Текст книги "Тяга к свершениям"

– Ты не куришь, Максимка? – вдоволь надышавшись, поинтересовался он у племянника.

– Нет, – сухо ответил тот.

Майский бросил вредную привычку лет двадцать назад, но дядя неизменно при каждой их встрече обращался к нему с этим вопросом, что порядком его раздражало.

– Правильно Максимка. Все это ерунда, – механически заключил Павел Федорович, похоже, и в этот раз не удосужившись осмыслить услышанное.

С этими словами он хотел было предложить брату угоститься у него сигареткой, но увидев, что тот уже приготовил свои, достал одну для себя, а пачку убрал назад в карман. Они закурили и все трое встали в ряд, плечом к плечу, смотря прямо перед собой. Время было уже довольно позднее: в домах поблизости почти не осталось освещенных окон, а двор был абсолютно пуст; тишину прерывали только отдаленные звуки машин, изредка проезжавших по улице где-то за домом.

Несколько минут прошло в полном молчании. Было очевидно, что Павел Федорович позвал брата, чтобы о чем-то с ним поговорить, но с того момента как они вышли из квартиры он так ни разу не обратился к нему, а лишь просто курил.

– Что-то прохладно на улице, – нарушил тишину Майский, съежившись и слегка передернув плечами. – Я, наверное, пойду домой. Дядя Паша, ты же помнишь, где я живу? – поинтересовался он, прекрасно зная ответ и желая лишь удостовериться, что тот не обидится его уходу.

– По-омню Максимка! Ты иди, иди; не беспокойся за меня! Я сейчас тебя догоню, – ответил Павел Федорович громко, но при этом и совершенно безучастно к внутренним сомнениям племянника, будто думая только о том, чтобы тот уже поскорее удалился.

Впрочем, Майскому этого было более чем достаточно.

– Не боишься так оставлять? – как только племянник скрылся за углом дома, обратился Павел Федорович к брату, кивнув в сторону стоявшей неподалеку под окнами старенькой, но еще довольно бодро выглядящей машине советского производства темно-фиолетового цвета.

– Нет… Чего боятся? Двор тихий, не проходной.

– Бегает-то еще нормально?

– Хорошо бегает, – скупо обронил Леонид Федорович.

– Как Юля?

– В порядке.

– Работает?

– Да.

– Там же, секретарем?

– Да.

– Слушай, Леня, ты мне денег не займешь? Тысяч пять… на месяц, – все также не смотря на брата, быстро поинтересовался Павел Федорович, сделав это без какой либо паузы, как-бы между прочим.

Обратившись со своей просьбой, внешне Павел Федорович сохранял прежний веселый настрой и жизнерадостную интонацию в голосе, но в душе он испытывал чувство глубокой вины. Это чувство происходило из того факта, что он уже должен был брату крупную сумму денег, которую давно еще занимал у него, да так до сих пор и не отдал. И хотя Павел Федорович ни на секунду даже не задумывался о старом долге, также как не задумывался он о том, каким образом будет отдавать все свои долги и сможет ли вообще вернуть когда-нибудь (единственное, что занимало его в этот момент, было то, что у него совсем нет денег, что не мешало бы их где-нибудь найти и что их можно сейчас попросить у брата), внутренне он понимал, что не имеет морального права на свою просьбу, и оттого несознательно постарался сделать ее как можно менее заметной, неочевидной.

И действительно серьезное обращение брата оказалась настолько хорошо запрятано в общем ворохе следующих один за другим самых обыденных житейских вопросов, что Леонид Федорович даже не сразу услышал его; когда же понял о чем речь – озадаченно нахмурился, с силой закусив фильтр сигареты.

– Нет, Паша. Боюсь, что в этот раз я тебе помочь не смогу, – досадливо и кротко посмотрев на брата, ответил Леонид Федорович после паузы, всем своим видом как бы извиняясь за свой отказ.

Однако к его удивлению Павел Федорович не только не расстроился, но и вообще, казалось, не придал его словам какого-либо значения. Получив отрицательный ответ, он тут же сменил тему разговора и, будто бы никой просьбы не было вовсе, с еще более оживленным и жизнерадостным лицом вновь обратился к брату:

– Как у тебя на даче дела обстоят?

– На даче? – машинально переспросил совсем сбитый с толку Леонид Федорович. Он ожидал неудобного и трудного объяснения; поняв же, что неловкая тема была вполне закрыта, даже несколько ободрился. – На даче все в порядке.

– Ты предбанник доделал уже?

– Да. Стол и лавки поставил; можно теперь прямо там пиво пить… А-а-а, ты не знаешь?! – загорелся Леонид Федорович. – Я же бассейн сделал! И душ!

– Бассейн?!

– Да-а-а!

– А как сделал?

– Заказал у знакомых мужиков с фабрики большой металлический бак, вкопал его в землю и покрыл эмалью. Кое-как уговорил Юлю растратиться на это дело, зато летом в бане париться стало одно удовольствие. Сейчас погода установится, и я думаю недели через две уже можно будет дачный сезон открывать. Так что готовься!

– А помнишь, как мы последний раз с тобой парились?! Чуть соседу поленницу не сожгли!

– Ха-ха-ха! – рассмеялся Леонид Федорович, на секунду даже забыв про ночное время суток. Все его чувства ожили в эти минуты: перед ним, впервые за много месяцев стоял человек, которого интересовала его жизнь, его увлечения; человек, с которым он пережил очень многое и который тоже хранил в памяти все эти моменты.

Леонид Федорович испытал сильнейшее, непреодолимое желание постоять и поговорить с Павлом Федоровичем еще хотя бы несколько минут. Он машинально достал из кармана пачку сигарет и предложил брату снова выкурить по одной. Тот согласился, и они еще с полчаса безостановочно общались, вспоминая пережитое и наперебой рассказывая друг другу разные истории, пока на лоджии Леонида Федоровича, выходившей на эту же сторону дома, не раздался скрип двери и в темноте не показались очертания женской фигуры.

– Леня, хватит шуметь; ночь на дворе, – тихо, но не шепотом, зазвучал голос Юлии Романовны. – Давай уже домой, соседей разбудите.

– Иду, иду, – откликнулся Леонид Федорович.

– Ладно, я пошел к Максиму, – тут же спохватился Павел Федорович, не желая становиться причиной разногласий брата с супругой. – Ну, пока.

– Пока, – сказал Леонид Федорович, пожимая Павлу Федоровичу руку и смотря при этом ему прямо в глаза. Он чувствовал, знал, как тяжело сейчас приходиться брату, и всем своим видом хотел дать понять, что искренне рад его приезду, но сказать об этом прямо не мог. Ему было неловко за свою сентиментальность даже перед самим собой, не говоря уже о том, чтобы открыть чувства младшему брату. Они попрощались, и Леонид Федорович пошел назад домой.

Дверь в квартиру осталась приоткрытой, и он аккуратно зашел внутрь. На кухне Марина домывала посуду; в зале тоже все было убрано, и даже стол стоял уже на своем обычном месте – в углу слева. Юлия Романовна сидела, как и прежде, в кресле напротив входа, Роман на диване. Леонид Федорович пошел и сел на свободное второе кресло.

– А где Алина? – поинтересовался он.

– Спять уже пошла, – ответил Роман.

В зал прошла Марина и устроилась на диване рядом с мужем.

– Денег просил занять? – прямо обратилась к мужу Юлия Романовна.

– Да-а-а, – протянул Леонид Федорович, махнув рукой и показывая интонацией своего голоса, что не хотел бы развивать эту тему.

– А прежний долг когда обещал вернуть?

Леонид Федорович молчал.

– Что, даже и не вспомнил? – с презрительной насмешкой посмотрела на мужа Юлия Романовна. – И ты ему ничего не сказал?

– Юля, ну что ты? – умоляюще сощурился Леонид Федорович.

– Хватает же людям наглости, – спокойно и значительно заключила Юлия Романовна, уже не смотря на мужа.

– О каком прежнем долге вы говорите? – спросил Роман, который, также как и Марина, сидел сейчас в некотором недоумении, совсем не понимая, о чем идет речь.

– Хэ-х, – ухмыльнулась Юлия Романовна. – Он же не только миллионы под расписки брал, а еще почти у всех родственников успел назанимать.

– И много у вас занял?

– Пятьдесят тысяч. Считай – потеряли деньги, – с сожалением произнесла Юлия Романовна. Она сохраняла в этот момент поразительную сдержанность лишь потому, что сама являлась первой сторонницей идеи занять Павлу Федоровичу деньги; делала это неоднократно и всегда под хороший процент.

– Неудачно так все у дяди Паши сложилось, – сказал Роман. – Я, помню, ребенком очень любил жить у них целыми месяцами. Для меня лучше места не было: весь день на свежем воздухе, столько всего интересного. Мы что только не придумывали и главное – никто нас не контролировал; уехав из N-ска, мы получали там настоящую свободу. Когда я уже в университете учился, то часто работал у него летом… Жаль, конечно, дядю Пашу – он всегда всем помогал.

– Жаль? – негодующе повторила Юлия Романовна. – Сам виноват. Это же надо было умудриться – все потерять! Такой дом огромный имел, бизнес раскрученный. Как можно было столько денег назанимать?

– Да назанимать-то ладно, – сказал Леонид Федорович. – Куда он дел все эти миллионы?

– Тамара Сергеевна же говорила, что он вроде их все любовнице отдавал, – припомнил Роман.

– Скорее всего, так оно и есть, – сказала Юлия Романовна. – Облапошила она его, и уехала… Жил бы с Тамарой и все было бы нормально. Нет же, приключений ему захотелось. Все вы такие – кажется вам, будто где-то лучше будет и вас прямо с распростертыми объятиями ждут, не дождутся, – сентенциозно произнесла она, взглянув на поникшего супруга. – И торговлю тоже не смог вести: Тамара ушла и бизнес развалился. Только разглагольствовать и умеет. Болтун! Сейчас еще и Максима куда-нибудь втянет! Нагородил ему всякой ерунды, и тот загорелся.

– Да, Максим точно загорелся, – согласился с женой Леонид Федорович. – Как бы не вышло чего… Устроился бы Паша лучше на нормальную работу. Да нет же, не привык работать. Всю жизнь прожил не напрягаясь, и думал, так всегда будет.

Все замолчали не некоторое время.

– Ладно… Спать идем? – закругляя беседу, обратился к супруге Леонид Федорович.

– Пойдем.

Юлия Романовна и Леонид Федорович удалились к себе; Марина тоже вышла, чтобы помыться перед сном. Оставшись один, Роман принялся раскладывать диван (который, несмотря на свой изрядно потрепанный внешний вид был довольно практичной конструкции и в разложенном состоянии мог спокойно вместить троих взрослых человек), а закончив, принес из комнаты, где спала Алина, постельные принадлежности. Пока он расстилал постель в голове у него нескончаемым потоком, цепляясь одна за другую, проносились мысли, которые возникали под впечатлением от этого насыщенного событиями дня и закручивали в его душе настоящий водоворот самых разных эмоциональных переживаний. Роман чувствовал, что при всем желании не сможет сейчас заснуть и, устроившись под одеялом полулежа, подложив под спину подушку, стал дожидаться Марину.

V

Через несколько минут в зал вошла Марина. На ней была одета ночная рубашка светло-сиреневого цвета длиною чуть выше колен, сшитая из легкого, почти шелкового материала; в руках она держала бутылочку с какой-то прозрачной жидкостью и несколько ватных тампонов. Роман посмотрел на супругу и не мог не улыбнуться в умилении.

Марина обладала миниатюрной комплекцией: она была невысокого, даже для девушки, роста и очень стройная. Руки ее, на вид очень хрупкие и утонченные, казалось, можно было легко поломать при неловком обращении, что вселяло в мужчин трепет от одного только взгляда на нее. При всем при этом Марина не выглядела болезненно худой, как это часто бывает, когда толщина конечностей не соответствуют прочим пропорциям тела и кожа обтягивает кости, предательски подчеркивая все угловатости и выступы скелета вызывая вместо трепета некоторый страх и даже неприязнь. Напротив, все в ней идеально соответствовало друг другу, но в несколько уменьшенных, чем у большинства женщин, пропорциях и это сильно молодило ее, создавая эффект совсем еще юной девушки. К Марине ни при каких обстоятельствах невозможно было применить слово женщина – за всю свою жизнь она ни разу не услышала такого обращения. Ее мраморно-белая кожа была ровной и нежной; волосы, не густые, но длинные, бережно ложились прямыми прядями на плечи и грудь, интригующе скрывая стройную шейку. Лицо ее было идеальным во всех отношениях: несколько продолговатое, оно оканчивалось снизу маленьким аккуратным подбородком, а сверху закруглялось абсолютно ровным лбом; небольшой носик имел прямую спинку и изящно заострялся на кончике; губы ее были тонкие и четко очерченные, а брови описывали правильную дугу над огромными бездонными глазами серого цвета, обрамленными пышными густыми ресницами.

Но главный секрет невероятной привлекательности Марины заключался не в ее очаровательной внешности, а в исключительном внутреннем мире. Третий ребенок, появившийся в семье, Марина стала первым, дожившим до своего следующего дня рождения. Оба малыша, родившихся до нее, умерли в младенчестве, и довольно уже взрослые родители, как никто ясно осознавшие всю хрупкость их счастья, радовались и наслаждались каждым днем жизни маленькой Марины. Ее очень любил отец: для него не было большего счастья, чем кувыркаться лежа на полу, прыгать и играть с дочкой под ее оглушительный и озорной хохот. Он обожал дарить Марине что-нибудь вкусненькое, заплетал ей волосы, раз в два месяца покупал новое платье и не разрешал супруге ходить с ней в детский сад пешком, а непременно сам на машине отвозил и забирал ее. Но еще больше заботилась о Марине мама: остро ощущая малейшие душевные переживания ребенка, она просто холила и лелеяла свою «дочу».

Первые годы жизни Марина росла в атмосфере абсолютного спокойствия. Мама ее имела характер на удивление мягкий и бесконфликтный, да и отец семейства по своей натуре являлся человеком уравновешенным, не стремился установить в семье диктатуру и подчинить домочадцев своей воле. Можно было пересчитать по пальцам те дни, когда родители повышали голос, и никогда Марина не слышала в свой адрес плохого слова. В их семье царил покой и безмятежность, но жизнь за порогом родного дома оказалась намного более суровой.

Пойдя в школу, Марина, не знавшая никогда ни грубостей, ни какого-либо насилия, столкнулась с такими проявлениями жестокости, по сравнению с которыми меркли самые жуткие ее детские кошмары. Происходившее в школе выходило далеко за рамки узких представлений Марины о нормах общения между людьми. В начальных классах она попала под руководство очень строгой и требовательной учительницы, которая не гнушалась, в случае если плохо был выучен урок, пристыдить ребенка, возвысив голос или даже обозвав его как-нибудь при всем классе. В отношении некоторых нерадивых учеников, воспитанных родителями по принципу подчинения силой и привыкших все делать дома из-под палки, такое обращение, возможно, было единственным способом повлиять на их успеваемость и поведение. Но проблема была в том, что учительница Марины использовала эти меры в отношении абсолютно всех своих подопечных, совершенно не чувствуя детей, да и не желая их чувствовать. Она, будучи человеком сугубо практического и рационального склада ума, не видела необходимости в том, чтобы изменять воздействие в зависимости от субъекта, а выстроила свою систему воспитания на уровне самого несносного ребенка, справедливо полагая, что эта система способна стать универсальной. Она даже ставила себе в заслугу, что преподавала «для всех одинаково», очень гордилась этим и всегда старалась подчеркнуть. Но пуля, оцарапавшая слона, белку разорвет. То, чему иной ребенок, выросший в более приближенной к реальной жизни семейной обстановке даже и не придал бы значения, Марина воспринимала чрезвычайно болезненно. Если учительница просто повышала на нее голос она, не привыкшая к ругани даже в домашней атмосфере, в классе под пристальным вниманием десятков одноклассников готова была просто провалиться сквозь землю. Чувственная и ранимая, Марина испытывала сильнейшие душевные переживания в эти моменты, и первое время ходила в школу как в какую-то агрессивную чужеродную среду, связанную у нее исключительно с негативными эмоциями.

Возвращаясь домой после окончания уроков, Марина с нетерпением ждала с работы маму, которая очень внимательно и чутко относилась к переживаниям дочери, всегда была готова понять ее. Вечером мама садилась на диван, а Марина, устроившись рядышком, клала свою головку к ней на колени, и та, поглаживая и перебирая волосы, жалела и успокаивала дочку. В эти моменты она с ничуть не меньшей болью ощущала в своей душе все переживания Марины, и полностью разделяла их, стараясь по возможности уменьшить ее страдания.

Подавляющее большинство родителей не могут спокойно наблюдать за обидами своих чад, и сломя голову летят им на помощь, коверкая детское мировоззрение и создавая несамостоятельных капризных баловней. Мама же Марины напротив из-за своего очень мягкого и неконфликтного характера и не рассматривала вариант поговорить с учительницей, попросить ее быть поделикатней с ранимым ребенком. Не помогая дочери прямым своим вмешательством в отношения с учителем она, тем не менее, видела, что дочке необходимо найти подход к требовательному преподавателю. Она определила проблему в недостаточном прилежании Марины и объяснила, что если та будет лучше выполнять все задания и слушаться на уроках, то и агрессии со стороны преподавателя тоже не будет. Эти советы матери Марина начала активно использовать, и действительно, выполнение всех требований учителя очень скоро привело к тому, что та почти перестала ее ругать и подвергать таким мучительным для нее наказаниям. Это с детства выработало у Марины такие качества, как усердие и дисциплину. Она с почти патологическим старанием относилась к любому делу, в котором чувствовала хоть каплю своей ответственности.

В более старшем возрасте между ребятами в классе Марины резко усилилась борьба за лидерство в группе и, как это всегда бывает, сразу же появились жертвы этой борьбы. При очередном медицинском обследовании у одного ученика обнаружили вшей; в результате халатной неосторожности учителей эта информация стала общеизвестной, и одноклассники объявили мальчику настоящую травлю. Он был совершенно один, с ним абсолютно никто не общался, и среди учеников было строго оговорено, что любого, кто дотронется до него, ждет та же участь. Марина с ужасом смотрела, как каждый день совершенно безо всякой причины над бесхарактерным мальчуганом издевались его одноклассники. Мальчишки могли раскидать его учебники по школьному двору, а в портфель насыпать мусор или земли из цветочного горшка, могли выкинуть в туалет его обувь, обзывали и конечно били, всегда пинками, чтобы не дай бог не прикоснуться к нему рукой. Марине было очень больно наблюдать это; она пропускала через себя все его мучения и унижения, но не видела возможности поддержать изгоя, выразить ему свое сочувствие. Мысль о том, что она проявлением симпатии к нему может спровоцировать подобное отношение к себе, никогда не покидала Марину. Становясь подчас невольной свидетельницей издевательств над мальчиком, она боялась даже того, что он, заметив ее сочувствующий взгляд, может подойти к ней, и поэтому отворачивала голову каждый раз, когда была хоть малейшая возможность, что он посмотрит в ее сторону. Учась в такой атмосфере, воочию наблюдая до какой степени может доходить жестокость людей по отношении друг к другу, и, вместе с тем, понимая что она ни при каких обстоятельствах не сможет вынести подобных издевательств, Марина начала искать способы обезопасить себя от возможной агрессии окружающих, и очень скоро ее пытливый детский ум вывел формулу бесконфликтного общения, лучше которой не придумало еще человечество. Марина на уровне подсознания усвоила, что исключить конфликты она может, выстраивая свое взаимодействие с другими людьми таким образом, чтобы никого никогда не обижать. Она приспособилась по нескольку раз примерять каждое свое слово, каждое действие на себя и, являясь по своей натуре невероятно ранимой и восприимчивой, очень точно определяла, когда могла задеть окружающих. Чуткость, внимательность и отзывчивость к другим людям Марина развила в себе до совершенства, до такой степени, что за все двадцать пять лет ее жизни не было ни одного человека, которого бы она хоть как-то обидела или задела. Но вместе с тем страх перед любым даже самым незначительным конфликтом и стремление всячески избегать столкновений привели к тому, что Марина стала просто не способна на какие-нибудь решительные действия, оказалась совершенно не в состоянии отстаивать свои интересы в окружающем эгоистичном мире.

Зайдя в комнату и увидев, что Роман уже лежит под одеялом, приготовившись ко сну, Марина села рядом с ним, заложив под себя ноги и поставив между коленями бутылочку с жидкостью. Бутылочка была наполнена каким-то косметическим средством, которым она каждый вечер перед сном делала себе компрессы для лица. Марина открыла флакон, и комнату наполнил стойкий едкий и очень неприятный запах, похожий на ядовитую смесь серы и промышленного растворителя. Она смочила один тампон этим зловонным средством и приложила к лицу.

– Ну, рассказывай, – обратилась к мужу Марина.

– Что рассказывать? – вопросительно посмотрел на нее Роман. Когда по комнате начал распространяться отвратный запах косметического средства Марины, который у нормального человека способен был вышибить слезу, на его лице не дрогнуло ни одной мышцы, и это полное отсутствие какой-либо реакции являло собой превосходный пример всемогущества привычки – прямого следствия поразительной адаптивности и гибкости человеческого существа.

– В сильную вы сегодня аварию попали? – уточнила свой вопрос Марина.

– А-а-а! Артем человека сбил! – сенсационно произнес Роман.

– Человека сбил?! – взволнованно переспросила у него Марина. – А за столом ничего не сказал… И сильно?

– Да нет. Насколько я понял у него только с ногой что-то. Наверное, перелом.

– А как так получилось?

– Вообще по дурацки. Мужик прямо под колеса выскочил.

– В смысле? Специально бросился что ли?

– Наверное, дорогу хотел перебежать…, – пожал плечами Роман. – Артем разговаривал с врачами скорой помощи; говорит, что он пьяный в дупель был.

– И что Артему теперь будет?

– Не знаю. Вообще даже посадить могут, но это вряд ли. Мы ничего не нарушили, ехали, как положено. Мужик просто прыгнул под колеса – там ничего нельзя было сделать. Я почти уверен, что Артему ничего не будет, – сказал Роман и замолчал, но буквально через секунду вдруг оживился. – Но вот уж кто сегодня выдал, так это дядя Паша!

– Это точно, – согласилась с ним Марина. – Сколько о нем вестей не было? Полгода?

– Где-то так. Просто объявился, как ни в чем не бывал. Вот тоже дает! У него же все было: деньги, хороший бизнес, уважение. Угораздило же его связаться с этой женщиной – залез в какие-то сумасшедшие долги…

– Так он с долгами-то рассчитался?

– Не-е-ет. Там еще неизвестно что у Тамары Сергеевны происходит. Ее до сих пор кредиторы достают.

– А по закону она обязана по этим долгам расплачиваться?

– Конечно нет. Они уже были разведены, когда дядя Паша эти деньги занимал. Но ей все равно не по себе. Там говорят, каких-то бандитов начали подключать. Так что дядя Паша не только от полиции сейчас скрывается… Ты знаешь, – обратился Роман к супруге, – он сегодня совершенно не походил на человека, который только недавно потерял все, что имел. Веселый такой был, разговорчивый. Я смотрел на него, и у меня даже мысль закралась – может и не все так плохо, как мы считаем?

– Да это он, наверное, просто виду не показывает, – сказала Марина серьезно. – Ты заметил, как он изменился с того раза, когда мы к ним последний раз ездили. Так сильно похудел. И зубы эти… Я когда в первый раз увидела, мне прямо даже не по себе стало… Одет совсем не по погоде: курточка такая легкая, туфли летние, старые.

– Да, я тоже обратил внимание, – коротко произнес Роман.

– Я только не поняла – в этой сумке что, все его вещи были?

– Скорее всего.

– Я думаю, дяде Паше сейчас очень-очень тяжело, – с грустью сказала Марина после небольшой паузы. – Жалко, что у него все так получилось. Настолько приветливый, добрый, гостеприимный человек – я таких людей еще не встречала. Мы все могли жить у них месяцами человек по десять сразу, и никогда я не замечала в нем даже намека на то, что он устал или что гости ему надоели. Наоборот, стол обязательно ломился от еды; всегда что-то придумывал, организовывал: то на озеро купаться, то на рыбалку, то за грибами… А помнишь нашу свадьбу? Как он вместе с тамадой ее вел и, по-моему, у него даже лучше получалось.

– Это точно. Если день рождения или свадьба у кого-то, то его всегда в первую очередь звали. И не только потому, что за праздничное настроение тогда можно было не беспокоиться – он еще и подарки всегда самые хорошие дарил, никогда не скупился.

В голосе Романа чувствовалась гордость за родного дядю, который для него был настоящим авторитетом: успешный предприниматель, уважаемый и известный в своем районе, да и просто жизнерадостный, энергичный человек. Даже на отца он ровнялся в меньшей степени; он уважал отца и всегда его слушал, но походить стремился именно на дядю Пашу.

– Интересно, он действительно собирается магазинчик открывать? – спросила у супруга Марина.

– Наверное, раз так серьезно это с Максимом обсуждал.

– А тот-то как загорелся от предложения дяди Паши. Он видит, что вы с Артемом решили своим делом заняться, и завидует вам что ли?

– Завидует, – согласно кивнул Роман. – Я это заметил, когда Максиму еще месяца два назад про наши совместные с Артемом планы рассказал. Он как-будто даже расстроился, когда узнал… Знаешь, а здорово бы было, если бы у них все получилось. Это дядю Пашу очень поддержит, да и Максим может наконец-то найдет для себя занятия, а то уже, сколько лет ничем не занимается.

– Было бы здорово, – отстраненно повторила его слова Марина. Она закончила делать компрессы на лицо и, плотно закрыв бутылочку с жидкостью, убрала ее вместе с ватными тампонами на пол возле дивана. – Вы с Артемом уже завтра едите? – вдруг, как-бы, между прочим, поинтересовалась она у мужа.

– Да. Мы на пару дней – даже соскучиться не успеешь.

– Слушай, я тут подумала… К концу года я защищаю диплом, после чего смогу наконец-то начать поиск новой работы, – начала Марина быстро и торопливо, как будто опасаясь не успеть высказать того, что запланировала. Говорила она, не смотря на мужа, опустив глаза и разглядывая что-то на своей ночной рубашке. – У меня есть неплохой опыт, да и Алина уже выросла – с сентября пойдет в школу, что для работодателя тоже большой плюс. Думаю, что мне удастся подыскать какой-нибудь хороший вариант… А еще я прикинула стоимость жилья и если мы сейчас разменяем с родителями квартиру то, добавив наши сбережения, сможем купить сразу трехкомнатную или, например, двухкомнатную с машиной. Ты же всегда так хотел машину купить!

На последней своей фразе Марина подняла, наконец, глаза и посмотрела на Романа. Ее взгляд был преисполнен надеждой, которая тут же сменилась на горечь разочарования, когда она увидела хмурое лицо мужа.

– Но если мы сейчас потратим на квартиру все мои сбережения, то я просто похороню свою мечту, – произнес Роман и в недоумении уставился на Марину. Во всей ее речи он не видел даже малейшего предмета для обсуждения и решительно не мог понять, зачем она опять затеяла этот разговор. – Я мечтаю о чем-то большем, чувствую в себе скрытый потенциал и уверен, что смогу реализовать его. Если я не использую эту возможность, то потом всю жизнь буду жалеть и, понимая это, не могу сейчас отказаться от своей цели!

– Мне очень тяжело жить вместе с родителями, – с болью в душе произнесла Марина. В отчаянной попытке достучаться до мужа она сумела все-таки пересилить себя и сказать эти слова, но по горькому выражению ее лица было видно, что далось ей это с большим трудом. – Давай разменяем квартиру и купим собственное жилье. У нас будет свой дом, я работаю – чего еще желать? Я не заставляла тебя держаться за работу в министерстве. Не нравиться – правильно сделал что ушел, и я тебя всегда поддержу в этом смысле. Ищи свое призвание хоть полгода, хоть год, я тебя не тороплю, но давай только определимся хотя бы с жильем.

– Марина, я же действую не бездумно. Я все рассчитал, на сто раз взвесил и готов к самому худшему варианту… Послушай, – несколько смягчился Роман, – если мы привезем товар, и он не будет пользоваться спросом, всегда есть возможность продать его по себестоимости и вернуть большую часть денег. Но даже если я потеряю абсолютно всё (что почти невероятно), я обещаю тебе, что устроюсь тогда на работу и мы первым делом разменяем квартиру с родителями – на однокомнатную или даже полуторку денег у нас хватит в любом случае… Но ты даже не думай, этого не будет! Доверься мне – я не подведу.

– Я верю, – улыбнувшись, сказала Марина и легла рядом с мужем, поверх одеяла.

Внешне она полностью согласилась с супругом, но внутри ее обуревало сильнейшее беспокойство и тревога. Они лежали молча еще несколько секунд, пока, наконец, Марина не прервала молчание.

– У меня что-то боли в животе усилились, – сказала она.

– А ты таблетки принимала, которые тебе прописали?

– Да, но они все меньше и меньше мне помогают. В последние разы боль даже стала резкой, как раньше, хотя таблетки также пью.

Подобные боли начались у Марины еще в институте. Тогда врачи сказали, что это связано с определенными физиологическими особенностями ее организма, что боли эти могут периодически повторяться, и порекомендовали в таком случае применять определенные болеутоляющие препараты.

– Сходи в больницу, проверься, – спокойно сказал Роман.

– Надо будет действительно как-нибудь с работы отпроситься и обследование пройти, – согласилась с супругом Марина, и в зале снова повисла тишина.

– Как сегодня на работе день прошел? – спросил Роман. По его безучастному голосу и отстраненному выражению лица было видно, что спросил он машинально, мысленно находясь сейчас совершенно в другом месте.

– Не очень… Помнишь, я тебе про девушку рассказывала, которая у нас ребенка ждет?

– Эта та, что постоянно жалуется на свое самочувствие?

– Да не говори! Еще только на пятом месяце, а уже еле живая ходит! – вдруг в негодовании воскликнула Марина и, приподнявшись, снова села рядом с мужем. Большие глаза ее были широко открыты, а лицо выражало глубокое возмущение. Чувства захлестнули Марину и она, сама того не осознавая, хотела оказаться лицом к лицу с Романом; она ждала от него ответных эмоций, жаждала, чтобы он проникся ее переживаниями. – Только и страдает! Мне, помню, уже срок рожать подходил, так я вовсю носилась и сессию в институте сдавать умудрялась, а она придет на работу и охает. Все ей делать тяжело, тошнит бедную; в кабинете ей сидеть душно, окно откроем – холодно. Знаешь, уже раздражать это начало! А сегодня она снова на работу не пришла; после обеда позвонила и сказала, что ее сильно тошнит, и она будет оформлять больничный на неделю. А у нас на этой неделе как раз закрытие квартала – отчеты надо подбивать. И всю ее работу мне передали!