Текст книги "Мы – чемпионы! (сборник)"

Сто дней после детства

Когда работал на «Мосфильме», то Соловьёв снимал там свой первый фильм с Друбич в главной роли.

Но мои сто дней прошли давно, и грех не рассказать об этом на страницах книги.

Тем более что в книге ещё будет глава «Сто дней до приказа» в армии, но не будет «Сто дней Наполеона». Но и я, слава богу, не узурпатор. Поэтому начнём, помолясь.

Скачок из детства во взрослую жизнь произошёл стремительно и даже как-то незаметно.

Всё начиналось как бы невзначай, но накатывалось, как снежный ком и несло за собой вниз, попутно разбивая то лицо, то колени в кровь и до самых костей.

Денег не хватало катастрофически, и мы с друзьями целыми днями думали: где бы достать пару рублей на портвейн или любое другое пойло: пиво с раками или даже без оных.

После школы собирались в парке Сокольники на заранее облюбованной лавочке и вырабатывали план действий.

Основным источником дохода являлись билеты на хоккейные матчи. Особенно на игры «Спартак» – ЦСКА.

Однажды по непонятной причине этот топовый матч перенесли из четырнадцатитысячного Дворца спорта в Лужниках во Дворец спорта ЦСКА на Ленинградском проспекте.

А вмещал он всего ничего – только три с половиной тысячи зрителей.

Приезжаем с друзьями ночью, накануне первого дня продаж, и заводим списки по старой и доброй традиции времён развитого социализма.

К трём часам ночи очередь уже довольно приличная, а к открытию касс так и вообще извивается как хвост. Две-три тысячи человек. И тут же, естественно, подъехали менты, всё оцепили и выставили железные барьеры, чтобы никто не пролез без очереди.

– Ты тут списки держишь?

Прямо на меня дышит перегаром мордатый старлей с рожей, как у адепта «чёрной сотни», депутата той ещё, при Царе-батюшке, Государственной думы Пуришкевича Владимира Митрофановича, золотого медалиста кишинёвской гимназии и даже автора сборника стишков «В дни бранных бурь».

– Ну, я…

– Головка от хуя, – улыбается старлей во все свои золотые, как у хача, зубы. – Короче, делаешь нам бесплатно десять билетов, на места по центру. Иначе я сейчас порву все списки на хуй и выстрою живую очередь.

– Да понял, понял, чай, не маленький.

Беру дружков на отвод, и быстренько производим «Совет в Филях».

Один из нас – и это правда! – даже как Михаил Илларионович, с одним глазом, выбитым в детстве из рогатки такими же долбоёбами юными пионерами-ленинцами, хорошистами и троечниками нашей школы.

– Надо делиться с ментами.

– Угорим на 15 рублей, да ну и хуй бы с ним.

– Спекулянты всё заберут у нас оптом, отобьёмся, да и нам ещё всё бесплатно выйдет, плюс хватит на портвейн и пиво, – подытоживает самый старший из нас, второгодник и хулиган со шрамом на лице, не расстававшийся с ножом и имеющий за это погонялово Спикер. От слова пика.

Молча киваю. Остальные тоже согласны со Спикером.

– Ну шо? – Старлей щиро улыбается.

– Договорились… Только и вы никого не пускайте, чтобы не лезли без очереди.

– Ярмоленко!!!

– Я, товарищ старший лейтенант!

– Возьми ещё трёх человек и стойте возле касс. И чтобы никто у меня без очереди не пролез, даже муха.

– Так точно, сделаем, товарищ старший лейтенант! – отвечает Ярмоленко, с лицом явного лимитчика, побитого оспой и прыщами, и прибывшего, судя по малороссийскому акценту пополам с суржиком, откуда-то из Сумской области или ещё глубже с необъятных просторов Родины.

Касса открывается с опозданием на полчаса, и вместо положенных трёх окошек работает почему-то только одно, остальные наглухо забиты фанерой, а в том, что открыто, сидит старушка-саботажница, с опухшим челом и таким выражением лица, как будто бы мы все тут должны ей по этой жизни, а она, сука многостаночная, делает нам всем одолжение, продавая билеты – строго по четыре в руки, не больше.

Сам билет надо описать отдельно.

Это клочок полупрозрачной бумаги, почти газетной, но серого, как наша жизнь в эпоху пятилеток, оттенка. Где красными буквами написано «ЦСКА – Спартак».

В ту эпоху, где не было ни принтеров, ни факсов, ни копировальных машин, подделать их не представлялось возможным, хотя и не составляло большого труда.

Даю, на всякий случай, чтобы не кривила рожу, саботажнице пятёрку, и мы вместе с друзьями забираем первыми наши пятьдесят билетов. Взяли бы и больше, да не было денег, «этих маленьких металлических кружочков», которые так любил товарищ Бендер, и, чего греха таить, не только он один.

Подходит старлей, отстёгиваю обещанные десять билетов.

– О, це дило! – неожиданно на мове говорит офицер милиции и улыбается рыжими фиксами, как гамадрил, которому только что посетители зоопарка кинули банан через ограду.

Едем домой в Сокольники, где знакомые спекулянты забирают у нас оптом все билеты по доброй цене.

Собираемся пойти в парк, в ресторан Прага, чтобы всё это дело замочить и отпраздновать.

Но прервёмся на минуту, дорогие друзья, от этого увлекательного повествования и метнёмся ментелем в кабинет химии моей школы, а точнее, в лабораторию, которая базировалась аккурат за кабинетом.

Как уже писал в предыдущей книге, химичка наша, Марина Ниловна, люто болела за хоккейный «Спартак». И я, с разрешения Спикера и оболтусов дружков, забрал себе два билета, чтобы сходить на матч.

Товарищей моих спорт интересовал мало, а если точнее, то только с той его стороны, где можно было заработать денег на билетах, чтобы потом всё это дело смачно пропить, пробухать, прожрать и потратить на девчонок для дальнейшего с ними соития.

Но ваш покорный слуга не таков, «Спартак» всегда на одном из первых мест в жизни, особенно когда тебе шестнадцать лет и шляпа дымит так, что аж фуфайка заворачивается.

Так вот про любовь. Как уже писал, я был тайно влюблён в химичку, была она старше меня лет на десять. Породистая кобыла, с ногами и грудью, как у Софи Лорен.

– У меня есть два билета на хоккей, хотел бы вас пригласить, – заливаясь краской, неожиданно для самого себя мямлю еле слышно.

Не то чтобы я был стеснительным, нет, просто к учителям было уважение, как инстинкт.

– Да? Интересно, и где же ты достал билеты?

Берёт меня неожиданно за ухо и приближает, да что там – прямо притягивает к себе.

Но моя наглая морда некоренной национальности не растерялась, и, подвинувшись ближе, я упёрся в момент вставшей елдой прямо между ног и вплотную к груди любимой учительницы.

Смотрю, она прилипла ко мне, как муха на клей БФ, а я, мудак, недолго думая, стал прямо, «как говорил наш шеф Михаил Иванович, не отходя от кассы» пытаться залезть ей под юбку.

Бам! Ба-бах!!!

Как заебенет она мне пощёчину, аж в ушах зазвенело.

Неслабый такой ударчик, почти лёгкий нокдаун.

– А ну пошёл вон отсюда, щенок.

Ну ясное дело, я растворился, как золото в «царской водке». Но, как ни странно, после этого инцидента мои хорошие отношения с преподавательницей сохранились. Мы оба сделали вид, что ничего не было.

Итак.

Ресторан «Прага», парк Сокольники.

Друзья уже начали праздновать без меня, пока я совершал неудачную попытку залезть под юбку любимой химички.

Рассказывать я им ничего не стал, но по моей покрасневшей роже они и так сами обо всём догадались.

– Ну что, получил по роже?

– Гы-гы-гы…

– Да ладно, не переживай ты так – вон твоя зазноба «Таня с Людой» опять тут.

«Таня с Людой» – так называли мою подругу Люду, потому что она везде ходила с Таней, которая вертелась под ногами как надоедливая собачка, и сбагрить её куда-нибудь было делом проблематичным.

Таня была страшная, как атомная война. И на неё, положа руку на член, было не очень много желающих.

Чтобы как-то уединиться с Людой, надо было кого-то из дружков так напоить, чтобы он ушёл с этой Татьяной, только после этого можно было пытаться затащить Люду куда-нибудь на хату, чтобы там заняться с ней сексом с особым цинизмом.

Спикер подмигнул мне.

– Ну что, Андрюха, сегодня опять прокатит номер «подложить» нам проказницу Танюшку?

– На вас хуй угодишь… – кривлю рожу и пытаюсь соскочить с ненужного базара.

Щека болит до сих пор. Изображая жертву и смандячив страшный кисляк, успеваю выпить полный стакан портвейна «Белый Таврический» и даже закусить горячим блюдом «суп густой картофельный с овощами» и кнедликами в придачу, под смешным названием «Брамборачка».

– Да ладно, чего ты – она зато минет делает, как учили, – нагло ухмыляется Спикер под смачный гогот и подъёбки друзей-товарищей.

После делёжки спекулянтского бабла настроение у всех бодрое, с огоньком.

Червонец, да не один, с профилем дедушки Ленина греет ляжку и облагораживает душу юных любителей хоккея с шайбой.

Объявляют «белый танец» – медляк. Он как туман затягивает в объятия Людмилы, я весь обмяк в таких знакомых и тёплых руках.

Барышня старше меня года на три, и ей почти двадцать, да и в братской Латвии, откуда она прибыла на учёбу в медицинское училище, очевидно, не так всё сладко, но я об этом ещё не знаю.

Через пару лет мне предстоит стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы именно в братской Латвии. Заглядывая чуть вперёд, можно сообщить, что к моменту моей демобилизации «Таня с Людой» уже родила двойню и имела столь вожделенную московскую прописку.

Но.

Ресторан был местом удивительным, кого там только не было.

Менты, блатные, работники советской торговли и прочий люд довольно часто сидели вместе и вели разговоры, которые нам были невдомёк, да и ни к чему.

Лишь иногда Спикер, на правах старшака, отлучался, чтобы о чём-то быстро перетереть с мужиками за соседним столиком.

И ведь именно в этот день весь ресторан был поставлен на уши несколькими нарядами милиции.

Оказывается, один капитан так напился с друзьями в «Праге», что у него украли пистолет. Он хоть и был пьян, но успел спохватиться и вызвать коллег из местного отделения.

Всех построили и стали обыскивать. Нас тоже.

– Откуда столько денег, парень?

– Мама дала на мороженое.

– Вижу, у тебя от этого «мороженого» вся мотня топорщится. Вот сообщу в школу, чем вы тут занимаетесь.

– Уроки учим, – нагло ухмыляется Спикер.

Но от нас быстро отстают, и так работы хватает. Протрезвевший капитан наконец-то нашёл свою волыну.

«Макаров» оказался в сумке одной из девиц, причём в другом конце ресторана.

Всех отпускают, менты уезжают.

Ресторан продолжает свою работу в режиме нон-стоп.

– Надежда, мой компас земной! – поёт солистка местного ВИА, её голос удивительно похож на голос Анны Герман.

Весь ресторан кружится в каком-то безумном сюрплясе. Стою на месте или танцую с «Таня с Людой» – непонятно.

Всё вмиг пролетает в голове.

Билеты.

Старлей-альтруист на ридной мове.

Прыщавый Ярмоленко.

Химичка, сладкая, как мёд.

Спикер с его шрамом на левой щеке.

«Таня с Людой», которая тянет меня куда-то…

Просыпаюсь в общаге. Таня сидит у меня в изголовье и что-то говорит.

Оказывается, мы сели в тачку и после кабака поехали к ней.

Наверное, занимались там любовью… Наверное…

Но уже вторая бессонная ночь наваливается на меня, как камень, тащимый Сизифом в далёком Тартаре.

Но я не царь Коринфа, а юный борец за права молодёжи зарабатывать на хлеб наш насущный.

Ну сто не сто, а дней после детства прошло более чем достаточно, и мне уже кажется, что эта такая взрослая и тяжёлая жизнь давит на меня всей своей тяжестью, и я начинаю чётко понимать, что имела в виду наша классная руководительница, любимой поговоркой которой была такая: «Жизнь прожить – не поле перейти».

Но я уже перешёл. Не перешёл, а просто-таки ввалился в неё всеми своими пятьюдесятью пятью килограммами веса, карими наглыми глазами и не менее наглой мордой лица всей своей некоренной национальности.

Выпускной вечер

Его нельзя забыть! Но, в отличие от многих, к нему я подошёл уже вполне сформировавшейся личностью и дело своё, как сказал Жеглов, «знал добре».

Прощание с учителями не вызвало у меня особой нежности и неизгладимого чувства расставания. Любил я учителей, как говно в штанах, и они отвечали мне взаимностью.

За что и получил аттестат зрелости с одними тройками. Но не оценками едиными живет человек, ведь были вещи и поважнее, как мне тогда казалось.

И не ошибся. Аттестат не сыграл никакой роли, и я поступил в вуз, о чём очень подробно написал во второй книге.

Галина, моя сисястая одноклассница – вот что было самое главное для меня на выпускном вечере. Когда тебе всего шестнадцать лет и хуй бежит впереди тебя, то жизнь концентрируется вокруг таких одноклассниц, оттесняя даже, увы и ах, на второй план столь любимый московский «Спартак».

Долго и тщательно готовился к выпускному. Папа достал где-то, по немыслимому блату, туфли «на платформе», которые тогда только вошли в моду и надеть их считалось высшим шиком.

Брюки клёш, максимальной ширины, пошитые у знакомой портнихи, и модная в то время мужская стрижка «под гаврош», с которой завуч Жопа Сергеевна не пускала в школу, отсылая в парикмахерскую.

Спиртное на выпускном лилось даже не рекой, а каким-то Ниагарским водопадом.

Ночью, когда, по традиции, все шли гулять по ночной Москве, контингент нашего десятого «А» был практически в стельку пьян.

Но мы с Галиной, как самые стойкие и закалённые, выдвинулись на прогулку по столице в первых рядах.

Нетрудно догадаться, что такие же обезумевшие от бухла, раннего секса и прочих радостей жизни группы выпускников из других школ и других районов Москвы уже лазили по городу в поисках приключений на свою жопу.

Сокольники всегда враждовали с Преображенкой. Хотя сисястая одноклассница всю свою сознательную жизнь прожила возле метро «Преображенская», неясно, почему она училась в Сокольниках.

На беду, нам попалась группа изрядно бухих уже бывших десятиклассников, которые быстро «срисовали» нас как чужаков.

Один детина быстренько направился ко мне, зажав в руках самопальный кастет.

Ну, пиздец, думаю, – прощай зубы.

– Эй, Василий, да это же я, Галя, твоя соседка.

Пьяный Василий оторопел, но остановился. Узнал, сука.

Произошло пьяное братание, в ходе которого я узнал, что нехорошо лапать наших преображенских девчонок, и вообще, все, кто из Сокольников, априори должны получать пизды.

Обстановка опять накалилась, но у меня в модном пакете «Берёзка» оставался ещё почти что целый пузырь дефицитного в то время портвешка «777».

Еле стоя на ногах, мы с Василием выжрали почти весь этот пузырь, оставив ещё и его дружкам.

По-молодецки пили в те времена – из горла.

Всё завершилось мирно и без мордобоя. Выручил портвейн и Галя.

Без него, родимого, и сисек, о которых говорилось постоянно, в то время было никуда.

Уже под утро пришёл домой, сбив ноги в кровь новыми и не очень удобными туфлями.

Так я официально шагнул во взрослую жизнь, хотя неофициально сделал это несколькими годами раньше.

Такие были времена.

Сто дней до приказа

Кто служил в армии, тот знает, что значит этот праздник для «дедов», готовящихся к дембелю. Каких-то сто дней, и в конце сентября министр обороны подпишет приказ о демобилизации, и ты на крыльях счастья полетишь домой – к любимой девушке и к маме.

Подготовка к празднику начинается заранее, высчитывается точный день. Делаются запасы спиртного, причём бухлом надо постараться запастись как можно раньше.

Портвейн, которого катастрофически не хватало в окрестных деревнях, как и водки, надо было тупо «достать» в винном сельпо.

Но этого мало, надо было его ещё и спрятать; зарыть в землю в прямом смысле этого слова, чтобы ни замполит – сука редкостная, ни офицеры с прапорщиками, ни ротные стукачи не знали: где, когда и сколько бутылок зарыто и когда они будут выжраты.

Иначе крышка – найдут бутылки и прилюдно разобьют перед строем, а хуже того – сами выжрут. Бывали прецеденты на моём веку армейской службы.

Шла невидимая, необъявленная война между офицерами и солдатами. Лейтенанты тоже были не лыком шиты и легко высчитывали тот самый день – когда сто дней до приказа.

Поэтому.

Наша задача состояла в том, чтобы наебать их и выжрать всё бухло с особым цинизмом, чуть раньше или чуть позже праздника.

Собираем бабки – у кого сколько есть, и меня засылают в деревню за портвейном.

Как руководителя вокально-инструментального ансамбля ротный отпускает меня в деревню, чтобы я договорился с начальником клуба, когда мы сможем играть там на танцах.

Зря он, ротный, это сделал!

Иду себе через лес просёлочной дорогой, попёрдываю в охоточку. Вдруг слышу шум мотоцикла.

Это мой старый деревенский дружбан, местный «синяк» по кличке Холик, едет по направлению к нашей части, где его ждёт каптёрщик, который уже спиздил со склада для Холика два новеньких матраса и даже свернул их калачиком в заранее условленном месте.

Холик везёт ему «пятёрку», а матрасы можно легко обменять на четыре пузыря водки в винном у продавщицы-литовки с поэтичным именем в честь богини любви – Милды.

Милда была барышня серьёзная и никого из «синяков», а тем более солдат, к себе близко не подпускала, местные алкаши её уважали и побаивались, несмотря на то, что она скупала у них всё подряд.

Был слух, что её поёбывает местный агроном.

Солдаты и офицеры с прапорщиками пиздили всё, что только можно и нельзя, и каждый железной рукой сжимал свой маленький кусочек бизнеса.

Я имел возможность «выхода» в деревню, поэтому иногда волей-неволей был в курсе многих этих гешефтов.

– Слышь, Андрюха, Милда портвейн получила по рублю, – пуская пузыри, уже бухой, вещает Холик младший.

– Толкает по рубль двадцать.

Эта новость через сарафанное радио мигом расползается по окрестностям.

Довольно и гаденько улыбаюсь, иду себе. Когда до населённого пункта остаётся несколько километров, меня догоняет Холик на своём полуразбитом «Минске».

Места нет, но я беру матрасы на руки и, рискуя ебануться на полном ходу, доезжаю не только до деревни, а прямо до винного.

Буквально через пять минут выходит довольный и уже в жопу пьяный Холик.

Водка топорщится из карманов обвисших треников, а одну он, очевидно, успел засадить прямо за магазином. Без закуски и из горла.

– Хуя-се!!!

Как раз подоспел обеденный перерыв, и Милда, отогнав местных, запускает меня прямо в подсобку магазина.

– У тебя тут только на двадцать бутылок, – говорит Милда с таким манящим литовским акцентом, что шляпа начинает дымить, аж фуфайка заворачивается.

– Милда, красота моя ненаглядная, солнце моё ясное! – вываливаю весь свой, тогда ещё скудный, запас нежностей. – Но нас, «дембелей», пятнадцать человек, и нужно минимум по две бутылки на рыло. Дай в долг! Я верну или отработаю…

– Ха, ха! Чем? – спрашивает проказница и неожиданно хватает меня прямо за член.

Всё произошло настолько стремительно, что я даже и пукнуть не успел.

Положа руку на мотню надо сказать, что была она не первой красавицей, с некоторыми тевтонскими чертами лица.

Но выбирать в армии не приходится, а груди у неё были, что твои резиновые мячи, как совершенно верно отметил старый сапёр Водичка в бессмертном творении Гашека.

Хотя мадьярками тут и не пахло. Ну да ладно, подфартило, скрывать не буду.

Как потом узнал от старшего брата Холика, а их было двое, и второй, в отличие от первого, бывал иногда трезв, постоянный ебарь Милды, местный Дон Жуан зоотехник и он же, по совместительству, агроном, жгучий брюнет Ашот Аветикович Авакян отбыл на курсы по повышению квалификации в Черняховск – бывший Инстербург, и не вовремя там задержался аж на две недели.

А тут и я нарисовался, да ещё и с крупной суммой и с елдой наперевес, готовой порвать армейские штаны до самой пуповины.

Короче.

Старший Холик, не совсем ещё пьяный, отвёз меня и тридцать пузырей отменного портвешка прямо до части, где я в заранее оговорённом с ребятами месте и запрятал бухло.

Ночью, пока было темно, мы быстренько всё перенесли на территорию части и спрятали надёжно, почти на метр в землю, не сказав о месторасположении даже некоторым «дедам» из нашего же призыва.

Так спокойнее.

Настал день праздника.

Полная луна освещала нам дорогу, лопата вгрызалась в землю под крики:

– Осторожно! Не разбей бутылку, мудак!

Всё в целости и сохранности. Перемещаемся на одну из станций слежения, которая была на временном ремонте и поэтому не находилась на круглосуточном боевом дежурстве.

Повар по кличке Ара был тоже с нашего призыва, и поляна была накрыта на славу.

Не могу себе отказать в удовольствии, опишу вам те яства.

Итак.

Портвейн «Крымский», тридцать бутылок.

Кружки армейские, зелёные, эмалированные, местами с отбитой эмалью – в два раза меньше.

Хлеб белый, который Ара тут же нарезал огромным, как дротик гладиатора Спартака, ножом – более десяти буханок.

Масло сливочное, поделенное на порции, – очень много.

Тушёнка армейская, объеденье!!! Ещё больше. Её повар открывал этим же ножом.

Ну и картошка жареная, которую Ара принёс на огромном противне прямо с кухни, завернув в плащ-палатку, чтобы не остыла.

С луком, смальцем, на комбижире. Вкуснотища, что пиздец!!!

К утру все уже напились как сапожники. Некоторые рыгают прямо на ходу. Спотыкаясь на кочках, выдвигаемся в расположение роты, чтобы завалиться спать.

Дембеля ворочаются во сне, кричат – видят эротические сны.

Засыпаю мгновенно. Через всё лицо огромным рефреном плывёт тугая сиська Милды с направленным мне прямо в глаз, как пистолет Макарова, торчащим коричневым соском, и то сладкое место, что пониже.

– Подъём!!!

Рано утром, совершив обход вместе с замполитом, ротный нашёл пустые бутылки на станции слежения. Ну и нюх был у него!

А мы по пьяни забыли их зарыть обратно в землю.

Начинает всех обнюхивать и заставляет дышать прямо в лицо.

Ага.

Спалились почти все.

– Танцы в клубе отменяются! А вам, рядовой Меркин, как организатору, – десять суток ареста.

– Почему я, товарищ командир?

– Кругом, марш!

Праздник закончен. Впереди гауптвахта. А нас и там неплохо кормят, и ротный, похоже, об этом ничего не знает.

Дружки-сослуживцы строят похабные рожи вслед, они отделались только нарядами вне очереди.

За всё надо платить. И за прелести Милды, и за бухло, и за сожранную прямо из банки штык-ножом сочную, с застывшим бульоном тушёнку. Аксиома.