Текст книги "Вестники времен"

«Господи Боже, где шляется Гай? – с легким ужасом подумал Гунтер. – Они все-таки решились войти в церковь! Как хотите, а стрелять я не стану! Только вообразите – в церкви палить из автомата!»

Годфри, видя приближающихся солдат, схватил тяжелый алтарный крест с залитой свинцом подставкой и, встав рядом с алтарем, замер. Помнится, всего несколько лет назад ненавидевшие тогдашнего архиепископа Кентерберийского Томаса Бекета рыцари стащили его с алтаря и убили прямо в церкви. История повторяется, но теперь, когда в Англии жива память о святом мученике Томасе, может быть, никто не осмелится дотронуться до архиепископа даже пальцем…

Позади густой толпы выставивших перед собой оружие фрисландцев (судя по виду, пьяных вдрызг) вышагивала окруженная телохранителями Риченда. На задыхавшегося неподалеку отца Теодериха сестра канцлера и не взглянула.

Настало время для решительных действий. Если сейчас Годфри погибнет, крупные неприятности ждут всех. Поэтому-то, не дожидаясь подхода отряда Гисборна, сэр Мишель схватился за меч, хотя внутренний голос настойчиво твердил рыцарю, что обнажать оружие в храме – грех.

– Взять его! – рявкнула Риченда, указывая на Годфри. Архиепископская митра сползла графу Клиффорду на затылок, а лицо его было бледным и напряженным.

Гунтеру пришла в голову гениальная идея. Еще мгновение – и в церкви произойдет потасовка, так почему бы не начать ее самому? Благо сознание человека из двадцатого века не было излишне перегружено условностями и предрассудками. Стрелять в храме, конечно, нехорошо, да и пули могут срикошетить от каменных стен, а вот сделать одну неожиданную вещицу вполне можно…

Гунтер быстро шагнул в сторону от алтаря, вынимая из ножен кинжал.

Сэр Мишель был неотразим во всех смыслах данного слова. Когда самый пьяный, а оттого наиболее смелый фрисландец шагнул к Годфри, пытаясь ухватиться за его облачение и стянуть вниз, рыцарь, не размышляя, ударил наемника мечом по руке – правда, плашмя, чтобы потом не говорили, будто именно он первым начал кровопролитие – отбросил солдата пинком в сторону, а когда прочие фризы, взъярившись, кинулись на обидчика, отбил несколько ударов, и, поняв, что драться без щита неудобно, сделал следующее. На стене рядом висела довольно большая икона с изображением святого Мартина, одной рукой кормящего птичек, другой же исцеляющего прокаженного. Вид у прокаженного, между прочим, был исключительно несчастный, а птички выглядели голодными стервятниками. Похоже, святой Мартин был человеком разносторонним, и, окажись у него не две руки, а дюжина, неизвестный художник всякой нашел бы применение. Однако сегодня святой Мартин должен был послужить защитой некоему нормандскому рыцарю.

Сэр Мишель, содрав со стены икону, намотал на левую руку цепочку, на которой висело благочестивое изображение, занял свою любимую позицию для обороны – «щит» уперт в левое плечо и колено, правая рука с мечом поднята, а острие клинка направлено в лицо нападающему.

– Да благословит нас святой Мартин! – послышались слова архиепископа, разглядевшего неблагочинную уловку сэра Мишеля, с успехом отбивавшегося от четверых фризов. Успех объяснялся вот чем: во-первых, наемники несколько опешили, увидев, что именно рыцарь использует заместо щита, а, во-вторых, изрядное количество вина, едва не насильно влитое в солдат Ричендой, делало движения несколько неточными и более медленными, нежели обычно.

Свой вклад в начавшуюся драку внес и святейший архиепископ. Когда осмелевшие фрисландцы попытались схватить его, Годфри использовал алтарный крест точно секиру, благо воспитывался своим отцом не священником, а воином.

Дело борьбы за свободу Англии от хапуги-канцлера поддержал и Гунтер, несколько, правда, испугавшийся наемников с обнаженными клинками. Пока германец усердно перерезал кинжалом толстый канат, за который была привязана висящая под сводом храма тяжеленная круглая люстра, ему думалось, что брать уроки мечного боя у сэра Мишеля все равно придется – неизвестно, в какую передрягу попадешь в другой раз. Спустя минуту после начала потасовки канат был перерезан и уставленная полусгоревшими свечами люстра, диаметром не меньше трех метров, полетела вниз…

Потом было посчитано, что неожиданная идея Гунтера обошлась войску Риченды пятерыми убитыми и почти десятком покалеченных. Еще несколько толпившихся в храме наемников отделались синяками, но долго не могли выбраться из-под тяжелого литого колеса из бронзы. К вящему сожалению Гунтера, Риченда де Лоншан успела отскочить в сторону и только издала сдавленный визг, видя, что не самая худшая часть ее воинства покинула общее действо…

А во дворе тем временем тоже кипел бой. Гисборн и копья герцогских сыновей пробились во двор монастыря без потерь, тем более, что часть стоявших вокруг обители солдат констебля были истреблены внезапным залпом лучников. Рыцари Гая смели запаниковавшую от неожиданного нападения стражу у ворот, пешие лучники, повинуясь приказу командовавшего ими Джеффри Монмута, взялись за мечи и разогнали оставшихся фризов с людьми Чатемского шерифа. Нападение было настолько неожиданным, что никто из приведенных Ричендой солдат и рыцарей не сумел оказать сколь-нибудь серьезного сопротивления. Дворяне Дуврского графства, остававшиеся во дворе, едва завидев гербы Ланкастеров и Йорков, вообще сдались сразу – противник превосходил количеством, а многие дуврцы, полагая под делом ареста государственного преступника лишь легкое развлечение, не были облачены в доспех.

– Где они? – орал Гай, гарцуя на разгорячившейся лошади и суматошно озираясь. – Где Годфри и шевалье де Фармер?

Отец приор, изрядно помятый, понял, что явились посланцы принца Джона, и, кряхтя, встал с земли. Священник с момента, когда наемники, расшвыряв монахов, ворвались в церковь, сидел у стены храма и пытался молитвами унять жуткую боль в раненом мечом предплечье.

– Все там, – слабым голосом сказал приор, кивком указывая на полураскрытые двери храма. – Баронесса Крэндон повела этих нечестивцев внутрь, схватить святейшего архиепископа… Помогите ему!

И Гай, ни секунды не раздумывая, прокричал:

– Спаси нас Господи! Все за мной!

После чего ударил лошадь шпорами, заставил животное подняться по ступенькам и въехал в высокие двери. Вид был самый что ни на есть доисторически-варварский, попахивающий готскими дружинами, которые устраивали конюшни в римских храмах.

Риченде не повезло – Гисборн ворвался в храм несколько мгновений спустя после падения люстры и госпожа баронесса, избежав одной опасности, не смогла избежать второй. Гаева лошадь сшибла Риченду грудью, и дама, кубарем покатившись по полу, врезалась головой точнехонько в раку с мощами святого Мартина. Рака, стоявшая на ажурной деревянной подставке, опрокинулась, и кусочки святого посыпались прямо на застонавшую от ужаса сестру канцлера Лоншана. Возлежавший поодаль отец Теодерих, глянув на весь этот кошмар, немедленно начал бормотать интердикт в адрес Риченды. Той, впрочем, было все равно – прах святого набился в рот и нос, и леди Риченда самозабвенно расчихивала оставшуюся от святого Мартина пыль по всему храму…

Следом за Гисборном вбежал Бертран Ланкастерский и еще несколько рыцарей, среди которых можно было узнать аквитанских дворян, остававшихся с Годфри все прошедшие сутки. Де Морлен был бледен, а когда его глазам предстало зрелище царившего в помещении храма разгрома, можно было подумать, что рыцарь вот-вот упадет в обморок.

Прямо в этот момент Годфри, успевший получить несколько легких ран, сокрушил распятием еще одного фриза, и, увидев, что пришла помощь, воззвал:

– Ко мне! Скорее!

Все прекратилось, будто по мановению волшебной палочки. Фрисландские наемники, увидев, что силы противника заметно превосходят их собственные, довольно быстро опустили оружие, а сэр Мишель, прежде сопротивлявшийся яростно и самозабвенно, проткнул мечом бедро последнего из четверых наемников и только сейчас начал понимать, что именно держит в руках вместо щита. Клинки нападавших оставили на иконе глубокие выщерблины, изображение прокаженного вовсе было сбито, а благочестивое лицо святого Мартина пересекал шрам, отчего святой пастырь теперь больше походил на выпущенного с галер разбойника, впервые за много лет увидевшего живую природу.

Гунтер, как стоял справа от алтаря у стены с ножом в руках, так и остался стоять, вытаращенными глазами озирая дело собственных рук и весь окружавший его погром.

– Переворот – это весело, – пробормотал германец.

Внутреннее убранство храма святого Мартина стоило того, чтобы один из великих художников будущего навсегда запечатлел его в своей бессмертной картине. Название полотна вполне могло быть таким – «Взятие Иерусалима римлянами», только следовало бы переодеть английских рыцарей в форму римских легионеров, а церковь святого Мартина изобразить храмом Соломоновым.

Перед алтарем, придавив своей невероятной тяжестью больше десятка солдат, лежала громадная бронзовая люстра, свечи на ней кое-где горели, другие же, повалившись в лужицы крови, давно погасли. В углу стоял тяжело дышавший сэр Мишель, боязливо косящийся на покалеченную икону, теперь поставленную им на пол у стены; столь же взмокший архиепископ Кентерберийский стоял возле алтаря, одежда Годфри была запачкана кровью, а на перекладине алтарного креста багровели подозрительные пятна. Когда Гисборн слез с лошади, гнедая, почувствовав некоторую свободу, постукивая подковами по каменному полу храма, подошла к обалдевшей от случившегося Риченде и, пока никто не видит, жевала ирисы да полевую гвоздику, поставленные в вазы вокруг места, где прежде находилась рака с мощами святого Мартина. Отец Теодерих сидел у стены, несколько отрешенно рассматривая валявшиеся на полу кусочки святого, и явно раздумывал, кого бы еще отлучить. Пока кроме лошади Гая, никто в кандидаты не годился…

– М-милорд, – заикаясь, начал Гисборн. – Вы хорошо себя чувствуете?

– Замечательно, – буркнул Годфри, огорченно рассматривая испорченную кровавым пятном сутану. – Это вы, сударь, приехали меня спасать?

– Да, милорд, – поклонился Гай. – Я, шевалье де Фармер, господа Ланкастер, Йорк и Фитц-Аллейн…

– Понятно, – хмыкнул архиепископ. – Притащили всю Англию, вместе с частью Нормандии, каковой несомненно является господин де Фармер… И что теперь будем делать?

– Поедем в Лондон, – уверенно заявил сэр Мишель. – Ах, милорд, мы же вам не успели рассказать! Понимаете, принц Джон задумал…

Неосторожные речи норманна пресек остерегающий возглас Гая. Еще не хватало – раскрывать план заговора против канцлера при всех! Тем более, что в церкви находились не одни только друзья.

Отец Теодерих поднялся, прихрамывая, приблизился к алтарю, обойдя поваленную люстру и груду тел под ней, потом поцеловал руку архиепископу и, наклонившись к самому уху Годфри, прошептал так, чтобы никто не слышал:

– Ваше святейшество, может быть, сейчас, когда все разрешилось, вы уедете? Только посмотрите, как осквернен храм вашими слугами! Не доводите до греха, а?

После чего отец Теодерих обернулся на громкий звук и издал берущий за душу стон. Закусившая цветами лошадь Гисборна теперь решила опорожнить кишечник и, совершенно не смущаясь, навалила изрядную кучу. Бедный Гай побелел как полотно, что-то забормотал, развернулся и побежал выгонять свою гнедую на улицу.

– Идемте, господа, – сказал Годфри. – Простите за беспокойство, аббат Теодерих…

Архиепископ быстро прошел к выходу из церкви, вслед двинулись рыцари, посланные принцем, и оставшиеся в живых фрисландцы, у которых предусмотрительный Ланкастер со своими вассалами успел отобрать оружие.

Про Риченду в суматохе забыли, и несчастная женщина, пораженная в самое сердце столь чудовищной неудачей и ее последствиями, ходила по опустевшей церкви, бормотала молитвы и собирала в найденный холщовый мешочек разбросанные мощи святого Мартина…

Уже поднялось солнце, разгоняя яркими утренними лучами последние остатки неплотного тумана, за оградой монастыря шумел лес, а свившие себе гнезда под крышами монастырских построек ласточки кружили над разгромленной обителью, очевидно удивляясь столь нежданному и грубому нарушению мирной жизни монастыря.

Монахи в черных изодранных рясах столпились отдельно, недобро посматривая на разоружавшихся фрисландцев, чатемцев, и лучников Гисборна, собиравших трофеи по всему двору. Раненых было много. Часть святых братьев под командой очухавшегося и перевязанного отца приора сносили пострадавших в бою в лазарет монастыря, укладывая всех вместе – что своих, что солдат Риченды.

Мишель и Гунтер, пока Годфри знакомился с бумагами, посланными принцем Джоном, подошли к монастырским воротам, чтобы не видеть результатов вопиющего безобразия, в котором сами приняли живейшее участие. Годфри собирался вскорости уезжать в Лондон, но до того, как он соберется, оставалось время немного прогуляться и придти в себя после невероятной ночи.

У ворот была тишь да благодать. Догорали разведенные войском Риченды костерки, справа у склона холма зеленел лес, а лента дороги, обходя возвышенность, убегала на север, к столице. На самой же дороге в полусотне шагов от стен обители стояли трое всадников.

– Это еще кто? – нахмурился сэр Мишель, приглядываясь. – Небось приспешники Роджера Крэндона и его женушки, успевшие сбежать…

Вдруг рыцарь сильно сжал руку Гунтера повыше плеча и прошипел немного испуганно:

– Джонни, посмотри, это же он!..

Лорд, восседавший на прежнем своем неоседланном вороном скакуне, оглядел Мишеля и Гунтера устало-безразличным взглядом. Двое его спутников, по виду ничем абсолютно не примечательных, молчали. Выдержав долгую паузу, во время которой норманн вместе с оруженосцем тихонько пятились обратно к монастырю, Лорд сплюнул, покачал головой и, взявшись за гриву коня, развернул его, пустив медленной рысью. Спустя минуту трое странных всадников исчезли за поворотом. Что самое интересное, перестука копыт слышно не было…

* * *

Смена власти неизменно сопровождается народным ликованием, так как низвергнутый повелитель плох всегда, независимо от его дел. Новый владыка приносит надежду на лучшее. Он всегда обещает… Снижение податей, сытную жизнь, освобождение от любого рабства и прочее, прочее, прочее… Придя из сороковых годов двадцатого века, любопытно наблюдать, как люди, живущие за измеряемой в семьсот с лишним лет толщей времени, приветствуют очередного избавителя так же, как в тридцать третьем берлинцы приветствовали Гитлера, в семнадцатом русские – Ленина или, если судить по свидетельствам историков, как Париж благословлял Наполеона Бонапарта, а несколькими годами раньше Робеспьера, Дантона и Сен-Жюста…

Лондон отчасти перестал быть столицей, превратившись в подобие гигантского карнавала. Разумеется, въезд в город нового архиепископа – наместника короля был обставлен со всей помпой, на которую были способны английские дворяне, приближенные к мятежному принцу Джону. Совершеннейшая фантастика – едва Годфри, граф Клиффорд, миновал южные ворота, о его прибытии знали все лондонцы, ожидавшие человека, способного прогнать ненавидимого канцлера, с того момента, когда священники с церковных кафедр объявили волю короля Ричарда и папы Римского Климента.

Архиепископ Кентерберийский прибыл к стенам города, как и уславливались – вскоре после третьего послеполуденного колокола. Свита у предстоятеля церкви Англии, Нормандии и Аквитании была небольшой и, на взгляд богобоязненных горожан, несколько странной – Годфри окружали вооруженные рыцари в полном доспехе и с обнаженным оружием, позади двигались два десятка лучников, а по правую и левую руки от его святейшества ехали двое благородных сэров, отнюдь не выглядевших людьми известными и богатыми. Светловолосый норманн без шлема и в простой кольчуге, покрытой плащом с вышитыми леопардами Плантагенетов, грозно взирал на ликующую толпу, изредка отпихивая носком сапога самых обрадованных подданных его величества короля Ричарда, пытавшихся подобраться как можно ближе к особе святейшего архиепископа. Второй дворянин был узнан. Кое-кто из городской стражи опознал в невысоком, но очень широкоплечем рыцаре сэра Гая Гисборна, сына Рагнариса Гисборна из Ноттингама, приближенного самого светлейшего принца. Вид у Гая был мрачный и почему-то виноватый. Мало кто знал, что сэру Гаю до сих пор совестно за учиненное в храме святого Мартина непотребство.

Сзади и чуть справа от лошади архиепископа вышагивал соловый конь, несший в своем седле неизвестного совсем никому не то рыцаря, не то оруженосца в стальной кольчуге. Последний не обнажал висящего у пояса клинка, но зато придерживал правой рукой у груди совершенно непонятную штуковину в виде железной вороненой палки с двумя ручками, торчащими вниз. Люди, правда, больше обращали внимание не на странную черную железку, а на настороженное и даже чуточку испуганное лицо этого сэра, да на его необычную прическу. Вот скажите, какой нормальный человек станет так коротко обрезать волосы?

Гунтер действительно побаивался, хотя сама причина страха была необъяснима. Кроме того, германец жутко устал, и сейчас его желания сводились к двум вещам: поесть как следует, а потом завалиться спать не меньше чем на сутки. Пугало все – ликующая и кричащая на малопонятном языке толпа, возможность того, что чудесно удавшийся заговор провалится прямо сейчас, когда все решено и сделано, что канцлер Лоншан сумеет выкрутиться и устроит архиепископу, принцу и всех их приближенным некую невообразимую гадость, о которой никто не подозревает… Конечно, прежде всего Гунтера терзала невероятная усталость. Да впрочем, и сэр Мишель больше держался на том, что оруженосец называл «средневековыми предрассудками» – на рыцарской чести, верности королю и сюзерену, и на истинном норманнском упрямстве. А потом, Мишель знал, что Годфри не только князь церкви, но и его друг.

Толпа исходила восторгом. Неужели кошмарные полтора года правления ненавистного канцлера закончились и теперь власть над королевством возьмет в руки человек, родом происходящий от государя Генриха, сводный брат нынешнего короля и, кроме того, не столько норманн, сколько англичанин, сын Розамунды Клиффорд?

…Уже после утренней мессы, на которой священники всех городских церквей призвали лондонцев выйти на улицы и восстать против мэтра де Лоншана, в столице Англии поднялся самый настоящий бунт.

Терпение иссякло не только у дворян, но и у ремесленников, монахов да крестьян, живущих близ города. После утренней службы в церквях люди начали собираться возле Тауэра и к полудню королевский замок, захваченный самозванцем и грабителем, был взят в плотное кольцо народа, вооруженного колами, вилами, дубинками и топорами. Каждый прекрасно понимал, что взять Тауэр штурмом невозможно, однако выместить скопившуюся злобу на охранниках резиденции канцлера лондонцы не преминули – английскую и шотландскую стражу перед воротами замка разогнали, а кто не успел сбежать – был брошен в Темзу или забит насмерть. Сам Лоншан, увидев, что внезапно начавшийся в городе бунт усмирить уже нельзя – благо в толпе находились священники и епископы, благословлявшие людей на восстание против канцлера – донельзя перепугался. Замок окружен, передать приказы городской страже или гарнизону столицы невозможно, среди горожан присутствует множество рыцарей, приведших к стенам свои копья, включавшие оруженосцев и лучников.

После трех часов осады Лоншан решил появиться перед народом сам. Он вышел к окну второго этажа Тауэра и попытался обратиться к горожанам с речью, смысл которой поняли одни дворяне да образованные священники. Родом канцлер происходил из Франции, английский язык знал плохо, а потому говорил на французском, убеждая людей разойтись и заявляя, будто он – единственный верный слуга Ричарда, только и радеющий о благе короля и всех его подданных. Лондонцы заглушили речь канцлера своими криками, а потом, как водится всегда и во все времена, начали кидаться в окно замка камнями и гнилыми овощами. После того как в роскошный костюм канцлера залепили воняющей тухлятиной рыбиной, Лоншан ушел и дальнейшее бдение лондонцев вокруг Тауэра ни к чему не привело.

К полудню приехал принц Джон вместе с несколькими десятками рыцарей. Толпа разразилась приветственными криками, принца вместе с эскортом провели к воротам замка, и случилось невероятное – по первому требованию выехавшего вперед Джона ворота Тауэра открылись. Брат короля объявил людям, что канцлер будет немедленно арестован, все его состояние конфисковано, а наместничество над Англией примет архиепископ Кентерберийский Годфри, невинно пострадавший от злобы и коварства Лоншана.

Вскоре все дворяне, сопровождавшие принца, обыскали замок от чердака до подвалов. Лоншан исчез. Вместе с ним бесследно пропали начальник шотландской стражи Дугал Мак-Лауд и один охранник из Эдинбурга. Главный над английским караулом после пристрастных расспросов принца сказал, будто Лоншан, прихватив с собой несколько мешочков с алмазами и около четырех-пяти тысяч фунтов золотом, вместе с верными ему телохранителями скрылся по подземному ходу, ведущему на другой берег Темзы, в городской конец Саут-Уарк.

Принц Джон объявил, что любой, задержавший или хотя бы видевший низложенного канцлера, получит дворянство, если он не дворянин, или, в крайнем случае, тысячу фунтов золотом. Затем Джон сообщил народу про скорый приезд архиепископа и велел горожанам идти встречать Годфри к южным воротам…

Сам Годфри, граф Клиффорд, за это утро успел сделать мало. Дувр находился всего в паре миль от обители, и святейший архиепископ решил прежде всего навестить Дуврского епископа Бонифация, прежде чем ехать в Лондон. Однако, радость от победы в схватке, случившейся в монастыре святого Мартина, омрачило одно неприятное событие, произошедшее при самом выезде из обители.

– Милорд, – горячо говорил сэр Мишель, когда лошади были поданы и весь отряд собирался покинуть разгромленный монастырь. – Поедемте немедленно в столицу, – рыцарь обернулся и глянул на Гунтера, словно ища у него поддержки. Германец кивнул. – Не будем здесь задерживаться! Ехать долго, если мы не успеем – чертов канцлер придумает новую уловку!

Годфри недолго подумал, но все же отрицательно покачал головой:

– Нет. Мишель, пойми, нам необходимо вначале установить власть над Дувром, сделав своей опорой хоть один город Англии. И потом, когда будем проезжать через Кентербери, я обязан появиться в Кентерберийском соборе… Есть дела. Пойми, дорогой мой, теперь нет графа Клиффорда, но присутствует архиепископ, наместник, почти король…

Сэр Мишель не пытался настаивать, потому что знал – Годфри никогда не меняет своих решений. Получалось так: вначале Дувр, после, по пути – заезд в Кентербери, уже потом – Лондон. Таким образом, в столицу архиепископ обязательно опоздает.

Гунтер, понемножку рассказывавший рыцарю о часах и двадцатичетырехчасовом исчислении суток на примере своего наручного хронометра показал Мишелю, что в Лондоне эскорт обязан появиться не позже четырех пополудни. А сейчас уже восемь утра. И, в конце концов, совершенно неожиданная – пускай и безмолвная – встреча с Лордом, наверняка наблюдавшим со стороны за событиями в обители святого Мартина, может повлиять на все планы. Лорд никогда не появляется так запросто!

Мишель после этого мрачного прогноза своего оруженосца быстро пробормотал Pater, но, подумав, улыбнулся:

– Если нечистый здесь, значит, и наши ангелы-хранители неподалеку! Знаешь, Джонни, я всегда надеюсь на помощь Господа и всех святых. Если теперь так хорошо получилось, глядишь, и дальше они нас не оставят.

– На святого Мартина теперь можно не рассчитывать, – проворчал Гунтер. – Хотя, полагаю, святой не станет обижаться на всякую ерунду. Подумаешь, раку с мощами своротили…

Сэр Мишель тоскливо воздел глаза, ибо очень боялся, что после всех непотребств, учиненных в храме, святой Мартин всерьез на него обидится, однако промолчал. Гисборн, слышавший этот разговор краем уха, совершенно впал в угрюмство и посматривал то на вход в церковь, возле которого суетились монахи, то на свою лошадь, стоявшую рядом с самым невинным видом.

Граф Клиффорд еще на крыльце церкви обратился к собравшимся в монастыре людям. Архиепископа слушали все – монахи, герцогские сыновья, нищие и путешественники, ночевавшие в странноприимном доме обители, и, когда рассвело, вышедшие посмотреть, что же случилось под утро и отчего происходил столь странный для мирного бенедиктинского монастыря шум. Даже Риченда де Лоншан, тихо вышедшая из храма на улицу, стояла в тени собора, сжимая в руках какой-то непонятный холщовый мешочек, и тоже слушала. Годфри рассказал про многое. Видимо, испереживавшемуся архиепископу надо было выговориться, а оттого собравшиеся вокруг люди получили возможность узнать все, что граф Клиффорд думает о господине канцлере, его вероломстве и невероятной наглости…

– Эй, сэр, – Гунтер нагнулся к уху сэра Мишеля, позабыв настойчивую просьбу рыцаря не обращаться к нему таким образом. – Слушай, а зачем Годфри все рассказывает незнакомым людям? Смотри, вокруг не только монахи, но и куча самого разного народа, фрисландцы, опять же…

– Ну как же, – опешил сэр Мишель. – Видишь, здесь купцы, странники, паломники, святые братья из других обителей. Да завтра к утру вся южная Англия будет знать о том, как канцлер де Лоншан, испугавшийся, что потеряет власть, попрал законы! И мирские, и церковные! Другие города за нас поднимутся…

«Все правильно, – подумал тут Гунтер. – Газет нету, радио тоже. Как еще узнавать новости? Только когда путешествующие разносят их по городам и деревням. Тем более народ все узнает не по сплетням, а от самого архиепископа Кентерберийского!»

По окончании пламенной речи Годфри множество людей кинулось к нему, надеясь получить благословение или хотя бы поцеловать руку, но строгая охрана, возглавляемая сэром Гаем и Бертраном Ланкастером, никого не подпустила. Постепенно и миряне, и клирики начали расходиться, а Годфри направился к подготовленным к выезду, отдохнувшим лошадям.

Едва он сел в седло, произошло нечто непонятное, не ожидавшееся никем из охраны, да и самим архиепископом тоже.

Среди царившего во дворе шума сложно было различить короткий и тихий свист метательного ножа. Сэр Мишель, Гунтер и Гай, находившиеся рядом с архиепископом, не сумели в первое мгновение распознать, кто именно бросил в Годфри тонкий клинок с тяжелой рукоятью, а вот лошадь, до сей поры принадлежавшая Монмуту, а сейчас отданная в пользование наместнику и королевскому сыну, приметила быстрое, испугавшее ее движение неподалеку и шарахнулась в сторону. Клинок ударил бы Годфри под грудину, ближе к правым ребрам, но нежданный рывок скакуна спас ему жизнь. Лезвие лишь коснулось одежды, пролетело дальше и вонзилось в шею гнедой Гисборна, отчего та ринулась в сторону, рухнув вместе со всадником, а падающий Гай в надежде зацепиться хоть за что-нибудь, схватился за тигеляй архиепископа, успевшего снять покрывавшую мирскую одежду сутану.

Когда Годфри, Гай и гнедая завалились на утоптанную землю двора, началась паника. Лошадь, из шеи которой торчала темная рукоять ножа, визжала и билась, Гай, рыча сквозь зубы проклятья, пытался освободить правую ногу, придавленную тяжестью тела гнедой, и одновременно прикрыть собой Годфри. Рыцари Ланкастера и Фитц-Аллейна, обнажив оружие, кинулись к замершей от ужаса толпе, а сэр Мишель, выкрикивая «Закройте ворота! Быстрее!», рванул к стене монастыря. Норманн совершенно случайно сумел заметить, как неприметный человек в темно-коричневой одежде метнулся к створкам ворот, сшиб монастырского привратника, пытавшегося загородить дорогу, и выскочил наружу.

– Джонни! За мной, быстро! – сэр Мишель, увидев, что верхом пробиться через толпу монахов и мирян будет невозможно, спрыгнул на землю и, расталкивая собравшихся рядом лучников герцога Йоркского, побежал к выходу из монастыря в надежде догнать неудачливого убийцу. Наверняка один из верных слуг Лоншана!

Продравшись наконец к воротам, сэр Мишель и поспешавший за ним Гунтер увидели лишь уносящегося галопом всадника на маленькой косматой норманнской лошадке. Не дворянин – это точно! Похожую темную и грубоватую одежду носят либо монастырские послушники, либо паломники…

– Ведь удерет! – с настоящей мукой в голосе закричал сэр Мишель. По всему было видно, что рыцарь готов побежать следом за неизвестным на своих двоих. – Удерет! И обо всем доложит канцлеру!

– Уже удрал, – не уяснивший до конца, что именно произошло, Гунтер пожал плечами. – Без лошадей не догоним, да и с ними тоже… Думаю, это был один из людей женушки Дуврского констебля или личный соглядатай проклятого Лоншана!

– Господи, – сэр Мишель побледнел и резко обернулся. – Что с Годфри?

Смятение во дворе постепенно улегалось. И в первую очередь потому, что святейший архиепископ остался жив, получив лишь при падении наземь пару хороших ушибов. Прихрамывающий Гай то сердито рявкал на окруживших Годфри плотным кольцом рыцарей и лучников, то огорченно косился на издыхающую на земле гнедую. Как видно, кинжал перешиб лошади большую жилу на шее. Монахи и гости странноприимного дома жались к стенам монастырских построек, не осмеливаясь подойти к ощетинившемуся железом кольцу военных. Обезоруженные фрисландцы стояли кучкой подле крыльца лазарета обители и перебрасывались короткими оценивающими фразами на своем варварском языке.

– Господи Боже, – выдохнул сэр Мишель, первым догадавшийся подойти к лежавшей посреди двора лошади Гая и осмотреть оружие убийцы, рукоять которого торчала из шеи гнедой. Рыцарь схватился на кинжал, выдернул его, оттер окровавленное лезвие о шкуру издыхающего коня и поднес оружие к глазам. – Не может быть…

– Что такое? – нахмурился Годфри, не выглядевший, однако, испуганным, а Гунтер с любопытством заглянул через плечо норманна.

Клинок выглядел на непросвещенный взгляд человека, не привыкшего к холодному оружию, самым обычным образом. Кованый длинный прямой кинжал почти без гарды, рукоять обернута полоской черной дубленой кожи, и, видимо, залита свинцом для лишней тяжести. Ничего интересного…

– Клеймо, – зачарованно проговорил сэр Мишель, касаясь пальцем лезвия, и повернулся к держащемуся за ушибленное плечо архиепископу. – Милорд, не стоит ехать в Дувр и даже в Кентербери задерживаться я бы не посоветовал. Видите птицу, сидящую на полумесяце?..

– Пресвятая Дева и святой Бенедикт! – Годфри ахнул и, забрав левой рукой кинжал у сэра Мишеля, рассмотрел оружие подробнее. – Откуда они здесь? Почему пытались убить меня?