Текст книги "Так любят люди"

Я вообще-то, честно говоря, с женщинами робок довольно. Не знаю почему. Системы вроде все нормально функционируют. А робок. Вот этот весь конфетно-букетный период ненавижу.

Я и в работе так… Помните, как Господь говорил? «И будет ваше слово: да, так да; а нет – так и нет». Вот в бизнесе так можно, а с девушками нельзя.

И вот надо чего-то говорить, как-то там ее заинтересовывать… Но это еще ладно!

Про нее ж тоже надо все выяснить? Типа: она тебя любит или деньги? Юмор есть ли у нее, а то я, если у чела нет юмора, просто подыхаю. Умеет ли готовить.

Тут одну встретил. Ресторанчик, туда-сюда… В кино даже сходили. Она говорит: – Хочешь посмотреть, как я живу?

Ну, я парень сообразительный, глубинную суть вопроса понял. Пришли. Сидим. Неловкость… Ну, у меня всегда в таких случаях неловкость…

Она и говорит:

– Хочешь, музыку поставлю?

Я говорю:

– Давай.

Она знаете что поставила? Стаса Михайлова! Я еле ноги унес. Ну и какие могут быть отношения с женщиной, которая Стаса Михайлова считает музыкой?

Короче. С Кларой таких проблем не может быть. Я все про нее знаю. И про вкусы ее. И даже про то, как она готовит. И даже про все ее романы, которые у нее были. Ей двадцать три, но девчонка, как говорится, видная издалека… И знаю, что сейчас у нее никого нет. Вот, значит, пришел я к Сереге. Чего там надо было перетереть, не помню… А я Кларку давно не видел. А тут – прям на кухне сидит. Глазища там… Все дела…

И меня прям осенило. Прям как будто Бог на ухо шепнул: «Какая девка классная! Готовая прям и без проблем».

И прямо засела у меня эта мысль. У меня всегда так бывает… Знаете, как Володя пел: «Уж, если я чего решил, то выпью обязательно». И у меня так же ровно.

На следующий день вызываю Серегу в кабинет и говорю: так, мол, и так, запал на твою Кларку, не мог бы ты поинтересоваться у нее, как она ко мне относится?

– А то, – говорю, – может, она меня в упор не видит, так чего ж я буду зазря нервные клетки тратить? Они ж не восстанавливаются, ну, вы знаете.

Серега не удивился. Он вообще спокойный такой. Несколько лет назад на него отморозки напали с битами, так он их раскидал и при этом ни разу матом не выругался. Представляете, выдержка. Как у хорошего виски.

Короче, дня три проходит, заходит ко мне Серега и говорит:

– Короче так, начальник… Это он меня «начальник» называет типа для прикола. У Кларки сейчас никого нет. Она так и сказала: «Я, говорит, на сухой диете нынче». Но тебе просила передать, что ты – маленький и инфантильный.

Я обалдел конкретно. Нормально, да? Мне двадцать девять скоро, а ей – двадцать три. Я Серегу спрашиваю:

– А еще чего сказала?

– Нет, – отвечает. – Только это.

И тогда я решил ее достать. Начал ей эсэмэски любовные писать, мейлы. В Фейсбуке в личку такие ей объяснения в любви пишу! Откуда только слова берутся!

У меня в телефоне камера отличная. Я периодически ей объяснения в любви записываю. Красиво! Фон выбираю, чтобы все красиво… Ну и снимаю, как я говорю разные слова.

Это все месяц длится… Не то два? Тут на работе завал был, забыл про все… Полтора, наверное.

Опять Серегу посылаю типа на разведку.

Он – мне:

– Сухая диета у нее продолжается, а про тебя говорит, что ты – не мужик, а инфантильный подросток. Извини. Но такие вот слова.

– А вы ее видели за это время?

– Нет. Зачем, когда такая неясность? Я даже к Сереге ходить перестал, чтобы с ней не столкнуться. Серега не обижается, он – друг настоящий. А если мы вдруг столкнемся, то что же я ей скажу, правильно?

– Послушайте, Марат… А вам не кажется, что если мужчина хочет объясниться женщине в любви, то лучше бы это как-то лично сделать? Глаза в глаза…

– Думаете, поможет?

Нет, вы просто не знаете, какие я эсэмэски пишу! А то, что я на камеру записываю? Шекспиру не снилось, точно говорю. И время, понимаете, времени жалко. И потом как-то спокойней, когда пишешь, привычней. Не знаю… А вы что, думаете, надо встретиться? И прям ее спросить? А что спросить? Поговорить, думаете, с ней надо? А как поговорить?

* * *

Та, Которая Не Звонит, не звонила.

Она держит меня, не звонящая, не пишущая. Мысли мои держит. Душу.

Они это умеют. Стоит попасть под их власть, и – все.

В жизни человека должен быть стержень, основа. Что-то самое главное, без чего он никак не сможет.

Тем моим приятелям, для которых стержень – карьера, деньги, зарплата, им спокойней как-то. Потому что все это от них зависит. От усилий, терпения и прочего.

Любой, кто хочет сделать карьеру или заработать деньги, сделает это всегда.

Слышь, учись на пятерки и все будет хорошо! Это правильное направление пути. Эта та дорога, которая от тебя зависит – по ней и иди.

А я не могу без женщины. В единственном числе. Не в смысле секса, хотя это тоже важно. Но главное: мне надо, чтобы она была рядом.

Свой бизнес я выстраивал, когда рядом была Юля. А когда мы были вместе, она была рядом всегда.

– Я – твоя рука, – вздыхала она и улыбалась.

В женщине очень важно, как она умеет тебя благодарить. И умеет ли?

Потому что если ты нормальный мужик, ты никогда на благодарность намекать не будешь. Однако всегда будешь ее ждать.

И, когда она поблагодарит, ты ответишь:

– Да ладно. Мне это ничего не стоило.

Но «зачет» своей женщине обязательно поставишь.

Мы живем в мире людей, закомплексованных до чрезвычайности. Поэтому каждый жаждет ощущать себя центром мира. Современный человек – это такой улавливатель сигналов, которые подает ему мир.

Он улавливает, а не подает. Ему важно, что – о нем, а не что – он сам.

В юности я прочел замечательную фразу Сенеки: «Если хочешь, чтобы тебя любили, – люби».

Мало ли фраз читал? А эта запала почему-то. Запала, но не работает. Пробовал. Женщины с благосклонным удовольствием принимают все знаки любви, и ни фига не дают в ответ.

Современные люди с трудом выдавливают из себя слова благодарности. Им кажется, что это их унижает.

И к женщинам, и к мужчинам относится. Но если мужчинам отсутствие благодарности мы как-то еще прощаем, то женщинам…

Они все принимают как должное. Как бы подчеркивая этим свою крутизну. Если радуются – то подчеркнуто игриво. Если благодарят – равнодушно.

И ты говоришь себе: «Ну и ладно. Я ж не для нее это делаю, а для себя. Это мне зачет».

И все равно внутри какая-то мерзкая досада остается. Остается, черт бы ее подрал!

Юлька умела благодарить.

В женской благодарности ведь что самое главное? В женской благодарности самое главное – взгляд.

Юлька умела так смотреть, что «спасибо» начинало звучать как «я тебя люблю».

Она стеснялась принимать подарки. Она кричала на меня, чтобы я не тратил деньги на билеты бизнес-класса. Она предлагала в приморских городах снимать квартиры, а не номера в гостиницах, потому что это дешевле. В ресторанах она сначала смотрела цену, а потом – название блюда. Она покупала вещи на распродажах, радуясь не самой вещи, а ее цене.

Ради такой женщины стоило создавать бизнес. И все получалось. Сразу. И нужные люди нашлись. И деньги. И, главное, идеи. О Господи, сколько у меня появлялось идей, когда рядом была Юлька!

Вечером я рассказывал ей о своих делах, а она смотрела так, словно, кроме меня, в этом мире для нее больше никого не существовало, так раскрывала свои глаза, как будто от моего рассказа зависела ее жизнь.

Человек слушает глазами. В глазах собеседника отражается – или не отражается – твой рассказ. И когда твой рассказ отражается в глазах любимой – это и есть, наверное, счастье.

У меня в жизни было пять лет абсолютного счастья. У меня получалось все. Бизнес я сумел поставить на ноги, и он работает теперь практически сам по себе.

Я точно знаю: если жизнь за что и может полюбить меня – только за любовь. Если у меня получается полюбить женщину, у жизни получается полюбить меня.

И по-другому это не работает никогда.

А Юлька…

Она очень редко ездила на такси. Даже когда это можно было делать, не раздумывая. Она говорила, что в метро любит смотреть на людей и читать. Как она умудрялась одновременно читать и смотреть на людей, я не знаю. Но как-то умудрялась.

А тут поехала. Было очень поздно. Она возвращалась от мамы, и я сам настоял, чтобы она взяла машину…

Светлана, 47 лет, доктор филологических наук:

– Ужасно неудобно про это рассказывать, тем более практически чужому человеку. Но раз уж пришла…

У меня есть муж. Серебряная свадьба будет… Должна быть через два года. Дочери двадцать лет. Сыну двенадцать.

У нас хорошая семья, правда. Нам с мужем интересно всегда. Он – военный. Но вы не подумайте: он военный ученый. Столько лет прожили, а я так и не знаю, чем он занимается. С одной стороны, тайна. С другой – он пытался мне что-то рассказывать, но я не могу понять своим филологическим умом. Он очень умный. У него на все – собственный взгляд. Мы с ним все можем обсуждать. Он очень много читает художественной литературы и мемуаров. Представляете, благодаря ему я даже открыла для себя некоторых авторов. А я читать очень люблю. Конечно, профессия обязывает.

Отвлеклась. Извините. И в интимной сфере у нас все хорошо, извините. В это, наверное, трудно поверить, но – так. Я всегда знаю, что желанна. И он мой желанный, конечно.

Совсем не похожа на ученую женщину-сухаря. Красивая. Модная. Ощущение такое, что боится выдать собственное счастье: как будто гасит взгляд.

– И тут я… Это… Влюбилась, в общем. Даже не знаю, как все это произошло. Он младше меня на два года. Леонид. Он к нам на кафедру пришел из другого вуза. Невероятно умный! Говорит так… Я многих слышала… Я к Лихачеву в свое время на лекции ездила, Панченко слышала. Но чтобы так говорил человек!

Я своему мужу за двадцать три года ни разу не изменила. Поверьте мне. Даже мыслей таких не было. Зачем? Когда так все хорошо. А тут… Я даже не понимаю, как все произошло. Наваждение какое-то… Облаком накрыло и понесло… И принесло… Мы с самого начала с Леонидом начали общаться так, словно сто лет знакомы. Это ведь признак любви, так мне кажется. У него жена погибла два года назад… Он мне показался таким неприкаянным…

Я когда к нему домой первый раз попала, сразу убираться начала. Дура, да?

Вы не подумайте: у нас не сразу интимное началось. Мы ходили, разговаривали много… Я уже даже к нему домой приходила, обед готовила. Целовались только.

А потом я сама… Он же знает, что я замужем. Он не мог. Я понимаю. И сама поэтому, не сдержалась.

И вот теперь не понимаю, что делать.

Я не могу обманывать мужа, мне противно самой. Я столько за свою жизнь прочитала книг про измены… В каждой второй книге про любовь кто-нибудь кому-нибудь изменяет. Что в нашей классике, что в зарубежной. Но я даже не подозревала, что это так противно… Уйти от мужа? Я не представляю себе жизни без него. И потом, если дочери я еще смогу что-то объяснить, то сыну – нет. И тогда я останусь без сына.

Бросить Леонида я не могу. Не могу и все, понимаете? Как в тумане живу… Когда вижу его… Мы еще работаем вместе, видимся каждый день…

Тяжело. И прекрасно. Иногда ощущаю себя героиней какого-то романа: тяжело и прекрасно. Глупо как-то…

Не знаю, что делать.

– Когда не знаете, что делать, то и не надо ничего делать. Делать надо то, что хочется… А если ничего не хочется, тогда ничего и не надо…

– А как же мне жить? Так, что ли, и жить?

– Когда захотите жить по-другому, тогда и заживете. А пока – так.

– Тяжело так, понимаете? Очень тяжело…

– Понимаю… Но не знаю, как можно иначе… …Светлана появилась через полгода: у нее возникли проблемы в отношениях с сыном.

– А как с Леонидом у вас?

– Это была ошибка. Он оказался… Короче, не тем, кем казался. Бывает. Мы не будем про это говорить, хорошо? Я пришла поговорить про сына…

Она была явно недовольна моим вопросом.

* * *

Юлька попала в аварию: разбилась очень сильно.

Она то теряла сознание, то приходила в себя.

Но она дозвонилась мне.

Я умудрился ночью – ночью! – устроить ее в хорошую больницу.

Доктор сказал, что прогнозы самые печальные и что вообще непонятно, выживет она или нет.

Потом сказали, что выживет, но не будет ходить.

Потом сказали, что будет ходить на костылях.

Юлька лежала в каких-то распорках и казалась распятой.

Из-под белого гипса и белых простыней глядели ее огромные черные глаза.

В глазах застыл страх. Я всегда думал, что это такая дурацкая банальная метафора: как это страх может застыть? Он же не желе…

Оказалось, может. Застывший взгляд, полный ужаса. И – ничего другого в этих глазах.

Когда ей стало лучше, в глазах застыл вопрос. И так бывает, оказывается.

Вопрос был такой: «А ты меня не бросишь?»

К ней страшно было притронуться. Я целовал ее прямо в этот, застывший в глазах, вопрос.

Я не врал. Я знал, что теперь мы всегда будем вместе.

Я не отходил от ее кровати целыми днями – и когда врачи говорили: «Идите домой», и когда сестры гнали, и когда так хотелось спать, что я уже плохо понимал, где сон, а где реальность.

Мне казалось, что с этим миром она теперь связана через меня и чем дальше я отойду от нее, тем слабее будут ниточки, связывающие ее с жизнью. И поэтому я должен быть рядом.

Я уже был взрослый человек, я уже много чего перевидал, в концов концов, у меня уже дочь росла, но впервые в жизни я понял, что любовь – это испытание.

Испытание, которое мне очень нравится.

Когда я расставался с другими, самым обидным было то, что я в них много чего вкладывал. Не денег, а души, эмоций, времени наконец. И это все пропадало. Обидно…

А потом возникала новая, и надо было вкладывать сначала. И оно опять пропадало.

Какое-то бесконечное вкладывание в пустоту…

Никогда и ни в кого я не вкладывал столько, сколько в Юлю. Иногда мне казалось, что я ее просто создаю, делаю ее.

И я был абсолютно, двухсотпроцентно уверен, что это не напрасно, потому что мы – навсегда.

Юлька говорила, что она – моя рука. Но теперь мы просто – одно. Единое такое существо.

Любовь всегда эгоистична. Кто бы там что ни твердил про альтруизм – ерунда это все! Мы любим человека за то, что мы в него вложили. Поэтому любовь к детям – самая сильная, ведь мы ни в кого столько не вкладываем, сколько в них.

Мы любим другого за самого себя – того себя, которого удалось в него вложить.

«Любовь – это открытие мира! Любовь – это познание!»

Ерунда это все!

Завоевание Америки – вот что такое любовь. Приехал с оружием в руках; уничтожил всех лишних, если они были; пригляделся, присмотрел территорию и начал обрабатывать, чтобы на ней жить.

Она поступает так же. Вы не изучаете друг друга, а начинаете вкладывать. И чем больше удалось вложить, тем больше шансов на окончательное завоевание.

Юлька…

Я даже не знал, что могу так слиться с другим человеком. Я был не с ней, я был в ней.

Я знал, что подниму ее на ноги, потому что не она – я лежал, распятый на кровати.

А я не хочу, и, значит, не буду так лежать.

И мы встанем. И мы пойдем. И мы будем жить вместе. И это будет такая счастливая пара, какой еще не видывал мир.

 
Этот звук исчезнет, испарится, –
Будет жить под сердцем у меня.
 
 
Ты – недоозвученная птица –
Улетела, в бывшее маня.
 
 
Я хотел услышать. Но не вышло.
Убежал, чтоб не было беды.
 
 
Так, бывает, облетает вишня,
Не умея вырастить плоды.
 
 
И стою я, как дурак влюбленный,
Испугавшись твоего крыла.
 
 
Умирает звук мертворожденный.
Облетает вишня. Отцвела.
 
 
Звук растает и плодов не будет.
В сердце моем – прошлого печать.
 
 
…До чего ж смешные эти люди:
Так боятся звуки приручать.
 

Это я написал задолго до того, как с Юлькой началась вся эта фигня. Очень задолго. Когда еще мы жили так хорошо, что было страшно прикоснуться к счастью каждого дня, чтобы не спугнуть.

Я вот думаю: может, поэты не предчувствуют будущее, а приближают? Может, Бог посылает на Землю поэтов, чтобы они создавали жизнь? А кто еще? Пророки и поэты. Да и такая ли уж большая между ними разница? Разве Христос не был поэтом? Может быть, стихи и проповеди – это план жизни? Кто знает…

Впрочем, какой я поэт? Это меня Юлька убедила стихи писать. Я чего-то там пописывал, но стеснялся.

Однажды прочел ей.

Она не выразила никакого восторга или даже радости. Сказала просто:

– А еще есть?

И посмотрела своими глазами.

И я стал писать стихи.

Издавать их никогда не собирался, хотя это копейки стоит.

Нет, вру. Собирался. Хотел Юльке на какой-нибудь круглый день рождения подарить. Назвать «Стихи для Юльки» и подарить.

Слишком долго собирался. Не успел.

И тут позвонил телефон.

Я посмотрел на него, как бы спрашивая:

– Она?

Телефон звонил.

И я понял… Нет, почувствовал ответ:

– Не она…

Надо было протянуть руку и посмотреть на экран. Современные технологии: даже «алло» нет необходимости говорить, чтобы понять, с кем говорить…

Я вздохнул и протянул руку к аппарату.

Юлиана, 38 лет, редактор на телевидении:

– Мне изменяет муж…

Нет, не так.

Муж сказал, что нашел другую женщину и готов к ней уйти. А готов остаться. Как мне будет лучше.

Это крах, понимаете? Капец, как говорит наш сын. Сенька, это муж, – единственное, что у меня было неизменное, навсегда. Сын еще. Но это другое. Понимаете? Я была в нем уверена, как в себе. Больше, чем в себе, понимаете, да?

И тут…

Он, главное, пришел и спокойно так говорит… Сенька старше меня на семь лет. Мы пятнадцать лет вместе, и я представить себе не могла, что он когда-нибудь… Я была уверена, что он только меня любит, что вообще больше не замечает никого.

Он удивительный человек, удивительный.

Преданный абсолютно. Это не просто слова… Он даже Сашке моему помогал, когда тот заболел.

– Сашка – это сын?

– Не сын. Это вообще не имеет отношения к делу, ну да ладно. Надо про все рассказывать?

Уверенный взгляд. Абсолютно уверенный. И тени растерянности нет.

– Три года назад я влюбилась. По дури. Он ведущим работал в «ящике», да вы его знаете, наверняка. А я на его программу пришла работать. Денег еще решила подзаработать, дура. А он в этот момент как раз с женой разводился, надо было кому-то рассказать. Нашел во мне собеседника. Ага – собеседника. Ну и закрутилось все.

Я Сеньке, понятно, не говорила ничего. А потом Сашка в больницу попал – обширный инфаркт. Довела его благоверная. Я ночами с ним сидела, пришлось Сеньке все рассказать.

И он понял меня, представляете? Стал врачей искать хороших. Сашке лекарство понадобилось дефицитное – Сенька нашел.

Знакомиться, правда, не хотел. Но я понимаю: Сенька – натура тонкая, настоящая. В общем, он Сашку только в гробу увидел. Не смогла наша медицина его вытащить. И вот, представляете, я такая стою перед гробом, где лежит мой любимый, а за спиной Сенька, обнимает меня за талию. Представляете, в какой я ситуации? Ужас один!

Я после Сашкиной смерти долго не могла очухаться. Себя винила… Знаете, как в таких случаях бывает?

А Сенька меня успокаивал. И ни слова упрека, ни разу! Можете себе представить?

Я даже хотела, честно говоря, Сеньку в «ящик» вытащить. Ну, рассказать нашу историю. Сашку вспомнить… Ну и чтобы люди увидели: как муж может любить жену и все ей прощать. Договорилась уже со всеми. За деньги, заметьте, не бесплатно.

Но Сенька отказался. И даже обиделся, по-моему. Скромный он потому что.

А потом как-то все успокоилось. Устаканилось, как говорится. Стали себе жить спокойно. И тут – такое! Приходит и прямо с порога заявляет… Никак не ожидала, понимаете?

– А как у вас обязанности дома распределены? Хозяйством кто занимается?

– Обязанности… При чем тут это? Да у нас нет никаких обязанностей. Какое хозяйство? Хозяйство – это куры, утки, две свиньи, как у нас было в деревне. А в Москве – что? Убираться женщина приходит и она же готовит раз в неделю. Когда кончается ее готовка, прикупим что-нибудь… Сейчас же это не проблема. Вы что, думаете, Сенька из-за этого, что ли, на сторону? Да вы что! Он к быту вообще равнодушен. Знаете, есть такие мужики. У нас как? Бумажка какая упадет… Квитанция там ненужная… Так и будет лежать, пока Галя – это уборщица – не придет. Он и не заметит. Нет, дело не в этом. В чем-то другом… Может, я мало ценила его отношение? А как надо ценить? Не знаю. После Сашки я верность блюла. Так… Разная ерунда… Телевидение – такая история… Но это не считается. Да и Сенька не знает ничего.

Я вечером дома. Секс если ему – пожалуйста. Иногда приготовлю что-нибудь вкусненькое, бывает. Хожу с ним повсюду. И вот он говорит:

– У меня есть другая женщина. Говорю тебе честно. И ушел.

А я одна теперь, представляете?

И вот я думаю: как бы вернуть его, а? Такой вопрос. Есть же наверняка какой-нибудь способ, а?

Попробовала приворожить его, к гадалке ходила – не сработало. Ерунда это все. Надо как-то по-умному. А как, я не знаю. Может быть, вы посоветуете?

* * *

…Родители, наверное, меня любили: почти не били, кормили, одевали, ругали для порядка, но не очень сильно.

Любили, в общем. Только я им был совсем не интересен. Они вообще со мной не разговаривали: то ли времени у них не находилось, то ли желания, то ли просто не видели необходимости разговаривать с мелюзгой.

В тот день, когда я стал мужчиной и вышел на улицу, переполненный ощущением, что я теперь такой же, как все, настоящий взрослый, – как же мне хотелось рассказать об этом маме или отцу!

И не то чтобы я боялся, что меня будут ругать или не поймут. Этого как раз я не опасался. Просто я знал, что родителям на все это абсолютно наплевать и мне потребуется куча времени и сил только для того, чтобы заставить их на мне сосредоточиться.

Поэтому я рос с ощущением, что я а) плох и б) в связи с этим абсолютно никому не интересен.

У человека, который растет с таким ощущением самого себя, есть два пути: либо становиться все хуже и хуже, либо все-таки стараться выглядеть лучше.

И это не то чтобы выбор человека – это скорее выбор Бога: одних он склоняет к первому пути, других – ко второму.

Я всегда боялся, что все поймут, какой я плохой, и изо всех сил старался выглядеть лучше. И к женщинам относился с тем же страхом. Можно даже сказать, что этот страх меня вел.

Всю жизнь я панически боялся, что они решат, будто я знакомлюсь с ними только ради секса. Поэтому я всегда долго выгуливал их, вел какие-то бесконечные разговоры, обнимал, целовал, даже трогал за выступающие части тела.

Но – и все. Дальше – ни-ни.

«Я – хороший, я – духовный, – как бы намекал я. – Вы мне интересны как личность. Как человек, а не как источник наслаждения».

Почему-то я считал, что такой подход к женщинам меня возвышает, то есть делает лучше.

Некоторые из них начинали комплексовать. Некоторые думали, что у меня проблемы с потенцией, другие – что с ориентацией.

Никому на свете, даже самому себе, я бы не признался, что всю эту философию идиотскую я придумал только потому, что в моей жизни была Инна.

Сейчас, когда перевалило за полтинник, – чего уж врать? Из-за нее эту идиотскую философию, страхом продиктованную, я придумал. Из-за нее только.

Всю жизнь я тратил на то, чтобы позабыть урок, который мне преподала Инна.

Я пытался сделать вид, что уроки, которые они преподают нам, можно забыть. Ерунда! Нельзя их позабыть. Невозможно.

Вот ведь какая штука: каждая следующая женщина отвечает за всех тех, кто был до нее. Она их и знать-то не знает, видеть не видела, но отвечает за них, за все, что они сделали.

Уж коли ты расстаешься с женщиной, значит, роман был неудачный, даже если до расставания вы жили в стране Эльдорадо. А если роман был неудачный, то он обязательно породил какой-нибудь страх, и в следующие отношения ты вступаешь с этим страхом. И чем больше отношений, тем больше страхов живет в тебе. Сегодня я облеплен ими до такой степени, что надежде трудно сквозь них прорваться.

Некоторые – редкие страхи – исчезают, стертые новыми отношениями. А иные идут с тобой через всю жизнь, заставляя придумывать всякие жизненные философии. Потому что придумать философию – это вроде как круто, а жить со страхом – вроде как нет.

Инна была мало того что красива, так еще и актриса. Она только что снялась в детском, но очень популярном фильме. Она была звезда, хотя тогда и не было такого слова.

Я познакомился с ней случайно в какой-то компании. Не влюбиться в нее было невозможно.

Мне было двадцать с чем-то лет. Я понимал, что на конкурсе ненужных и никчемных людей я был бы членом жюри, настолько я не нужен и никчемен.

Но у Инны были длинные ноги, большая грудь и глаза с поволокой.

Я взял у знакомых ее телефон и позвонил. Прямо на следующий день после встречи. У меня хватило смелости сделать это быстро, потому что в противном – очень противном – случае я бы долго решался и сходил с ума.

Инна меня узнала. И обрадовалась. Или сделала вид, что обрадовалась. Мы говорили долго.

Мы вообще говорили по телефону много. У нас был телефонный роман.

Говорили, говорили, говорили… Потом встретились. Пошли гулять.

Инна была старше меня лет на восемь, но это не имело никакого значения. Ее узнавали на улице, и это сильно поднимало меня в собственных глазах.

Мы ходили. Сидели на скамеечке. И опять ходили. И снова сидели и разговаривали.

Потом Инна сказала, что надо ловить такси, потому что она живет далеко, а на метро ехать неохота.

Я резко развернул ее и поцеловал.

Она ответила.

Потом мы долго ловили такси, периодически целуясь.

Я все время думал: надо ли мне садиться с ней в машину или это будет неприлично?

Такси не ловилось. Поцелуи становились все более страстными.

Мне было двадцать с небольшим. Я еще не очень понимал, в чем разница между мужчиной, который домогается женщины, и тем, кто страстно полюбил.

Я не знал, что делать.

Во время одного поцелуя Инна схватила меня и сказала:

– Ого какой! Да у тебя все в порядке!

Я очень хотел быть взрослым и настоящим. И я совершенно не понимал, что для этого надо делать.

Но тут подошло такси.

Инна поцеловала меня, бросила:

– До встречи!

Села на переднее сиденье и умчалась.

Я понял, что надо немедленно ехать с ней. В первую очередь потому, что я ужасно ревную ее к таксисту – немолодому человеку, у которого наверняка нет такой рефлексии, как у меня…

Мне почему-то казалось, что я распалил Инну, и она сейчас с таксистом…

Деньги на такси были. Но последние. Я собирался заказать на них такси завтра, чтобы добраться до аэропорта и лететь в Турцию.

Я был челноком.

Я придумал, что не еду потому, что жалко денег, и вообще – завтра лететь, надо выспаться.

На самом деле я просто не решился.

Я поехал домой на метро.

Звонок телефона я услышал, еще открывая дверь.

Влетел, естественно, опрокинув на пол вазу, схватил трубку.

Это была Инна.

На экране мобильника высветился незнакомый номер.

«А вдруг Та, Которая Не Звонит, звонит не со своего телефона», – подумал я, прекрасно понимая нелепость этой мысли.

– Это больница номер двадцать пять? – спросила меня трубка.

– Двадцать шесть, – зачем-то ответил я.

Я проверил эсэмэски. Еще зачем-то вайбер. Еще зачем-то мессенджер и вотсап.

Как и ожидалось: я был никому не нужен.

Эдуард, 30 лет, научный работник:

– Наверное, я зря к вам пришел. Думаю, мне надо к психиатру. Но страшно, понимаете? Если к психиатру идти, то вроде как я больной. А к вам поговорить – совсем другое дело. Мне тридцать лет. Я одинок. Нет, бабы, конечно… Извините… Женщины были, конечно… Я нормальной ориентации. Традиционной то есть… Но ни с одной стареть не хотелось. Вот так, чтобы влюбиться и – на всю жизнь. Не было такого до последнего времени.

Не знаю почему. Не может же такого быть, чтобы в ба… в женщинах все дело. Видимо, дело во мне. Я очень ревнивый. И даже не просто ревнивый. Я абсолютно убежден, что женщина не может быть верной. Такое у меня стойкое убеждение, которое практикой ни разу не подкреплялось. Но оно есть. И как с ним бороться?

Я много думал: откуда это? И решил – из детства. Вот скажите, может один случай, единственный, так повлиять на человека, что определит его существование на всю жизнь? Может такое быть? У меня родители хорошо жили. Ну или казалось мне, что хорошо. Во всяком случае, никаких скандалов не было, ссор там. Нормальная такая семья медицинских работников: папа – врач, мама – медсестра.

И вдруг моя мама влюбилась в соседа. Ну или не влюбилась – а так, не знаю… Мне семь лет было. И вот, когда папа был на дежурстве, сосед стал к нам приходить. Они с мамой чай пили на кухне. И я видел, что сосед маму поглаживал как-то странно, и она, проходя мимо него, целовала в макушку. Это удивительно было, что мама чужого дядю целует в макушку. Поэтому, наверное, я это запомнил.

А потом мама говорила: – Ты пойди к себе, поиграй. Ну, я шел играть. А однажды не выдержал и приоткрыл дверь в спальню. Меня, конечно, никто не заметил – они были очень заняты любовью. Я ничего не понял, но ощущение осталось ужасное.

И тут кто-то в дверь забарабанил. Сильно, гневно. Я к себе в комнату убежал в ужасе. А к нам в квартиру ворвалась жена соседа: огромная, очень толстая женщина с бородавкой на щеке. Почему-то эту бородавку я особенно хорошо запомнил.

Она орала какие-то гнусные слова, ругалась матом. Но самое ужасное состояло в том, что у нее в руках была бутылка с уксусом и она этим уксусом обрызгивала всю квартиру, маму с соседом и даже зачем-то меня. Мама с соседом стояли, ничего не делая, и смотрели, как толстая женщина с бородавкой на щеке быстро передвигается по квартире и все поливает уксусом.

Наконец сосед решил остановить свою жену, но она ударила его сильно. Сосед упал. Она вылила остатки уксуса на него и на маму, заплакала и ушла. Запах уксуса остался.

Отец пришел с дежурства, почувствовал запах. Они с мамой ушли в спальню. Мне было так страшно, что я не решился идти подглядывать, что они там делают. А потом родители развелись. Я вырос. Но каждый раз, когда у меня начинаются какие-то отношения, рано или поздно я начинаю ощущать запах уксуса. Обязательно. И бородавка вдруг начинает сниться по ночам. Вам когда-нибудь снились бородавки отдельно от лица? Жуткий сон, я вам доложу. А сейчас я влюбился. Она удивительная. С ней хочется жить и стареть. С ней хочется все. Она закрывает собой весь мир – ничего не надо, кроме нее.

И вот я боюсь, что скоро опять все начнется… Понимаете, о чем я? Тем более что ее вообще трудно не ревновать. Там и внешность, и речь… И вот я боюсь, что опять все начнется, и я опять все разрушу сам. А оно точно начнется. И значит, я точно разрушу.

А мне – тридцать. Я хочу детей. Я хочу нормальную семью. Я хочу, чтобы дома меня ждал кто-нибудь, кроме морской свинки. У меня свинка дома живет. Они, знаете, какие умные – морские свинки? Не о том я… И что мне делать?

К доктору? К психиатру? Я болен?

Я болен ужасом детства, да? Скажите: бывает такая болезнь: ужас детства? Бывает? И как лечить?

* * *

Они оценивают нас. Вот в чем дело. И ты должен соответствовать их ожиданиям: в общении, в разговоре, в том, как ты выглядишь, в постели…

Везде.

Соответствуешь? Тогда она – тебе награда.