Текст книги "Сад камней. Сборник стихотворений"

Сад камней
Сборник стихотворений
Андрей Козырев

Обложка Андрей Вячеславович Козырев

© Андрей Козырев, 2024

ISBN 978-5-0064-1149-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Так вот она, моя дорога в рай…»

 
Так вот она, моя дорога в рай:
маршрутка-дом-работа-крематорий,
откуда испарюсь я невзначай,
спрямив круги астральных траекторий.
 
 
Я в небеса взойду, сложив мотив
о нищете, о жести и о чести,
на собственной хребтине изучив
всю инфернальность городских предместий.
 
 
Пиит, придурок, лишний человек,
храбрейшая из всех дрожащих тварей,
здесь встретил я обильный честью век,
обласканный опалой государей.
 
 
И мне от грозных и смешных царей
в удел достались – вопреки заветам —
желчь фонарей и слякоть пустырей,
где так привольно дышится поэтам.
 
 
Я здесь торчу, шепчу и грязь топчу,
блистательною праздностью увенчан,
брюзжу, брожу кругами и ворчу
на спесь друзей и недоступность женщин.
 
 
Дорога в рай ведет сквозь грязь и слизь,
и ей брести хоть глупо, но не стыдно,
ведь путь по кругу – он выводит ввысь,
хотя кому-то это и не видно.
 

ПРОПОВЕДЬ ПТИЦАМ

НЕ ТОЛЬКО О ПИДЖАКЕ

 
Кто я такой? – Поэт. Брехун. Чудак.
Меня таким придумали – не вы ли?
Ромашками давно зарос пиджак.
И валенки грязны от звездной пыли.
 
 
У времени прибой есть и отбой.
Я установлен, как закон, в природе, —
Не бегая за модой, быть собой,
Ведь солнце, не меняясь, вечно в моде.
 
 
Бог поцелуем мне обуглил лоб,
И мне плевать, что обо мне болтают:
Какой неряха, чудик, остолоп, —
Пиджак цветет, и валенки сияют!
 

ВРАЩЕНИЕ ЗЕМЛИ

Федору Конюхову

 
Все как обычно, жизнь есть вещь простая:
не из корысти, а здоровья для
я ем и пью, скучаю и гуляю,
а подо мной вращается Земля.
 
 
Все как обычно, все вокруг родное:
простор и храм на звездном берегу.
Земля так быстро мчится подо мною,
что на ногах стоять я не могу.
 
 
В ночи под звездной золотой ордою
шумят леса и мчатся корабли.
Я вижу небо над и под собою,
по обе стороны большой Земли.
 
 
Вращаются циклические мысли,
жизнь катит волны где-то там, вдали,
и надо с лодки слезть на дальнем мысе,
чтоб ощутить вращение Земли.
 
 
Все у тебя о˙кей в житейском плане:
проснуться в шесть, на завтрак полчаса…
А кто-то в лодке в Тихом океане
читает Библию и смотрит в небеса.
 
 
А я сибирскою зарею ранней,
забыв про город, тонущий в пыли,
лежу на сердце родины бескрайней
и слушаю вращение Земли.
 

ВОРОБЬИНАЯ ОДА

Воробей, ты – великая птица…

Юнна Мориц

 
Неужели тебя мы забыли?
Для меня ты всегда всех живей —
Спутник детства, брат неба и пыли,
Друг потех и забав, воробей!
 
 
Ты щебечешь о небе, играя,
Неказистый комок высоты —
Сверху – небо, внизу – пыль земная,
Между ними – лишь ветка да ты!
 
 
Как ты прыгаешь вдоль по России
На тонюсеньких веточках ног —
Серой пыли, особой стихии,
Еретик, демиург и пророк.
 
 
В оптимизме своем воробейском,
Недоступном горам и лесам,
Научился ты в щебете детском
Запрокидывать клюв к небесам.
 
 
Воробьиною кровью живее,
От мороза дрожа, словно дым,
Я, как ты, ворожу, воробею,
Не робею пред небом твоим.
 
 
И зимой, воробьясь вдохновенно,
Не заботясь, как жил и умру,
Я, как ты, воробьинка вселенной,
Замерзая, дрожу на ветру…
 
 
Но, пока ты живешь, чудо-птица,
На глухих пустырях бытия
Воробьится, двоится, троится
Воробейная правда твоя!
 

«Живу, как все. Гуляю на работу…»

 
Живу, как все. Гуляю на работу,
По вечерам читаю свой журнал.
Мне кажется, что я утратил что-то.
Но что? Неясность, прочерк и провал.
Как будто я, в гроссбухе сверив счеты,
Нашел, что где-то что-то потерял.
 
 
Но только что? В мозгу упала шторка.
В подобном мраке и себя-то не найти.
Как будто изменили точку сборки
И выдернули вилку из сети.
Что потерял – не помню, право слово,
Хоть помню год, и месяц, и число.
Чего-то нет, хорошего такого,
Но вот не знаю, именно чего.
 
 
Когда такая муть стряслась на стыке,
Уже не важно, что нас ждет в конце.
Как будто музыка еще не стихла,
Но выстрелы дополнили концерт.
Пью, не пьянея. Разом скисли вина,
И бутерброд с халвой не лезет в рот.
Задумал маслом написать картину —
Но и она отвлечься не дает.
Не сплю, не ем, все вычурно и пресно,
Боюсь, чуть-чуть – наскучит и нытье…
Чего мне не хватает? Всем известно,
Все в мире начинается с нее.
 
 
Все в жизни поправимо, кроме смерти,
Но ложных выходов не меньше, чем проблем.
Мне не хватает одного, поверьте,
Того же, что всегда, везде и всем.
Не просто так тоска тоскущая напала,
Меня не изменить – хоть уши оторви…
На свете всякого добра навалом,
Но не хватает главного – любви.
 

«Потом, потом, когда-нибудь…»

 
Потом, потом, когда-нибудь,
давно забыв минуты эти,
ты ощутишь, как вешний ветер
предательски волнует грудь.
Забыв меня, припомнишь ты
весну, и легкий хмель азарта,
и мокрый снег, и ветер марта,
и тишину дворов пустых.
Припомнишь ты когда-нибудь
весенний двор, звонок трамвая
и то, как морось голубая
летела на трамвайный путь.
И в прошлое посмотришь ты,
как после сна, подняв ресницы…
Так смотрят на добычу птицы
с недостижимой высоты.
А я? Поверь, я только рад,
что первое тепло вступило
в свои права – и с новой силой
лучится твой вишневый взгляд.
Меня не вспомнишь ты – и пусть!
Без имени, лица и слова
я в кровь твою проникну снова,
как легкая, хмельная грусть.
Все сгинет, кончится, пройдет,
и наше чувство растворится
среди других, и даже лица
проглотит дней круговорот…
Но, даже если все прошло, —
пройдя к тебе сквозь все границы,
судьбе и времени назло,
как ложь, мечта иль небылица,
тебе ночами будет сниться
мое случайное тепло.
 

МАРТ

 
Он умрет, улыбаясь весне,
Весь из солнечных зайчиков соткан, —
Ноздреватый оплавленный снег
Под оплавленным мартовским солнцем.
 
 
Одноглазый взъерошенный кот,
Пробираясь по рыхлому снегу,
У забот наши мысли крадет
Вдохновляюще нагло и смело.
 
 
И смешон наш стандартный уют,
Где в снегу, сквозь сугробы и лужи,
Деловито-угрюмо снуют
Бледнолицые мудрые люди!
 
 
Но в трамвае помятый поэт
Что-то пишет в помятой тетради,
На хмельной неприкаянный свет
Сквозь очки неприкаянно глядя.
 
 
Оседают сугробы, ворча,
Просветлели весенние дали.
Здравствуй, солнце мое. Невзначай
На всю жизнь мы счастливыми стали.
 
 
Небо к нам подступает в упор,
Плачут солнцем сожженные нервы!
Бог для чувства дает нам простор,
Развернув наше общее небо.
 
 
Так что не отворачивай глаз,
Глядя в мир, словно в сумрак колодца, —
Этот страшный, торжественный час
Лишь однажды от Бога дается.
 
 
Подсчитай это все, подсчитай,
Все явленья, и акты, и жертвы.
Шебутной неприкаянный рай
Ждет красивого слова и жеста.
 
 
Непроспавшийся мир вразуми,
Зафиксируй невспаханной речью
И по прозе бескровной зимы
Запусти стихотворной картечью!
 

«ветер, дым, хруст…»

 
ветер, дым, хруст
хруст льда под ногами
хруст переломленных веток
строк
жизней
ветер сбивает с ног
бегу бегу домой
по хрусткому льду
теряя дыхание
рука леденеет на ветру
в ней дрожит твой голос
щекочет ухо мурлычет звенит
греет спасает
 
 
с детства я окаменел
и льда не боялся
почему именно сейчас
сердце мое оттаяло
когда материки снова льдом укрываются
надолго надолго
надолго
 
 
лед под ногами
лед в глазах вокруг
трещит скользит оплывает
в сердцах людей сдвигаются ледники
над головой трескается и плывет куда-то
Северное Ледовитое небо
мир сдвигается с места
а в висках
льдинкой звенит
тысяча первое эхо
вселенского оледенения
сердец
 

БЕЛЫЕ СТИХИ

 
Все изменилось этою весной,
смешалось в нашей жизни и в природе —
земля над небом, небо под землей,
лед и молчанье, гордость, боль и память.
Когда глядишь кому-нибудь в глаза —
молчишь и видишь ледяные слезы,
лед, впаянный во взгляды и в сердца.
За ними – пламя. Пламень подо льдом.
Огонь, распад, сумятица и смута.
Мы постарели и помолодели,
и умерли, и сделались детьми.
Никто не смог остаться в стороне.
Всех обожгла весна, всех опалила,
сожгла, убила, чтобы разбудить.
Все изменилось этою весной.
Весь мир. И я, – я тоже изменился.
 
 
Я разучился жить. Я сплю весь день
и выхожу из дома лишь под вечер,
в неверной, скользкой тьме,
иду угрюмо
по льду и снегу,
вдоль холодной жизни,
и скалятся угрюмо подворотни,
и ночь угрюмо дышит мне в лицо,
и окна смотрят тусклыми глазами,
и я боюсь взглянуть земле в глаза —
большие,
неприветливые,
злые.
 
 
Иду во тьме – лед подо мной и в небе.
Глазами, кожей, чуткими ноздрями
ощупываю предвесенний воздух —
ищу твое присутствие во всем.
Ищу тебя —
и нахожу весну,
растерянную, нежную, живую,
искавшую, нуждавшуюся в нас.
Наивно,
как бродячая собака,
она подходит в темноте ко мне —
к тебе она сейчас подходит тоже —
она испугана, но хочет доверять,
в нас носом тычется, но смотрит осторожно,
боится, и надеется, и ждет.
Она промерзла, как земля, насквозь,
она ждет нас и нашего тепла.
Я знаю, что без нас весны не будет.
 
 
Прости меня – я очень жду тебя.
Я чувствую, что ты – уже со мной
по дрожи пальцев, по биенью сердца,
по оторопи, охватившей тело,
по перелому чуткого стиха.
И я шепчу пронзительной весне,
что благодарен за простор и холод,
за нежность оробевшего пространства,
за ветер, не по-зимнему жестокий,
за то, что мне впервые в жизни страшно,
за что, что я боюсь – не за себя.
Я жду тебя. Я очень жду тебя.
Я ждал тебя всю жизнь. Я ждать умею.
Прости, но наше счастье ждет обоих.
Оно еще боится нашей встречи,
но ждет ее – сильней, чем я, чем ты.
Нас ждет весна – одна для нас двоих.
Я знаю, без тебя весны не будет.
 
 
Прости меня. Я очень жду тебя.
 

АПРЕЛЬ

 
Как полнозвучная монета,
Звенит апрель.
Все ярче солнце, все просторней
Зиянье дня.
Светлеет даль, чернеют ветви,
И льнет к лучу
Внутри прозрачного сосуда
Росток весны.
 
 
Внутри прозрачного сосуда —
Прозрачен мир.
Под звонким, под стеклянным небом
Курлычет лед.
Смеясь и плача, под ногами
Звенит стекло.
Прозрачность, хрупкость, звон и холод —
Везде, во всем.
 
 
Все в мире кажется стеклянным,
Лишь только тронь —
Заплачет, звякнет, разобьется
Строка и жизнь.
Стеной стеклянной между нами
Стоит запрет
На встречу, нежность, боль и ласку,
Стоит всерьез.
 
 
Так чист, и солнечен, и страшен
Великий пост.
Нисан, прозрачный и холодный,
Священно пуст.
Семь страшных дней под хрупким небом
Дает весна —
Для одиночеств и наитий,
Для тишины.
 
 
Но в звоне льда в сердцах и в небе —
Благая весть.
Весна во мне пускает корни —
И вглубь, и ввысь.
Разлука смыта половодьем,
Звенит простор,
И вновь парит в слепой лазури
Увядший лист.
 
 
Шагай один, смотри за стекла
И встречи жди.
Еще не вышел срок, быть может,
Но время сверь:
Звучит благая весть апреля
Сквозь синий звон —
Предпостижение свободы
И чистый свет.
 

КЛЕЙКИЕ ЛИСТЬЯ

 
Простите меня,
клейкие листья апреля,
коли был я в чем-то перед вами нечист.
До этой ясной весны дожил я еле-еле —
я, прошлогодний, желтый, свернувшийся лист.
 
 
Тысячи зеленых храмов трезвонят по мне,
тысячи храмов на каждой ветке зовут меня.
Я хочу затеряться в этом зеленом огне,
спрятаться в ласковой сердцевине дня.
 
 
Вы никогда не солжете мне, клейкие листья,
вы скажете, зачем я жил, всему подведете итог…
Вы перебираете ветер, словно струны,
руками артистов,
и по черным кистям взбегает ярко-зеленый бог.
 
 
Голубое небо увеличивает все, как лупа,
черная земля вдыхает весенний пар…
Боже, боже мой, как это все глупо —
жить небом, не завоеванным, доставшимся в дар!
 
 
Зеленые листья, скажите, что я сделал вам,
взвесьте меня на ваших весах —
строго и неподкупно,
впустите меня в ваш прозрачный зеленый храм,
чтобы подпольное небо мое не было так неприступно!
 
 
Я вижу крохотные сердечки в каждом листе,
Великую Середину, в которой все свято и чисто…
Простите меня, очистите, проторите мне путь в пустоте,
молитесь,
молитесь за меня,
клейкие листья.
 

«Под небом ослепительно бездонным…»

 
Под небом ослепительно бездонным
Тащил меня в неведомый мне край
В железных брызгах солнечного звона
Мучительный челябинский трамвай.
 
 
По праву пришлеца и ротозея
В тот день я, как в железную кровать,
Пристанища в Челябе не имея,
Залез в трамвай, чтоб полчаса поспать.
 
 
Слегка нетрезво, но завидно резво
Весна нашла иной маршрут и цель.
Трамвай, трясясь и прыгая по рельсам,
Железным телом ощущал апрель.
 
 
Дремля в скрежещущей трамвайной бездне
В начале ослепительного дня,
Я в пестром звоне, грохоте и блеске
К своим виденьям рифмы подгонял.
 
 
Мечтательно клюя пространство носом,
Невольно совершая реверанс,
Я задавался непростым вопросом:
Кто погрузил меня в священный транс.
 
 
Плыло пространство, солнце взгляд слепило,
И сквозь меня дышала горячо
Любовь, что движет солнце и светила,
Тебя, меня и что-то там еще.
 
 
Весна вгрызалась в кровь грешно и едко,
Фантазиями странными дразня…
Я до сих пор в трамвае этом еду
И жду, куда он привезет меня.
 

«Утоли мои печали…»

 
Утоли мои печали
Светом солнечного дня,
Стуком маленьких сандалий
На дорожке у плетня,
 
 
Детским смехом, чистым взором,
Неспешащим разговором,
Красотой всея Земли
Жажду жизни утоли.
 
 
Дай мне, жизнь, поверить в Бога,
Что всегда сильнее зла,
И в придачу – хоть немного
Человечьего тепла.
 
 
Дай приют, что мне не тесен,
На столе – огонь свечи,
И еще – немного песен,
Мной написанных в ночи.
 
 
Дай мне верные ответы
В споре памяти с судьбой,
И еще – немного света,
Сотворенного Тобой.
 

«Где-то в небе Бежин луг…»

 
Где-то в небе Бежин луг
Зацветает в тишине.
Мой двойник, небесный друг,
Там гарцует на коне.
 
 
Он летит в свое ничто,
Облака – над ним и в нем.
А внизу – земной простор
Весь порос сухим быльем.
 
 
А во мне – зима навек,
Белый окоем окна.
Яблоками пахнет снег,
Снегом пахнет тишина.
 
 
А во мне – изба да печь,
Треск свечи да сон зерна.
Там, где нечего беречь,
Там и смерть нам не нужна.
 
 
Там, где некого беречь,
Там и некого любить.
Вот тогда речушка-речь
И несется во всю прыть
 
 
В то ничто, где Бежин луг
Зацветает над землей,
Где летит небесный друг
И меня зовет с собой.
 

«Я разбил над землей…»

 
Я разбил над землей
В сиреневый этот вечер
Свой невидимый сад —
Тропинки, арки, аллеи;
 
 
Осколки снов и надежд,
Паденья, метанья, взлеты,
Сиянье белых одежд,
Следы на песке дороги;
 
 
Фигуры из давних снов,
Случайные взгляды из дали,
Где тень Твоя восстает
В день третий над тихим миром;
 
 
Сиреневый горизонт,
Зелень сходящихся тропок —
Невидимый сад надежд
Под небом обетованным.
 

ЗАПРЕТНЫЙ ГОРОД

 
В запретном городе моем,
В оазисе моем —
Аллеи, пальмы, водоем,
Просторный белый дом.
 
 
Туда вовеки не войдут
Ни страх, ни суета.
Там жизнь и суд, любовь и труд
Цветут в тени Креста.
 
 
Там тысячью горящих уст —
Лиловых, огневых —
Сиреневый глаголет куст
О мертвых и живых.
 
 
Там полдень тих, там зной высок,
Там все Господь хранит —
И прах, и пепел, и песок,
И мрамор, и гранит.
 
 
Там миллионы лет закат
Горит во весь свой пыл,
Там голубь осеняет сад
Шестеркой вещих крыл.
 
 
Дрожит в тени семи ветвей
Горящая вода,
И в дом без окон и дверей
Вхожу я без труда.
 
 
Там, в одиночестве моем,
Заполненном людьми,
Звучат сияющим ручьем
Слова моей любви.
 
 
Там огненно крылат закат,
Оттуда нет пути назад…
Но где они, не знает взгляд,
Ищу их вновь и вновь —
Запретный дом, запретный сад,
Запретную любовь.
 

ВКУС ЗЕМЛЯНИКИ

Зелень заполнила сад, прихватив даже неба кусочек,

Чаша пространства полна блеском и щебетом птиц.

Ягоды сочно алеют на лучезарной лужайке,

Алость зари в их крови землю насквозь проросла.

Ягоду пробую я, имени сочно лишая,

Чувствую сладостный вкус – спорят во рту жизнь и смерть.

Там, где родятся слова, ягода плоть потеряет,

Душу иную найдет, в теле не развоплотясь.

Жизнь – круговерть перемен, путь из утробы в утробу.

Но не ужасен сей путь, а вечно радостен нам.

Все, что цветет и растет, увлажнено слезной влагой

Тех, кто ушел, кто с землей слился и почву живит.

К нам обращают они речь в каждой ягоде новой:

Цвет превратился во вкус, вкус превратился в меня,

Я превращаюсь в стихи, в музыку, в блики рассвета…

Все это – я, все – во мне, Слово – в начале всего.

В музыке музыка, в запахе запах, а в цвете оттенок —

Ягода вкусом в сознанье сочный рисует пейзаж.

Я говорю о плодах, вкусе и сочности жизни…

Дай же мне, Господи, сил воспеть его – вкус земляники.

«Мы расстались… Дома тихо спят…»

 
Мы расстались… Дома тихо спят,
И дорога шумит недалече…
Люди все объяснят, все простят,
Но от этого сердцу не легче…
 
 
Над домами плывет сизый дым,
Дым прощальной обманчивой речи…
Это может случиться с любым,
Но от этого сердцу не легче…
 
 
Дождь стекает и капает с крыш
На лицо мне, на шею, на плечи…
Ты простишь меня, знаю, простишь,
Но от этого сердцу не легче…
 
 
Эту боль, этот ад, этот стыд —
Хоть когда-нибудь время излечит?!
Бог когда-то нас тоже простит,
Но от этого сердцу не легче.
 

ПЕСНЯ

 
Этой ночью, быть может, себе на беду,
Я проснусь под сияньем мятежной звезды,
Я из дома пойду к вековому пруду,
Чтоб услышать дыхание черной воды.
 
 
Тяжело оно, горько, дыханье воды,
Налита она болью ушедших веков…
Как в ночи под сияньем мятежной звезды
И шуршит, и шумит, и волнуется кровь!
 
 
Этим холодом поздним дышала душа
Над прудом, полным черной влюбленной водой,
Чтоб потом – прорасти стебельком камыша
Над страданьем своим, над тоской, над бедой.
 
 
А большой небосвод – все молчит и молчит,
Словно сверженный царь, словно изгнанный раб,
Но заплачет кулик, и мой слух задрожит,
Словно по тишине вдруг расходится рябь…
 
 
И толкует о чем-то пугливый камыш,
И вздыхает, вздыхает над чем-то вода…
Из краев, где от века – безбрежная тишь,
Нет свободных путей никому, никуда…
 
 
…Этой ночью, быть может, себе на беду,
Я проснусь под сияньем мятежной звезды,
Я из дома пойду к вековому пруду,
Чтоб услышать дыхание черной воды.
 

ТЕМНАЯ ВОДА

Темна вода во облаках.

Псалтирь

 
Еще сжимали руку руки,
Но в небе плакала звезда
И всхлипывала о разлуке
Ночная темная вода.
 
 
Мы расставались на неделю,
А оказалось – навсегда.
Легла меж нами без предела
Ночная темная вода.
 
 
Закрылась в будущее дверца.
Мы ждали встречи у пруда
И знать не знали, что под сердцем—
Ночная темная вода.
 
 
О том, что жгло, пытало даже,
И в сердце не найдешь следа.
Все знает, но вовек не скажет
Кровь, словно темная вода.
 
 
Дни мчатся призрачно и пошло,
Из ниоткуда в никуда…
В грядущем, в настоящем, в прошлом —
Ночная темная вода.
 

«Как души, озираясь с непривычки…»

 
Как души, озираясь с непривычки,
Спускаются в Аид к родным теням,
Я ехал на холодной электричке
По темным подмосковным деревням.
 
 
Летел состав от Курского вокзала,
Смурно смотрела рыхлая земля,
Сырая тьма безрадостно глотала
Смущенные цветением поля.
 
 
Соэлектричники, ленивые, как стражи,
Зевали, глядя в темное окно:
Заборы, крыши, прочие пейзажи —
Привычное вагонное кино.
 
 
Кружилась голова, кружились лица —
Плыло вокруг пространство огнево…
Я, затаив дыхание, молился,
Открыв глаза, не видел ничего.
 
 
Московии надорванное сердце
Дышало в обескровленной ночи,
То набухало, то сжималось смертно,
Роптало, как забытый хлеб в печи.
 
 
Мне горло жгли прельстительные речи,
В крови текла крутая соль обид…
Но я любил и чаял третьей встречи,
Которую сам Бог благословит.
 
 
…Я повидал разбойную столицу —
Отравленного воздуха глотнуть,
Ей, окаянной, в землю поклониться,
И лоб разбить, и выстрадать свой путь.
 
 
И все до боли было мне знакомо —
Беспомощно чернела даль вдали,
И май горел, как рыжая солома,
И дым вставал во всех концов земли.
 

МАСТЕР ЛУНЫ

 
Луна в серых клочьях дыма,
Прячась за облака,
Удар свой неотразимый
Наносит исподтишка.
 
 
Как белый безлюдный остров
Среди оловянных вод,
На крыльях блестяще-острых
Над нами она плывет.
 
 
Сквозь синий зеркальный воздух
Загробной слепой страны
Она лучезарно входит
В ворота моей весны.
 
 
А я каждой ночью строго
Штампую ей наши сны —
Хранитель печати Бога,
Холодный Мастер Луны.
 
 
Все чаще мне стала сниться
Двуликая глубина
И в ней – светило в двух лицах:
И солнце оно, и луна.
 
 
Меняясь, оно все то же
В дневном и в ночном огне.
В холодной крови под кожей
Течет его свет во мне.
 
 
В виденьях, во снах, в искусстве
На светлый небесный луг
Сквозь смуту ночных предчувствий
Плывут вереницы лун —
 
 
Плывут осторожно-слепо,
Таясь за краями гор,
Чтоб острым стилетом света
Внезапно пронзить простор.
 
 
Они в серых клочьях дыма,
Прячась за облака,
Удар свой неотразимый
Наносят исподтишка.
 

РОЗА И СОЛОВЕЙ

 
В бледных лучах оловянной луны,
Странных для взгляда,
Ярко блистают зеркальные сны
Черного сада.
В спутанном воздухе, словно в сетях,
Ветви, как нервы,
Тонкие, чуткие, злые, впотьмах
Тянутся к небу.
Мечутся звезды, вразброд, вразнобой,
Сбиты с орбиты.
Масляно-жирной прогорклою мглой
Космос пропитан.
Вычурный оттиск бессонной луны
Прочно и нежно
Вплавлен в событья, предвестья и сны,
В сердце и небо.
 
 
В пристальном ужасе черных ветвей,
В сумраке пресном
Голос к луне распростер соловей
Вдоль поднебесья.
Ночи безвыходной наперекор
Нежно и робко
Песню, летящую в грозный простор,
Слушает роза.
Носятся звуки, мелькают, снуют
Ночью просторной.
Розе взлететь к соловью не дают
Крепкие корни.
 
 
Но, проносясь под беззвучной луной
Звучной пустыней,
Запах и звук стали жизнью одной,
Плотью единой.
В мстительном хаосе сшибок и ссор,
Склоки и розни
Общей молитвою будят простор
Птица и роза.
Мир, задремавший у берега глаз,
Песнею призван
К свету и ясности, здесь и сейчас,
Ныне и присно.
Звонкой мелодии ломкий узор
Прячется где-то,
Но окропляется чуткий простор
Кровью рассвета.
 

ПРОПОВЕДЬ ПТИЦАМ

Слушайте меня, птицы, сестрицы наши меньшие,

Кротчайшие твари Божии, лучшие среди нас.

Не больше, чем ваши невесомые трели, вешу я

В этот ослепительный, рассыпающийся звуками час.

Захлебываясь и падая в небо обетованное,

Расплескивая ведра щебета, воркований и волшебства,

Вы творите свое благовестие —

пространное, сонное, странное,

Выписывая небывалые, сияющие слова.

Простите нас, птицы, чистейшие твари Божии,

Сеятели звуков и красок, чистых пространств и свобод.

В майское небо прорываются взгляды неосторожные —

И внутри нас пробуждается закованный в нас полет.

Птица внутри меня грудь изнутри проклевывает.

В груди моей – птица, в ней – яйцо, а в яйце – игла…

Серую жизнь мою новыми красками разрисовывает

Странная, Богу угодная, но не знающая правил игра.

Как пророк, отвожу мной же предсказанные беды я,

Вижу прорастание неба в наивной клейкой листве,

Птичью невесомую правду камням и стеклу проповедуя,

По бессловесному городу прохожу с птицей на голове.

Поймите нас, птицы, есть и у нас будни и праздники,

Есть время принимать муки и время почивать в раю…

Сейчас я молчу, не время нам петь и плакаться,

Но сроки настанут, и я еще запою.

Простите нас, примите нас, чистые птицы,

Возьмите меня в вашу стаю, пока певучесть во мне жива,

И я небо озвучу, на синей его странице

Выписывая небывалые, сияющие слова.