Текст книги "Голец Тонмэй"

* * *

На другой день после возвращения Дэгэлэн Дэги, радостный и довольный, навестил все чумы. Жизнь с якутами пошла ему на пользу. Вечером за трапезой в сярму[25]25
  Сярму – просторное летнее жилище ламутов.


[Закрыть] он вдруг засмеялся, чем удивил всех.

– Вы не поверите, якуты переменили мое имя, – пояснил Дэгэлэн Дэги. – Им трудно было привыкнуть к моему имени, и они стали звать меня Василийкан. Отовсюду я только и слышал: «Василийкан да Василийкан!». Сначала мне непривычно было, а потом обвыкся.

– Ба-сы-лай-кан, – разом забормотали сородичи. – Что же, хорошее имя! Давай и мы теперь тебя Басылайканом станем звать. Сам-то не возражаешь?

– Нет, я свое имя не меняю. Оно же мое от матери. Зовите меня так, как меня звала мать, – молодой ламут неожиданно заартачился и прилюдно отказался от нового имени.

Прошло время. Дэгэлэн Дэги женился на девушке-сироте по имени Чимчэн из рода ламутов, которые кочевали по западным нагорьям и рекам Гольца Тонмэй. Сам Дэгэлэн Дэги тоже без роду, жил сам по себе. Его отец погиб в горах под снежным обвалом. Мать и две младшие сестры умерли по болезни. Остался он один. Его позвали к себе Этиркит с Гякичаном, братья Ичээни. Братья и сосватали его, женили на Чимчэн. Девушка невысокого росточка, зато веселая по нраву, певунья. Сразу как только увидела Дэгэлэн Дэги, тут же запела:

 
Бэлтэнэкэн ясалчални,
Яв-ул итчэ-гу, тадук мянча,
Онотчанни ныртанакан,
Хэмэнни дырам, нумак бидин.
Глазки округленные,
Будто удивленно глядят,
Ноздри широченные,
Губастый, мягок видать.
 

Молодой ламут смутился. Не ожидал от девушки-сироты такой смелости, хотя знал, как большинство женщин-ламуток склонны к песнопению. Это верно. Ламутки песней передавали точный портрет человека. У них был природный талант. Когда ругали какого-нибудь за проступки, пели сердито. При ссорах склоняли в песне друг друга. Правда, ругались крайне редко.

Дэгэлэн Дэги в ответ не сказал ни слова, пораженный умением девушки словесно описать его. Ему понравился мягкий, грудной голос девушки.

Вскоре они поженились. Несколько ламутских родов собрались в честь зарождения новой семьи. Тут обошлось без привычных свадебных обрядов. Соединили судьбы двое сирот. Зато сородичи поддержали их гонками на оленях и песнями. От зари до зари не утихал ламутский танец – сээде. Естественно, подарили молодым несколько важенок с тонким расчетом, чтобы Дэгэлэн Дэги стал оленным ламутом.

Дэгэлэн Дэги с женой Чимчэн к возвращению Ичээни успели нажить троих мальчиков. Все родились с разницей в год. Сородичи по этому поводу радовались, но при каждом удобном случае подшучивали, мол, Дэгэлэни у якутов научился легко обходиться с женщиной. Естественно, мужчины потихоньку допытывались насчет женщин-якуток.

Возвращение Ичээни воодушевило не только Дэгэлэн Дэги, но и остальных ламутов.

* * *

Поднимаясь на гору, Ичээни всегда придерживается двух правил. Никогда не подниматься по одной тропе и каждый раз спускаться по иным склонам. Правда, тропа эта заметна только ему одному. Приходится ступать по камням, где след не отпечатывается. Но цепкая память Ичээни никогда его не подводила. Каждый раз он поднимается или спускается по разным склонам, хотя его сородичи предпочитают торить заметные тропы в горах. Ичээни сам замечает эти повадки сородичей и думает: «У каждого свой выбор пути. Зачем мне пытаться учить их уму-разуму. Сами жизнь прожили, каждый ламут должен жить по своему уму».

Правда, в кругу семьи за трапезой или на воздухе возле чумов, где в ясную погоду любят кучковаться сородичи, Ичээни делился своими мыслями с сородичами:

– Мы все дети Гольца Тонмэй. Это он нас оберегает, кормит и защищает от напастей. Ни дня без него не обходимся. Поднимаемся наверх, кто как может. Кто-то выше, другой пониже. Оттуда смотрим вдаль.

Я не позволяю себе подниматься или спускаться по одной и той же тропе. Нельзя марать лик Гольца, оставляя заметные следы, потому всякий раз выбираю другой путь.

Иногда поднимаешься и вдруг – на сокжоя или рогача едва не наступаешь. Тогда все зависит от тебя самого. Насколько ты сноровист. Такую добычу, сами знаете, обычно я не упускаю. Это же дар самого Гольца Тонмэя. Пойди я по старой тропе, удача отвернулась бы. К тому же, когда торишь одну и ту же тропу, ненасытный кяга может тебя подстеречь. При подъемах, бывает, остановишься и смотришь вдаль. Я обычно ни на что постороннее не отвлекаюсь…

Сородичи молча слушали молодого вожака. По выражению их копченных до черноты лиц Ичээни он улавливал, как чутко внимают они.

Расторопный сынишка Тонмэй, подобрав под себя ножки, сидел рядом и, весь превратился в слух.

– Хэ-хэ… – тихо засмеялся Дэгэлэн Дэги, почему-то поглаживая рукой лохматую голову. – Я так, как ты, Ичээни, не могу. Привык по своим тропам ходить…

Остальные ламуты оживились.

– Ты, Дэгэлэни, перенял манеру якутов. Часто сам езжу к ним и вижу, как они живут. У них нет таких высоких гор, как у нас. Веселый, певчий люд. По лугам, где попало, не ходят. Вот где тропы так тропы! – Ичээни заговорил быстро, глядя на своего сородича.

Дэгэлэн Дэги означает Быстрокрылая птица. Когда без «Дэги», то зовут просто Дэгэлэни.

О Дэгэлэн Дэги есть еще занимательная история, достойная внимания… Она произошла, когда Ичээни жил далеко у других ламутов.

Но об этом в другой раз, когда появится удобное время.

* * *

Ичээни не спеша поднялся к ущелью, где на днях услышал тарбаганий свист. Пока поднимался, вспотел. Солнце щедро лило теплые лучи на морщинистый склон сопки. Одну из несчетных сопок на дальних подступах Гольца Тонмэй. Отсюда берет начало священная земля. Вокруг стоит тишина, будто и не было ночной грозы.

Когда охотник осторожно шагал по гребню ущелья, вновь раздался знакомый тарбаганий свист. Ичээни остановился. Оперся о березовую палку и стал внимательно всматриваться в темные каменные глыбы. На одной из глыб увидел взрослого тарбагана. По всему видно было, как он наслаждался солнечным теплом.

Ламуты этих зверьков по-своему называют чамак. У них теплая, пушистая шкурка. Якутские купцы охотно покупают их, меняют на чай и табак. Из этих шкурок ламутские мастерицы шьют зимние шапки, тонкими полосками украшают края торбазов, рукавиц и других вещей.

Вслед за уямканом, снежным бараном, этот редкий зверек с давних времен был достоянием каменных ущелий Гольца Тонмэй. У каждой тарбаганьей семьи есть свои излюбленные каменные крепости, где они пережидают опасность. Внизу, под каменными валунами, виднеется узкая полоска зеленого луга со звонко журчащим ручейком. В летнее время тарбаганы спускаются сюда на водопой. Осенью до первого снега здесь относительно тепло. Тарбаганы всей семьей роют себе зимнее жилище, в котором засыпают на ночь. Такое жилье по-ламутски называется бута. Глубина зависит от количества зверьков. В одной бута залегают до десяти-двенадцати особей. Это одно семейство, в котором самец, самка и детеныши. Подросшие зверьки начинают вести самостоятельную жизнь. Тарбаганы умные зверьки. Удивительно любопытны, но и весьма осторожны. Чуют любую опасность.

Они тщательно готовятся к зимней спячке. Дно бута застилают толстым слоем зеленой травы. Работают усердно, как муравьи. Залегают не как попало, а в определенном порядке. В самом низу, то есть на дне, первой залегает самка – мать детенышей. На нее ложится один из детенышей, затем второй, третий, так друг на друга. А на самом верху устраивается самец – отец семейства. Он же закрывает вход толстым травяным слоем. Первая же пороша накрывает жилище снежным покровом. Если охотник ранней осенью не приметил бута, то зимой под сугробами ничего не заметит, пройдет или проедет на верховом олене мимо, не подозревая о спящих под землей зверьках.

* * *

Ичээни не переставал удивляться таинству жизни. Вот, к примеру, эти тарбаганы. Казалось, что он знает их, как свои пять пальцев. На деле же совсем не так. У тарбаганов свой неведомый мир.

Ламуты охотятся на тарбагана не только ради теплой нарядной шкурки. Тарбаганина – отменное лакомство. Варят мясо тарбагана долго и едят, остудив. До варки отделяют мясо от жира. Используют жир при простудных заболеваниях. Растопив, натирают грудь и спину. В зимнее время жир используют в качестве жирника для освещения чума.

…Ичээни обнаружил тарбаганов почти на каждом валуне. Всем семейством вылезли на солнце, чтоб согреться. Ламуты, охотясь на них, не стремятся добыть все потомство. Оставляют впрок. В жизни всякое случается. Эти каменные утесы для ламутов, как надежные кладовые на все случаи жизни…

Ущелье узкое, продолговатое. С обеих сторон темнеют каменные стены. В тени зеленеют лужайки.

Ичээни широко улыбнулся. Но лишь только он сделал шаг, как вновь прозвучал пронзительный свист. В одно мгновение с каменных валунов словно ветром сдуло все тарбаганье семейство. Все попрятались по норкам.

«Какой же я бестолковый, – подумал Ичээни. – Будто в первый раз увидел этих тарбаганов!.. А вдруг кяга подкрадется сзади. Свалил бы меня, разиню, одним ударом. Однако он тоже на тарбаганов глаз положил. Встречаются его следы. Не только упрям он, но и злой. Чтоб схватить одного тарбагана, ворочает все камни вокруг. Он точно где-то рядом. Видно, шастает вдоль ущелья. Пойду-ка наверх, погляжу, что еще там интересного».

* * *

Медведь медленно уходил от своего преследователя. Он долго кружил по окрестным склонам, пытаясь запутать следы. Но скоро он понял, что человек не отстанет. Как ни крутился вокруг да около, двуногий этот вот-вот настигнет. Пару раз попытался залечь и затаиться, чтоб подпустить того близко, напасть внезапно и подмять под себя. Но всякий раз человек, словно чуял медведя, предусмотрительно стоял в стороне от стланика. Держался уверенно. Всем своим видом показывал, что нисколько не боится хищного зверя.

Медведь не зря прожил под солнцем, облюбовав склоны и распадки этой высокой горы. Он опытен. Нутром предчувствует, что его преследует сильный соперник, опасается нападать первым. Предпочитает уходить. Зверя манил перевал. Перевалит по ту сторону большой горы и оторвется от погони. Человек, когда увидит, что он уходит, отстанет. Расчетлив зверь. Он стар, но все еще в силе. И ему хочется еще пожить, походить по знакомым горам и лесным чащобам. Мог бы спуститься вниз к лесам, где можно спрятаться в буреломах, но там тесно, а вот лазить по склонам зверю нравится. Здесь и ягоды-каменки много и вдоволь орехов. Случается и за тарбаганами погонится. Зверь силен, он легко ворочает и раскидывает камни любой величины. Тарбагану не спастись.

Медведь еще накануне в ущелье наткнулся на тарбаганью семью. Захотел полакомиться свежатиной. Но помешала гроза. Зверьки попрятались в ислэ[26]26
  Ислэ – норы под валунами.


[Закрыть]. Их оттуда теперь не вытащить.

Эти места ему знакомы. Он поднимется выше, там есть чем полакомиться. Склоны становятся круче. Медведь идет по самой кромке ущелья. Благо, дождь прекратился, только моросил.

В это время сверкнула молния, и тут же разразился гром невиданной силы, будто темное небо разорвалось на куски.

Медведь вздрогнул и оступился на мокром камне. Его потянуло вниз. Он попытался удержаться, ухватиться за что-нибудь, но сорвался и покатился по крутому каменному склону. В темной глубине сильно ударился об острые камни. Зарычал и застонал от невероятной боли. Если бы он умел говорить, то непременно спросил бы сам себя: «Как быть? Есть ли выход из этой западни?»

* * *

Вечером в сярму Ичээни зашли Иркун и Энкэт, друзья Тонмэя.

Семья заканчивала вечернюю трапезу. Оба мальчика смутились. Видно, не хотели выглядеть голодными, специально подоспевшими к трапезе.

Тонмэй обрадовался друзьям. Это он пригласил их вечерком заглянуть и послушать, что расскажет отец.

Мать Тонмэя Айсач уловила, как неловко почувствовали себя мальчики. Светлая улыбка озарила лицо женщины. Она пригласила маленьких гостей к столу:

– Не стойте возле уркэпэнэ[27]27
  Уркэпэнэ – вход в чум.


[Закрыть]. Подсаживайтесь к столу.

– Не стесняйтесь, резвые сонгачаны-оленята, – улыбаясь, подал голос Ичээни. Энкэт первым подсел к столу. За ним последовал Иркун.

Мать Тонмэя положила перед каждым жирные куски вареного мяса. По аромату мальчики догадались, что это была уямканина – мясо снежного барана.

– Ешьте, не стесняйтесь, а после расскажу сказку, – негромко засмеялся Ичээни, вспомнив просьбу сына.

Оба мальчика не заставили себя уговаривать. Налегли на мясо.

– Быстрее подрастете, коли хорошо будете питаться, – вновь заговорил Ичээни.

Энкэт улыбнулся глазками. Ему по душе пришлись слова отца Тонмэя. Оглянулся на Иркуна. Тот с аппетитом уплетал лакомые кусочки.

Они наелись так, что дружно отказались от супа. Тогда хозяйка чума налила в кружки прохладного оленьего молока. Мальчики охотно потянулись к молоку.

– Все равно, как сонгачаны… – одобрительно бросил отец Тонмэя.

Когда Энкэт с Иркуном поели, Тонмэй подсел к отцу и тихо шепнул:

– Ама, расскажи сказку.

– Ну, сонгачаны, теперь расскажу одну сказку. Это даже не сказка, а быль из жизни ламутов. Хотите послушать? – Ичээни взглянул на мальчиков и улыбнулся.

– Хотим, хотим, отец Тонмэя! – оба мальчика воскликнули одновременно.

– Сядьте поближе ко мне.

Мальчики пододвинулись.

Ичээни негромким голосом заговорил:

– Давным-давно по здешним местам кочевали и охотились наши предки. Жили трудно. Много чего им не хватало. Нам сегодня живется гораздо лучше, чем тем ламутам, о которых рассказываю.

Мы меняем у якутов мясо, шкуры, на многое необходимое нам. А в те далекие времена якутов не было. Наши люди жили тем, что даст им Дух Земли. Как и мы сейчас, те жили охотой на диких оленей.

Монтэлсэ[28]28
  Монтэлсэ – ранней осенью.


[Закрыть] женщины с детьми собирали ягоды, орехи. Одна девочка-подросток заблудилась в тайге. О ней спохватились, когда настала пора возвращаться домой. Стали громко звать ее, думая, что она где-то рядом. Та не откликалась. Стали звать громче. Принялись обшаривать ближайшие заросли. Девочки нет. Все заплакали. Что же делать? Плачем делу не поможешь. К наступлению сумерек, вернулись к чуму. Надеялись, что вдруг вот-вот заявится заблудшая. Наступил вечер. Девочка не вернулась. Ночью темно. Улеглись спать. И наутро ее нет. Целый день искали в тайге. И мужчины подключились. Леса густые, где найдешь в такой глухомани заблудившуюся девочку…

Вскоре выпал первый снег. Девочка бесследно исчезла. Женщины умывались слезами. Подоспела зима. Затем настала ранняя весна.

Один из охотников, возвращаясь из охоты на сокжоев, обнаружил медвежью берлогу. Видать, матерый абага-медведь. Берлогу себе выкопал в буреломе. Охотник мог не заметить, да собака помогла. Стала вдруг лаять в чащобе. Поняв, что к чему, еле увел собаку. Наутро мужчины двинулись к берлоге.

Подъехали. Все тихо. Собаку держат при себе. В это время произошло чудо. До них донесся голосок пропавшей девочки. Охотники в страхе переглянулись. Неужели почудилось? Может, осенью тут прошла пропавшая, а звук ее голоса остался в воздухе? Говорят, что и такое случается. И тут из берлоги вылезает девочка. Ножки еле двигает и просит: «Его не убивайте!»

Заблудившись, она долго бродила по тайге, питаясь ягодами. Настали холода. Выпал снег. Девочка все ходила, надеясь, что ее ищут родители и братья. Сильно отощала.

Однажды она провалилась в глубокую яму, где было тепло, и моментально уснула. Так девочка оказалась в медвежьей берлоге, где уже сам зверь залег. Девочка, видно, долго спала, просыпалась и вновь засыпала. Медведь сам иногда бормотал и сосал лапу. Потом стал давать лапу и ей. Девочка прильнула однажды ртом к лапе и тоже стала сосать. Так она выжила. Однажды медведь проснулся, стал беспокоиться и рычать. И тут до слуха девочки донеслись людские голоса. Она поняла, что приехали на облаву медведя. Теперь убьют его, бедного, спасшего ее от смерти…

– Отец и братья обрадовались, обнаружив девочку невредимой. И все поехали домой. Медведя не тронули. Такая история. А где правда, где выдумка, мы не знаем, – закончил рассказ Ичээни.

Энкэт подал голос: «Отец Тонмэя, а почему ты гонишься за абага?» Ичээни помолчал, потом ответил: «Медведи, как люди, разные. Есть добрые, есть и злые. Мой абага, за которым хожу, злой. Из-за него мы все осиротели. Разве забыли, как он расправился с моим отцом? Если зверь почувствует, что мы его боимся, то он совсем обнаглеет. В открытую пойдет на вас, зная, что вы бессильны перед ним. Я хочу и за отца отомстить, и вас оградить. Ясно, дети?»

* * *

Медведь не сразу понял, что попал в западню. Поначалу надеялся, что как-нибудь выкарабкается. Бывало, за свою долгую жизнь не единожды попадал в передряги похлеще. К счастью, обходилось. Дожил-таки до старости. Сердито урча, обошел полутемный каньон. Вокруг сплошные стены… Зверь оторопел… Вмиг позабыв о боли в костях, заметался. Глубоко сидящие глазки загорелись злым огоньком. Раз за разом, кидался на выступы, но падал вниз. В отчаянии ревел, клыками начинал грызть камни. Выбившись из сил, замер на дне каньона. Из глаз потекли слезы… Словно опомнившись, вскочил на задние лапы, свирепо зарычал и в отчаянии упал на камни. Его била дрожь. Вряд ли он предполагал, что вот так нелепо закончится его жизнь. Немного передохнув, снова попытался выбраться. Все тщетно. Не за что зацепиться.

В течение долгой жизни еще ни разу не попадал он в такую западню. И раньше за ним не раз гнались двуногие со злыми собаками. Бывало, рвал собак, безрассудно кидавшихся на него, и уходил.

Во время брачных смертельных поединков отчаянно дрался с другими самцами. Всякое бывало. Одних одним-двумя ударами пускал в бегство, других рвал беспощадно. Попадались самцы посильнее его. С ними отчаянно дрался насмерть. Не отступал. Бился бесстрашно, не давая передышки врагу. И добивался своего, соперник уходил. В окрестностях здешних гор и говорливых рек живут подросшие его потомки, иные уже стареющие, со своими давно зажившими шрамами на мордах. В периоды гона, бывало, пересекались их пути-дороги с медведем-родителем. Даром эти звери не говорят, а при любой ситуации признают медведя-прародителя. Без боя уступали ему самку. Не зря про таежных медведей жива молва об их уме, хитрости и, как ни странно, справедливости. Видно, сама природа наделила их такими удивительными качествами.

…В конце концов медведь обессилел, пытаясь покорить каменную стену. Откуда появился этот каньон, зверь не мог припомнить. Сколько раз гроза грохотала над Гольцом, ударяя о камни огненными молниями, но ни разу не попадал он в такую западню. Не мог же дикий зверь понять, что каньон образовался после небольшого землетрясения. И он угодил сюда сам, будто желая в темном сыром каньоне окончить свой век и навсегда попрощаться с белым светом, незаходящим солнцем, таежной ширью и могучим Гольцом, со склонов которого простирался необъятный мир в вечной своей красе…

* * *

С утра Ичээни был в хорошем расположении духа. Быстро попил чай, поданный женой Айсач. Немного поел мяса. Взглянул на спящего сына Тонмэя и молча улыбнулся. В этой улыбке вся его любовь к сыночку. Жене Айсач ничего не сказал.

– Берегись, Ичээни. Помни о том, что давеча приснилось тебе, – молвила Айсач. Ичээни не отозвался. Он сам знает, что делать и как вести себя. Правда, жене ничего не сказал. Ему в последнее время не нравилось вольное поведение жены. Но что поделаешь, все-таки Айсач – мать его сына Тонмэя. Дня два назад шепнула, что ждет пополнения семьи. Это была нежданная новость.

Ичээни не привык открыто проявлять чувства, оставляя их в глубине души. «Посмотрим, как все сложится в семье. Важно, чтобы Айсач по пустякам не волновалась. Дух Гольца Тонмэя поддержит. Я это знаю», – думал он, бодро шагая по густому лесу.

Думать-то думал, а глаза оставались зоркими. На нем замшевая тужурка, подпоясанная кожаным ремнем. На правом боку привязан охотничий нож в ножнах из лосиного камуса.

В руках привычная березовая палка, длиной до его груди. Верхняя часть обтянута куском выделанной кожи, закрепленной ремнем. Палка как палка, которая в руке у каждого ламута при езде верхом на олене. Ружье не берет с собой Ичээни. Кремневое ружье ненадежно в его положении. Им кяга не добудешь, разве подразнишь только. Его оружие одна березовая палка, не считая ножа в ножнах. Со стороны никто не подумает, что человек этот гонится за медведем, чтобы схватиться с ним насмерть. Который день преследует он зверя. Знает одно: он как следует накажет кяга, убийцу его отца. Огорчает, что зверь умело уходит от него.

* * *

…День выдался солнечным. Ичээни легко поднялся к ущелью и увидел тарбаганов. Пусть греются на солнце и играют, лазая по каменным глыбам. Они никуда не денутся. Пока пусть ничто их не беспокоит.

Поднявшись к ущелью, остановился, опираясь на палку. Пробежал глазами по каменным валунам напротив. Мягкая улыбка озарила его лицо.

«Это хорошо. Кяга их не потревожил. И я не стану их беспокоить», – подумав так, Ичээни медленно отошел назад, потом скрылся за ближайшим стлаником. Пронзительного свиста не последовало. Это означало, что тарбаганы его не заметили.

Ичээни шагал между стланиками, держа палку правой рукой на весу вдоль тела. Это не простая палка. Это главное оружие охотника при единоборстве с медведем. При встрече со зверем, он быстро стянет тонкий ремень, обнажив острие меча, прикрепленного к палке.

* * *

Хищный зверь любит нападать первым и наверняка, встав на задние лапы, всей тушей наваливаясь на жертву. В этот момент охотник падает навзничь, выставляя копье, упертое другим концом в землю. Медведь, кидаясь на лежащего охотника, натыкался на острие меча грудью навылет, а охотник опрокидывает пронзенного медведя через себя. Медлить нельзя. Все происходит стремительно. Бывали случаи, когда древко копья, не выдерживая тяжести зверя, ломалось. В таком случае трагедии не миновать, медведь в одно мгновение растерзает неудачника. Ичээни этому научился, когда жил с сородичами жены Айсач. Таким способом он успел добыть семерых медведей.

Он надеется на себя и свое копье. Нежданно увидел медвежьи следы. «Э-э, стало быть, ты где-то тут рядом!» Ичээни огляделся. На сырой глине между камнями виднелись отчетливые отпечатки крупных медвежьих когтей. После ночной грозы глина не успела высохнуть.

Ичээни принялся обследовать местность, стараясь не терять из виду направления, куда шел зверь. Следы вели вверх вдоль ущелья. Но зверь мог повернуть направо и устроиться на сухой лежке под густыми кустами стланика. Нельзя исключать такой возможности. Любая невнимательность грозит смертельной опасностью.

Впереди на склонах гор начинается редколесье. Густые стланики остались позади. А медвежьи следы то появляются, то исчезают на камнях. Теперь ясно, куда шел медведь. За ущельем начинается крутой перевал. Видно, медведь намеревается перейти на ту сторону хребта. Если так и медведь решил уйти из этих мест, Ичээни прекратит преследование. Дальше преследовать его пешему охотнику безрассудно. Противостояние охотника и зверя закончится. Только Ичээни подумал об этом, как услыхал глухой медвежий рев. Ичээни вздрогнул и резко оглянулся: «Что это?! Откуда этот рев?!». Он прижался спиной к дереву пристально всматриваясь в каждый каменный валун, старую трухлявую корягу на склоне, неглубокие овраги. «Где он ревет?.. Или это сошлись два матерых медведя и дерутся?» Такое часто случается в таежной глухомани. Между тем рев вновь и вновь доносился до его слуха… Ичээни сообразил, что зверь один. Не слышно ответного рывка соперника. Но почему он так глухо ревет? Что могло случиться с ним? Ичээни, весь превратившись в слух, осторожно двинулся вперед.

Рев медведя успокоил Ичээни. Теперь он точно знал: зверь не нападет на него сзади.

* * *

За ущельем Ичээни наткнулся на каньон. Раньше он не замечал его. Да и сам каньон особо не приметен. Ичээни отчетливо увидел знакомые медвежьи следы. Видно, медведь проходил тут в сумерках по узкой кромке каньона.

Тут, словно напоминая о себе, вновь раздался медвежий рев.

Ичээни догадался, что медведь ревет из глубины каньона. «Вот оно как! Каким образом он оказался там?!» – подумал он.

Он осторожно двинулся вперед и вскоре увидел место обвала камней. В то же мгновение, как показалось, где-то рядом, почти под его ногами, заревел медведь.

Ичээни от неожиданности чуть не поскользнулся, он глянул вниз и наткнулся на свирепый взгляд медвежьих глаз.

«Как же он угодил в эту яму?!» – Ичээни сообразил, что медведь поскользнулся на сырых камнях и скатился в пропасть.

Теперь два непримиримых врага смотрели друг на друга. Ичээни определил, что сам каньон не очень глубокий, но каменистые стены для медведя неприступны, самостоятельно выкарабкаться он не может. Человек мог бы закидать зверя камнями. Тот сейчас беззащитен. Но Ичээни даже не подумал об этом, да и любой честный ламут так не поступит.

Ичээни присел на каменный выступ. Из-под его ног покатились вниз мелкие камешки. Медведь зло заурчал. Уже не ревет, как давеча.

Медведь заревел с новой силой и закрутился на месте. Подошел к противоположной стене и поднялся на дыбы. Передними лапами скребет по камням. Окажись на каменной стене хотя бы два-три выступа, он мог бы выбраться наверх. Ведь не очень-то и глубок каменный мешок, да не за что зацепиться.

Ичээни громко заговорил:

– Вот и встретились мы. Который день иду по твоим следам. А пошто убегал-то? Видать, чуял свою вину?.. Зачем ты погубил отца?! Он ведь за тобой не гнался… У тебя, кяга, поганая темная душа, ты убил отца вероломно, как последняя тварь напал исподтишка сзади. Так поступают только негодные трусы. Зря, получается, тебя превозносят и боятся мои сородичи. Ты не такой опасный, как я погляжу, зато хитрости и коварства у тебя хоть отбавляй…

Медведь притих. Сел, прислонившись спиной к каменной стене. Стал похож на согбенного старика. Он теперь не глядел на человека. Уронил лобастую голову на грудь и, видно, прислушивался к человеческому голосу. Время от времени по-стариковски тяжко вздыхал.

Ичээни вновь заговорил:

– Что мне делать теперь с тобой? Ты такой жалкий и слабый… А я-то предполагал, что ты молодой и сильный. Хотел с тобой драться открыто. Я не люблю юлить. Скажу, как есть. Я жаждал убить тебя своими собственными руками, а ты убегал, как последняя тварь, несчастный убийца отца…

* * *

Медведь будто все понимал. Подняв лобастую голову, бросил взгляд на человека и тихонько зарычал.

– Ламуты почитают тебя. За глаза о тебе плохо не думают. Один я сильно злой на тебя. Теперь знаешь за что. Знаешь, почему я гнался за тобой? Хотел проучить тебя за твой грех. Ламутов мало на земле. Вокруг нас никого нет. Трудно живем. Питаемся и одеваемся тем, что найдем. Друг друга поддерживаем. Никого не обижаем. Без отца трудно и мне, и моим сородичам. Я должен тебя теперь умертвить. За это сам дух Гольца Тонмэй меня не осудит. Зачем тебе дальше жить после такого греха? Выйдешь отсюда, вновь нападешь на кого-то из моих сородичей. А может, на узкой горной тропинке подкараулишь и меня самого. Я-то за себя постою, ты не сомневайся.

…Медведь сидел неподвижно, опустив большую голову. Ичээни тоже надолго умолк. Сидя на камне, вынул из-за пазухи трубку, набил ее щепоткой листового табака, чиркнув кресалом, закурил. Надолго задумался. Потом молча встал и ушел.

Медведь, не веря тишине, осторожно встал, кряхтя, походил вокруг. После нескольких попыток выбраться из ямы вновь свирепо заревел, лапами наотмашь ударяя по каменной стене…

Обессилев, улегся. Вдруг сверху посыпались камни. Медведь поднял голову и посмотрел вверх. Там вновь появился двуногий и опустил вниз сучковатое сухое, но крепкое бревно комелем вниз. Обложив верхний край камнями, двуногий снова исчез.

Медведь наблюдал за действиями двуногого. Когда тот снова исчез, медведь опасливо посматривал на дерево, словно опасаясь подвоха. Зверь этот по натуре не только злой и коварный, но осмотрительный и осторожный. Просто так на рожон не полезет. Сначала понюхает не раз и подумает.

Двуногий больше не появился. Медведь же то ли смирился со своей участью, то ли опасался новой встречи с двуногим. Он вновь улегся на живот. Положил морду на лапы и закрыл глаза. Много сил потратил, тщетно пытаясь выбраться. Неудача заметно обескуражила и обессилила его.

Медведь, кажется, задремал. Очнувшись, резко поднял морду. В ущелье стемнело. С недосягаемой вышины подмигивали звезды. Медведь прислушался. Вокруг царила гнетущая тишина. Зверь поглядел вокруг. Тяжело поднялся, подошел к сухой коряге и недоверчиво обнюхал ее, затем обхватил корягу лапами и замер. Он почуял, что коряга – его спасение. Но ему чудится, что двуногий где-то наверху и затаился. Он может обратно забрать корягу. Зверь издал глухой рев и всем телом навалился на корягу, будто боясь, что двуногий заберет ее, вцепился когтями намертво. Потом, наступив на сучок, осторожно потянулся и прислушался к себе и коряге, будто сомневаясь в ней. Замер, ожидая подвоха. Затем, затаив дыхание, вновь подтянулся по коряге наверх. Вот над краем появляется его лобастая голова, еще движение – и медленно выбирается на уступ всем телом. Не веря своему спасению, тихо зарычал. Приходя в себя, заревел яростно и снова притих… Ему чудится, будто двуногий издевается над ним. Удостоверившись, что никакой опасности нет, двуногим даже и не пахнет, зверь оглянулся на зияющее ущелье и торопливо двинулся прочь. Удалившись на порядочное расстояние, остановился и снова оглянулся назад. Видно, зверю хочется удостовериться в том, что за ним не идет его враг – двуногий. Снова медведь сделал несколько прыжков и остановился, не веря своему спасению. Зарычал, затем, не оглядываясь, пошел к перевалу, как можно дальше уходя от своего смертельного врага… Он теперь боялся даже его духа. Недавнее яростное желание во что бы то ни стало подмять его под себя выветрилось из его головы. Всесильный владыка таежных дебрей теперь поспешно уходил, не желая новой встречи с двуногим врагом.