Текст книги "Не прощаемся. «Лейтенантская проза» СВО"

Глава 5
Здесь и сейчас

Хлеб уже привезли, но еще не выложили, лишь аромат свежей выпечки разносится над пыльными акациями и армейской колонной, ожидающей переправу.

А «Проза» изучает лица людей. Две мамашки с симпатичными взрослыми дочками гуляли и завернули сюда. Женщины перестали кутаться в жару. Видать, привыкли к военным. Две старухи: одна плотная, вторая сухая, обе – в косынках, осуждающе теребят взглядами девочку лет 14, вставшую в очередь с чупа-чупсом во рту. Неряшливо одетый старик опирается на палку и красными слезящимися глазами изучает стартовую ступень «панциря», что рыжеет в траве. Все молчат. «Как быстро люди привыкают к танку на своей улице», – думает «Проза».

В глазах женщин – настороженность. Еще недавно они были нимфами и грациями, женами и мамами, принцессами-дочками. И вот уже полгода женщины живут с пониманием: никто не защитит: ни муж, ни отец, ни брат. Нет государства. Нет эмансипации, феминизма. Все испарилось. Есть только одетые в потное хаки мужики с контуженными глазами, «только что с передка». В глазах женщин, и молодых, и старых, общее невысказанное понимание: здесь они – добыча. Как тысячи лет до сих пор. Усталые «вежливые люди» оскотиниться на войне не успели и девушек не трогают – хлеба бы купить. Но женщинам неуютно.

Над ГЭС из-за Днепра тонко взвивается звук сирены – воздушная тревога. Очередь не реагирует. Техника приходит в движение, лязгают гусеницы. Колонна рассредоточивается.

В голубом небе друг за другом лопаются белые шарики, это «панцири» сбивают HIMARSы. За вспышкой над головой следуют два разрыва: сначала перехваченного снаряда, следом – звук старта зенитной ракеты. Люди в очереди вздрагивают, кто-то пригибается, все молча считают вспышки. Все знают, что «панцири» не могут сбить все снаряды, и прилет будет! Будет прилет!

В глазах женщин – страх. Никто не защитит. Лязгают гусеницами русские мужские игрушки, в небе рвутся американские мужские игрушки. Инстинктивно мамашки с дочками шагают к «Прозе» спиной, так укрываются под деревом в непогоду.

Восемь! И? Девятый HIMARS падает в четырехстах метрах на околицу. Очередь издает стон. Женский стон. Дребезжат оконные стекла, где-то что-то вылетело. Над деревней вырастает облако бетонной пыли, которое тут же сменяется черным дымом пожара.

– Шиномонтаж, – скрипит старик.

В глазах женщин ужас. Кто-то пытается вырвать руку из материнской, кто-то настаивает, что хлебушка надо купить. Девочка, выронив чупа-чупс, убегает в сторону пожара.

«Проза» уже не может видеть этих глаз.

Из глубины души вырастает что-то древнее, звериное, первобытное. Он разглядывает столб дыма над деревней и вдруг понимает: с этим дымом только что улетучилась его мирная жизнь. Что все деньги мира – пыль. И «Проза» не просто так оказался среди этих мужиков в зеленом. Теперь он – в строю. И он готов защищать этих женщин и детей…

Своих женщин и детей…

Наших женщин и детей…

Чужих женщин и детей…

«Еще вчера тебя бесило нелепое русское государство с коррупцией и бюрократией, – думает «Проза». – Теперь ты и есть русское государство. Здесь и сейчас».

По возвращении в штаб «Проза» видит, как часовые беседуют с двумя местными. Парень и девушка. Вот так, запросто?

Люди, ау! Вы подходите к замаскированному военному объекту, по сути, демаскируете его. На что вы надеетесь? Вы ищете приключений? Вы их нашли!

Но ни КГБ, ни ФСБ, ни СМЕРШ, фильмами о которых пугают обывателей, у десантников нет. Особист в дивизии один!

«Прозу» как советского почти офицера организация караульной службы умиляет. Часовые сидят, курят, болтают, не отрываются от телефонов. Не сдержался, спросил у «Дрозда»:

– Что за хрень?

– А все на сознательности, – отвечает начштаба, – бойцы опытные, обстрелянные, и начкар не нужен. Сами ведут график, сами друг друга будят, сами меняются.

– Ну не все без проблем, – встревает в разговор капитан-кадровик «Селен», – наш водитель КамАЗа сегодня уснул на посту. Я у него автомат забрал. Бегало потом это чудо – искало оружие.

– Белобрысый такой? – спрашивает «Дрозд».

– Да. Сибиряк.

– А болтовня с местными? – возвращается к прежней теме «Проза».

– Понимаешь, – отвечает «Дрозд», – если все делать по правилам: колючка, предупреждающие надписи: «Осторожно, мины», «Стой, кто идет» – местные взвоют! Они же тут ходили и ездили на велосипедах всегда! Всю жизнь! Не стрелять же по старухам? Вот и стараемся сидеть тихо.

* * *

В обед «Проза» увозит к границе тех, чей контракт окончился. Едут через Херсон. Крюк объясняется тем, что мост Каховской ГЭС поврежден HIMARSами, и легковые машины не пропускают.

Один из попутчиков «Прозы» спит на заднем сиденье, второй – Юра – жаждет общения. Юра носит черную бороду, но голова обрита, на затылке татуировка – штрих-код с кулаком в середине. Юра из Башкирии, он пришел служить по контракту по убеждению:

– За идею, а так я – монархист.

Его глаза на загорелом лице блестят, когда он спорит с «Прозой» о русской национальной идее и русском мире.

По мнению Юры, русская национальная идея – справедливость. Но «Проза» не согласен: справедливости мало для позитивной картины русского будущего. Нужно найти ответы на вопросы: как людям строить жизнь, вести хозяйство, зарабатывать?

Блокпосты на дорогах Украины расположены хаотично, дежурят на них чаще всего ополченцы, реже – военная полиция, машины с украинскими номерами останавливают для проверки. Обычно это сооружения из бетонных блоков и мешков с песком, прямой проезд перекрыт.

«Ситроен» «Прозы» – без номеров, с буквами V на стеклах с четырех сторон и на капоте – блокпосты пролетает по встречке, достаточно лишь ладошкой помахать. Взмах руки – символ – свои! Рождается чувство общности, и теплеет на душе.

Кроме всего прочего, Юра – байкер, «ночной волк», он с удовольствием рассказывает, как они встречались с Путиным, тот слушал, а потом делился мыслями «волков» с высокой трибуны. Это так важно, когда тебя слышат.

В поле слева лежит сбитый украинский самолет. Изуродованный хвост с остатками серого натовского пиксельного камуфляжа торчит из рыжей травы. Шоссе становится лучше, Херсон близко.

По сравнению с Новой Каховкой улицы полны народу. Девушки не боятся ходить в легких платьях. Военных почти не видно. На центральной улице две очереди: одна – за паспортами (российский триколор над дверью), вторая – за пенсиями в «Промсвязьбанк».

«Проза» останавливает машину около ЦУМа, цены указаны в российских рублях, в гривнах чуть ниже и мелкими буквами. «Проза» радуется объявлению о приеме российских карт «Мир», но преждевременно. Объявление висит, но карты еще не принимают.

– Представляешь, на пятнадцать минут всего разминулись, – мужчина у прилавка обращается к продавщице, он стоит спиной к «Прозе» и не видит вошедших военных. – Когда уже начнут бить по центрам принятия решений?

Все-таки счастливые люди живут в Херсоне. Украинская артиллерия не складывает их дома, не засыпает парки противопехотными «лепестками». Да, американцы бомбят ракетами Антоновский мост, но стреляют редко и аккуратно.

«Проза» вспоминает о пустом термосе и останавливается у кофейни. В зале пусто, телевизор крутит видеоклипы без звука. Единственный посетитель изучает ноутбук за столиком. Явно хозяин, перед ним нет ни еды, ни питья. Девушка за барной стойкой смотрит на вошедших волком. «Проза» пожимает плечами – ну не нравимся мы ей, понятно. Возвращается с полным термосом к машине, она догоняет:

– Я забыла спросить, сколько вам сахара?

Получается, «Проза» ошибся в оценке ее холодного взгляда?

Вот и переправа, Антоновский мост американцы все-таки разбили, поэтому на паромную переправу огромная очередь.

«Проза» проезжает в голову колонны гражданских машин, ребята демонстрируют на блокпосту свои дембельские предписания, «ситроен» сразу ставят на понтон.

Наконец, забитый транспортом паром отходит. Боец-паромщик немедленно разворачивает спиннинг. Мальчишки – везде мальчишки, даже на войне. Но появляется старший и тут же пресекает рыбалку. Недовольный боец молча уносит спиннинг.

– А почему сюда стоять на паром четыре дня, а обратно только шесть часов? – спрашивает у него «Проза».

– Не знаю. Может оттого, что мы долго не работали?

Военные инженеры вместо броника носят спасательный жилет и выглядят аккуратнее десантников.

Гражданский «каблучок» в двух машинах впереди распахивает заднюю дверь, там импровизированный ларек. Гражданские и паромщики покупают хлеб. Многие начинают есть тут же, отламывают куски от лепешек. Двигатели автомобилей выключены, народ толпится рядом, жарко. Хорошо еще, что от Днепра веет хоть какой-то прохладой.

– Вода теплая? – спрашивает «Проза», не обращаясь ни к кому конкретно.

Рядом семейная пара примерно его возраста.

– Должна, – отвечает мужчина.

– Мутная, – морщится женщина.

– Илья в воду нассал – вот и мутная, – выдает теологическое заключение о погоде мужчина.

Катер, толкающий паром, один из четырех, брызжет водой на надпись «Закрыть собачку». Капли долетают до «ситроена», «Проза» подставляет ногу – вода теплая.

Антоновский мост возвышается над всеми. Взгляды людей все чаще обращены вверх: где же разрушенный пролет? Почему мост закрыт?

Но вот паром приближается к нужному месту. Дырок, как на Каховском мосту, снизу не видно, лишь искореженная арматура свисает оттуда, куда попали американские ракеты. Таких мест несколько, видимо, и правда площадь повреждения дорожного полотна значительная.

Народ достает смартфоны – сделать фото, но старший парома командует:

– Телефоны не включать!

На фронте бытует уверенность в способности американцев наводить ракеты по сигналу сотового телефона.

Ну вот и все! «Ситроен» обгоняет «панцирь», курсирующий по шоссе у моста, и машина оказывается на хорошем шоссе Херсон – Новая Каховка. Единственная дорога, отремонтированная майданной властью, встреченная «Прозой».

Шины гудят.

– Асфальт «гуськами» разрушен, – комментирует Юра.

«Проза» смеется новому названию танковых гусениц.

Начинается разговор о войне. Юра рассказывает о последних боях, где участвовал.

– Занимать украинские позиции нет смысла. Сразу попадаешь в огненный мешок. Окопы пристреляны с точностью до метра. Доты бетонированы, внутри противогранатные ловушки. Мы их долбим-долбим, а они продолжают отстреливаться. Пулемет и «граник». Гранатами забрасываем – без толку – отстреливаются. Выкурили «слезняком». Сдались пятеро, четверо простых вэсэушников, пятый – нацик, весь в наколках. «Чего не сдавались?» – спрашиваю. – «Нацик не давал». Нацики у них в каждом подразделении, кем-то вроде комиссаров. И заградотряды из них же стоят. Простых мужиков не жалеют.

Дорога идет через заповедник Аскания-Нова. Ржавые обгоревшие леса, рыжая хвоя, черные стволы по обе стороны дороги.

Вот этот лес и есть символ Херсонщины: высаженный давным-давно ровными рядами лес не погиб, а вцепился корнями в землю и ждет русской весны. Неестественная красота. Неземная стойкость.

– Танк подбить невозможно, – утверждает Юра. – Ездит между бетонными капонирами на том берегу Ингульца, позиций у него четыре или пять, стреляет 6–10 раз навесным огнем, он на семь километров может стрелять, только ствол из капонира торчит, и тут же меняет позицию. Нашей авиации мало, на каждый танк ее не навызываешься. Укров жалко. Атакуют тремя пехотными волнами по пятнадцать человек, как в Первую мировую. Без бронетехники, без ничего. Первая волна остается на перезарядку, вторая и третья выдвигаются вперед, огонь ведет вторая.

– А вы?

– Для нас сигнал к их атаке – прекращение артобстрела. Мы их встречаем, конечно. Потери у них от нашего огня страшные, – Юра вздыхает.

– Жалко их?

– Жалко. Бессмысленные жертвы.

– Небессмысленные, – возражает «Проза» – Слушал я как-то еврейских аналитиков. Они считают, что Путин сделал для этногенеза украинской нации больше, чем шевченки, шухевичи и бандеры вместе взятые. Спецоперация дала бывшим русским и малороссам повод сплотиться и осознать себя украинцами.

– Это по Гумилеву? – спрашивает Юра. – Нации рождаются и умирают, как люди?

– Да. В этих бесполезных атаках сгорают самые лучшие украинцы, самые идейные, самые фанатичные – все те, кто способен на подвиг. Пассионарии. Выживут только «хатаскрайники». Денацификация – это способ прервать этногенез украинской нации. В истории хватает таких примеров… прерванного этногенеза.

– Все равно – жалко… – Юра молчит некоторое время. – А для американцев и мы, и они – русские.

– Да. Это большая стратегическая победа Америки, – русские убивают русских. Здесь и сейчас.

Юра отворачивается и некоторое время смотрит в окно.

– А например? Прерванный этногенез?

– Ну вот смотри. Русские в 1913 году. У нас с теми русскими сейчас нет ничего общего. Мы по историческим музеям ходим, как будто египетские пирамиды смотрим. Археологический интерес. Никто из нас не захочет жить так, как жили наши предки – ни в деревне, ни в городе. А что случилось? Большевики русскому народу переломили хребет. Точнее, сломали русскую деревню: коллективизация, война, а потом укрупнение колхозов при Хрущеве.

– Да ладно? – не верит Юра.

– Коммунисты строили новую историческую общность – советский народ.

– И почти построили?

– Нет! Построили бы – Советский Союз не развалился бы. Советский народ – еще один пример прерванного этногенеза.

Юра минуту молчит, потом морщится:

– У наших в этой войне тоже гибнут лучшие.

* * *

«Проза» возвращается от границы один. Проезжает место, где в феврале авиация настигла украинскую колонну. Технику с проезжей части убрали, лишь остатки сгоревших шин, этот зловещий символ майданной Украины, остались на трещинах шоссе. В кюветах ржавеют выброшенные взрывом двигатели, в небо, подобно виселице, устремлена изуродованная станина орудия.

«Проза» пробует пересечь Днепр по Каховскому мосту. По слухам, его уже открыли для гражданских машин. Не хочется делать крюк через Херсон.

Навигатор обещает, что в 20.20 «Проза» уже должен быть на месте, но у самой дамбы в темноте в ста метрах от «ситроена» вдруг стартует зенитная ракета.

Потом по другую сторону дороги еще и еще. «Проза» оказался рядом с позицией «панцирей», которые отражают атаку HIMARSов.

«Проза» глушит мотор и в темноте ждет, замерев от страха.

С его позиции не видно и не слышно разрывов в небе, только старты ракет.

«Проза» ждет прилетов по мосту.

Он помнит, что «панцирь» сбивает две ракеты из трех. Очень редко три из четырех.

Но, видимо, не только солдаты в курилке обсуждают нехватку ПВО, сегодня защита дамбы усилена, и «панцири» сбивают все выпущенные американцами ракеты, ПВО отрабатывает на 100 процентов.

«Проза» различает, что ракеты стартуют из разных мест по обе стороны дороги. Значит, оказался посреди позиции батареи.

Дождавшись окончания обстрела, «Проза» суется на мост, но его не пускает военная полиция. Мост закрыт до утра. Приходится ночевать в городе.

«Проза» ужинает водой и чипсами. В единственном круглосуточном кафе в Новой Каховке больше ничего нет, и он едет ночевать на парковку около военной комендатуры.

Охрана смеется:

– Вы понимаете, что мы – цель?

– Понимаю, но у меня приказ ночевать здесь.

Неужели я, липкий, потный после жаркого дня, буду впервые спать грязным, – думает «Проза».

Но начинается ливень, «Проза» сбрасывает с себя одежду и принимает душ под открытым небом.

Глава 6
Огонь, вода и медные трубы

Пока «Проза» ездил на границу, штаб переехал в винные погреба.

Спуск от деревни ведет на огромную парковку, способную уместить десяток автобусов с туристами. Парковка заросла травой, пробившейся между плитами. Ивы и ореховые кусты разрослись. Фонтан пересох, вокруг него чугунная решетка с одинаковым орнаментом с метр высотой. Серп, молот, виноградная гроздь – весь орнамент на секциях решетки, все заржавело. Похоже, за оградой не ухаживали с 80-х. Отдельное здание – туалет-сортир, такой же, как и наверху. За каменной оградой у туалета – небольшая свалка, тоже заросла. Напротив погребов когда-то был вид на Днепр. Но после строительства ГЭС река стала уже, отмели заболотились и заросли лесом. Там квакают лягушки и хлопают крыльями утки. Левый берег Днепра виднеется вдали, из-за деревьев видны редкие высокие строения городка Днепряны.

В самих погребах сыро и холодно, как в могиле, хотя на улице +37°. В погреба ведут три тоннеля, где оборудованы подсобные помещения. Там можно жить. Для штаба выбрали центральный вход, где, видимо, проводились дегустации. Стены богато украшены деревом в стилистике 80-х годов прошлого века. Сюда в ряд ставят столы, у левой стены оборудуют спальные места – отгороженные плащ-палатками раскладушки. Жить можно.

«Проза» ложится подремать.

Сквозь сон он слышит возбуждение, шумят рации, звонят телефоны спецсвязи, они старинные, дисковые без памяти и определителя номера.

Когда «Проза» выходит поздороваться, «Дрозд» говорит ему:

– Раизов – красавец, в четыре тридцать утра спокойно так выходит на связь и докладывает: чистим последние дома Благодатовки. А их всего пятнадцать человек. Сейчас приедет доложить подробности – не уходи далеко.

* * *

Старший лейтенант Джумабай Раизов носит бородку и усики как у д’Артаньяна. На самом деле ему просто некогда побриться.

Склонившись над столом, он водит кончиком ручки по карте и докладывает начальнику штаба:

– Мы прошли к этим ангарам сразу за артой. Нас там ждал танк. Но танк больше шести-семи выстрелов не делает. Переждали, коптер на 150 подняли, вперед. Закрепились, опустили коптер, батареи сменили, снова подняли, снова вперед.

«Дрозд» уточняет:

– Коптер на 150 слышно же?

– Ну и что? Всегда так делаем. Или последний не успеет укрыться, или ноги торчат, видно, и все… «Немцев» после арты законтролили, остальные через Ингулец сбежали, там поле, мы снова арту вызвали, и все… Только крики, стоны. Мы в это время сюда.

Благодатовка расположена в виде буквы Г, повторяющей изгиб Ингульца. Раизов показывает перекладину этой буквы:

– Последние дома зачистили, доложили, видим, лодка без мотора идет, там ДРГ, мы их заптурили… и все…

«И все…» Раизова звучит тихо и многозначительно.

– Благодатовку ополченцы держали. Восемьдесят три человека, где они?

– Службу не несли, спали в подвалах, в окопах никого не было, видели двух убитых, побурели уже, остальных в плен забрали.

– Всех?

Раизов пожимает плечами, он худенький, небольшого роста, как подросток, но в этом небрежном движении плеч видна уверенность матерого волка:

– Остальные сбежали… и все…

Раизову неинтересна судьба ополченцев:

– Нашли рюкзак их командира, видимо, выбросить сумел.

Он протягивает военный билет офицера. 1972 год рождения, внутри два сложенных розовых сердечка, побольше – «Любимому мужу», поменьше – «Любимому папе».

– Завтра с вами комдив хочет встретиться, с тебя список отличившихся, всех к наградам, и список, что роте нужно.

«Дрозд» отпускает Раизова.

– Герой! Взять деревню горсткой людей без потерь! Герой! – говорит он «Прозе».

– Я так понимаю, что секрет победы – он вел роту вплотную за огневым валом?

– Видимо.

«Дрозд» рисует в блокноте «Прозы» схему: в ста метрах – танки, в двухстах метрах – БМД, потом – в трехстах – пехота.

– Ни танков, ни БМД у него не было, плюс застройка, да, людей вел вплотную, сразу за артой. Герой.

– Я так понимаю, если устав соблюдать, воевать можно? Я про ополченцев.

– Их месяц не меняли, привыкли, обжились, обленились, и вот результат… Тридцать-сорок процентов потерь из-за этого. Разгильдяйство. Пошел срать не туда, КамАЗ сдал задом, раздавил. Сейчас жара. В окопах броники, каски снимают, ходят в шлепанцах. Миномет мину кинул, и привет. Мог стать миллионером, а так «двухсотый».

«Дрозд» имеет в виду, что раненые, «трехсотые» по штабной терминологии, получают от государства компенсацию.

– А почему вы называете укров немцами? – недоумевает «Проза».

– Когда под Васильевкой стояли, весь эфир был забит немецкими переговорами, – объясняет «Дрозд», – с тех пор – «немцы». Прижилось.

– А сейчас?

– Английская и польская речь. Но все равно – «немцы»!

– Про уставы… Вопрос можно?

На столе начальника штаба лежит красная книга «Боевой устав Воздушно-десантных войск». «Дрозд» кивает.

– Почему окопы – не траншеи, а щели, как в сорок первом?

– А вы гляньте!

«Проза» листает устав: рейд, захват объекта, удержание объекта… Нет окопов. Нет пехотных атак. «Дрозд» снисходительно смотрит на него, сомкнув руки перед собой на столе. Но «Проза» не готов так запросто сдаться, все старшие офицеры полка после академий:

– А в академиях?

– Понимаете, – «Дрозд» наклоняется в кресле вперед, – ни у нас, ни у американцев уже восемьдесят лет не было ТАКОЙ войны.

Он делает паузу и смотрит в потолок. Убеждается, что в подсчетах не ошибся.

– Ни Сирия, ни Осетия, ни Чечня, ни Афган, ни Ирак, ни Ливия, ни Вьетнам… ни мы, ни они – никто не сталкивался с противником такой силы. Ни у кого нет нужного опыта. Нечему учить в академиях. Ни у нас, ни у них. Все заново. Все с нуля. Мы все сейчас учимся. И солдаты, и генералы – все в одинаковом положении. Всем приходится учиться. И окопы копать. И в атаки ходить. Импровизировать.

У «Дрозда» звонит телефон. Пока он разговаривает, «Проза» листает устав. Начальник штаба уходит, возвращается, встает у него за спиной.

– Использование ВДВ для несвойственных задач, которых даже нет в уставе. И все равно! Приходится исполнять! Никто, кроме нас.

Услышав девиз воздушно-десантных войск, «Проза» с улыбкой оборачивается, но «Дрозд» серьезен, девиз он произнес между делом, без всякого пафоса.

– Здесь, на правом берегу, десантники цементируют оборону…

– Увидеть бы…

– Не нойте! Вы уже на передке побывали. Я – начштаба – не был, а вы уже были! – жалуется «Дрозд», которому запрещено покидать штаб дальше туалета. – Увидите, на самом деле. Укры день независимости должны были отметить наступлением. Но что-то у них не задалось…

С деревянной балки на карту спускается на паутинке паук.

– О, паук! – радуется «Дрозд». – А ты – герой! Или шпион?

В штабе гаснет свет. Они умолкают, лишь в темноте светятся экраны штабных компьютеров. Мимо пробегает русый блондин с голубыми глазами и ранними залысинами. Это Александр – командир комендантского взвода. Он всегда застенчиво улыбается и почти всегда молчит. Все штабное хозяйство – на нем. И электрик, и плотник, и столяр, и сантехник – Александр вездесущ и способен собрать «из говна и палок» что угодно.

Душевая, кухня, стиральная машина, антенна такая, антенна сякая, шкафы, кровати, трубы, провода – все он, горящий генератор потушить – тоже он.

Во дворе капитан-кадровик «Селен» материт водителя комендантского взвода Никиту. Тот не заметил катушку удлинителя и раздавил ее КамАЗом.

Когда электричество удается наладить, «Прозу» с капитаном «Листком» отправляют в город на рынок покупать тепловые пушки. По ночам стало холодно, в винном погребе спать невыносимо сыро.

«Проза» не замечает разницы между лейтенантами и капитанами. Да, среди разномастно одетых военных он может выделить старших офицеров. Но младшие офицеры кажутся ему одного возраста. Наверное, их это обижает? Как можно не замечать разницы между лейтенантом и капитаном?

«Проза» едет на рынок и обсуждает с капитаном «Листком» русский характер. Своей готовностью обсуждать любые темы «Проза» раздражает капитана. Видимо, в его глазах «Проза» – бесконечный дилетант. А может, он просто не любит политработников? Не важно.

«Проза» восторгается рукастостью настоящих русских мужиков, но капитан «Листок» плюется:

– Русский характер – это вечное авось… авось не развалится. Посмотрите на наш штаб. Тумбочка под телевизор – дверца перекошена, и всем пофиг. Штабные столы – что мешает поставить их ровно? Провода свисают над головой и мешают двери закрываться. Да американцы и не въехали б в такой штаб, пока все провода в короба не уберут! А у нас все так!

Капитан – охотник и сваливается на любимую тему:

– Наш лучший карабин «Тигр» – это же весло, а финский «Тика» втрое дороже, но его в руки берешь – как влитой, для людей делали!

«Листок» мечтает поохотиться на фазанов и зайцев, поэтому повсюду капитан ищет охотничий магазин. Безуспешно, потому что приказом военно-гражданской администрации все охотничьи магазины закрыты.

По возвращении в штаб «Проза» видит, что офицеры наслаждаются вечерней прохладой у раскидистых ив. «Проза» подходит к ним и жалуется:

– Купил новый телефон, прошу жену ее молодую фоточку скинуть, для заставки, а она найти не может!

– У меня есть! – оживляется «Дрозд». – Сейчас пришлю!

Все ржут. Для посторонних офицеров фраза «Дрозда» звучит двусмысленно, но начальник штаба и «Проза» дружат семьями.

«Проза» – вредный, интригует, уговаривает начальника штаба специальным приказом сослать охотника «Листка» на рыбалку. Пусть помучается над офицерским меню. Русский характер ему, видите ли, не нравится.

За ужином «Дрозд» поздравляет «Прозу» с заключенным контрактом:

– Ну что, Андрей Владимирович! Попал в ВДВ – гордись! Не попал – радуйся!

Теперь «Проза» – младший сержант, и у его пребывания на фронте появился правовой статус. Теперь можно надеть форму и перестать разлагать личный состав майками и шлепанцами на босу ногу.

* * *

Вечером «Проза» берет интервью у старшего лейтенанта Джумабая Раизова, героя, командира 1-й роты.

Красная точка чертит ночное небо снизу вверх.

– Что это? – спрашивает «Проза».

– «Точка-У», – поясняет Раизов. Слышен взрыв, Джума объясняет: – Это звук старта.

Раздается второй взрыв.

– Это переход на сверхзвук.

Третий:

– Это ее сбили.

Четвертый почти сразу.

– А это она упала.

«Проза» включает диктофон, Раизов смеется:

– Сейчас будет рассказ о жизни старшего лейтенанта Раизова! Я по национальности – казах. У меня дед был один из тех людей, кто видел будущее, был ведуном. Ему достался этот дар, он его не распространял, но с близкими делился. Ему как-то за неделю приснился сон: к нему подошел вожак стаи волков, при этом он был один, полная луна, как полагается, антураж. Волк ему сказал – у тебя родится внук. Езжай к сыну, принимай пополнение. Мы жили в Казахстане, в маленькой деревне, помогали друг другу. После этого отцу и матери пришлось переехать в Тюменскую область. Помню историю из детства. Мы переезжали, как все сельские люди, на тракторе, знакомый нас перевозил в телеге. Был солнечный день. Мы тихо ехали, медленно. За мной бежала большая собака черно-белого цвета. Она лаяла, улыбалась, у собаки можно увидеть улыбку. По глазам можно вообще каждого человека понять, каждое животное. Глаза – это, на самом деле, отражение души. Я эту картину на всю жизнь запомнил. Деревня маленькая – 350 человек, может. Две улицы. Одна принадлежит казахам, другая – русским. Семья у меня не самая благополучная. Мама доярка, отец пенсионер – инвалид. Но как-то с горем пополам справились. Я, кстати, пятый ребенок в семье. У меня два брата и две сестры. Отец – молодец – в шахматном порядке нас сделал. С сына начал, сыном закончил. Судьба – интересная штука. Когда мне было 12 лет, мать умерла, ее убило электрическим током. Этот первый момент, когда начинаешь себя ощущать, что становишься мужчиной. Я же обещал своей матери, что стану военным. Так и вышло. Но в целом я очень был нежным, меня разбаловали безумно.

– Сейчас угадаю, как ты с девушками знакомишься. Выходишь на улицу и ждешь, пока к тебе подойдут?

– Ни в коем случае! Я не такой человек!

– Но здесь пришлось это преодолеть. У нас было большое хозяйство. Так как братья и сестры уехали, все это хозяйство пришлось брать на себя. И в те годы я начал заниматься спортом. Так получилось, может, я того не заслуживаю, меня всегда окружают настоящие люди… настоящие. Все настоящие. Очень теплые и все относятся ко мне очень хорошо.

– А тебе везет на наставников?

– Безусловно! Безусловно! У меня несколько таких людей в жизни, и первый мой – двоюродный старший брат. Он поступил в десантное училище… Всегда был образцом. И я благодаря ему начал заниматься спортом. Это очень сильный показатель в жизни каждого. Быть целеустремленным. Второй человек – это учитель истории Олег Леонидович. О-очень уважаемый мною человек. Два раза становился учителем года в России. Очень образованный, требовательный. Это второй показатель – требовательный. Он же был и тренером. Спортивное ориентирование, туризм. Лыжные гонки и легкая атлетика – я еще в школе стал КМС по ориентированию и пятикратным победителем Уральского федерального округа. И учителя! Надежда Николаевна – моя классная руководительница – всегда мотивировала меня, чтобы я учился. И после потери матери, конечно, был страх.

– В училище легко было поступить?

– Кому как. Я занимался спортом как?! По четыре-пять часов в день! Я даже по весу в училище не проходил – 54 кг. Пришлось руку к стенке приложить, надавить, так я набрал минимальные 57 кг. Она мне галочку поставила – «годен».

– Н-да уж. Настоящие десантники оказались мелкие, – сокрушается «Проза», – я сильно ошибся, накупив вам маек 54–56 размера.

– Высокие десантники – для парадов, – смеется Джума. – Классная видела, что я ждал тренировки, занятия в два заканчиваются, а тренировка – только в четыре. Я гордый человек! Она в паузе уходила домой, делала бутерброды, делала вид, что сама ест, и меня подкармливала. Это был большой вклад! И вот я набрал необходимые баллы ЕГЭ, брат дал мне 20 тысяч. Мне повезло – я, обычный, можно сказать, деревенский, парень, поступил в училище. И влюбился в девочку в 18 лет. Каждому человеку не хватает чего-то. В моей жизни так получилось, что мне не хватает любви. В ком-то не хватает смелости, в ком-то уверенности, кому-то родителей. А мне любви! Не хватает никогда любви! И вот, находясь на выполнении специальной операции, благодаря своему другу познакомился с девушкой! Мы переписываемся, общаюсь, звоню, уделяю много внимания и времени. Даже братьям и сестрам не уделяю особо.

– Ты виделся с этой девушкой?

– Еще нет! К сожалению, нет! Но, надеюсь, что все получится. Мне охота в семью. Я хочу детей. Хочу семью! Хочу это маленькое счастье, которое держишь в руке. Это же так классно! Учеба в училище мне очень много дала на самом деле. Эти пять лет были и долгие, и одновременно пролетели как щелчок, – Джума щелкает пальцами.

– Что касаемо специальной операции, – продолжает он, – нам сказали, что будут масштабные учения в Беларуси, и мы поехали туда, много вещей не брали особо. И поступает приказ – выдвигаемся на киевское направление.

– Ты не видел заседания ни Совета национальной безопасности, ни обращения Президента к нации?

– Нет! Я потом посмотрел Путина, я его очень уважаю!

– Потом поговорим. Мне тоже есть, что сказать про Путина.