Текст книги "Мы – чемпионы! (сборник)"

Хаарлем

О трагедии на стадионе написано уже столько книг, что и добавить, казалось бы, нечего.

Напишу сквозь призму своего личного восприятия.

После моей первой свадьбы прошло всего лишь несколько недель, и, предупредив жену, я собирался идти на этот матч.

Но тут неожиданно перезвонила тёща из Первоуральска и сообщила нам радостную весть, что вместе с тестем приедут к нам в гости.

Встречали мы их в аэропорту Домодедово. Помню, что, несмотря на октябрь, снег был сильный, равно как и мороз, неожиданно пришедший в Москву.

Игру смотрели с тестем по телевизору и вместе радовались голу Швецова на последней минуте.

Естественно, что ни о какой трагедии не знали, да и знать не могли.

Если бы…

Вражеские голоса я слушал уже с 10 лет. И той же ночью, тихо выйдя на кухню, крутил ручки настройки «ВЭФ», слушая «Голос Америки». Передача эта забивалась глушилками, стоявшими на территории больницы имени профессора Остроумова. Но разобрать речь дикторов можно было.

Так я и узнал о гибели людей на том матче. Утром на работе решил об этом дипломатично промолчать, ведь практически весь мой комбинат по ремонту квартир был переполнен коммунистами и даже старыми большевиками, подрабатывающими на пенсии.

Только директор, Василий Васильевич, тоже страстный поклонник «Спартака», вызвал к себе в кабинет.

Как часто бывает в этой жизни – трагическое и смешное рядом.

– Садись, Андрюшка, рассказывай.

– Да всё нормально, Василий Васильевич.

– Слыхал, я тут уборщицу нашу, тётю Машу Подколупкину из Конотопа, уволил надысь.

– Да уж, весь комбинат в курсе. А за что?

– Ты представляешь, поймали её на проходной вахтёры. Она заботливо вынесла из моего кабинета пачку бумаги финской – ту, что я получил недавно из управления. Берёг её, чтобы секретарша приказы праздничные о премиях на ней печатала.

По правде говоря, алкоголичке-секретарше Наталье Павловне было однохуйственно, на чём печатать приказы о премиях и прогрессивках. Так подумал я про себя.

– Да как же она её вынесла-то? Чай, не карандаш?

– Голь на выдумки хитра, – сказал директор и затянулся «Мальборо». – Приклеила её клейкой лентой прямо к манде. Так бы и вынесла в трусах, если бы не бдительный вахтёр Савельевич, старый большевик.

И тут же без всякого перехода стал «пробивать», что я знаю о трагедии.

Он тоже слушал «голоса», поэтому никакой новой информацией я его не обрадовал, равно как и не огорчил.

Тогда первый и последний раз, не считая общекомбинатовских застолий, бухнул с шефом. Директор достал армянский коньяк, а он пил только его, и мы с ним молча, положив дольку лимона на полную третью рюмку, помянули погибших. Не чокаясь.

Дома, вечером того же дня, ещё раз помянули за столом усопших болельщиков, хотя тесть и тёща не особо сильно любили московский «Спартак», как и моя первая супруга.

– Люди, будьте бдительны! – сказал немногословный тесть, хотя он вряд ли знал Юлиуса Фучика как автора этой фразы.

Что тут ещё добавить. Я даже не знаю.

Сочи

Лето олимпийского года было жаркое. И работа в стройотряде на Ленинградском проспекте кипучая.

Наш киоск «Пепси-кола» работал без выходных по шестнадцать часов в сутки.

После футбольных матчей московской Олимпиады народ валом валил со стадиона «Динамо», и наш киоск просто брали штурмом, кидая, да – именно кидая деньги в морду лица некоренной национальности и в моих коллег, двух красавиц-студенток.

Много было и иностранной валюты, туристов из разных стран на футболе хватало, и далеко не у всех из них были рубли.

А у многих даже и доллары, немецкие марки и паунды – не говоря уже про остальную менее популярную в то время в СССР иностранную валюту.

Но и срок за валюту по 88-й, или, как её ещё называли, «глазастой», в честь цифр, статье был немалый, и мы об этом прекрасно знали.

Плехановский институт готовил работников торговли, поэтому многие студенты, в перерывах между сессиями, почитывали маленькие книжечки в ярких обложечках; УК и УПК РСФСР и другую юридическую литературу.

Но алчность человеческая преобладала, и мы, собирая с пола киоска иностранную валюту в монетах и банкнотах, отоваривали туристов пепси-колой, а иногда даже сверхдефицитной фантой, с пролетарским огоньком в глазах и с думками о большом и перспективном табаше, который светил нам после обмена валюты у валютчиков. Впрочем, как и возможный срок.

Но плохие мысли мы старались от себя отгонять, а знакомый ОБХСС-ник, крышующий нас за долю малую, даже свёл с местным валютчиком, который и принимал у нас всю валюту после футбольного «валютопада» без церемоний и бюрократических экивоков, даже монеты, считая при этом курс чуть ниже спекулятивного на день обмена.

Но и на том спасибо, после окончания Олимпиады-80, а вместе с ней и стройотряда, мы поделили общак на троих.

Вышло по пять косарей рублей на каждого, лавэ по тем временам немереное, цена автомобиля марки «Жигули» первой модели.

С такими деньгами я без проблем достал путёвку в пансионат Министерства обороны СССР «Звезда» и вечерним планером в один из тревожных понедельников августа отправил свою жопу и субтильное тело в сторону Черноморского побережья Кавказа.

Зарядив тёте на регистрации прямо в паспорт, как научил тот же ОБХСС-ник-куратор с Ленинградского проспекта (он же, кстати, и помог с путёвкой, сто рублей наличными – среднюю в то время зарплату), я получил двухкоечный номер, но на одного человека.

Номер оказался просторный, с видом на танцевальную веранду, где каждый вечер проходили танцы под магнитофон.

На столе номера стоял традиционный графин с водой непонятного цвета и гранёный стакан. Со стены на меня с укоризной смотрел портрет министра обороны СССР товарища Устинова Дмитрия Фёдоровича, который немым взглядом спрашивал – ну что же ты делаешь, сукин ты сын, а? А ещё в армии служил…

Маршалу я отвечать не стал, а молча заторпедировал «котлету» со сторублёвками аккурат под раму картины с изображением товарища министра и члена Политбюро ЦК КПСС.

Ушёл делать рекогносцировку местности.

Вечером того же дня познакомился с тремя молодыми девицами, примерно лет около тридцати.

Для «форсу бандитского» сказал, что мне 25 лет, прибавив три года. Зря я это сделал!

Последствия оказались самые непредсказуемые, и аукнулось мне это уже в апреле месяце аж далёкого ещё тогда 2016 года уже в Берлине.

Но человек предполагает, а Бог располагает.

Одна была замужняя блондинка, другая весёлая и незамужняя брюнетка, а третья серьёзная и тоже незамужняя шатенка.

На неё-то я и положил свой блядский глаз, и ничтоже сумняшеся затащил её в койку на следующий вечер, а точнее ночь. Светлана оказалась дамой приятной во всех отношениях и серьёзно рассматривала меня через свои модные очки, не вызывая у меня никаких подозрений.

Без лишних экивоков можно было сказать, что, помимо этого, Света была интеллигентной женщиной и театральной косточкой, что мне, столичной штучке, очень импонировало.

Мы провели с ней несколько летних дней, нас сопровождали её подруги.

Пиво лилось рекой, кукуруза с пляжа поедалась и грызлась молодецкими, тогда ещё без кариеса, зубами.

Продавал её один и тот же местный хач на пляже. Из огромной кастрюли извлекалась кукурузина, на клочок газеты «Правда» с речью Брежнева на очередном пленуме сыпалась серая поваренная соль крупного помола, хач складывал мятые рубли в карман и, блестя золотой челюстью, вежливо желал нам приятного аппетита.

За такую неслыханную вежливость мы, от противного, прозвали его Хамом.

На танцы нам ходить было уже лень, и вечерком мы, собравшись у меня в номере, попивали портвейн с ликёром, закусывая всё это лимоном и шоколадом, приобретённым не в буфете пансионата, а всё у той же тёти на регистрации.

В буфете пансионата не было ничего, кроме трёхлитровых банок с берёзовым соком и маргарина. Купить там можно было только от хуя уши.

Также вызывало многочисленные вопросы, для чего он, буфет, собственно, функционирует.

Волшебным паролем для тётушки-администраторши была фиолетовая бумажка достоинством в двадцать пять рублей с гордым профилем Ильича и гербом нашей родины.

Билеты Госбанка страны Советов хрустели в карманах, девчонки ржали, когда я травил анекдоты, Светлана тихо смеялась в ладошку.

Мы смотрели на танцы с балкона моего номера, где блистала некая не востребованная никем дама с волосами цвета блонд, которая умудрялась переодеваться за вечер аж целых три раза, поражая всех своими нарядами и жопой, которой она крутила, как пропеллером. За это получила прозвище Бляндинка.

Ободзинского сменял «Бонни М», за медляком шёл энергичный танец, и так допоздна.

Зевая, девочки уходили спать к себе в номер. Светлана, по понятным причинам, явно не спешила в объятия Морфея. Зато спешил я, как голый на еблю, в прямом и переносном смысле этого слова.

Но через несколько дней у девчонок закончились путёвки, и они отбыли в Москву.

Светлана зачем-то спросила мой телефон, я зачем-то сказал: «Ага».

Сам же продолжал пить, гулять и заниматься беспорядочными половыми связями с женским контингентом пансионата, не забывая, как и всегда, надевать презерватив, в какое бы говно или в жопу пьяным ни был.

А пьян был практически всегда, деньги лились рекой, одна подруга сменяла другую, как в калейдоскопе.

Засадив непонятно куда не один косарь, я тоже улетел в Москву. Путёвка закончилась, начиналась учёба в институте.

Когда мне перезвонила Светлана, то мы встретились на квартире моего знакомого. У него была своя комната в коммуналке.

Не забыв взять презервативы и тортик с шампанским, я выдвинулся в район пролетарских Текстильщиков, где проживал знакомый однокурсник, люмпен-пролетарий, попавший в Плешку по разнарядке райкома партии, были в «блатном» вузе и такие студенты. За пузырь водки он вприпрыжку ушёл ночевать к таким же друзьям «синякам», но из провинции, в общагу, оставив мне до утра ключи от хаты.

Этому свиданию я не придал большого значения, и Светлану больше после этого никогда не видел и не слышал.

По правде говоря, в то время в самом разгаре был роман с одногруппницей Мариной, поэтому Светлану я очень быстро забыл, и она на долгие годы стёрлась у меня из памяти, ничем не напоминая о себе.

Что из этого вышло и чем всё это закончилось – вы, дорогие друзья, узнаете во второй части моего бурного, во всех смыслах этого слова, произведения.

Могу вас заверить, что удивлению вашему не будет границ, сюжетец ещё тот – прямо как в индийском кино, а то и эффектнее.

Никого не жалко, никого!!!

На следующее лето, как студент Плехановского института, работал в строительном отряде: в парке Сокольники, в знаменитой «Шашлычной», в качестве кассира.

Вот такие чудеса происходили в те годы при наличии небольшой суммы в червонцах, которые у меня ещё остались, и, как сказала Аннушка из бессмертного романа Булгакова: «Мне ли червонцев не знать».

Сидел на кассе, работали в две смены. А когда смена заканчивалась, то приходила моя сменщица – ещё та махровая торгашка Ангелина Степановна, отработавшая на кассе в «Шашлычной», наверное, лет двадцать, а то и больше.

Ангелине Степановне было от роду лет шестьдесят с гаком, и отматала она «пятёрку» ещё при Сталине – за расхищение социалистической собственности.

Все, даже директор Самвел Гамлетович, называли её уважительно – тётя Лина.

Поняв, что меня воткнули по блату, она сначала была настроена скептически по отношению к моей наглой морде некоренной национальности.

Лицом и экстерьером тётя Лина была похожа на бультерьера средней злобности. Типичное лицо кассирши общепита тех лет.

Но когда после «прописки» я рассказал работникам советской торговли о моей славной работе в киоске «Пепси-кола» годом ранее, то был удостоен даже дружеского:

– Ни хуя себе!

Это произнес лично директор Самвел Гамлетович, которого трудно было удивить любой суммой, даже озвученной мной как маржа от околоторговых операций.

После такого неслыханного ангажемента тётя Лина прониклась и улыбнулась мне во все свои тридцать золотых зубов. Даже ее бородавка возле носа, казалось, улыбалась мне.

Я был посвящён во все тонкости работы на кассе и принят в работу на «общак», как и во всей советской торговле в те времена.

Надо сказать, что события в те годы происходили в «Шашлычной» удивительные, и об этом не писала ни одна газета, да и писать в те застойные годы ну никак не могла, если бы даже и захотела.

Очень часто к нам заходили поесть шашлычка и выпить армянского коньячка так называемые «блатные», или попросту обыкновенные бандиты, которые, увы и ах, уже в начале восьмидесятых годов плотно пронизывали, как метастазы, всю структуру парка Сокольники.

Среди них был один старый и хороший знакомый. И поверьте мне, он достоин отдельного описания, если не целой главы.

Это был блатной по кличке Ованес, с характерной русской фамилией Кузнецов. Старше меня лет на семь-восемь, уже успевший к тому времени отматать срок за гоп-стоп.

Кличку свою получил за сходство с маньяком «Мосгаз», наводившим страх на столицу в шестидесятых, по фамилии Ионесян. Ованес был жгучий брюнет.

Ещё до армии один из моих друзей подстригся наголо, за что получил от окрестной шпаны погонялово – Лысый. И хотя к моменту моей работы в «Шашлычной» он, как и я, давно отслужил в армии, кличку никто не отменял.

Как-то давно я и Лысый сидели в несгоревшем ещё тогда сокольническом ресторане «Прага», потягивали себе пивко, ели раков. Я уже демобилизовался, а Лысый, уйдя в армию намного позже, как раз пришёл в очередной отпуск. Благо дело служил он в стройбате, прямо в Москве.

Подходит к нам хорошо бухой Ованес и спрашивает.

– Ты чего, Лысый, в отпуск, что ли, пришёл?

– Ага.

С тех самых пор, где бы мы с Лысым ни встречали в Сокольниках Ованеса, в каком бы питейном заведении парка это ни было, всегда повторялась одна и та же, как сказал бы Гоголь, немая сцена.

– Ты чего, Лысый, в отпуск, что ли, пришёл?

Вопрошал Ованес на полном серьёзе.

Он не гнал и не шутил. Просто практически и фактически всегда был пьян или под кайфом от ширева, иногда и то и другое вместе.

В его голове, как «Отче наш», запало, что Лысый пришёл в отпуск. Перещёлкнул какой-то маленький тумблер и, густо смазанный герычем и водкой, так и не щёлкнул в исходное положение.

Но вернёмся к нашим баранам, в «Шашлычную».

Однажды в жаркий летний вечер блатные, человек десять, смачно откушивали дарами кавказской кухни, усугубляя всё это дело дарами Бахуса. Ну и Ованес тоже, куда же без него.

Сочные и красные помидоры лежали на тарелках, приправленные зелёным лучком. Запах свежеприготовленной аджики приятно резал нос, работа на кассе кипела.

Всю бригаду возглавлял известный в узких кругах авторитет, отмотавший не один срок по разбойным статьям – огромный, похожий на орангутанга детина по кличке Кабан.

Неожиданно в стеклянный павильон, где находилось и, как всегда, ещё много посетителей, вошла группа хачей – человек пять-шесть.

Они направились к столу Кабана. После недолгой, но резкой беседы один из хачей достал волыну и, пока «блатные» не успели сообразить что к чему, сделал несколько выстрелов в упор прямо в голову вожаку.

Хлёсткие, как удар плётки, выстрелы взорвали помещение «Шашлычной» так, что эхо ушло прямо по направлению к метро «Сокольники». И вернулось обратно тройным накатом за считаные секунды.

Кровь брызнула, помидоры лопнули алыми брызгами и взорвались, как гранаты. Лук завял на глазах и в момент зачах.

Лишь только Ованес, как разведчик, упал под стол, успев на ходу достать волыну, и начал лихорадочно шмалять в спины быстро ретирующимся хачам.

Бах! Бах-ба-бах!!!

Крики:

– Вай, вуй!

– Караул! Убииили!!!

Мне пригодилась ещё не забытая со времён службы в армии закалка. Сгруппировался в момент.

И…

На всякий случай, успев закрыть одной рукой кассу, нырнул прямо на пол, как учил в учебке замкомвзвода по команде – «газы!»

Хачи в момент исчезли, аки призраки. А вместо них приехали менты. Ходили разные слухи; говорили о каком-то не то «рыжье» с приисков, не то о карточных долгах. И даже обо всём, вместе взятом.

Через короткое время всё в «Шашлычной» вернулось на круги своя. А тётя Лина рассказала, что после бериевской амнистии 1953 года бывали перестрелки и похлеще.

И, махнув залпом гранёный стакан водки, как умела только она, сделала краткое и всеобъемлющее резюме этой разборке.

– Никого не жалко, никого!!!

Кто бы сомневался.

Так что лихими были не только девяностые, а и восьмидесятые.

Инвалид

Меня очень часто спрашивают о происхождении интернетовского ник-нейма «вася-инвалид». Почему «вася» – я подробно рассказал в первой книге.

Настал черёд рассказать и про «инвалида».

Итак.

Август 1972 года.

Страна предвкушает суперсерию с канадскими профессионалами, а у левого павильона касс Большой спортивной арены Центрального стадиона имени Ленина известные всей Москве барышники уже завели списки на покупку билетов этих таких ожидаемых хоккейных матчей.

Надо сказать, что списки в то время были повсеместно: на жратву, мебель, машины, билеты куда угодно и на хуй его знает что ещё. Поэтому для меня это было делом привычным.

К пятнадцати годам я уже пару раз, с дружками постарше, «держал» списки на билеты на разные хоккейные мероприятия. Навар получался неплохой, в начале любого списка шли 20–30 вымышленных фамилий. Они всегда были «птичьи» – Галкин, Орлов, Скворцов, Воробьёв и далее по списку. Билеты у нас оптом забирали знакомые спекулянты, на которых работали целые бригады «пионеров». Хватало, короче, всем.

Во всех списках всегда устраивались ежедневные переклички.

Их вели «сотники», а «тысячники» только контролировали всё это и переписывали новый список каждый день.

Так что, придя на новую перекличку, ты уже мог легко быть не три тысячи пятьсот четырнадцатым, а две тысячи восемьсот тридцать первым.

Абсолютно любой, кто не приходил на перекличку и не кричал зычное «Я!!!» – вычёркивался из списков к ебене матери. Если, конечно, лично не сунул на лапу сотнику или тысячнику или за него на перекличке не отметился кто-то другой.

Мой номер был в районе первой тысячи, и я, дурак, надеялся увидеть живьём канадских профессионалов, которые, как пел Высоцкий, получают огромные тыщи и плюют зубы на лёд.

Хуй там, дорогие друзья. Накануне дня продаж пришли менты, порвали все списки и выстроили живую очередь. Во главе которой и стояли те самые барышники.

Билетов мне, конечно же, не досталось, и пришлось думать, как же попасть на хоккей.

Наши с друзьями котелки целыми днями только и думали об этом, отодвинув даже на второй план сисястых одноклассниц.

Однажды, после распития бутылочки портвейна, самый старший и мудрый из нас говорит:

– Ты похож на инвалида!

– С хуёв ли? – несмело возразил я старшему и более авторитетному товарищу, отмотавшему уже «двушку» по малолетке.

– Худой, чёрный, щетина начинает расти, язык подвешен.

И хором решили, что попытку достать билеты, помятуя об удачном подходе в стиле «а-ля Муслим Магомаев» два года назад, должен делать я.

Старший и мудрый спиздил у своего старого хрыча-дедушки ржавый инвалидный костыль, и мы выдвинулись в сторону Лужников.

Там в специальной кассе продавали билеты на хоккей инвалидам, Героям Советского Союза, кавалерам орденов Славы трёх степеней, ну и прочим работникам райкомов и обкомов партии. Вооружив меня костылём с напутствием сделать рожу пожалостнее, дружки лёгким поджопником направили меня в сторону кассы.

Кассиршы с лицом Эльзы Кох там уже не было, но восседала вполне доброжелательная и на удивление любезная тётя лет тридцати пяти от роду, с огромным ртом, при помощи которого она и получила это блатное место, что я вычислил путём нехитрых умозаключений.

Выставив костыль наперевес и смандячив страшный кисляк, я попросил продать мне, как инвалиду детства, ни много ни мало, а двенадцать билетов на суперсерию СССР – Канада.

От такой неслыханной наглости рот у тёти открылся ещё шире, под величину минета «свисток» в две елды.

– А удостоверение инвалида у вас есть, молодой человек?

– Я его дома забыл. Тёть, ну пожалуйста!

– Какая я вам тётя? Небось уже и девок пользуешь… – вдруг гневно перейдя на «ты», как отрезала кассирша, сомкнув огромный и манящий ротешник.

Короче, номер не прошёл. Меня с позором и треском прогнали. А удостоверение мы достать не смогли.

Но нет худа без добра. Знакомые спекулянты, те самые, которым мы толкали хоккейные билеты, подогрели нас билетами на канадцев. Да ещё, по дружбе, и почти по государственной цене. Накинули, конечно, чуть-чуть – как без этого. Мы-то им тоже билеты раньше не по доброте душевной отдавали, а с наваром.

Но билетов было всего четыре, и тянули жребий. Мне не повезло, и суперсерию из Дворца спорта Лужников я смотрел по телевизору, под истошные вопли Николая Николаевича Озерова:

– Нам такой хоккей не нужен!

И разухабистый мордобой, который устроил Фил Эспозито со товарищи.

Зато погонялово «инвалид» приклеилось ко мне на долгие годы и плавно перешло на сектора стадионов, где в те годы, а также сейчас, играет московский «Спартак».