Текст книги "География одиночного выстрела"

Глава 22

А сани все скользили и скользили, и проносились мимо лесочки и рощицы, состоявшие из хвойных деревьев, а поэтому зеленый их цвет причинял особую радость взгляду народного контролера. После краткой остановки в пути, когда Ваплах и собак покормил сушеной рыбой, и сами они строганины погрызли, Добрынин не ложился и чувствовал себя довольно бодро. Абунайка же, как погрыз своими черными зубами соленого сушеного мяса, так и снова прилег и засопел.

– Русский человек – мудрый, – говорил урку-емец присевшему после остановки рядом на передок саней Добрынину. – Пусть мне он новое хорошее имя даст. Русские имена красивые, лучше урку-емецких!

Павел задумался, глядя на бежавших без устали собачек. В этой просьбе увидел он большое к себе уважение, и это, конечно, и растрогало его, и обрадовало, хотя последнего он своим лицом не показал.

– Можно, конечно, – проговорил Добрынин размеренно и четко. – Но у нас, русских, человек имеет не только имя, но и фамилию.

– Ну тогда пусть мне Павел и фамилию тоже даст, – кивнул урку-емец.

– Ну ладно, дам, – сказал Добрынин, и тут же в его голове произошло некое решительное движение мыслей, и уже через минуту знал он, как следует назвать своего спасителя.

– Вот что, – сказал народный контролер. – Тебе имя Дмитрий нравится?

– Красивое, – урку-емец улыбнулся и повторил: – Дмитрий!

– Раз нравится, то назову тебя Дмитрием, а фамилия твоя будет… Ваплахов, а?… Звучит хорошо, по-русски.

Урку-емец подумал недолго, потом кивнул.

– Да, – сказал он. – Теперь у урку-емецкого народа будет русское имя…

Добрынин снова вспомнил о таинственном исчезновении народа и снова захотел было спросить об этом бывшего Ваплаха, а теперь уже – Дмитрия Ваплахова, но испугался, что настроение его спасителя из-за этого может стать грустным, а ведь и самому Добрынину грустить надоело, и хотелось ему думать о чем-то светлом и радостном. И не спросил он о народе.

А сани все скользили и скользили, и вдруг Дмитрий Ваплахов резко остановил собачек, и от такой неожиданности Добрынин чуть в снег не свалился.

– Что такое? – спросил он, оглядываясь на урку-емца. «Новокрещенный» Дмитрий показал рукой вперед, но прежде чем увидеть что-то, Павел услышал механический гул, а потом уже разглядел едущий к ним навстречу большой зеленый танк.

– Наверно, в гости в Хулайбу едут, – предположил урку-емец. Танк, подъехав, остановился. Из открытого люка выглянул молодой солдат в шлеме, помахал рукою.

– Вы куда? – спросил он, глядя на Добрынина.

– Туда, к военным! – ответил Павел. – А вы?

– В Хулайбу, там контрреволюционный мятеж, приказали подавить, – ответил солдат радостным голосом, в котором звучал такой молодой задор, что народный контролер на мгновение почувствовал себя древним стариком.

– Какой мятеж? – удивился вслух Добрынин. – Нет там никакого мятежа. Там все в порядке!

– Да? – воскликнул солдат. – Жалко… Мне обещали за подавление отпуск на двадцать суток. Думал в Курск поехать, к маме… А теперь придется назад…

И тут в голову к Добрынину пришла полезная мысль. «А что, – думал он, – если я сейчас на танк пересяду и на нем же к военным поеду, а собачек с Дмитрием и стариком можно домой в Хулайбу отпустить».

И он спросил солдата:

– Слушай, отвези меня на танке к своему командиру!

– Садитесь! – охотно ответил солдат-танкист. – Танк большой, в нем места много.

– Ну, тогда я дальше с ним поеду, – обернулся Павел к урку-емцу. – А вы можете возвращаться.

Урку-емец помрачнел лицом.

– Зачем Павел не хочет Дмитрия с собою взять? – спросил он. – Дмитрий в Хулайбу не поедет!

– А собаки? Они же в танк не полезут? – попытался объяснить народный контролер.

– На собачках Абунайка в город вернется, а я хочу дальше с русским человеком Павлом ехать…

– Ну что с тобой делать? – Добрынин почесал за ухом. – Ладно!

Разбудили они старика, объяснили ему, в чем дело, и он, оказалось, очень этому обрадовался. Кивнул на прощанье обоим, развернул сани и погнал их назад в сторону города Хулайбы. А Павел с Дмитрием залезли в танк, устроились там на каких-то зеленых ящиках. Солдат сел впереди, заворочал рычагами, и с новой силой загудел мощный военный двигатель. Дернулся танк с места, крутанулся, разворачиваясь, и поехал обратно к своему военному стойбищу.

Ехали они совсем недолго, а когда уже приехали и из танка выбрались – увидели вокруг густой хвойный лес, а посреди этого леса целый городок с нормальными деревянными домами и привычными покатыми крышами на них. На особом шесте, высоком и тонком, развевался родной красный флаг, а под ним, у самого основания шеста стоял по стойке «смирно» симпатичный солдат с винтовкой.

Первым делом попросил Добрынин солдата-танкиста отвести их к командиру городка.

Пришли они в большой деревянный дом, встретил их там могучий русский человек, который и оказался командиром. Был он и широким, и высоким, а одет был в зеленый военный ватник, подпоясанный кожаным ремнем с блестящей медной пряжкой. Звали его полковник Иващукин.

– А что, там действительно никакого мятежа нет? – переспросил он удивленно.

– Нет, – подтвердил ему народный контролер.

– Ну у этого радиста и шутки! – покачал головою полковник. – Я его предупреждал ведь! Он как-то раз уже пошутил – ему, видите ли, скучно стало, захотел солдат вызвать в карты поиграть. А откуда я знаю, кто из солдат в карты играет, а кто нет! Я-то думал, там беспорядки и послал туда на танке самого злого солдата азиатской национальности. А этот Полторанин потом обиделся. Радирует мне: «Что, там у вас русских солдат нет? Этот азиат даже в дурака играть не умеет!» Ну я с ним разберусь!

Рассказал потом Добрынин полковнику о том, что надо ему срочно в Москву лететь к товарищу Калинину с докладом, но про то, что на самом деле в Хулайбе произошло, решил пока не говорить.

– Что же, – ответил полковник. – Есть у меня один бомбардировщик, так что если летчик не на охоте – можете лететь. Только вашего товарища в самолет нельзя, – вдруг добавил он, глянув на урку-емца.

– А почему? – удивленно спросил Добрынин.

– Инструкция такая, – Иващукин развел руками. – Людей местных нерусских национальностей запрещено возить на военных самолетах.

– А-а, – кивнул Павел, поняв, что это порядок такой установлен, а раз это порядок, значит и в самом деле нельзя.

– Но вы же потом обратно сюда? – полуспросил полковник. – А он пока у нас поживет. Кормить его будем, в карты играть научим. Не соскучится. Он вообще-то вам кто?

Тут Добрынин крепко задумался, ведь если сказать, что Дмитрий – его спаситель, то придется и об остальном рассказывать, и решил тогда народный контролер как бы неправду сказать, но потом ее исправить попробовать.

– Помощник он мой, – ответил Добрынин. – Контролировать и проверять помогает.

– А-а, – сказал полковник одобрительно и улыбнулся Дмитрию по-дружески. – Ну, мы ему тут скучать не дадим, не беспокойтесь!

Добрынину полковник понравился. И тем, что так легко было с ним договориться насчет самолета, и тем, что, прочитав мандат народного контролера, он особенно крепко пожал ему руку.

Плотно поев в офицерской столовой, Павел и Дмитрий прилегли отдохнуть на специально для них постеленные койки. Поспали хорошо и крепко, так, что ни один сон не смог пробраться в их сознание. А когда проснулись – их снова солдат-дневальный отвел в столовую, где они еще раз плотно поели и стали пить чай.

Когда Павел уже допивал первый стакан, в столовую вошел полковник Иващукин.

– Как отдохнули? – спросил он строгим голосом, но с улыбкой на лице.

– Хорошо, – ответил ему за двоих Добрынин.

– Самолет готов, – сообщил полковник и тут же, перейдя на мягкий бархатный голос, добавил: – Вы мне могли бы что-нибудь из Москвы привезти? Что-нибудь вкусненькое к чаю…

– Да, конечно, – пообещал контролер.

– Ну пойдемте, я вас в самолет посажу, а вы, – он посмотрел на Дмитрия, – можете еще посидеть, почаевничать.

Обнялись на кратковременное прощанье Добрынин с урку-емцем.

– Пусть Павел обязательно возвращается! – просил Дмитрий.

– Вернусь, вернусь, – обещал Добрынин. – Вот только с товарищем Калининым повидаюсь и на этом же самолете вернусь. Самолет меня подождет?

Последний вопрос Павел задал уже полковнику, и полковник, кивая большой головой, сказал:

– Конечно, сколько вам надо будет, столько и подождет, что я – не понимаю?!

Попрощавшись, Добрынин ушел вслед за Иващукиным. Протопали они по тропинке в неглубоком снегу, вышли на широкую просеку, начинавшуюся сразу за военным городком, а там уже вовсю работали десятка полтора солдат, подравнивая снег, лежавший перед огромной летающей махиной грязно-зеленого цвета, но с большою красною звездой на боку.

Сначала Добрынин забросил в открытую дверцу самолета свою котомку, а потом уже, поддерживаемый полковником, забрался и сам. Сел на узенькое сидение, выглянул в иллюминатор, подтянул котомку поближе, чтобы лежала прямо у его ног. И стал ожидать взлета.

Самолет, содрогнув землю гулом своих двигателей, разбежался по заснеженной просеке и взмыл в белесое северное небо.

Глава 23

Не спалось ангелу этой ночью. Ворочался он долго, поворачиваясь лицом то к посапывающей во сне Кате, то к храпящему вполголоса красноармейцу Семену Гусеву, бывшему герою Перекопа, а ныне ответственному за «соборный молот», прикованный цепью к стене человеческого коровника рядом с висящим рельсовым билом. Поворочавшись и не найдя успокоения и сна, поднялся ангел, подбросил немного хвороста в незакрывающийся рот глиняной печки и вышел из жилища.

Ласковое дыхание ночи ободряло его. Тишина отвлекала от мыслей. Лунный свет покрывал спящую землю бархатом.

Но летнее тепло уже остывало, и от бликов бархата ночной земли веяло прохладой.

И вдруг со стороны речки донесся женский смех, звонкий и заливистый, и столько было в этом смехе неподдельной радости, что улыбнулся ангел и посмотрел туда, но не увидел никого. Пошел на другую сторону холма, туда, где пролегала свежая тропинка, ведущая к речке.

Смех затих, потом еще раз всплеснулся, словно выплывшая к поверхности речки большая рыба ударила хвостом.

Остановился ангел на склоне – в бархатном полумраке речка поблескивала отражениями звезд и потревоженной лунной дорожкой.

И увидел он, как, играясь и смеясь, плавает по этой дорожке женщина, и плещется она в воде, пытаясь разбрызгать или разогнать эту лунную дорожку, словно это кувшинки или тина.

Удивился ангел увиденному, но тут донесся до его ушей и мужской голос, негромкий и чуть хрипловатый, и что говорил этот голос, нельзя было разобрать. Присмотрелся ангел получше и увидел низкорослого мужчину, входящего в речку осторожно, совершенно голого, на ходу похохатывающего и бормочущего что-то. И вот уже женщина выплывает из лунной дорожки поближе к стоящему по пояс в воде мужчине и, зачерпнув пригоршню воды, плещет на него.

– А-а! Ой! – кричит мужчина дрожаще-радостным голосом и через какое-то мгновение приседает на месте, опускаясь в речку по шею.

И вот они уже вместе, то ли плывут, то ли идут по дну к лунной дорожке, и так приятно глазам это зрелище, что ангел забывает обо всем, и только смотрит, смотрит. Ведь ведут эти двое себя так, будто ни одной души больше нет на земле.

Опустился ангел на траву, присел поудобнее, упершись ладонями в прохладную, но не холодную землю, и наблюдал это радостное счастье обычных людей. И тут же всколыхнула его ненужная мысль, и представил он там в речке себя и Катю, и тоже будто плещутся они, смеются, и оба голышом, без одежд. И сразу и горько и сладко стало внутри, на сердце. И во рту сухость возникла, губы защемили, словно хотели воды или поцелуя. Но, понимая всю грешность собственного воображения, закусил ангел нижнюю губу так, что сразу на языке вкус крови возник, и уже не боль, а именно этот вкус отвлек мысли ангела от Кати и от себя, плещущегося рядом с нею.

А те двое выбрались из воды, что-то набросили на себя и пошли вверх по тропинке к вершине холма. Ангел испугался, не хотел он, чтобы подумали эти счастливые люди, будто он специально подглядывал за ними из какого-нибудь любопытства. И поэтому приник к земле, затаил дыхание и слушал их приближающиеся шаги.

Шли они молча, словно опасались разбудить кого-нибудь в Новых Палестинах своими голосами и смехом. Когда, не заметив лежащего ангела, прошли мимо, приподнялся он на локте и глянул им вслед. И узнал мужчину – был это горбун-счетовод.

Некоторое время спустя, когда ночь еще продолжалась и луна висела над рекою, пока не собираясь начинать спуск к земному горизонту, ангел встал на ноги и пошел вверх по тропинке. Уже подойдя к открытой двери коровника, он услышал чей-то шепот. И, снова не желая быть увиденным, отошел ангел за угол и там притаился. А в это время из коровника вышли три красноармейца с ружьями. Вышли, остановились, осмотрели внимательно ночь, звезды и неподвижность мира, и после этого пошли вниз по склону к распаханному под поле кладбищу.

Долго стоял ангел и смотрел им вслед. Аж до тех пор, пока не исчезли они далеко в поле, слившись то ли с горизонтом, то ли с цветом ночной земли.

Только после этого вернулся ангел на свою лавку. В коровнике было тихо, если не считать храпа красноармейца Семена Гусева. Улегся ангел, повернулся на бок так, чтобы видеть спящую Катю, и так, глядя на нее, заснул он в конце концов, хотя сна ему ночь оставляла немного, всего лишь часика три.

Перед самым рассветом в коровник, стараясь не шуметь, вошли три красноармейца, и каждый из них нес по большому тяжелому мешку. Пройдя в дальний угол коровника, опустили они мешки на деревянный пол и прилегли отдохнуть.

Глава 24

Пройдя короткий инструктаж на поле Тушинского аэродрома, Банов и Клара Ройд вместе с инструктором Добролета забрались в самолет, который тут же начал разбег, подпрыгивая на ухабах и неровностях взлетной полосы. В хвостовой части, где сидели под стенками Банов, Клара и инструктор, было темновато: два давно не мытых иллюминатора с трудом пропускали внутрь дневной свет. По полу каталась, создавая шум, какая-то железка. Когда она оказалась у ног Банова, он наступил на нее, придавив ее крепко к дюралевому полу. Стало чуть тише, но только на мгновение. Взревел двигатель, набравший, по-видимому, максимальное количество оборотов винта, машина еще сильнее задрожала и наконец оторвалась от земли.

Инструктор, невысокий мужчина лет сорока пяти в летной куртке, сидел напротив Клары и Банова. Он то и дело посматривал на свои часы. Потом, наклонившись всем телом вперед, напомнил прыгающим основные правила, на что Клара и Банов кивнули.

Еще минут через пять инструктор встал, заглянул в иллюминатор.

– Пора! – громко сказал он, обернувшись.

Клара с готовностью встала. Вела она себя так, будто напрыгала уже сто прыжков – и парашют на ней сидел ладно, и всем она казалась довольна. Банов даже позавидовал.

Инструктор открыл внутрь дверцу в хвостовой части и поманил прыгающих рукой.

Первой подошла Клара, за ней – немного нервничающий директор школы.

– Только помните! Сосчитайте до сорока пяти, а потом дергайте! – еще раз напомнил инструктор.

Клара Ройд кивнула.

– Ну, пошли! – крикнул инструктор и отошел от дверцы, за которой начиналось небо.

Клара сделала два шага вперед и «провалилась» вниз.

У Банова перехватило дыхание – таким неожиданным было исчезновение Клары! Он-то думал, что человек, прыгнувший с парашютом, еще некоторое время летит за самолетом или по крайней мере видно, как медленно летит вниз, а тут: вот она стояла и, сделав шаг, пропала из виду.

Чья-то рука коснулась плеча Банова, и он с испуга или от неожиданности тоже нырнул вниз, в синее холодное небо.

Тут же его развернуло, закрутило, понесло, и только в короткие мгновения он успел заметить удаляющийся самолет. На душе стало неприятно до рвоты. Возникло ощущение большой обиды – словно его просто выкинули из самолета как ненужный балласт. И вот он летел вниз, точнее не летел, а падал, как кусок чего-нибудь или камень. А летчик и инструктор спокойно себе летели дальше, наверно, обратно на аэродром, где их ждет большая чашка чая и отдых, может быть, даже и незаслуженный, ведь что тяжелого сделал инструктор? Ну сказал несколько раз несколько слов, и все.

Уже исчез из виду самолет, залетев за облака, а Банов все падал и падал. И тут он вспомнил, что надо было сосчитать до сорока пяти, а потом дергать шнурок. Но он-то и не начинал считать, а значит: если начнет считать сейчас, то как раз к «сорока пяти» уже и грохнется оземь. И даже холодный небесный воздух не мог подавить волнение, возникшее и взбурлившее в директоре школы. Рука схватила нужный шнурок и дернула его изо всех сил.

Тут же что-то изменилось в падении. Его еще раз развернуло, потом дернуло, и над головой раздался громкий хлопок. И тут же, после этого хлопка, струи воздуха стали медленнее обтекать летящее тело Банова. Внизу замерла зеленая земля.

И Банов вспомнил о Кларе.

Повиснув на стропах, огляделся и увидел белый парашют метрах в ста от себя.

Теперь он себя чувствовал лучше. Можно даже сказать – удобно, как в своем кабинете.

Разглядел он и Клару – она тоже спокойно летела и, казалось, смотрела в его сторону.

– Клара! – крикнул Банов.

– А-а!!! – донесся до его ушей ответ летевшей недалеко женщины.

Банов улыбнулся. Он себе представлял этот полет немного иначе – вот летят они рядом, чуть ли не совсем рядом, не обнявшись, конечно, но плечо к плечу. Летят и разговаривают, мечтают о будущем, обсуждают новые аэропланы. И тут в какой-то более подходящий момент он ей говорит так открыто и искренне, что она для него много значит… Да, именно так и говорит. Не говорит: «Я вас люблю!» или «Давайте поженимся», а просто и понятно: «Вы для меня очень много значите!» А она с пониманием, радостно улыбается и прямо в небе целует его в щеку. И потом они некоторое время летят молча, а после молчания снова начинают мечтать.

– Клара! – снова крикнул Банов и махнул ей рукой, как бы подзывая ее подлететь поближе. – Клара-а!

Она тоже помахала в ответ. Что-то крикнула, но директор школы не услышал ее голоса.

И тут ему показалось, что они сближаются. То ли ветер как-то закрутился на одном месте, то ли что-то другое происходило с небесной тканью, но действительно Клара и Банов приближались друг к другу, и вот уже до его ушей донесся женский голос: «Товарищ Банов! А-а!»

Банов снова обрадовался. Между ними оставалось метров двадцать.

Земля приближалась медленно, и на нее летевшие не обращали внимания.

– Вы сосчитали до сорока пяти? – криком спрашивал Банов.

– Не-ет! – смеялась в ответ Клара. – А вы?

– Нет! – мотал головой директор школы и тут же, сообразив, что они отлично слышат друг друга, закричал: – Клара, вы для меня очень много значите! Вы понимаете?

– Да! – крикнула Клара и заулыбалась широко. – И вы тоже! Вы тоже для меня много значите!!

Солнце ослепило вдруг Банова, и он зажмурился, и почувствовал тепло солнечных лучей на своем лице. Это было ощущение счастья. Не хотелось открывать глаза. Так бы и лететь, и лететь…

– Товарищ Банов! – кричала Клара. – Посмотрите!

Банов вдохнул полные легкие. Воздух был сладким, как мороженое.

Внизу, уже недалеко, была земля. Поле, дорожка, по которой шли куда-то люди. Маленькие люди, в таких из пулемета с этой высоты не попадешь, только распугаешь! А дальше искрилась на солнце речушка, один берег которой был выше другого. Над ней, склонившись, «плакали» ивы. Действительно, огромной силы красота русской земли! И Банов почувствовал эту красоту. Ему захотелось сказать еще что-нибудь важное Кларе, но что? Самое важное он ей уже сказал!

– Товарищ Банов! – снова кричала она. – Огромное спасибо! За все! Огромное спасибо!

Банов кивнул.

Речушка, очаровавшая обоих парашютистов, приближалась, и приближалась она с такой скоростью, что Банов подумал, будто в его парашюте образовалась дырка, и он нервно глянул вверх, но там было все в порядке.

А ветер снова свистел в ушах директора школы, и он уже дергался на стропах, стараясь замедлить падение, но земля была уже слишком близко, и, испугавшись ее, Банов поджал ноги и так долетел до земли, повалившись на песок более низкого берега речушки. Тут же его накрыл белый шелк парашюта, и он запутался в нем, пытаясь выбраться наружу.

Глава 25

Спать урку-емцу Дмитрию Ваплахову определили койку в общей казарме. Но не успел Дмитрий выспаться после отлета Добрынина, как его растормошил невысокий лысоватый солдатик.

– Товарищ гражданин, – говорил солдатик. – Вас командир зовет. Срочно зовет!

Нехотя поднялся Ваплахов с такой удобной пружинистой кровати. Хорошо, что спать он лег не раздевшись, только оленью доху скинув рядом на пол – не пришлось поэтому ему тратить время на одевание. Сразу же и вышли они с солдатом на покрытый гладким снегом двор.

– А! Заходи! – радостно прогремел басом полковник, увидев в дверях своего кабинета заспанного урку-емца. – Я обещал твоему начальнику, что ты здесь скучать не будешь, так что давай научу тебя в карты играть.

Урку-емец согласился учиться и внимательно слушал по-военному четкие названия карт и всяческие правила, но понять ничего не мог.

Полковник, потратив на разъяснения полтора часа, посмотрел пристально на Дмитрия и окончательно спросил:

– Что, совсем ничего не понятно?

– Нет, чуть-чуть понятно, но не понятно, как играть, – ответил смущенный урку-емец.

– Ну ладно, тогда мы что-нибудь другое устроим для тебя…

И полковник, подперев мощным кулаком свою большую голову, задумался, перебирая мысленно все известные ему способы борьбы со скукой.

– О! – вдруг воскликнул он. – А ты охотиться умеешь, любишь?

– Конечно! – ответил Дмитрий.

– Тогда мы тебе такую охоту устроим – век не забудешь! Ты когда-нибудь по-русски охотился?

– А как это?

– А-а, ну тогда увидишь сегодня же! Посиди здесь, а я пойду приказы дам!

И полковник вышел, оставив Дмитрия одного в тепло протопленном кабинете, на одной стене которого висела большущая географическая карта, а на другой портрет человека, показавшегося урку-емцу знакомым.

Приглядевшись, Дмитрий вспомнил и поклонился, прошептав: «Эква-Пырись!» Точно, это был тот же человек, чья деревянная голова возвышалась на деревянном столбе в священном месте, как раз в том, где сожгли они недавно нехорошего русского человека Кривицкого.

Вернувшись, полковник с интересом посмотрел на урку-емца, изучавшего портрет, и спросил:

– А ты знаешь, кто это?

– Конечно! – ответил Дмитрий, и ответ этот обрадовал Иващукина.

– Вот что, товарищ Ваплахов, бойцы уже готовятся к охоте, – заговорил полковник, чеканя слова, как металл. – Сейчас мы здесь обсудим тактику, и, я думаю, нас ждет удача!

В кабинет вошел невысокий и очень худой лейтенант со свернутой в трубочку картой в руках. Карту разложили на столе, придавив ее края тяжелыми книжками воинских уставов.

– Ты с картами знаком? – спросил урку-емца Иващукин.

– Нет, – признался Дмитрий.

– Ну все равно, смотри сюда! – и полковник ткнул пальцем в какую-то красную точку посреди чего-то зеленого. – Здесь у нас засечена одна берлога медведя, а здесь, – он придавил указательным пальцем левой руки вторую красную точку, – другая. И если мы выедем на танке в течение получаса, то через три часа будем у ближней берлоги. Правильно, товарищ лейтенант?

– Так точно! – выкашлянул худой.

– Ну и славно, – задумчиво и мягче вдруг продолжил Иващукин. – А ты приказал взять три взрывпакета?

– Так точно, товарищ полковник! – лейтенант, отвечая, весь натягивался как струна.

– Ну ладно… Так, значит у нас есть три взрывпакета, а значит, подъехав на расстояние выстрела, мы выдвигаем вперед в направлении берлоги одного солдата со взрывпакетами, а они делают что? – и полковник уперся бычьим взглядом в урку-емца.

– Не знаю, – растерянно проговорил Дмитрий.

– Ну в общем наша тактика тебе понятна? – спросил Иващукин.

– В общем, да, – не очень уверенно кивнул урку-емец.

– Тогда вперед! – скомандовал командир.

Двое офицеров и Дмитрий Ваплахов вышли из штабного домика. Прямо напротив стоял танк, у которого возились трое солдат, укрепляя между топливными баками какую-то железную решетку.

– По коням! – крикнул им полковник, и голос его был веселым.

И солдаты, и остальные забрались в боевую машину. Лейтенант снова держал в руках свернутую в трубочку карту, а полковник, проверив строгим взглядом внутренний порядок, окликнул одного из солдат.

– Рядовой Саблин, сколько снарядов получили?

– Два снаряда, товарищ полковник! – выкрикнул солдат, и голос его, отразившийся, видимо, от бронированного металла машины, прозвучал глухо.

– А почему так мало? – удивился Иващукин.

– Прапорщик Ногтев больше не дал, сказал, что в части всего три снаряда осталось, – доложил солдат. – Сказал, что не имеет права оставлять часть без боеприпасов.

– Жмот! – коротко и понятно выразился полковник и приказал ехать.

Танк загрохотал двигателем, загудел, задрожал, отчего пополз по железному полу зеленый снарядный ящик.

Ехали они долго, время от времени останавливаясь и рассматривая карту с военными обозначениями. Наконец, остановившись в последний раз, выслали рядового Саблина на разведку, и он, сходив, возвратился с хорошей новостью.

– Товарищ полковник! – доложил он. – Берлога обнаружена, неприятель спит!

– Отлично! – бодро похвалил солдата командир. – Приказываю тебе, рядовой Саблин, взять взрывпакет, разбудить неприятеля. И тут же отбежать на пятнадцать метров и окопаться! Ясно?

– Так точно, товарищ полковник!

– А тебе, сержант Варнабин, произвести предварительное прицеливание таким образом, чтобы снаряд лег в пяти метрах от установленной цели, и выстрелить, когда разбуженный неприятель выйдет из своего укрытия. Ясно?

– Так точно, товарищ полковник.

– Приказываю операцию начать! – громко пробасил Иващукин, и тут же началась неимоверная суета, ошарашившая не привыкшего к военной жизни урку-емца. Солдат Саблин, схватив взрыв-пакет, выбрался из танка, сержант начал крутить какие-то ручки, то и дело наклоняясь к узкой щели обозрения, лейтенант расстелил на полу карту и, прижимая ее обеими руками, рассматривал. Полковник тоже наклонил к ней голову, но тут сержант, перестав крутить ручки, резко бросился к снарядному ящику и свалил с ног сидевшего на корточках лейтенанта. Лейтенант молча подвинулся, только посмотрел на сержанта строго. Сержант достал снаряд, вложил его в зарядное устройство и снова приник к щели обозрения.

Прозвучал негромкий взрыв. Дмитрий увидел, как рука сержанта легла на какую-то ручку-рычажок и задрожала. Полковник приник ко второй щели обозрения.

– Ну что же он… – нервно бормотал командир. – Сколько можно спать?!

Но, по-видимому, никто не выходил, и напряжение в машине нарастало.

Сержант убрал руку с рычажка. Полковник сплюнул на железный пол и снова приник к щели.

Дмитрий тоже был в напряжении и думал о том, что убивать медведей просто так нельзя – ведь они священные животные, и перед их убиванием нужно попросить у них прощения, бросить им в берлогу что-нибудь вкусное. А так охотиться, как это делали русские военные, было не принято.

И вдруг полковник заорал совершенно невыносимым по громкости голосом:

– Д-д-давай!!!

И сержант вслепую бросил свою руку на рычаг, но ошибся и на мгновение отвлекся от щели, нашел спусковой рычаг и нажал его.

Дмитрию показалось, что танк подпрыгнул. В ушах стоял звон, и даже на какое-то время помутилось в глазах.

– Козел!!! – закричал в этом грохоте полковник. – Заряжай второй!

И тут же сержант снова бросился к снарядному ящику.

– Ну что ты как Иван Сусанин?! – закричал на него командир. – Раз ранил, так добей! Или хочешь, чтобы он твоего боевого товарища разодрал?!

Снова грохнул выстрел, и еще больше звона услышал в своей голове урку-емец.

– Ну все, молодец, – чуть успокоившись, проговорил полковник Иващукин. – Подбил, наконец, со второго выстрела. Объявляю благодарность!

– Служу Советскому Союзу! – устало проговорил сержант.

Проехав немного вперед и остановив танк у распластанного на снегу бурого медведя, военные и урку-емец выбрались из машины и окружили добычу.

– Хорош! – довольно произнес полковник. – Наш повар его так заделает – пальчики оближем! Давайте, бойцы, грузите!

Солдаты, используя какое-то приспособление, похожее на лебедку, укрепленное между баками, затаскивали тяжелую тушу туда же, на задник танка.

А Дмитрий, отошедший в сторонку, в это время тихо, даже не шепотом, а каким-то внутренним голосом, самим шевелением губ, говорил, неслышимо распевая:

 
Сатар инэнмэн умунду бигет
Сурурукис бакалдырит эхин савра
Токтокол-Бойголкол
Гуниттен ивит эр ая ахи
Антага урэлдун анам токин.[1]1
Господин дедушка,Твою широкую дорогу я не топтал,По твоему длинному путиНе бродили ни я, ни мои предки.Смягчи свой гнев и не обижайся на то,Что тебе причинили(урку-емецкий язык).

[Закрыть]
 

Медведя солдаты укрепили на заднике танка, прикрутив проволокой к решетке между топливными баками.

– Эй, товарищ Ваплахов! – окликнул Дмитрия полковник. – Пора в часть возвращаться, а то оставили мы Север без защиты – самолет улетел, танк уехал, остался на страже Родины один жмотистый прапорщик Ногтев с одним снарядом! – и полковник расхохотался.

Солдаты были тоже в хорошем настроении, улыбались, негромко шутя между собой. И даже худой лейтенант вроде бы просветлел лицом, и взгляд его оттаял, хотя также держал он в руках свернутую трубочкой карту.

Забрались все в боевую машину. Тронулись в обратный путь.

Дмитрий задвинул в задний угол пустой снарядный ящик и уселся на него. Закрыл глаза и стал грустить, вспоминая свое детство в кругу родных. Вспоминал медвежьи праздники, которые устраивали они в урку-емецких селениях каждую весну. Разве так они относились к медведю?! Нет, они знали, что медведь такого убийства не прощает и дух его обязательно отомстит. Ведь как надо было? Надо было совсем по-другому делать. Но откуда русским об этом знать?! Надо было выкрасть маленького медвежонка у медведицы. Сначала дать его самой лучшей девушке селения, чтобы она его за медведицу грудью докормила, а потом сделать для него деревянную клетку, посадить его туда и кормить, никуда из клетки не выпуская. А по прошествии двух лет надо было вывести его из клетки, посадить на землю и наложить на его грудь и живот ременные петли, которые тут же надо было затянуть потуже, и уже после этого вести дедушку зверей к расщепленному стволу обоюдонаклоненной лиственницы, на ходу громко его оплакивая. А подойдя к этому месту, надо было втолкнуть его голову в широкую щель ствола, и сразу же отпустили бы половинки ствола люди, державшие дерево, и, задушенный, быстро бы умер медведь. Подошел бы тогда старейшина, извинился перед большим зверем, а уже потом положили бы медведя на землю под лиственницей, и, пока теплый он, легли бы на него сверху самые уважаемые жители селения и тоже оплакали бы его. Только после этого разрезали бы люди его жирное тело на куски, а голову дедушки зверей подняли бы на самое высокое дерево и похоронили бы там между двух крепких ветвей…