Текст книги "География одиночного выстрела"

– Еще хочешь попробовать?

Добрынин решительно кивнул. Что ему эта боль, если благодаря ей он действительно может вспомнить столько нужного и полезного!

Снова промчалась сквозь его тело невидимая стрела, но в этот раз боль была послабее. Может быть потому, что начал народный контролер привыкать к ней, как к чему-то неизбежному и небесполезному.

– Абунай-гин уркэ бими нэлэскэн ниврен! – проговорил всплывшие в памяти слова Добрынин.

– А кто это сказал?! – в этот раз сдержаннее поинтересовался Волчанов.

Как ни пытался вспомнить Добрынин, а не смог.

– Ну а что это значит? – спросил старший лейтенант.

И на этот вопрос не был в силах ответить народный контролер, и стало ему из-за этого грустно.

Увидев, что Добрынин загрустил, Волчанов огорчился. Старший лейтенант очень не любил грустных людей.

– Ну ничего, – попробовал он успокоить народного контролера. – Самое главное ты вспомнил! Теперь мы без труда его кремлевского подельника возьмем! Проверим: кто себе березняк выписывал!

Однако даже это не вызвало улыбки удовлетворения на лице народного контролера.

– Хочешь, я тебе фокус покажу! – предложил тогда старший лейтенант. – Ну это, так сказать, и не совсем фокус, а скорее научное открытие. Вот благодаря этому механизму ты можешь вспомнить то, чего вообще никогда не знал!

– Как это? – обалдело уставился на Волчанова Добрынин.

– Ну почти так же, как ты только что вспоминал. Хочешь попробовать?

– Да!

Старший лейтенант подошел к механизму, снова взялся за ручку.

– Слушай вопрос! Сколько танков находится в расположении воинской части № 6432-д – в поселке Сосновка Усть-Ильницкого района? Пускаю механизм!

Снова прошла невидимая острая стрела сквозь тело народного контролера, но и в этот раз боль показалась Добрынину более слабой. Он без потери сознания переждал ее, и тут же в голове его в результате непонятных процессов работы мозга засветилась цифра «2».

– Два! – уверенно сказал Павел Александрович.

– Правильно! – обрадовался старший лейтенант. – А хочешь попробовать меня о чем-нибудь спросить?

Добрынин согласился. Поменялись они с Волчановым местами. Объяснил народному контролеру старший лейтенант, как ручкой крутить. И задумался Добрынин над вопросом.

– Спрашиваю! – предупредил народный контролер. – Как зовут моего пса? – и тут же крутанул ручку механизма.

Старший лейтенант подпрыгнул на стуле и приземлился довольно неудачно, сломав задницей подлокотник. Однако быстро успокоился, сощурил глаза, вспоминая то, чего знать не мог, и на одном дыхании вымолвил:

– Дмитрий!

– Правильно! – озадаченно произнес Добрынин.

– Давай какой-нибудь другой вопрос, чтоб потруднее! – попросил Волчанов.

Народный контролер снова задумался. И вдруг в его памяти, потревоженной механизмом, всплыл вопрос, который он не понимал, однако всплыл он четко и торжественно, и тогда Добрынин произнес его:

– Как реорганизовать рабкрин? – и сразу же крутанул ручку механизма.

В глазах у народного контролера блеснуло, словно по Волчанову молния прошлась. Старший лейтенант еще раз подпрыгнул, упал на сиденье, как-то осел, уронив голову на плечо.

Добрынин даже испугался, решив, что не выдержало сердце старшего лейтенанта научных изобретений, однако уже через пару минут ресницы Волчанова задергались, подавая признаки жизни, а еще через короткое время он и глаза открыл, и хотя его взгляд был молочно-туманным, но он все же давал Добрынину надежду на ответ.

– Очкариков надо расстрелять, – внезапно осипшим голосом произнес Волчанов.

Добрынин попытался связать в одно целое вопрос с ответом, и хотя показалось это делом трудным, но после некоторого раздумья пришел все-таки народный контролер к мысли о возможной правильности слов Волчанова.

Пока Добрынин думал о странном, непонятном ленинском вопросе и о, наоборот, очень ясном ответе Волчанова, старший лейтенант полностью оклемался и смотрел на народного контролера уже совсем не затуманенным взглядом.

– Ну как? – спросил военный человек, и в голосе его зазвенела гордость то ли за себя, то ли за отечественную науку.

– Да-а, – согласился с его гордостью Добрынин, а сам подумал о Волчанове: «Какой он сильный!» И тут же по этому поводу захотелось в очередной раз засомневаться в словах поэта «единица – ноль!» Какой же это ноль, если человек может с такой легкостью выносить все лишения и даже боль, и все это только ради любви к Родине?

– Тебя по имени как звать? – совсем по-дружески спросил старший лейтенант.

– Паша.

– А я – Тимофей, Тимоха, одним словом! – проговорил Волчанов и протянул руку Добрынину.

Рукопожатие было сильным и искренним.

– Молодец ты, Павел, – проговорил Тимофей. – Наш человек! Пошли, еще чайку выпьем, по-человечески побеседуем!

Выйдя из кабинета, Добрынин и Волчанов снова прошли мимо дремавшего на посту милиционера, но в этот раз он так сильно дремал, что и не проснулся.

– Плохо кончит! – покачал головой Тимофей. – А ведь тоже наш человек. Но ко сну слабый очень!

Поднялись на два этажа вверх, зашли в кабинет старшего лейтенанта. Он сходил куда-то и принес опять чайку, и хлеба с колбасой, и печенья.

– Я себя так хреново после этой стахановской сдачи крови чувствую, – жаловался Волчанов, поедая уже второй бутерброд. – Обычная норма – 800 грамм, почти литр, а повышенная – литр двести! Должны были сахара погрызть дать, для восстановления здоровья, но не привезли… Нуда ничего, вытянем!

Добрынин тоже не отставал от Тимофея в поедании бутербродов. Время от времени по их телу проскакивали отголоски недавней боли, но сознательного внимания на них Павел не обращал. Тело само содрогалось немного, но все это было Добрынину неважно.

– Ну а это, – вспомнил вдруг народный контролер первые слова Волчанова о проверке силы воли. – Как там волю проверяют? Так же, что ли?

– А-а, это ты про ПНП и ПСВ?

– Что? – переспросил Добрынин.

– Ну, Проверка На Преданность и Проверка Силы Воли, научные испытания человека, так оно правильно называется. Это дело посерьезнее, чем то, что ты делал. Я ж говорил, что члены ЦК и Политбюро обязаны это дело раз в два года проходить…

– И им больно? – спросил Добрынин, подумав заботливо о товарище Калинине.

– Как тебе сказать… Настоящий коммунист – он ведь боли не чувствует, он ведь должен быть как камень. Так Ленин говорил. А камень что, камень ничего не чувствует. А если его разбивать, так только осколки летят! Ну, а если по-человечески, оно, конечно, больно. Но ты думаешь, только они ПНП и ПСВ проходят? Мы вот то же самое каждые полгода… Вот, смотри!

И Волчанов, задрав гимнастерку, показал на боку и груди лиловые линии шрамов.

– Это ПСВ, от ПНП следов не остается. Пораженный Добрынин покачал головой.

– Ты вот стихи любишь? – спросил вдруг Тимофей. Добрынин внимательно посмотрел на старшего лейтенанта. Неужели, подумал он, все военные любят стихи?

– Ну так, в общем да…

– Так вот, один поэт про нас сказал: «Гвозди бы делать из этих людей, не было б крепче в мире гвоздей!» – Волчанов выдержал паузу, ожидая, пока смысл стихов плотно войдет в понимание народного контролера. – Это правильно сказано!

Эти стихи Добрынину и в самом деле понравились. Повторив их несколько раз в мыслях для запоминания, народный контролер допил чай и взял с тарелочки последнее звездное печенье.

Волчанов посмотрел на свои командирские часы и вдруг покачал головой.

– А время летит, – задумчиво проговорил он. – Так и не заметишь, как очутишься в будущем! Да, – он тряхнул головой, словно прогоняя сладкое, но ненужное видение, и уже совсем другим, военным и строгим голосом продолжил: – Пора идти, товарищ Добрынин. Тебя еще товарищ Калинин ждет сегодня.

Народному контролеру путь по ступенькам вверх показался очень долгим. И снова взяло его изумление, когда вышел он из двери наружу и оказался на ровненьком булыжнике кремлевской территории.

Волчанов подозвал стоявшего у голубой елочки красноармейца, приказал ему проводить народного контролера к товарищу Калинину, а потом на прощание так стиснул ладонь Добрынина, что у того искорки перед глазами забегали.

– Давай, Павел, не забывай наших! – говорил он искренне. – До встречи!

– До встречи! – сказал в ответ народный контролер, и пошли они вместе с красноармейцем по ровненькому, как небо, кремлевскому булыжнику.

В длинном и широком коридоре стоял настоящий вокзальный гул. Какие-то люди толпились как раз у дверей кабинета товарища Калинина. Добрынин в растерянности остановился – показалось ему, что если товарищ Калинин так занят, то вряд ли им удастся сегодня встретиться. Однако красноармеец, веснушчатый молодой парень, озорно посмотрел в глаза народному контролеру и, подмигнув, совсем уж не по-военному сказал: «А, прорвемся», и двинул решительным шагом вперед.

Подойдя к толпе и «прорубив» в ней проход для Добрынина, красноармеец остановился в самом дверном проеме. За его спиной остановился и народный контролер. Рядом какие-то люди, оказавшиеся журналистами, щелкали фотоаппаратами. Фотографировали они товарища Калинина и двух врачей в белых халатах, бравших у товарища Калинина кровь.

– Ну-ну! – приговаривала одна из врачей, массируя правую руку хозяина кабинета. – Ну постарайтесь, еще чуть-чуть, неудобно все-таки, вы же пример для страны показываете!

Врачиха, наверно, думала, что говорит шепотом, но ее низкий голос разносился по всему кабинету и, конечно, долетал и до журналистов.

Калинин выглядел растерянно. И вдруг он встретился взглядом с народным контролером и «уцепился» за этот взгляд, как за спасательный круг. Улыбнулся Добрынину улыбкой уставшего, больного человека. Кивнул на врачиху, потом на помогавшего ей то ли врача, то ли фельдшера. И понял Добрынин этот кивок. Легко было понять, ведь ясно было, что Калинин хочет сказать: «Видишь, как меня, а?!» И Добрынин сочувственно кивнул в ответ.

Наконец врачиха выдернула иглу с какой-то трубочкой из вены. Вставила туда тряпочку или бинтик и с силой согнула руку Калинина в локте.

Еще несколько раз щелкнули фотоаппараты. Люди в белом, неся в руках большую бутылку с кровью, вышли из кабинета.

Калинин поманил Добрынина левой рукой, мол, заходи.

Народный контролер закрыл за собою дверь, послушал удалявшийся по коридору топот ног, потом подошел к столику для посетителей. Уселся, дружественно глядя в глаза хозяину кабинета.

– Видишь, так и работаю! – сказал Добрынину товарищ Калинин, кивая на свою согнутую в локте правую руку. – А что делать?! Это ведь действительно – только силой примера можно чего-то добиться. Ну как там у тебя? У Волчанова был?

Добрынин кивнул.

– Хороший человек Волчанов, – проговорил Калинин. – Вот только поесть вкусно любит. Но это еще старая дореволюционная привычка. Чаю хочешь?

Народному контролеру чая больше не хотелось, но и обижать товарища Калинина отказом тоже желания не было. Однако хозяин кабинета был человеком проницательным и сам все понял.

– Что, там чаю перепил? – спросил он.

– Да, – признался народный контролер.

– Ну ладно, тогда давай дело обговорим. В общем, выражаю тебе благодарность за труд, – товарищ Калинин полез в ящик стола и, вытащив оттуда револьвер, положил его на стол. – Вот, именной у тебя будет!

Добрынин встал растерянно. Хотел сказать спасибо, но это слово звучало недостаточно торжественно для такого момента.

– Сиди, сиди! – замахал левой рукой хозяин кабинета. – Это еще не все. Вот тебе два новых мандата. Один твой – теперь ты имеешь право производить не только проверку, но и следствие, а кроме того можешь наказывать виновных вплоть до расстрела. Родина тебе полностью доверяет. А второй мандат – твоему помощнику Дмитрию Ивановичу Ваплахову, который теперь может делать то же самое, но только под твоим руководством. Ну как, доволен?

У Добрынина не было слов, чтобы описать свое счастье. Но по широченной улыбке, занявшей почти все лицо народного контролера, понял товарищ Калинин, что тот безмерно счастлив и благодарен и теперь будет еще больше предан Родине, чем когда-либо раньше.

– И знаешь, что еще, – Калинин стал вдруг серьезным. – Есть у меня к тебе просьба, или даже приказ… Тут сейчас врагов много, в Москве. Я вот только хотел сегодня утром сходить в тот магазин, что ты говорил, ну где печенье «На посту» продается. Думал, прогуляюсь, куплю пару пачек и назад в Кремль. А тут мне сводку новостей приносят, и среди них – злодейское убийство орденоносца Подбельского и где – прямо на Красной площади. Чекисты с ног сбились – так и не нашли, откуда стреляли. Матерый враг стрелял. Пуля прошла навылет, пробив орден Ленина прямо в месте головы вождя! Я думаю, тебе надо назад лететь! Мы не можем рисковать такими людьми, подставлять их под пули врагов!..

Говоря это, Калинин разнервничался. Видно, действительно сильно переживал за Добрынина. Даже забыл о согнутом локте, стал жестикулировать, и по его правой руке сбежала вниз капелька алой крови. Он заметил ее, растер по коже ладонью левой руки, а потом просто опустил закатанные рукава зеленой суконной рубашки. Теперь хоть ручьем польется, а никто этого не увидит!

– Хорошо, – закивал народный контролер. – Я сегодня же…

– Да зачем сегодня? Уже вечер! Утром машина за тобой придет, а эту ночь хоть отоспись, отдохни хорошенько. Там Мария Игнатьевна тебя, небось, пригреет! – и товарищ Калинин подмигнул. – Да, чуть не забыл. У твоих в Крошкино все в порядке. Только собака сдохла. Но я распорядился, чтобы твоей жене другую доставили, породистую, отсюда, из кремлевского собаководческого хозяйства.

«Митька умер», – скорбно подумал Добрынин, и настроение его, так высоко поднятое наградами и сердечным обращением Калинина, рухнуло вниз и разбилось вдребезги. Сразу и взгляд его потускнел, и руки задрожали.

– Ну-ну, – успокаивал народного контролера товарищ Калинин. – Не надо. Ты же русский человек! Перестань!

Павел утер с глаз набрякшие там слезы, не дав им скатиться. Кивнул Калинину в знак того, что он уже успокаивается. Поднялся из-за приставного столика.

– Знаешь что, Саныч, – бодрым голосом обратился товарищ Калинин. – Я ведь тебя послушался. Насчет переименования моей фамилии. Дал согласие, так что с послезавтра называй меня – товарищ Тверин!

Хоть и было трудно, но Добрынин все-таки выдавил из себя приветливую улыбку.

И вдруг до его ушей из коридора явно донеслось цоканье копыт. Звук этот был так неожиданен, что мигом повернул голову Добрынин сначала на дверь, ведущую в коридор, потом на товарища Калинина.

– А-а! – махнул рукой хозяин кабинета. – Не обращай внимания! Это маршал Луганский на перекур выехал. На любимом коне. Что поделать, он это право честно заслужил. Ну добро, до встречи!

Добрынин пожал правую руку Калинина и тут же почувствовал, как ему на запястье что-то капнуло. Бросил взгляд – кровь!

– Вы о себе заботьтесь! – сказал он на прощанье товарищу Калинину. – Я теперь знаю, как вам приходится… мне Волчанов рассказал…

– Да-а-а… – протянул с тяжелым вздохом хозяин кабинета. – Ну давай! Удачи!

Выйдя в коридор, народный контролер увидел круп лошади, медленно «въехавший» в какой-то кабинет. В коридоре витал знакомый с детства запах. Вокруг никого не было, но как выйти из этого здания, Добрынин уже знал. И пошел он по коридору к лестнице. По дороге чуть не вступил в лошадиную лепешку. Остановился на мгновение, откинул ее сапогом под стенку. Пошел дальше.

Запах лошади, заполнивший кремлевский коридор, вернул ощущение детства, и тут же из более недавнего прошлого долетел лай Митьки, любимого пса. И стало на душе тоскливо и пусто, но знал народный контролер, что все эти чувства временные и что поддаваться им нельзя. Надо было их перебороть и заставить себя чувствовать что-то хорошее, и думать только о чем-то хорошем, о будущем, об отечественной науке, о хороших людях, заполнивших родную страну, о людях, из которых, по словам поэта, можно делать самые крепкие в мире гвозди.

Глава 28

Морской воздух взбудоражил Марка, как только он вышел на балкон. Благодать! Черное море прямо под ногами – только спустись с третьего этажа, и сколько там минут по дорожке вниз – пять или семь…

Вот наконец и первый за три года отпуск. И где?! Во всесоюзной здравнице!

Внизу, под балконом, стояло несколько отдыхающих. Все одеты в белое. И кожа у них белая – такие же вновь прибывшие, как и он.

А пальмы?! А кипарисы?!

Вот если б можно было остаться здесь навсегда. Пусть хоть массовиком-затейником, хоть кем! И не обязательно в доме отдыха «Украина». Можно и в каком-нибудь захудалом санатории…

Вернувшись в небольшой уютный номер, Марк разобрал свой чемодан, развесил одежду на плечиках в шкафу. Налил воды в поилку клетки. Потом положил Кузьме печенье и несколько уже давненько завалявшихся в чемодане арахисовых орехов.

– Доброе утро, дорогие отдыхающие! – напугав Марка, сказало висевшее на стенке радио. – Говорит радиоузел дома отдыха «Украина». Через пятнадцать минут мы приглашаем всех вновь прибывших на вводную лекцию по курортному оздоровлению, которую прочитает для вас товарищ Семашко. Лекция состоится в актовом зале главного корпуса. Здесь же вы сможете ознакомиться с культурной программой вашего отдыха!

С поспешностью опаздывающего человека Марк просмотрел только что развешенные на плечиках рубашки, выбрал, конечно, белую. Подобрал галстук и снял с плечиков летний костюм светло-бежевого цвета, купленный за день до отъезда. Оделся, причесался. Обратил внимание, что коричневые сандалии не очень-то подходят к костюму, но выбора не было.

– Ну, Кузьма, отдыхай! Я скоро вернусь! Дверь защелкнулась, и попугай остался один.

Актовый зал был довольно большой, но, к удивлению Марка, уже заполненный отдыхающими. Заметив свободное место в четвертом ряду, артист ринулся туда и опередил, видимо, туда же шествовавшего толстяка в серой бобочке и широких парусиновых штанах.

На стене была подготовлена трибуна для лектора. Бабушка в белом халате поднесла и поставила там графин с водой и стакан.

Марк огляделся по сторонам – интересно было рассмотреть лица, которые теперь почти месяц будут окружать его, отдыхать рядом, и, может быть, даже с кем-то из них он подружится.

Обычная публика. Мужчин намного больше, и вид у них какой-то пышущий здоровьем. Женщин мало, вот сзади в двух рядах от Марка – красивая брюнетка, но рядом с ней еще один здоровяк, наголо побритый и скуластый. Хотя, может быть, он и не с ней…

Марк обернулся, чтобы осмотреть вторую половину зала.

– Товарищи! – раздался приятный баритон со стороны трибуны. – Товарищи, прошу внимания!

На трибуне уже стоял лектор – плотный невысокий мужчина в сером костюме, в тяжелых очках на носу. Правда, очки он тут же снял, и еще раз осмотрел аудиторию.

– Здравствуйте! – пробасил он.

«Действительно, удивительно приятный голос!» – подумал Марк.

– Я хочу поговорить с вами о солнце и о море. – Лектор приподнял подбородок, показывая таким образом возвышенность этих двух слов. – Ну а теперь скажите мне: почему мы все так любим лето? Почему каждый мечтает взять отпуск для отдыха именно летом? Предрассудок ли это, мода, или же в этом лежат какие-то резонные причины? В любви к лету лежат глубокие биологические основания…

Голос лектора завораживал Марка, и ему становилось жарко, словно находился он не под влиянием лекции, а под влиянием сильного гипнотизера. Он ослабил удавку галстука, расстегнул верхнюю пуговку белой рубахи. Поудобнее развалился на стуле, упершись руками в мягкие подлокотники, обитые коричневой клеенкой.

– …в основе их лежит любовь к солнцу как к источнику жизни, – продолжал говорить-петь баритон. – «Природа – лучший целитель!», – говорили еще древние римляне. И это – правда. Посмотрите на ростки картофеля в темном подвале: они бледны и худосочны. Посмотрите на детей, живущих в подвальных помещениях: они также бледны и малокровны, как ростки картофеля в подвале. Но стоит только вытащить ростки картофеля на солнечный свет, стоит только переселить ребятишек из темных и сырых подвалов на солнце – картина резко меняется: чудодейственное солнце вливает в них жизненную энергию. Вот почему все, у кого не стали мозги «дыбом» от подражания идиотской моде – «бледности» и «томности», – стараются загореть летом. Загар – внешний знак улучшения здоровья человека. Вот почему все тянутся к солнцу, начиная от деревьев и кончая людьми. Вот почему все мы должны воспользоваться летом…

Марк уже слушал с закрытыми глазами. Предвкушение отдыха было похожим на сказочный сон, на ощущение счастья. Как давно он не сидел в зале, слушая кого-нибудь! Как давно он не был обычным слушателем, крупицей публики, аудитории. И как это приятно – на тебя льется внимание лектора, над тобою звучит его приятный, раздающийся ради тебя голос. Голова опустилась на правое, замученное попугаем плечо. И сам он изменил позу, привалившись набок, вправо.

Сидевший там человек – невысокий, кругленький, с мягкими неявными чертами лица и короткой стрижкой русых волос – отодвинулся тоже вправо, посмотрев, однако, на Марка без неудовольствия, а скорее с пониманием.

Лектор продолжал. Заинтересованность, прочитываемая на лицах публики, разжигала его.

– …Нет ничего отраднее, как видеть бронзовые тела обнаженных до пояса экскурсантов, пробивающихся по живописным горным дорогам или по берегу моря, под палящими лучами южного солнца. Нет ничего радостнее, как видеть целые «поленницы» коричневых тел, расположенных по морскому пляжу в часы купаний! Как червяки-гробовики белеют между ними не подвергшиеся еще загару тела «новичков». И как бы для усиления эффекта действия южного солнца присоединяется в Крыму и на Черноморском побережье действие моря. Море, освежающее тропическую жару южного климата, море, представляющее собою зрелище, исключительное по красоте; море, дающее такое наслаждение при купании; соленая вода, так укрепляющая нервы и оказывающая влияние на кровеносную систему, – это море тянет к себе экскурсантов, тянет больных, привлекает отдыхающих. Солнце и море – вот сочетание, одинаково прекрасное и одинаково полезное. Задача всех органов, как государственных, так и общественных, – всячески поддерживать тягу к солнцу и морю и всячески облегчать трудящимся возможность восстановить и укрепить свою работоспособность этими целительными силами природы. Плох тот профсоюз, который не поможет в этом своим членам; плох и государственный орган трудящихся, если он не поможет в этом трудящимся; плох тот житель нашего государства, кто не постарается собственными усилиями и на собственные средства воспользоваться летним временем…

В это время какая-то женщина в задних рядах зала разразилась приступом кашля, и лектор, по-жирафьи вытянув голову, отыскал ее пристальным взглядом, и тут же пронеслось баритоном над головами в ее сторону: «Будьте здоровы!»

– …Отдохнуть, подлечиться, – продолжал он, когда в зале снова стало тихо, – закалить себя летом, особенно на южном солнце и на берегу моря – очередная задача нынешнего дня. Это должно стать сейчас предметом стремлений всех трудящихся, ибо и солнце, и море действуют разносторонне и энергично: они и закаляют, и лечат!..

После лекции Марк, присоединившись к потоку отдыхающих, «приплыл» в просторную столовую.

– Товарищ Иванов? – произнесла вслух главная диетсестра, изучая курортную карточку новенького отдыхающего. – Печень не болит? Желудок?

Марк решил не жаловаться.

– Нет, здоров, – сказал он.

– Ну и прекрасно, товарищ Иванов. Тогда, пожалуйста, столик номер 15, вон там у окна, с видом, можно сказать. Любое место занимайте, только, пожалуйста, вы уж все время там и сидите, чтоб порядок существовал.

Обретя свое место за столом, Марк почувствовал себя приятно и расслабленно. На столике, покрытом белоснежной скатертью, стояла на ножке вазочка с хлебом и рядом, под ней, другая, маленькая вазочка с салфетками.

Подъехала к столику трехэтажная тележка с горячей пищей, и толкавшая ее официантка – невысокая загорелая девочка с длинной черной косой, улыбаясь, поставила перед Марком тарелку с супом.

– Тут уже кто-нибудь сидит? – спросила она, кивнув на пустые пока места.

Марк пожал плечами.

– Ну ничего, сейчас сядут! – сама себе произнесла она и поставила на стол еще три тарелки с супом.

Наклонившись, Марк вдохнул поднимавшийся над тарелкой аромат.

Куриный суп с вермишелью – не глядя вспомнил он такой мягкий и нежный запах. Взял в руку ложку из нержавейки – блестящую, с выдавленной на ручке башней Кремля. Чуть помедлил, настраивая себя.

Вкус супа ласкал язык, и даже глотать было жалко.

За стол присели еще трое отдыхающих – сначала низенький кругленький коротко остриженный мужчина, сидевший рядом с ним на лекции, потом пожилые супруги: пышная женщина, необычайно розовощекая, в легком фиолетовом платье, и ее муж, большущий, лысый, здоровый и большерукий, в синей бобочке и спортивных штанах.

– Приятного аппетита! – пожелал им Марк. Они улыбнулись.

Кругленький мужчина оказался начальником треста общей утилизации. Фамилия его была Валтузов.

Глава семьи Евсюковых поменял много ответственных работ. Сейчас он заведовал кожевенным заводом под Москвой. Жену его звали Клавдия Степановна.

На второе симпатичная официантка привезла бифштексы с тушеной капустой.

Марк не мог нарадоваться качеству горячей пищи.

Клавдия Степановна не разделяла его энтузиазм, говоря, что он, должно быть, никогда не был женат. Это была правда.

Однако другие двое мужчин, Валтузов и Евсюков, ели жадно и с азартом, и в их негромком чавканье Марк ощущал поддержку. И сам, приученный застольной культуре, все-таки пытался жевать погромче, чтобы не выделяться.

Компот из абрикосов показался Марку слишком сладким. А заварное пирожное он решил взять для Кузьмы и завернул его аккуратно в бумажную салфетку.

– У вас с собой собачка? – игриво спросила Клавдия Степановна.

– Нет, – ответил так же игриво Марк. – Птичка у меня здесь! Все рассмеялись.

Перед тем, как идти на море, Марк сунул пирожное Кузьме в клетку, а саму клетку с птицей вынес на балкон и поставил там на плетеный стул.

– Ну вот и ты погреешься, – сказал Кузьме Марк. – Пальмы отсюда видны, может, дальнюю родину вспомнишь?

На пляже лежала масса людей. Буквально каждые пять метров Марку приходилось переступать через кого-то или обходить.

– Товарищ Иванов! Товарищ Иванов! – долетел вдруг до него чей-то окрик.

Обернулся.

– Идите к нам! – приглашали устроившиеся возле сетчатого навеса Евсюковы. – Вам ведь тоже нельзя сразу на солнце – сгорите!

Марк охотно расстелил свою полосатую подстилку рядом с супругами.

– В картишки? – предложил сам Евсюков. Играли в подкидного.

Марка сначала раздражала прорывавшаяся в глупых шутках да и просто в репликах грубость товарища Евсюкова. Но помня, что перед ним – заведующий кожевенным заводом, он как-то успокаивался, воспринимая эту грубость как профзаболевание. На кожевенных заводах они с Кузьмой выступали не раз. И всегда им показывали и объясняли производственный процесс, и всегда Марк обращал внимание на грубость работы и работников таких заводов. Так что и здесь Марк решил побыстрее привыкнуть и старался не обращать внимания.

Все три раза Марк остался дураком, и после этого они отправились купаться.

Море, несмотря на начало июня, в этом году уже прогрелось. Плывя к красному буйку, возле которого стояла на приколе спасательная лодка с матросом, Марк вспоминал прекрасную вводную лекцию, прочитанную тут же в доме отдыха. И соглашался, вспоминая запомнившиеся из нее фразы. Солнце и море! Источник жизни! Природа – лучший целитель! Как все правильно говорил лектор!

Следующим утром Марк делал на балконе зарядку.

С соседнего балкона выглянул приятный довольно молодой мужчина.

– А, сосед? – радостно проговорил он. – Будем знакомы. Поэт Вячеславин.

Марк тоже представился.

– О, это очень символично! Поэт и артист живут рядом, через стенку. Это как идеальный производственный процесс!

Разговор не затянулся надолго.

Поэт ушел бриться, а Марк побежал к морю, чтобы успеть перед завтраком проплыть до буйка и обратно.

Дни пролетали слишком быстро. Вроде бы только вчера он приехал в этот замечательный дом отдыха, а уже съел здесь восемь или девять обедов, столько же завтраков…

После очередного обеда Марк решил устроить себе тихий час. Уже снял бобочку, как в дверь постучали.

Пришел поэт Вячеславин. Принес в подарок свою книжку.

– Может пригодиться! – кивнул он на сидевшего в клетке попугая.

И тут же бесцеремонно уселся на плетеный стул.

– Все-таки как все символично! – восторженно произнес он. – Совершенно зря Луначарский выступил тогда против символизма. Зря! Это же основа понимания истории. Да и сама революция, то, что она началась с изгнания из Смольного благородных девиц… Разве это не символично?!

Марк слушал и кивал.

А поэт Вячеславин все пел и пел. Потом вдруг замолчал, задумавшись – видно, прославляя символизм, пришел к интересной мысли и теперь боялся ее забыть.

– Ну я пойду попишу! – проговорил он уже другим, озабоченным голосом и, кивнув, вышел.

Марк облегченно вздохнул. Положил подаренную поэтом книгу на стол и прилег.

Пару дней спустя радиоузел дома отдыха объявил об открытии чемпионата отдыхающих по Крымскому двоеборью. Двоеборье состояло из больших шахмат и набрасывания колец: для женщин – с семи метров, для мужчин – с одиннадцати.

Незамедлительно прибежал поэт Вячеславин и увлек Марка за собой к месту сбора участников. Там же, на специальной площадке в парке, уже стояли супруги Евсюковы и много других отдыхающих, чьи лица Марку уже были знакомы. Не было видно только Валтузова.

Большие шахматы действительно были большие – по пояс Марку.

В детстве он увлекался этой игрой.

Судья соревнований, бывший чемпион Украины по боксу, объявил торжественное открытие чемпионата.

Чемпионат продлился до ужина. Марк по рассеянности потерял ферзя буквально через пять минут после начала игры и сразу же сдался, чем заслужил едкую реплику «болевшего» за него Евсюкова. Евсюков, игравший следующую партию, выиграл у местного врача-зубника, но в финал все равно не вышел – уступил гостю чемпионата – начальнику соседней погранзаставы. В итоге Марк не знал ни одного из победителей двоеборья. Особой радости от участия в играх он не ощущал, но и потраченного времени жалко не было – все-таки спорт – тоже отдых!

За ужином Евсюков еще раз прошелся по проигрышу Марка, но супруга ловко поменяла тему. Поговорили о кожах, о новых способах дубления. А когда Валтузов ушел, Клавдия Степановна пригласила Марка к ним в номер: Евсюков купил очень хорошее марочное вино.

Номер Евсюковых оказался раза в три больше номера Марка. Хороший полированный стол на массивных ногах стоял в центре просторной комнаты. Вокруг его овала гордо держали спинки старинные стулья. На прихваченных из столовой салфетках стояло три разных бутылки: «Кокур», «Мускат» и «Херес». Тут же в вазе лежали виноград, яблоки, абрикосы и персики.