну, поговорили. Какая, дескать, цена? Какая, дескать, комната? То да се… Приезжайте, говорю, молодой человек, сами и посмотрите. Он на другой день и подъехал. Двадцать девятого февраля. К вечеру ближе, часов в девять.

– За сколько, коль не секрет, сдавали комнату? – спросил Петрухин.

– Какой секрет? За тридцать долларов.

– А за какой срок вы взяли с него деньги?

– Я-то хотел за три месяца получить сразу, но он сказал, что извини, мол, отец, сейчас с деньгами небольшая напряженка. За два месяца сойдемся? Ладно, говорю, давай…

– Он сразу заплатил?

– Сразу.

– Рублями?

– Рублями, – кивнул Смирнов.

– А вы не обратили внимания, сколько у него при этом оставалось денег? – уточнил Купцов.

– Вот этого сказать не могу. Он вещи в комнату закинул и деньги мне принес уже отсчитанные. Пятьсот рублей одной бумажкой, остальное – полтинниками.

– Понятно. А как же зовут-то вашего постояльца?

– Саша его зовут. Партнеры переглянулись.

– А фамилия у Саши есть?

– Есть, конечно… Не бывает человек без фамилии, – совершенно резонно ответил Смирнов.

– А вы ее знаете?

– Э-э… забыл я.

– Ну как же так, Анатолий Степаныч? Вы в паспорт-то к нему хоть заглядывали? – спросил Купцов.

– Заглядывать-то заглядывал. Показывал он мне паспорт. Да вот забыл я… Память уже худая.

– А другие данные? Отчество? Дата рождения? Прописка?

– Да ведь не знал я, что понадобится это, мужики… А то бы записал. Вот ведь как вышло.

– Ладно. А много вещей было у вашего постояльца?

– Какое! Одна сумка. Большая, правда. Яркая, в два цвета: синий с зеленым. С ремнем, чтобы на плече носить.

– Тяжелая?

– Не знаю, не скажу… По виду не очень.

– А как Саша был одет?

– А как все: куртка черная, кожаная, шапочка вязаная колпаком.

– Скажите, пожалуйста, Анатолий Степаныч, в гардеробе жильца было длинное черное пальто?

– Не было.

– Не было? – удивленно переспросил Купцов.

– Не было… Он его потом уже купил. Вот как раз в тот день, как съехал, то – да, был в пальто. Выходил утром из дома – ко мне заглянул: как, говорит, Анатолий Степаныч, моя обновка? Не морщит? Не топорщится? Нормально, дескать, сидит? А чего ж? – говорю. Нормально… Он и ушел.

– Понятно, – сказал Петрухин, – пальтецо у Саши не топорщилось… А вообще… когда он у вас появился – не объяснил причину, почему жилье снимает? Приезжий? С женой разошелся?

– Приезжий. С Вологды… Сказал, что хочет в Питере работу найти.

– Какого рода работу, не говорил?

– Нет, не говорил… Вру! Сказал, что, мол, шоферить может.

– А у вас не было впечатления, что он, скажем, прямо с вокзала к вам? Небритый? Усталый? Или сам обмолвился: прямо, дескать, с поезда?

– Нет, не скажу ничего такого…

– Понятно. Ну, а вообще что за человек Саша? Как жил? Что делал? О чем говорили? Может, выпивали вы с ним вместе?

Смирнов задумался ненадолго, почесал лоб:

– О чем говорили? Да он из молчунов, особо с ним не поговоришь: здрасьте – до свиданья. Выпивать тоже не выпивали. Я его и с запахом-то не припомню. Некурящий. Только резинку жевал все время. А чего в ней хорошего, в резине этой?

– А чем он занимался? Можете что-то сказать?

– Хрен его знает, чем он занимался. Надо думать, работу искал. Уйдет из дому часов в десять или в двенадцать – и нет его весь день… Кто ж его знает?

– Ох, до чего же вы, Анатолий Степаныч, нелюбопытный человек, – вздохнул Купцов.

– Я в чужую жизнь нос не сую, – согласился Смирнов.

«Лучше бы ты совал», – подумали партнеры.

– Понятно. Ну, а как он в быту: опрятный – не опрятный? Как он питался? Стирался? Чистил обувь?

– За собой следил… мужик строгий. Всегда побрит, раз в неделю и постирушечку затеет, и погладить чего нужно – всегда утюг спросит. А как питался? По-холостяцки питался: с утра сосисок сварит… вечером чайку.

– С деньгами у него как? Не особо?

– По всему видать, что сперва было не особо. А потом где-то он заработок, видно, нашел.

– А откуда это видно?

– Ну, вот пальто купил, например… Опять же, заметил я, что несколько раз он на такси приезжал.

– А когда у него деньги-то появились?

– Думаю, что с месяц назад.

– Гостей у него не бывало?

– Нет. Чего нет, того нет.

– Ясно. Телефоном пользовался?

– Бывало – звонил. Но нечасто.

– А межгородом пользовался?

– Да вроде бы нет.

– А ему звонили?

– Ему-то?… Не знаю, не слыхал. Разве что у Маргариты спросить?

– Обязательно спросим… Когда Саша съезжал от вас – не говорил куда? Почему?

– Как же! Сказал, что, мол, домой вернется. Не приглянулось ему в Питере. Я спрашиваю: что же, мол, мне деньги тебе за неделю недожитую вернуть? Нет, говорит, не надо, дядя Толя. Не велики и деньги-то… Будь здоров.

– Понятно, – сказал Петрухин. – А комнату, которую занимал Саша, вы нам покажете?

– Комнату? Что ж не показать? Покажу. Путин на экране телевизора произносил слова присяги.

***

Комната, которую Смирнов сдал Саше, была несколько больше той, в которой обитал хозяин. Обставлена была так же бедно: шкаф, диван, старый круглый стол с настольной лампой, три стула и черно-белый телевизор на тумбочке в углу. Она производила впечатление нежилой, запущенной. В пыльных шторах пряталось одиночество.

– Уборочку после жильца не проводили, Анатолий Степаныч? – спросил Петрухин.

– Руки, знаете ли, не дошли, – сказал, как бы оправдываясь, хозяин. – Сегодня же и займусь.

– Отлично, – повеселели партнеры. Петрухин посмотрел на Купцова, Купцов на Петрухина. – Отлично, – сказал Петрухин и взял Смирнова за локоть. – А торопиться не надо. Пыль протереть – плевое дело, это никогда не поздно. Пыль – она и есть пыль. Лежит – есть не просит. Верно?

– Верно, – согласился Смирнов.

– У нас к вам еще одна просьба будет, Анатолий Степаныч, – сказал доверительно Петрухин, придерживая хозяина за локоть. – Не будете возражать, если наш эксперт здесь немножко поколдует?

– Как поколдует? – спросил Смирнов. – Какой эксперт?

– Вы не волнуйтесь… Сотрудник милиции, уважаемый, серьезный человек. Просто посмотрит, нет ли где отпечатков пальцев. Знаете, как в кино?