Текст книги "Самсон и Надежда"

Глава 13

Когда Самсон вернулся домой, Антон и Федор тут же спрятались в отцовском кабинете. Не хотели сталкиваться с хозяином лицом к лицу. Пока он копался в сундуке с одеждой в спальне, услышал торопливые шаги. Понял, что красноармейцы ушли.

Самсон решил убедиться и вышел в коридор. Винтовок не было, но зато к вчерашнему мешку с выкройками и другим добром добавился еще один, из него торчала женская пыжиковая шапка.

Вытащил Самсон ее из мешка и заглянул глубже, даже рукой внутрь полез, накололся пальцем на вилку, вытащил – серебряная, с вензелями хозяев, бывших хозяев.

Ком стал в горле у Самсона, он задумался о стоящих в гостиной ящиках с чужим добром. Удивился, почему его раньше появление этих вещей не удивило? Это же чужие вещи, украденные или забранные силой, а стало быть – красноармейской силой, которую собой и представляли тут Антон и Федор! Они же, чтоб им было куда удобнее ноги ночью протягивать, забрали и отдали в милицию стол его отца! Это хоть с грабежом и не вязалось, однако все равно было поступком подлым и низким.

Самсон почувствовал, что прямо сейчас в его мыслях между ним и этими красноармейцами вырастала стена, и похоже было, что эта стена – классовая. Вороватость и подловатость красноармейцев заставила его почувствовать себя лучше их, чище, честнее. И от этого другое неприятное чувство возникло в душе – будто он не имеет права думать о них плохо. Они же воюют, и даже умирают в бою! Это здесь, где война замерла, они чувствуют себя не у дел, а может, и враждебно. Потому что люди ходят по городу, как будто все хорошо. Трамваи ездят, автомобили гудят. Плакаты с буржуями, толстое пузо которых проколото штыком, висят на каждом шагу и словно призывают их, этих замерших из-за отсутствия боя красноармейцев, найти такого буржуя, проткнуть штыком и сорвать пыжиковую шапку с подлой капиталистической головы. Имеет ли он право их судить?

Остановил Самсон свои мысли, распереживался, но тут вспомнился убитый дезертир, который Найдена ранил. Он же тоже красноармеец, только дезертир. А может, он просто войну закончил, раз его больше в бой не звали, а переодеться ему было не во что! Так вот и становятся дезертирами? Нет?

Легкий голод отвлек Самсона от размышлений. Вытащил он из кармана гимназического пальто полученные от Васыля обеденные талоны. Потом внимательно изучил и три других бумажки с важными синими печатями. Одна – разрешение ходить по городу в любое время ночи, вторая – направление на однодневные курсы стрелков и третья – направление на склад воинской одежды для подбора и получения положенного обмундирования.

На курсы стрелков ехать завтра, а вот вопросы обеда и обмундирования следовало решить сегодня.

С гордостью протянул Самсон поварихе талон на обед в советской столовой на Столыпинской, где уже побывал однажды в качестве обычного гражданина третьей категории. Получил все, кроме хлеба – гороховую похлебку, пшенку с подливкой и теплый молочный кисель. Подсел к громко жующему, серовато одетому гражданину. Больше свободных мест не было. Принялся за суп, и тут знакомые голоса в голове услышал.

– А ты по старой картотеке проверил? – спросил голос Пасечного.

– Да проверил! – ответил голос Найдена. – Жандармами задерживался за вандализм памятника царю Александру. Больше ничего. А пишет хорошо.

– Красиво?

– Нет, очень понятно и грамотно! Лучше, чем ты.

– Я на писаря не учился. Стрелять метко всё одно важнее! Как он стреляет?

– Никак пока. Отправил на курсы.

– Ну-ну, а из какой семьи?

– Отец – счетовод, так что и с арифметикой у него должен быть порядок.

– А с головой у него что?

– Да казаки какие-то шалили, отца зарубили насмерть, а ему ухо отсекли.

И тут длинный тяжелый звук подсказал Самсону, что кто-то из говорящих выдвинул ящик его стола.

– Глянь, какой паспорт! Это, вот, значит, отец!.. И мать ничего, и сестричка тут! – протянул голос Пасечного.

– Нет их всех, один он остался.

– Погром? Он что, из евреев?

– Нет, из православных, но неверующий! Это я сразу понял.

– А это что за монпансье?

– Не надо, Костя! Не привыкай в чужих вещах рыться!

– Хе-хе! – засмеялся Пасечный. – А чем мы с тобой занимаемся?

– Мы, если уж говорить напрямую, роемся в преступлениях! А не в вещах!

Ящик стола был с силой задвинут.

Гороховую похлебку повариха недосолила, что подчеркивало, что советские столовые снабжались не очень-то и хорошо. Соль, конечно, давно стала дефицитом, ею, наверное, можно было и извозчикам вместо денег платить!

В голове стихло, видимо, Найден и Пасечный отошли от стола.

Сладкий молочный кисель лег на недосоленный похлебкой язык нежно, как теплое одеяло на младенца.

Снова услышал Самсон громкое чавканье соседа, но не ощутил раздражения. Тот уже доедал кашу, а кисель свой, видимо, допил еще до того, как Самсон к нему за стол присоседился.

За окнами столовой светило солнце, которого еще полчаса назад не было. Быстро закончив с обедом, поспешил Самсон под его лучи. До склада воинской одежды можно было проехаться на трамвае. Но прогулка до трамвая забрала минут пятнадцать.

Промелькнул в трамвайных окнах Крещатик, началась бесконечная Александровская улица, спускавшаяся на Подол. На Александровской площади пересел Самсон на девятнадцатый, и уже понеслась назад по обе его стороны Кирилловская, а с ней и пивоваренный завод, и Иорданская церковь. Вскоре началась Куреневка, грязная, одноэтажная, совсем не похожая на Киев. Правда, гужевого транспорта тут было побольше, то и дело по дороге стучали деревянными колесами подводы, а еще удивился Самсон, заметив, как разбрызгивают колеса подвод воду из луж. Значило это, что то ли тут теплее было, чем в верхнем городе, то ли солнце уже основательнее припекать стало.

Вагон трамвая останавливался резко и держащийся рукой за свисавшую кожаную петлю Самсон во время остановки качался, как язык колокола.

Пассажиров оставалось все меньше, отчего возникала мысль о том, что вот-вот доедет трамвай до своего кольца. Уже и присел Самсон на освободившееся деревянное сиденье. Спросил у трамвайного водителя о складе. «После следующей, за дачами!» – ответил тот.

Склад располагался в кирпичном здании, похожем на фабрику. Перед воротами было пять подвод, груженных мешками. Рядом стояли отдельными группами славянские и китайские красноармейцы. Пустая подвода выехала из ворот и тут же груженая потянулась неспешно к широким дверям здания.

Самсон проследил за нею. Подвода остановилась метрах в двух от входа, к ней вышли трое солдат в военных суконных рубахах, подпоясанных ремнями. Забросили на плечи по мешку и бодро понесли внутрь.

– Ты куда? – остановил Самсона, попытавшегося там же войти на склад, извозчик. – Это торговые ворота, тебе вон туда!

Он показал налево. Самсон прошел до угла, обошел здание склада и увидел обычную учрежденческую дверь. Показал бумажное направление дежурному красноармейцу, тот подозвал еще одного, конопатого и совсем юнца, и уже тот провел визитера на склад, передал его чиновничьего вида мужчине в сером костюме, из нагрудного кармана пиджака которого торчало три заточенных карандаша.

Мужчина изучил бумажку, затем осмотрел Самсона внимательно. Кивнул и дал вторым кивком указание следовать за ним.

Огромное пространство складского зала было разделено на две части. Одна – завалена мешками и тюками, вторая больше напоминала предбанник городских бань: деревянные лавки в несколько рядов и через них перекинутые кальсоны, рубахи, шинели. Именно к лавкам подвел мужчина Самсона, взял одну рубаху, встряхнул и расправил, приложил к торсу Самсона, довольно кивнул. Отобрал на глазок еще одну.

– Держите! – сказал.

Потом так же приложил к ногам взятые с лавки кальсоны и теплую нижнюю рубаху. В носу у Самсона заиграл кислый запах медицинского мыла.

– Вам, наверное, куртку, а не шинель! – сказал вдруг, прищурившись, человек в костюме.

И, не дожидаясь ответа, переступил через две лавки и с третьей снял кожаную куртку с резаной дыркой на рукаве.

– Она хорошая, – кивнул на куртку мужчина. – Зашить цыганской иглой – три минуты дела! Теперь сапоги!

И он повел Самсона на другую сторону. Возле тюков и мешков пахло прелостью и гнилью. Самсон поморщился.

– Это все на дезинфекцию и перемой пойдет! – объяснил мужчина в костюме, кивнув на тюки. – Сапоги вы можете и сами па́ром пропарить или прокеросинить! Их всегда не хватает!

В правом углу зала китайский красноармеец вытряхивал из мешков сапоги и пытался расставить их попарно.

Мужик нагнулся, подтянул одну пару поближе, поднял, осмотрел, потом глянул на приличные ботинки Самсона.

– Вы бы их поберегли! – сказал он задумчиво. – Таких вы уже не купите! А ну наденьте!

Самсон опустил на пол полученную одежду, опустился на корточки. Правый сапог натягивался с трудом, но когда натянулся, ощутил Самсон в ноге уверенность. Натянул и левый. Потоптался.

– Не жмет? – спросил мужик.

– Нет.

– Не снимайте, – сказал он. – Я вам мешок дам, все сложите!

Когда Самсон ехал на трамвае обратно, то ловил на мешке и на своих сапогах напряженные взгляды пассажиров, иногда, казалось, даже враждебные. Хотелось ему как можно скорее доехать до Александровской площади и там уже пересесть на «двойку», в которой, как казалось Самсону, даже в это сложное время пассажиры отличались и большей опрятностью, и приветливостью, не то что на линиях, идущих к окраинам.

Глава 14

Только зайдя в квартиру, понял Самсон, что из всего полученного обмундирования померял на складе только сапоги. И подошли они ему с первого раза. Тут же вспомнился чиновничьего вида мужчина в сером костюме с острыми карандашами, торчащими из нагрудного карманчика. Вспомнилось, как тот измерил его взглядом так, словно его взгляд и был оптическим глазом точнейшего немецкого нивелира. Видимо, уверенность этого человека в своем правильном определении размеров одежды передалась в тот момент Самсону, из-за чего и мысли не возникло на месте примерить полученное.

Но теперь, опустив мешок с обмундированием на обеденный стол в гостиной и желая воспользоваться тем, что он один – ведь винтовок в коридоре не было, а в самой квартире царствовала тишина, – решил Самсон посмотреться в зеркало уже одетым в полученное обмундирование. Натянул темно-синие штаны, хоть и нуждавшиеся в приглаживании утюгом, но все равно имевшие приличный, не обтрепанный вид. Поверх суконной зеленой рубахи натянул кожаную куртку. Линейный порез на рукаве сразу выпятился, и, глядя в зеркало, представил себе Самсон, откуда он взялся, ведь проходил он прямо по задней части локтя. А значит, прежний обладатель куртки защищался от кого-то поднятым локтем, но что может локоть против сабли?

Слезы навернулись на глаза Самсона. Предстал пред ним тот последний миг жизни отца, и блеснула в памяти вторая сабля, падавшая на его, Самсона, голову и не достигшая своей цели только благодаря последнему, посмертному акту отцовского сынолюбия. И ведь он даже подумать не успел, что можно поднять руку для защиты! Потому-то и осталась целою его одежда!

Вытер Самсон тыльной стороной ладони слезы. После этого сунул ладонь в карман куртки, наткнулся пальцами на бумажку. Вытащил, глянул – кусок самокрутки. Проверил другой карман – там пусто. Полез во внутренний и вытащил оттуда конверт, а в нем – фотография.

Женское милое личико, чуть наклоненное к правому плечу, взятое фотографом в овал, смотрело на Самсона с любовью и с грустью.

Справа под овалом подпись: «От любящей жены Насти мужу и бойцу Петру на щемящую память».

Тяжелый вздох сам вырвался изо рта Самсона. В коридоре раздался шум – вернулись красноармейцы, со стуком поставили прикладами на пол винтовки, зашли в гостиную и замерли, увидев хозяина с фотографией в руке.

Подошли, посматривая на мокрые глаза Самсона. Антон глянул на фотографию, закивал грустно, потом достал из-за шинельной пазухи свою фотографию, и тут движение его руки стало бережным. Он поднес фото своей жены так, чтобы Самсон мог и ее рассмотреть. Тут фотограф был попроще, но лицо гладковолосой молодой крестьянки с воротничком блузки или кофты под самую шею показалось Самсону все равно симпатичным, хоть никакой овал его романтичности не подчеркивал.

Самсон осторожно взял фото у Антона, повернул обратной стороной.

«Дорогому мужу Антонию на надежную память!» – прочитал.

Федор, стоявший рядом, тоже было полез за пазуху, да вдруг остановился и вытащил руку обратно, в карман шинели сунул.

– Ты за стол извини, – попросил Антон. – Но больно он уж мешал!

– А за куртку сколько отдал? – он примерился взглядом к ее коже.

– Бесплатно, – ответил Самсон. – От службы выдали!

– На службу устроились? – удивился Федор. – На какую?

– На милицейскую.

Федор и Антон напряженно переглянулись. Антон кивнул, и пошли они в отцовский кабинет. Закрыли за собой дверь.

Посмотрел Самсон еще раз в зеркало. И боком стал, и анфас. Показалась куртка ему чуть жесткой. С другой стороны, у человека, который сталкивается с опасностью, она должна быть жесткой, защитной. Хотя предыдущего обладателя куртка не защитила, иначе бы до сих пор ее носил!

Сам Самсон зашивать не умел. Спустился к вдове дворника. Попросил об услуге.

Она, прощупав толщину кожи в месте пореза, замотала головой.

– Не проткну, – сказала. – Силы не хватит!

Надел тогда Самсон куртку и решил на Немецкую к отцовскому портному сходить.

Портной принял Самсона дружелюбно, чаем угостил. Шов на локоть машинкой наложил быстро, потом черной ваксой промазал и щеткой до блеска довел. Теперь рукав казался цельным.

На обратном пути остановился Самсон перед домом доктора Ватрухина. Теперь этот дом ничего не говорил о своих жильцах. Новых вывесок не появилось, старая исчезла, равно как и мусорный сугроб, который еще недавно устойчиво у правого угла дома на тротуаре стоял.

Постучался Самсон в двери, и прислуга Тонечка тут же их открыла.

Сам Николай Николаевич выглядел плохо, одет был в теплый банный халат, из-под которого выглядывала кофта синего цвета, покашливал.

– Я на минутку, – сразу предупредил его Самсон, зайдя в сопровождении прислуги в кабинет. – Только вопрос хотел задать.

– А вы так бинт и не постирали, – с сожалением и укором произнес Ватрухин.

– Не выходило никак.

Присел Самсон на стул для пациентов сбоку от письменного стола. А доктор на свое место опустился, и выражение его лица стало профессиональным, внимательным.

– Ну так что за вопрос? – поинтересовался он.

– Когда к вам красноармейцы ворвались, они протез глаза украли. Правильно?

– Ну да, забрали, реквизировали, – иронично подтвердил доктор.

– А тот протез, он ведь только с виду глаз заменяет, чтобы дырки не было? Он же не видит?

– Конечно не видит! Это для душевного удобства.

– А не знаете ли, может, кто протезы уха делает?

– Не встречал, честно говоря, – доктор пожал плечами. – Из гипса-то сделать легко, но крепиться не будет…

– Мне бы тоже для душевного удобства помогло… Я б тогда и бинт сразу снял.

Доктор снова поднял взгляд на забинтованную голову парня.

– Вы бы его все равно сняли! Я уж не знаю, сколько на нем теперь вирусов и бактерий! Не дай бог заражение крови случится!

– А как же мне с дыркой вместо уха по улице ходить? – чуть не страдальческим голосом спросил Самсон.

– Ну что вы как юнец несмышленый, – удивился доктор. – Сейчас по погоде, можно сказать, зима еще. Можете шапку с ушами носить – никто не увидит вашу рану. Потом другой головной убор найдете или закажете! Что вам этот бинт дает? Только внимание на себя обращает!

Подсказка доктора зажгла мысли Самсона радостным огнем.

– Как это я сам не додумался? – поразился он.

– Я вам не знаю как благодарен, – сказал он тут же Ватрухину. – Не знаю, почему это мне самому в голову не пришло!

– Ну не за что, не стоит! – отмахнулся доктор. – С глазами-то как? Не тревожат?

– Нет, не тревожат! Завтра еще зрение на стрельбах проверю!

– На каких стрельбах? – От неожиданности доктор откинулся на спинку стула, словно чтобы лучше сидящего перед ним визитера осмотреть.

– На службу пошел, в Лыбедской участок милиции. Завтра на курсы по стрельбе. В тир Общества правильной охоты, за Куреневкой.

– Знаю, знаю! – закивал задумчиво доктор. – Сам когда-то охотой баловался! И что ж, большевиком станете? – он посмотрел на куртку Самсона.

– Нет, что вы! – поспешил заверить доктора парень. – Я за порядок буду бороться.

– Порядки разные бывают, – доктор пожевал растерянно губами. – Есть большевистский порядок, есть махновский, есть деникинский. Все они на бумаге не записаны, и все они меняются, как погода в Англии. Ничего не устаивается. А для жизни нужен устоявшийся, оформившийся законами порядок, чтобы одинаковые правила для всех…

– Будет, – пообещал Самсон доктору. – Обязательно будет! Пойду я уже.

– Ну-ну, идите! Наводите ваш порядок! – несколько омраченно напутствовал парня Ватрухин. – А если что с глазами, приходите! У медицины один закон и один порядок уже тысячелетия! Потому что болезням наплевать и на большевиков, и на петлюровцев!

Глава 15

Не имея более своего уха в кабинете отца, Самсон всю ночь не спал, беспокоился, подходил к двери и пытался услышать: не шепчутся ли опять о чем-то живущие у него красноармейцы. Только когда оттуда донесся отчетливый храп, успокоился Самсон и улегся в постель окончательно, ощущая ломоту во всем теле.

Рассвет встретил с открытыми глазами. Чай с ломтем хлеба привел его в чувство, а одевание в полученное накануне обмундирование придало уверенности. Единственное, что заставило задуматься, так это то, что вчера ему не выдали фуражки! Но в шкафу нашлась отцовская бобровая шапка, сплошная, без ушей на завязочках, и, хоть она стилем и не вязалась с грубой кожей куртки, но Самсон решительно заменил ею обтрепанный бинт. Так как у отца голова была покрупнее, шапка закрыла и левое ухо, и то, что осталось от правого. И вышел он на улицу в сапогах и кожаной куртке совсем не так, как привык выходить в гимназическом пальто и английских ботинках. Сутуловатая спина, за которую его больше некому было дома ругать, сама выпрямилась, натянулась под курткой, как тетива лука. Сапоги требовали особой походки, и эта походка сама у ног появилась, словно ноги знали, как и в какой обуви ходить.

Под милицейским учреждением стоял легкий грузовоз «Уайт». Возле кабины курил Пасечный и разговаривал с водителем через опущенное стекло дверцы. Водитель тоже курил. Самсон видел, как облачко папиросного дыма вылетело из кабины. Подошел. Поздоровался.

– Еще одного товарища ждем, – предупредил его Пасечный.

– А как товарищ Найден? – поинтересовался Самсон.

– На месте. Вчера вечером врач его смотрел, сказал пока из дому не выходить.

– Так он дома?

– Тут его дом, – Пасечный кивнул на двери участка. – В своем кабинете на кушетке лежит. А что это они тебя не по форме одели? – Пасечный с интересом поднял глаза на бобровую шапку.

– Нет, это я пока отцовскую взял. Мне вчера ничего на голову и не предложили!

– Ну да, не буденновку же тебе носить! – закивал понимающе Пасечный. – Ничего, найдем что-нибудь! Да и мастерские скоро заработают! Тринадцать швейных машин уже реквизировали, скоро сядут за них работницы, и польется песня по просторам! Ты что, не куришь?

– Нет, – признался Самсон. – В гимназии попробовал – не понравилось!

– Ага, – усмехнулся Пасечный. – Значит, ты только то, что нравится, делаешь? О! А вот и товарищ Холодный! – переключил он вдруг внимание на кого-то за спиной Самсона.

Самсон обернулся и увидел перед собой крепко сбитого, щекастого мужчину с удивительно белой кожей на нижней части лица, в коричневой кожанке и черных мешковатых штанах.

– Это вот Самсон Колечко, тоже наш новый сотрудник, – кивнул на Самсона Пасечный.

– Се́ргий Холодный, – представился подошедший.

– Се́ргий? – переспросил Самсон, так же, как и представившийся, сделав ударение на первом слоге имени.

– Ну как хотите, – махнул рукой мужчина. – Называйте просто – товарищ Холодный!

– Товарищ Холодный был служителем культа, – пояснил Самсону Пасечный. – Осознал ложность религии и недавно от Бога отрекся! Хочет со злом бороться! Поэтому к нам пришел!

Самсон глянул в лицо Холодному с новым интересом, и тут ему стала понятной непривычная белизна нижней части лица бывшего служителя культа. Видно, очень долго он носил бороду и вот только недавно сбрил. Кожа, не видевшая света белого из-за защищавшей ее бороды, пока словно стыдилась окружающего мира.

– Так, – привлек их внимание к себе Пасечный, достав из кармана часы и отщелкнув серебряную защитную крышку. – Пора нам уже! Залазьте в кузов!

Уселись Холодный и Самсон на лавки лицом друг к другу. Грузовичок тронулся, и сразу жесткость его деревянных лавок дала о себе знать. Хоть и не разгонял водитель машину, а трясло их по булыжной улице сильно. Пожалел в мыслях Самсон, что не на трамвае они поехали. Ведь трамвай тоже в ту сторону ходит! Но не ему решать, каким транспортом должно в бывший тир Общества правильной охоты добираться.

После Галицкой площади кружил водитель странными улочками, пока не выехали они минут через сорок перед Кирилловской площадью и дальше медленно поехали по широкой Куреневской, то и дело утыкаясь в подводы и крестьянские телеги и иногда удачно их обгоняя, при этом заезжая на трамвайные рельсы, из-за чего руки Самсона и Холодного сами хватались за лавку.

– Я тут вчера уже был, – кивнул Самсон Холодному на трамвай, поехавший в сторону Подола.

– На курсах?

– Нет, на складе обмундирования! А вы в каком чине Богу служили?

– Священником, – охотно и громко, чтобы перекричать шум движения, ответил собеседник. – В Черниговской губернии.

– Семья там осталась? – спросил Самсон.

– Семья в Чернигове пока! Некуда ее звать! Вот приселят меня в какую квартиру, тогда позову! Хотя там, в Чернигове, понадежнее! И к Москве ближе! Я сначала думал в Москву ехать и там от Бога отречься, но там уже таких много!

– Да, в Киеве о таком я не слышал, – признался Самсон.

– А вы-то сами, товарищ Самсон, от Бога тоже отреклись?

– Я с гимназических лет атеист!

– А, так вам и не пришлось! А скажу, что жаль мне вас! Не пережили вы такого душевного очищения, какое я пережил!

Территория бывшего тира Общества правильной охоты больше напоминала огороженный участок леса. Но среди сосновых стволов то и дело стояли фанерные истуканы, разрисованные плохим художником в разнообразных врагов революции. У всех этих врагов на нарисованных носах сидели нарисованные очки и пенсне. Каждый третий фанерный истукан изображал бородатого попа.

Эхом в кроны уносились короткие, как точка, выстрелы. Сейчас стреляла группа из четырех начинающих чекистов. Инструктор выстроил их в линию и сначала исправил начальную стойку для стрельбы из нагана, а потом уже по очереди позволял стрелять по фанерным мишеням.

Далее около получаса инструктор занимался девушками в длинных черных юбках и в черных кожаных куртках с кожаными беретами на головах. Их форма Самсону приглянулась, но вид стреляющих из нагана девушек внушил осторожность в суждениях о них. Тем более, что они, как оказалось, уже не первый раз тренировались на курсах и стреляли отлично. В какой-то момент Самсону показалось, что одна из девушек неожиданно отвлеклась от прицела и бросила на него вопрошающий взгляд. Он тут же отвернулся.

Только потом очередь дошла до Самсона и Холодного. Держать наган на весу оказалось делом не таким легким, как Самсону думалось раньше. Кроме того инструктор заставил его снять бобровую шапку, сказал, что такие шапки при стрельбе очень мешают. Болела кисть, но Самсон старался исполнять все указания инструктора. Стрелять, согнув руку в локте, ему было легче, чем с вытянутой руки. Но пули летели мимо разрисованной фанеры. Не то что у Холодного, который с первого разу попал в лицо прообразу врага да и держал наган так крепко и уверенно, будто родился с ним. Самсон даже позавидовал бывшему священнику. А инструктор, поработав с Холодным, вернулся к Самсону и, в конце концов, добился от него относительного прогресса. Последние пять выстрелов достигли своей фанерной цели.

Перед тем как покинуть территорию тира, Пасечный завел обоих в деревянный домик бывшего Общества правильной охоты, взял в канцелярии две рукописные бумажки с лиловыми печатями. Одну дал Холодному, вторую Самсону. Тот сразу уставился в документ.

«Выдано Колечко Самсону Теофиловичу в том, что он закончил курсы красной стрельбы 22 марта 1919 года».

– Берегите бережно и всегда в кармане! – наказал Пасечный. – Вообще, чем больше в кармане документов, тем лучше!

– А новые паспорта выдавать будут? – спросил вдруг Самсон, вспомнив о старом семейном паспорте, в котором главной персоной значился покойный отец, а значит, без отца этот паспорт для остальных членов семьи, живых и неживых, оказывался бесполезным.

– Будут, – кивнул Пасечный. – Как только определятся границы нашей власти, сразу будут и паспорта!

Вернувшись в милицейский участок, Самсон и Холодный получили на руки наганы с ремнем и деревянной кобурой и с десятком патронов каждый, а к ним письменное разрешение на оружие.

Самсон подпоясался и ощутил на ремне справа приятный вес. Теперь жизнь должна была измениться. Она всегда меняется, когда человек получает оружие.

– Я тебе на стол пару дел царской полиции положил, чтобы ты понял, что такое сыск и разведка, – сообщил Пасечный Самсону. – Иди работай, а мы с товарищем Холодным обсудим другие дела!

В кабинете Самсон воодушевленно уселся за родной отцовский стол, осмотрел всё еще опечатанные печатью Пасечного ящики. Сорвал печати, выдвинул левый верхний. Посмотрел с нежностью на круглую жестянку из-под монпансье и на вспоминаемый недавно семейный паспорт отца.

Потом пододвинул к себе папку, на которой красивым размашистым почерком было написано: «Дело об убийстве заводчика Корниенко С. П. и членов его семьи по адресу Жилянская, 47, третий этаж».

Перед глазами Самсона всплыло знакомое здание в двух кварталах от его дома. Поискав на папке дату, он понял, что дело было заведено в январе 1916 года. Раскрыл и принялся вчитываться в первый рукописный листок – донесение о преступлении, одновременно пытаясь припомнить: не слышал ли он об этом убийстве ранее?

Память в ответ напомнила, что в те годы он старался не слышать об убийствах, потому что случалось их множество, и жизнь из-за этого казалась хрупкой и нуждающейся в защитном футляре, как сосуд из венецианского стекла. Теперь, когда на правом боку он ощущал вес нагана, читать описание убийства целой семьи, жившей неподалеку от них, на той же улице, было не так волнительно и боязно.