Текст книги "Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина"

Та произнесла свое традиционное «дурак», тихо всхлипнула и демонстративно вышла в сад.

Мерин насупился.

– И зачем так?

– Как?

– При мне.

– И что?

– Как с маленькой.

Антон долго смотрел на Мерина. Серые глаза его несколько раз меняли оттенок – от почти черного до прозрачно белесого. Выражение лица при этом оставалось неизменным. Сева определил его как «подозрительно-насмешливое удивление». Наконец, он растянул губы в улыбке и произнес вполне дружелюбно:

– Во-первых, она и есть маленькая. А во-вторых… Как бы поточнее выразиться?.. Ты меня сегодня немало, признаюсь, удивил, я твой должник, поэтому хочу говорить только правду, хотя с незнакомыми людьми откровенничают только полные идиоты, к которым я себя не отношу.

Итак. Я разговариваю с моей двоюродной сестрой ерническим тоном, потому что я ее от себя отваживаю: она, видишь ли, в пять лет, в детстве, в меня втюрилась до обмороков и до сих пор мешает моей личной жизни. Я от нее цинизмом спасаюсь. Уразумел?

– Так этим ты ее, наоборот, приманиваешь.

– Чем?

– Цинизмом.

– Как это?

– Ну, с ней ты не как со всеми, значит, неравнодушен. А цинизм – от смущения. Так она понимает.

– А ты?

– Что я?

– Ты как понимаешь?

– И я так же.

– Ты что – психолог?

– Вроде.

– Учишься?

– Вроде.

– В институте?

– Вроде да.

– Понятно. – Он неспешно поднялся, держась за стены, направился в ванную. Мерин тоже встал.

– Что, действительно так плохо? Давай помогу.

– Да нет, это я чтобы выдру прогнать.

– Круто ты с ней.

– Приглянулась?

Вместо ответа Мерин почувствовал, что краснеет. Это не осталось незамеченным.

– Вау, и ты туда же! Не советую: будешь последним в десятом десятке. Полшколы в очереди стоит за невинным поцелуем. Не уходи, еще поболтаем, ты, я вижу, разговорчивый: все «вроде» «да вроде».

Вернулся Антон с бутылкой шампанского. Достал из стойки бокал. Крикнул:

– Кошка, пойди сюда, хватит злиться, старший брат зовет.

Второго приглашения не потребовалось – Антонина возникла из-под земли.

– Видишь, Всеволод, какие мы послушные. Прямо хоть пятерку по поведению. Это, думаю, в твою честь: любим перед молодыми людьми паинькой прикинуться. Да, куколка? Или просто захотела? Я имею в виду – выпить? – И неожиданно обратился к Мерину: – Я тебе спасибо-то хоть сказал?

– Да, вроде.

Антон захохотал.

– Ну ты красноречие-то, Сева, прибери на время. Говори коротко: «да» или «вроде»? Я серьезно. – Он разлил остатки коньяка, Антонине плеснул в бокал шампанского. – Сказал или нет?

– Не надо «серьезно».

– А несерьезно можно? – И поскольку Мерин вместо ответа неопределенно пожал плечами, обратился к преисполненной благодарности за допуск в мужскую компанию и потому присмиревшей сестре. – Вот, Чушка, человек, который, рискуя собой, спас твоего двоюродного брата от как минимум необратимых увечий. Я уж не говорю о самом худшем. Ты меня понимаешь?

– Да, – дрожащими губами пролепетала девушка.

– Ты в неоплатном долгу перед, не побоюсь сказать, подвигом этого человека, должна ему быть благодарна до гробовой доски, потакать всем его желаниям, просьбам и даже прихотям, поэтому сейчас пригубь вместе с нами за здоровье Всеволода Игоревича, затем бегом в магазин, – он достал из кармана купюру, – купи что-нибудь подобающее случаю, сдачу оставь себе и бегом обратно. Задача ясна?

– Да, – по-прежнему еле слышно ответила Антонина.

– Тогда не брызгай в нас синими брызгами, если в морду не хошь. Не хошь?

– Нет.

– Значит, ноги в руки – или наоборот, как тебе удобней, – и вперед, заре навстречу.

Девушка покорно взяла протянутые ею деньги и небыстрым бегом направилась через парк к калитке. Такой ее реакции Мерин никак не ожидал. Помнится, ему настолько неправдоподобным показалось ее гипнотическое повиновение, что он даже предположил что-то вроде родственного сговора.

– Вы что, оба надо мной издеваетесь?

Антон снисходительно улыбнулся:

– Не сложничай, психолог, все гораздо проще: она у нас патологически наивна и доверчива. В детстве ее даже врачам показывали – не сдвиг ли какой. Нет, просто верит всему, что видит и слышит, – такая натура. В жизни тяжело придется. Ну ладно, бог с ней, с Чушкой, пусть живет. Давай, пока ее нет, к нашим баранам, а? Нас-то с тобой из другого мяса лепили, правда? Не всему верим, что нам на уши вешают, чтобы не сказать – ничему. Нет? Я не прав? Я лапшу с детства люто ненавижу, пуще манной каши, так что будем уважать друг друга, идет? Ты мне рассказываешь, кто ты есть на самом деле, кто эти ребята, что вам от меня надо, а я вникаю во все детали и по размышлении зрелом реагирую так или иначе. И разбегаемся. Договорились?..

– …Сева, ты что, макароны не разогревал?! Ты их ел холодными?! – Вопрос содержал оттенок плохо скрываемого отчаяния. – Зачем ты портишь себе желудок?!

От испуга Мерин чуть не свалился с дивана. Он так увлекся восстановлением подробностей посещения твеленевской дачи, что долго не мог сообразить, где находится и кто это так нагло внедряется в его сознание. Черт, бабушка Людмила Васильевна. Отдохнула и требует общения. Нет, срочно надо куда-то отсюда перебираться – на съемную квартиру, к друзьям, на вокзал наконец, все лучше, лишь бы не здесь. Ни на секунду нигде нельзя сосредоточиться: на работе Трусс с Яшкой, дома – Людмила Васильевна со своими дурацкими вопросами.

Дверь скрипнула, приоткрылась, в проеме образовалась голова урожденной Яблонской.

Нет, это уже слишком: по негласному взаимному уговору, который свято соблюдался как минимум последние лет десять, пороги комнат каждого из обитателей квартиры непереступаемы для другого. Наглость невиданная. Глаза не открывать, дышать ровно, можно даже чуть улыбаться приятному сновидению.

– Севочка, ты спишь?

Не поддаваться провокации ни в коем случае!

– Ну спи, милый, я пойду пройдусь.

Тоже не слабо: пройдется она, видите ли, в такое время! Ладно, не напугаешь, иди пройдись, кто, скажите на милость, позарится на такую грымзу.

Когда щелкнула входная дверь, Сева встал, подошел к окну. Через какое-то время из подъезда вышла Людмила Васильевна, он не сразу узнал ее: в пальто нараспашку, в нарочито небрежно повязанном вокруг шеи ярком шарфе и без своей привычной шляпки-шапокляпки, отчего рассыпавшиеся кудряшки волос, подхваченные порывом ветра, образовали на голове красивый серебряный парус. Она постояла с минуту, посмотрела по сторонам и не спеша направилась в сторону Красной Пресни.

Ну – дела-а-а! Не далее, как на прошлой неделе Мерин в который уже раз выговаривал ей за чудовищный головной убор, умолял снять, выбросить, не надевать больше никогда, если не хочет позора в свой адрес и издевательств в адрес любимого внука. «Поймите, – слезно умолял он, – на меня показывают пальцем – смотрите, вон пошел парень, который жмотится купить родной бабушке нормальную шляпку. Думаете это приятно? Мне стыдно выходить с вами на улицу.

Вы компрометируете российские правоохранительные органы, диссидентка непосаженная… Людмила Васильевна всегда находила оправдания: она теплая, я привыкла, мне удобно, я люблю малиновый цвет… Сева уже было потерял всякую надежду… и вдруг!!! Ну что ж, скажите спасибо, что мне не до вас сейчас. Но особенно-то не обольщайтесь, уважаемая, потерпите: распутаем и эту трансформацию. Всему свое время.

Сева вернулся на диван, лег на спину, кряхтел, ворочался, пытаясь сосредоточиться, до боли щурил глаза, но наглое бабушкино преображение долго еще вытесняло из сознания все остальные события.

…Наконец, возник экран, замелькали предметы, хорошенькая девочка Антонина, выхватив из рук Антона Твеленева тысячную купюру, побежала через парк к калитке, а ее двоюродный брат «заговорил».

– Не удивляйся, психолог, она у нас такая наивная. Но мы-то с тобой из другого мяса скроены, верно? Мало чему верим, чтобы не сказать – ничему. Я лапшу с детства ненавижу, хуже манной каши. Давай уважать друг друга: ты мне рассказываешь, кто ты есть на самом деле, кто эти ребята, что вам от меня нужно, а я по рассуждении зрелом, вникнув во все детали, так или иначе реагирую. Засим разбегаемся. Договорились?

Не слово в слово, конечно, какие-то обороты антоновского монолога претерпели изменения, но ни одна мысль, похоже, не пропущена, можно двигаться дальше. Мерину нравилась его стенографическая память, временами он даже бравировал ею, пересказывая по памяти много дней спустя многословные выговоры и наставления Скоробогатова. Трусс однажды тайно записал на диктофон какую-то очередную выволочку шефа и через неделю примерно потребовал от Мерина ее повторить. И когда тот воспроизвел высказывания полковника почти дословно, небрежно заметил: «Я давно говорю – зачем тебе уголовка? Иди на эстраду. Здесь ты всего-навсего Мерин, а там будешь Мессинг. И бабки другие».

Сева еще раз прокрутил в памяти все сказанное Антоном: да, обыграл его внук композитора, с позором обыграл, как ни кинь. Он-то мнил себя стратегом, планы разрабатывал, синяк вон под глаз схлопотал, печенью поплатился, а его «на раз» раскусили, разжевали и выплюнули. И кто? Аспирантишка-недоучка, можно сказать – ноль в криминальном деле. Невероятно! Как это могло случиться?!

Кое-какие оправдания себя, любимого, конечно же, вертелись в уязвленном сознании молодого следователя. А когда возникшие неожиданно височные удары отметились в голове привычными зарубками в голове, но он по обыкновению отложил их расшифровку на потом.

Они оба долго молчали.

Конечно, молчание работало на Твеленева: молчит «спаситель» – значит, прав он, и с каждым мгновением такая уверенность в его сознании крепнет. Мерин это понимал.

С другой стороны, оправдываться, делать большие глаза, бить себя в грудь, отпираться тоже глупо: раз его раскрыли, да еще так лихо, значит, перед ним не наивный мальчик, не на того, как говорится, напал, ничему этот доморощенный Шерлок Холмс теперь не поверит, недаром он только что декларировал свое отношение к лапше на ушах. Сейчас важнее понять, где прокол (или проколы) с его, Мерина, стороны, да такой очевидный, что и дураку (в смысле – непрофессионалу) понятно. Где? В чем? И самое главное: как вести себя дальше с этим двоюродным братом патологически доверчивой сестренки? Послать подальше, хлопнуть входной калиткой и в следующих своих шагах его не учитывать? Можно.

Но столь ненавидимая майором Анатолием Борисовичем Труссом меринская интуиция подсказывала: это будет очередной ошибкой с его стороны.

И он сказал покаянно, скорбной интонацией подчеркивая пиетет перед победителем.

– Антон, ты меня припер к стенке. Поздравляю. Отпусти – дай вздохнуть и размяться.

Тот какое-то время пристально смотрел на собеседника, затем самодовольно усмехнулся:

– Неплохо. Честное слово, неплохо. Не ожидал. Я редко хвалю.

– Ну а чего темнить, если лопатками на ковре? Больно, конечно, но поражение – та же победа, только со знаком минус. Нет? Буду тренироваться. Обещаю. А ты не подсластишь пилюльку, чтобы мне самому ночами не мучиться – мастерством не поделишься?

Антон кряхтя поднялся, достал еще два фужера, умело, с наклоном, наполнил их шампанским.

– Давай, пока Тошка телится. Хотя в народе говорят на понижение нельзя – плохо на голове отражается: вино на пиво – диво, пиво на вино – говно. А народу верить надо, он у нас мудр, все на своем опыте проверяет. Не боишься?

– Очень боюсь, но давай попробуем – авось проскочит.

Антон оценил шутку, улыбнулся:

– Ну давай пробовать.

И, прежде чем выпить, они глядя друг на друга приподняли в знак приветствия бокалы.

– Да какое там «мастерство»? – Твеленеву-младшему явно понравилось меринское определение его проницательности, он даже не отказал себе в удовольствии повторить его. – «Мастерство-о-о!» Наблюдательность – не более. Мальчики твои – артисты неважные, в этом все дело. Ко мне утром двое уже приходили, по документам из МУРа. Разговор получился жесткий, без кулаков, но на грани. Они меня наводчиком московского ограбления объявили, пугали, за наручниками в карманы лазили.

Я их прогнал невежливо, каюсь. Когда эти обалдуи напали, решил – месть за непочтение к уголовному розыску. Тебя, честно скажу, за случайного прохожего принял, про себя отметить успел: иностранец, должно, какой, не иначе, не свой же. Потом, когда эти суки убегать стали, засомневался: что-то уж больно послушно они ноги делают. Но смотрю – на тебе кровь, глаз всего один остался – своего так едва ли станут. Поверил, поверил, Всеволод, не переживай, профессионально сработал. А вот дальше ты киксанул, прости за откровенность – жадность фраера сгубила. Жадность. Еще налить?

Он не стал дожидаться ответа, внаклонку наполнил бокалы.

– Тебе бы уйти вовремя – вот это было бы красиво. Не то что я – комар носа не подточил бы: помылся, рюмашку коньячку жахнул и гуд-бай, куда шел: ведь куда-то же ты шел? Ну и пошел бы! И я, лопух, весь твой, с потрохами, лапки кверху, в долгу по гроб жизни. Ан нет: ты сидишь и сидишь, сидишь и сидишь. Бутылку убрали, за второй послали, теперь вот этой мочой пузырчатой нектар разбавляем, желудки портим, а ты все сидишь. Тут-то я мозгой и шевелю: что-то мальчику от меня надобно, никак не иначе, причем лучше бы – немедленно. Потому и сидит вопреки логике. Жа-а-а-дность! Страшная вещь. На ней все шпионы горят, на жадности. И еще на сексе…

– Мне уйти? – Мерин спросил это со смешком, ибо понял, что игра в покаяние выбрана верно, интуиция и на этот раз его не подвела. «Так-то вот, Анатолий Борисович!»

– Не-е-ет уж, многоуважаемый господин Абель, теперь извольте колоться: на кого работаете, на сколько разведок, что за дикий способ мордобоем внедряться в чужое семейство – на дворе ведь власть не советская – пресса существует, законы какие-никакие, на худой конец – международный суд, за такие дела и посидеть можно несколько годиков, не говоря уже о шкурке карьерки: навсегда может статься прострелянной. Я не сложно выражаюсь?

До прихода Антонины с двумя бутылками коньяка («Две-то зачем, идиотка?» – «Одну выпьете, другую в свой бар поставишь, как было. Никто ничего не заметит. Не права?» – «Ну что сказать, стратег! Я теперь тебя Стратежкой называть буду: садись, Стратежка, с нами, заслужила, видишь, тебе шипучки оставили»), Мерин успел подробно рассказать Антону обо всем, что заставило его предпринять столь экстраординарные меры по внедрению в интересующее его семейство («Понимаешь, дело передали другому отделу, а они там мышей не ловят, по горячим следам никогда ничего не успевают, и вообще у них 85 процентов висяков»); о том, что побудило его, профессионала с Петровки, так необдуманно поспешно осуществлять знакомство с ним, представителем клана Твеленевых, что даже непрофессионалу не составило труда вывести его на чистую воду; о том, что сегодняшние утренние посетители – хамы и дилетанты именно из того отдела, которому и передали московскую кражу («Еще 1:0 в твою пользу, Антон, что не поддался на их провокационные угрозы»); рассказать о том, как прозорлив и мудр руководитель отдела по особо тяжким преступлениям его, Мерина, учитель и старший товарищ, в юном возрасте оставшийся без родителей, погибших от рук убийц; о своих сослуживцах, великих тружениках сыска, личную жизнь положивших на алтарь службы отечеству; о том, как нелегко ему, Мерину, человеку без специального образования, сутками напролет на практике постигать мудреную азбуку борьбы с криминалом; о своих ранениях до Петровского периода и о ранах недавних, полученных от стрелявшего в него криминального авторитета Аликпера Турчака (он даже задрав рубашку продемонстрировал впечатляющие рубцы от пуль на груди и животе) и еще очень много о чем успел рассказать сотрудник уголовного розыска Всеволод Мерин студенту университета Антону Твеленеву до прихода с двумя бутылками армянского коньяка его двоюродной сестры Антонины Заботкиной.

Многое успел рассказать.

Кроме одного: он не упомянул о скрипке Страдивари.

А напоследок, когда, не дождавшись своего «барного» часа, в ход пошла третья бутылка, вконец растроганный сложностью милицейской жизни Антон-второй сказал:

– Всеволод, вот при этой Промокашке (он указал пальцем на сестру) скажу: ты свистни – тебя не заставлю я ждать. Клянусь. Все, что знаю. И чего не знаю. Поехали.

Они чокнулись и выпили в тот вечер, кажется, по последней.

Антонина вызвалась проводить его до автобуса.

– Что это с тобой, Чукча? Планы строишь? Выкинь из головы – у Всеволода Игоревича жена и трое сыновей. Марш наверх – детям спать пора.

Девушка громко расхохоталась, как будто двоюродный родственник сказал что-то невероятно смешное. Наконец изрекла:

– Оставь, пожалуйста, эти пьяные глупости для своей Люсии, ей наверняка понравится. Привет.

Пойдемте, Сева. – Она взяла Мерина под руку и, выходя в сад, громко, чтобы услышал брат, сказала: – Он свою курносую пассию так называет – Люси-и-и-я, хотя на самом деле она элементарно Люська.

… Сева открыл глаза, в очередной раз перевернулся на спину, взглянул на часы: без двадцати четырех с секундами ровно одиннадцать – так обычно острил Анатолий Борисович Трусс. Что-то Людмила Васильевна некстати загуляла, никогда так поздно из дома не выходила. Загадка на загадке сегодня эта урожденная Яблонская. Надо идти искать.

Беззвучно завибрировал мобильный телефон – на экране высветился номер Какца.

– Добрый вечер, Самуил Исаакович.

– Здравствуйте, Всеволод. Я не поздно?

– Нет, нет, что вы.

– Да я, собственно, с пустяками, мог бы и завтра, но не терпится, вы уж простите: был сегодня на рынке, покупал картошку, мне нужна была старая, прошлогодняя, для винегрета, продавец меня уверил, что у него старая, внешне она так и выглядела – большая и грязная, а пришел домой, разрезал – внутри оказалась молодая. Ну то есть близко к старой никакого отношения не имеет. Меня обманули. Как вы думаете, Всеволод, с рыночным товаром я могу обратиться в Общество защиты прав потребителей?

Сева был так занят собственными мыслями, что не сразу «врубился» в Какцевскую аллегорию: какая картошка? какой винегрет?..

– Всеволод, вы меня слышите или мне лучше перезвонить?

– Слышу, слышу, только…

– Я говорю – сегодня мне вместо старой подсунули молодую, понимаете? Могу я обратиться к кому-нибудь за защитой своих прав? – И поскольку в трубке по-прежнему молчали, Самуил Исаакович капризно вопросил: – Есть же у меня в конце концов какие-то права!?

И только тут до Мерина дошло (как же он мог забыть!!!): именно сегодня после трех часов муровский музыкальный эксперт должен был посетить композитора Антона Игоревича Твеленева по его просьбе. И в связи с поручением Скоробогатова результат этого посещения был для Мерина крайне важен, может быть, это было самое важное, что ему необходимо было узнать за сегодняшний день. Но недотепа Какц со своим винегретом…

– Я понял вас, Самуил Исаакович, понял. – Мерин, хоть и с некоторым опозданием, по достоинству оценил какцевскую конспиративность – факт общеизвестный: телефон секретов не держит. Поэтому вопрос постарался задать в том же предложенном музыкальным экспертом овощном стиле, правда, получилось это у него довольно коряво: – А продавцу предлагаемого вам картофеля вы сообщили о его заблуждении по поводу возраста клубней?

Прежде чем ответить, Какц, похоже, какое-то время хихикал.

– Что вы, Всеволод, нет, конечно. Я подумал, – пусть остается в неведении.

– Понял вас. Но, к сожалению, ничем не могу помочь – не знаю какими правами обладает Общество защиты прав потребителей по отношению к рыночным продовольственным товарам. Вам лучше позвонить еще кому-нибудь.

– Бесполезно, я уже кого мог обзвонил, не беспокойтесь, вернее – простите за беспокойство. Ладно, утро вечера мудренее. Спокойной ночи.

Какц прервал связь.

Мерин нажал кнопку отбоя. Расшифровка нехитрой сельскохозяйственной морзянки заняла долю секунды: скрипка не старинная, поддельная, но подделка выполнена качественно; огорчать старого композитора своим открытием Какц не стал; Скоробогатову результаты анализа, по всей вероятности, уже известны; завтра утром – так предполагает музыкальный эксперт – состоится по этому поводу совещание у полковника. Все, кажется.

Да-а-а! Вот это новость! Это удар в самое поддыхало: старинную скрипку украли и заменили подделкой!

В прихожей заскрипел открываемый замок, стукнула дверь, Людмила Васильевна спросила:

– Севочка, ты спишь?

– Давно.

Видимо, ответ внука показался ей несколько необычным, поскольку следующую фразу она произнесла через продолжительную паузу:

– Ну спи, милый. Не волнуйся, я пришла.

Внук же, если и волновался, то совсем по другому поводу, ибо, не заметив даже собственного хамства, он по-скоробогатовски заходил по своим малогабаритным апартаментам.

Итак.

Престарелый, при жизни мифологизированный композитор владеет старинной, по всему – очень старинной, скрипкой. Пропажа весьма ценных вещей после случившейся в доме кражи, как он сам признается, его не волнует. Он дорожит только этой самой скрипкой и просит прислать к нему музыкального эксперта, причем настаивает именно на криминальном эксперте: инструмент на месте, в футляре, но, по всей вероятности, он подозревает, что его могли подменить, и если это так, то помощь ему оказать могут только правоохранительные органы. Эксперт Какц определяет, что инструмент не подлинный – подделка под старину, но владельцу по какой-то причине об этом не сообщает. Завтра на совещании у Скорого он поделится своими соображениями, а пока ясно одно: что-то его сильно смутило.

Мерина же во всей этой истории смутило только одно: как это композитор, музыкант не смог отличить собственную скрипку от подделки до такой степени, что понадобился эксперт? Как это может быть?! Ну смычком-то проведи по струнам – и все станет ясно. Или он оглох в свои девяносто? Тогда вглядись хорошенько! Или ослеп?

Не разрешив ни одного из поставленных перед собой вопросов, Всеволод Игоревич не заметил, как заснул, не раздеваясь, на своем диванчике и до утра ему снился безобразный хромой старик без ушей, с глазами, почему-то заклеенными коньячными этикетками.

Ровно в девять Самуил Исаакович Какц просунул голову в приемную полковника Скоробогатова:

– Здрасьте, солнышко. С добрым вас утром, прекрасно выглядите. У себя? – Он ткнул указательным пальцем в сторону дубовой двери кабинета начальника отдела.

Секретарша Валентина, весь предыдущий день потратившая на борьбу с неприличных размеров ячменем, залепившим ее в обычной жизни очаровательный правый глаз, и никак не преуспевшая в этом многотрудном занятии, восприняла какцевское «прекрасно выглядите» за неприкрытое издевательство и не удостоила его ответом.

Какц, по необъяснимой для самого себя причине, панически боялся пуще всяких начальников именно их, секретарш, по возможности старался избегать общения с ними и, когда это удавалось, пулей проскакивая мимо. На этот раз интуиция и грозный вид Валентины подсказывали: проскочить не выйдет – терпение и скромность. Он негромко покашлял, переступая с ноги на ногу поскрипел половицами, повздыхал и только, когда никакие ухищрения не возымели действия, попробовал еще раз обнаружить себя более обстоятельным вопросом.

– Скажите, Валентина Сидоровна, начальник отдела по особо важным делам Юрий Николаевич Скоробогатов у себя в кабинете?

– Назначено?

– Конечно, конечно, – обрадовался Самуил Исаакович, – конечно, назначено, то есть, видите ли, и да, и нет, я должен отчитаться, я вчера получил задание от Юрия Николаевича и должен отчитаться, я…

Он не договорил, секретарша нажала кнопку селектора:

– Юрий Николаевич, к вам Какц. – Какое-то время она молчала, затем буркнула что-то, оставшееся для музыкального эксперта загадкой, вновь обратилась взором к компьютеру, и только когда через достаточно продолжительное время Самуил Исаакович, презирая себя за трусость, на цыпочках двинулся к двери кабинета, она произнесла:

– Куда? Вашим делом занимается другой отдел.

Оторопевший Какц не сразу, но все-таки решился на явную наглость.

– Какой?

– Дру-гой! – прозвучал категоричный ответ. – Закройте дверь.

В коридоре он столкнулся с Мериным, схватил его в охапку и громко зашептал на ухо:

– Понимаете, Всеволод, меня не пустили! Говорят, какой-то другой отдел. Я в панике: вчера полковник Юрий Николаевич Скоробогатов дал мне указание посетить композитора Твеленева Антона Игоревича для проведения экспертизы его музыкального инструмента. Я посетил, провел экспертизу, результаты меня, признаюсь честно, просто-таки ошеломили – я не спал всю ночь, вчера я вам звонил, вкратце рассказал, правда, несколько эзоповым языком свои впечатления – не очень-то доверяю, знаете ли, телефону, подумал, завтра на совещании… подготовил отчет, хотел доложить догадки… А меня не пустили! Вы не в курсе в чем дело? – По всему было видно, что он очень сильно волнуется. Мерин попытался его успокоить:

– Не берите в голову, Самуил Исаакович, главное – вы прекрасно выполнили задание, а результат кому надо – узнают. Не волнуйтесь вы так. Тем более что это дело, действительно, передали в другой отдел.

– Какой?

– Понятия не имею, – не моргнув глазом соврал Мерин, – со мной, как вы понимаете, не советуются.

– А вы сами, Всеволод, в курсе этой скрипки?

– Если честно – нет. Вчера по телефону я даже не понял, что речь идет о скрипке, подумал, вы в самом деле купили не тот картофель. Или что-то перепутали. Или выпили? – он попытался перевести разговор на шутливый тон, но Какц энергично замахал руками:

– Ни, ни, ни, никаких шуток, Всеволод, все слишком серьезно. Слишком! – Он оглянулся по сторонам, дождался, когда поблизости никого не было, и совсем уже тихо, еле слышно сообщил: – Украдена скрипка Антонио Страдивари, 17 век, цены не имеет: бесценна.

– Пожалуйста, Самуил Исаакович, успокойтесь, нельзя так, вы даже побледнели. – Мерин взял Какца под руку, они прошли с ним по бесконечно длинному муровскому коридору, по лестнице спустились во двор, вышли на Петровку, повернули к Цветному бульвару. Весь этот немалый путь ни тот, ни другой не проронили ни слова: ни преисполненный торжественностью предстоящего секретного разговора Какц, ни Мерин, не преисполненный ничем, кроме жажды узнать о скрипке и ее владельце все и как можно подробнее.

Первым нарушил молчание следователь.

– Самуил Исаакович, честное слово, у меня без ваших скрипок дел по горло – висяк на висяке, некогда мне вникать в чужие проблемы, но все так близко принимать к сердцу, как вы, просто невозможно. Трусс прав: «Так мы протянем, но недолго». Забудьте вы своего Страдивари, бог с ним совсем. Вон кафе, хотите понемножку? Я угощаю.

Какц остановился, красные от напряжения глаза его сузились, немалый, набегающий на верхнюю губу нос пошел морщинками, казалось – он вот-вот заплачет.

– Друг мой Всеволод, подобное равнодушие я могу оправдать только молодостью, которая с годами, слава богу, проходит. Я не сержусь, но поймите и старого Самуила: у него тяжело на сердце: речь идет о живом четверострунном чуде, сотворенном если и не Богом, то, без сомнения, небожителем. Строй этих четырех струн следующий: ми, ля, ре, соль, идя по квинтам вниз, начиная от четвертого промежутка скрипичного ключа соль. Первая струна ми именуется квинтой или квантереллой, три первые струны сотворены из кишок ягненка, а четвертая или басок скручена стальной проволокой, заметьте: стальной, о чем в 17 веке не слыхивали. Тембр третьей и четвертой струн имеет альтовый характер, в особенности при высоких позициях. Звук извлекается не только естественным образом при нажиме пальцев и смычка, но также при очень легком прикосновении к струнам кончиками пальцев, дающем флажолето. Можно также получать и арфообразный скрипичный звук при игре одними пальцами щипком, что называется пиццикато…

Терпение Мерина дало трещину – щипковые прикосновения гортанного голоса старого эксперта к его нервам перевалили за всякое «флажолето».

– Самуил Исаакович, – игру в наивность он не без успеха перенял у Ярослава Яшина, – почему же вы, как сказали мне по телефону, скрыли истину от владельца? Ведь это же мировая сенсация?!

– Именно! Именно – мировая! Вы все правильно понимаете, мой дорогой: ми-ро-ва-я!! А скрыл вот почему… – Он понизил голос, огляделся по сторонам, взял Мерина под руку. – Вы что-то говорили про кафе? Я готов, у меня, знаете ли, во рту – пустыня Сахара, простите за подробность, язык прилипает к небу… – И только когда они устроились за столиком в безлюдном в это время ресторанчике на Цветном бульваре, сделали заказ и дождались ухода официанта, он продолжил еле слышным шепотом: – А скрыл вот почему: в нашем городе, в Москве, в самом ее центре, по соседству с нами живет известнейший человек, композитор, владеющий украденной в далеком 1959 году скрипкой великого Антонио Страдивари! Обратите внимание – я сознательно говорю в настоящем времени – владеющий, ибо никакой самый посредственный музыкант не может не отличить подделку, пусть даже идеально выполненную, от подлинной Страдивари, а Антон Игоревич Твеленев самостоятельно не смог этого сделать, что само по себе невероятно, стало быть, уверен, что по-прежнему владеет шедевром. Без малого пятьдесят лет скрипку ищут всем миром, потому что каждое творение гениального мастера состоит на учете во всех цивилизованных странах Земли, каждое имеет свое имя, свой порядковый номер, их осталось не так много и в большинстве своем владельцами являются не частные лица, а государства, например, в России их на сегодняшний день осталось всего одиннадцать, – он вытер лоб платком, извиняюще улыбнулся, – одиннадцать… я не могу сказать штук или единиц, это будет неправильно, это не штуки, а живые существа, поверьте, я не преувеличиваю, они поют райскими голосами только в руках тех, кто их ценит, любит, оберегает, воспитывает, если хотите, никому другому они не подчинятся, так вот: во всей России осталось всего одиннадцать подобных созданий. Но существуют и несколько частных владельцев, и все эти обладатели шедевров известны не только специалистам, но и правоохранительным органам тех стран, где они в данный момент проживают. Все они должны иметь специальные документы на инструмент, зарегистрированные международным охранным отделом. Эти творения нельзя перевозить с места на место без уведомления специальных служб, существующих в каждой стране, их нужно содержать при строго определенной (плюс-минус несколько десятых градуса) температуре и определенной влажности воздуха, их нельзя передавать в другие руки, и если владелец по тем или иным причинам не способен дольше обеспечивать необходимые условия хранения, он или новый владелец обязаны сообщить об этом все в тот же охранный отдел и переоформить документы на другое имя, которое будет внесено в мировой реестр. Скрипки Амати, Гварнери, Страдивари можно украсть, но ни играть на них в публичных концертах, ни продать без обнародования своего имени невозможно. Поэтому кражи этих великих совершенств случаются крайне редко и всегда – в этом вы абсолютно правы, Всеволод, становятся мировой сенсацией. В 59-м году такое произошло в России, и эта скрипка Антонио Страдивари до сих пор не найдена: было предположение, что она каким-то образом переправлена в Арабские Эмираты, и ее звучанием услаждает слух домочадцев какой-то безымянный шейх. Вторая версия – скрипка сгорела в хранилище музея во время войны, но обе они не выдерживают серьезной критики… Существует мнение…