Текст книги "Тундровая болезнь (сборник)"

Как помочь Гере?
Повесть

1

Сначала я подумала: надо же – художник!

Хотя нет, сначала я увидела все эти картины – тайга, горы, речки, сине-черные камни в пенных потоках. Божечки, сколько их! Полотен, я имею в виду. Почти картинная галерея. Они даже на веранде были развешены, все эти горы – темные оголенные и розовато-голубые заснеженные – и озера, их отражающие. Стою, рот разинув.

А Капитана мне и говорит… (это Вася, сезонный рабочий, так нашего начальника отряда прозвал – «Капитаной» – на эвенкийский манер).

– Это, – говорит, – Гера, знаменитый местный художник.

Мне еще пришло на ум, что он (Марк, то есть) вполне мог бы работать гидом, так серьезно это у него прозвучало.

Вот. А потом я подумала: наверное, интересный мужчина этот Гера. Художник как-никак, тонкая натура и всё такое. Я прямо-таки увидела его (в воображении, разумеется): бледное лицо, немного печальные умные глаза (у мужчины обязательно должны быть умные глаза), тонкие чувствительные пальцы, как и полагается художнику. Наверное, от здешних женщин у него отбоя нет.

Капитана между прочим сообщает:

– Скоро познакомишься: в маршруты с тобой ходить будет. Я второй сезон беру его в отряд рабочим.

И стал подробно рассказывать (ну настоящий гид!), что картины свои Гера пишет с натуры – неделями пропадает в тайге с красками и этюдником, выискивает какие-то особые места и наблюдает за ними днем, вечером, ранним утром, не ест и не пьет… Потом с этюдов делает большие полотна. А когда ему приспичит, он легко с ними расстается – продает по тысяче рублей за штуку. И что Гера не только художник, но и охотник, рыбак и вообще таежный человек…

Пока он говорил, подумалось, что до сих пор мне почему-то в напарники доставались всё какие-то бичи, забулдыги, а тут надо же – художник! Местная знаменитость! Это значит – интересное общение, тонкие чувства, а может быть, даже… я ведь женщина еще вполне… бальзаковского, можно сказать, возраста. Словом, мне не терпелось с ним увидеться. Но пока что приходилось довольствоваться его горами и озерами, развешенными на стенах.

Две дамы из соседнего отряда тоже, поди, заинтересовались этим Герой: через Марка заказали у него пейзажи. И вот как-то слышу: «Гера картины принес». Ну наконец, дождалась! Я бегом – губы подкрасила, перышки распушила, выхожу…

И что я вижу? Господи, что я вижу?! Ну да, две картины стоят у столбиков крыльца проветриваются, не просохли еще; видать, на скорую руку состряпал. И обе почему-то коричневые, как из солярия. Это я чуть позже разглядела. А где же сам художник – тот, что с бледным лицом и печальными умными глазами? Не может быть! Обман! Подвох! На ступеньках сидит покуривает какой-то замухрышка, одетый как последний охламон, весь как будто прокопченный до черноты, провяленный, мрачный, с острым птичьим носом и черными злыми глазками. И по всему видно: женоненавистник.

«Как дым развеялись мечты…»

– Герочка, – одна из заказчиц спрашивает, – а почему на них только коричневые цвета?

– Не нравится – не берите, – оскаливается живописец, демонстрируя выщербленный зуб. Вот уж красавéц!..

А Марк серьезно поясняет:

– Гера их в солнцезащитных очках рисовал. – (Он всегда так шутит – с непробиваемой миной).

Одна из дам:

– Гера, правда, что ли?

Гера – ноль внимания. Сидит себе покуривает.

А Марк мне шепотом:

– Просто у Геры все другие краски кончились, кроме коричневой и черной.

Коричневой и черной… Как это уныло.

«Что ж, – скрепилась я, – такая уж, видно, моя планида – с охламонами работать».

2

Когда грузились в машину, Гера вместе с дорожной котомкой и старым спальным мешком мышиного цвета забросил в кузов ободранный деревянный ящик-этюдник.

– Гера будет в маршрутах картинки рисовать, – подтолкнул меня плечиком Вася (уже упомянутый мною рабочий). Василий парень заметный – вихрастый, румяный. Мне он напоминает бравого солдата из русских народных сказок. Кажется, сейчас возьмет – и суп из топора сварит. Лучше бы Марк мне в напарники этого бравого солдата дал вместо злюки-художника. Картинки он в маршрутах будет рисовать? Так я ему и позволила! Что касается работы – тут я строга.

Этот его этюдник болтался у нас под ногами всю дорогу, на него наступали (и сам Гера – первый), на ухабах его подбрасывало вместе с нами. Ну разве настоящие художники так относятся к своим причиндалам?

Палатку мою, я потребовала, чтобы поставили на благопристойном расстоянии от остальных. Все-таки единственная женщина среди своры мужиков. Пусть не забывают об этом. Палатка – одно название: из тонкого капрона, размером с собачью конуру. Как можно в такой жить?

Гере дали такую же, а начальник с остальными двумя рабочими – Василием и Петром-эвенком, – занял шестиместную брезентовую, старую, зато с печкой. Вот гусь! У входа в их жилище тут же улегся здоровущий Васин пес.

Ничего, посмотрим еще… Мерзнуть я не намерена.

Место, правда, оказалось симпатичное, ничего не скажешь: ровная терраска с нежно-зелеными лиственницами, мягкий как пряжа мох, внизу под обрывом – речушка. Звенит хрусталем. И вода хрусталь! Но холодная-я-я! Ужас! Камни торчат из нее, прямо как на Гериных картинах – сине-черные, в белой пене. И горы вокруг тоже очень похожие.

Только закончили с обустройством, как Гера вытащил из своей котомки складную удочку или спиннинг (я не очень-то разбираюсь) и утопал. Странный все-таки мужик: собрался и утопал. И никому ни словечка.

Сидим вечером у костра: темнота, звездочки над черными горами искрятся, речка журчит-напевает… Воздух – не надышаться! Вдруг Васин пес ощерился, рычит и к хозяину жмется, герой.

Из темноты выходит привидение. В первую секунду мне самой захотелось к Васе прижаться, хотя я не из трусливых.

Человек без лица: под капюшоном – черно, как будто пусто. Только возле огня показался острый Герин нос и глаза заблистали по-волчьи. Волк да и только!

– Нету рыбы, – из-под капюшона.

Поймал всего пяток мелких хариусков. Мои рабочие в прошлые годы таких и не брали – обратно в речку выпускали.

Капитана:

– Если Гера ничего не выловил, то нам и пробовать не стоит.

А эти, Василий с Петрухой, сейчас же давай издеваться:

– Да ты небось на пустой крючок ловил! Наживку сам стрескал!

– Гера вместо рыбалки по берегу на четвереньках ползал – траву драл.

Смотрю – точно: вытаскивает из одного кармана пучок тонкого дикого лука, из другого – комок каких-то проволочных стеблей с листочками, похожими на листья багульника, только мельче.

– Что это? – спрашиваю.

– Сахан-дайля, – важно так отвечает (он же лесной человек как-никак, почти знахарь!). – Целебная, – дескать, – но в чай тоже годится, – и сует мне под нос комок этой зелени.

Пахнет, как ни странно, приятно, чем-то знакомым, бруснично-карамельным.

Пока нюхала – смотрю: рукава у Гериной куртки до подмышек мокрые, штаны тоже вымокшие выше сапог.

– Ты что, купался в одежде? – спрашиваю.

Как будто не слышит. Стянул молчком сапоги, вылил из них воду, размотал раскисшие портянки и зашвырнул их вместе с носками куда-то под куст. А сам, босой, уселся на валежине у костра с пол-литровой кружкой чая. Из кружки торчат в разные стороны стебли этой самой… как ее там? Забыла.

– Как эта твоя целебная трава называется? – спрашиваю.

– Сахан-дайля.

Торчат, значит, из кружки пучки этой целебной сахан-дайли, можжевельника и еще бог знает какой местной флоры.

Казалось бы: ну что мне до него? Нет же, такой дурной характер: за всех переживаю.

– Подсушился бы хоть, – советую, – портянки бы у огня повесил.

– Тебе-то что за дело? – скривился.

Ишь, колючка какой! «Что за дело…»

– Тебя, между прочим, – говорю, – мне в пару дали. А мне больные помощники не нужны!

– Все равно завтра намокнут! – махнул рукой. И рот оскалил с выщербленным зубом. Бр-р-р!

Надувшись чаю, тут же у костра и разлегся, прямо на мху – довольный – как у себя дома.

3

В маршрут Гера потопал в ботинках. Шлепал в них по болотам и по ручьям, как будто не замечая ни холода, ни противного чваканья при каждом шаге. Даже мне неприятно было это чваканье слышать. А каково ногам? Радикулит себе зарабатывает. Зато когда полезли в гору, он получил преимущество: мои ноги в сапогах через короткое время буквально раскалились, Гера же скакал козликом с камня на камень в своих ботиночках. В гору он, надо признать, карабкается бодренько, еще и меня обгоняет. Но иногда замрет и стоит, точно сурикат в документальных фильмах о природе. Должно быть, живописует. Мысленно. На деле же рисовать некогда, работы полно. Я его сразу предупредила.

Забрались на гребень хребта. Самое место и время передохнуть. Я скорее разулась, ступни намученные подставила под ветерок. Ух!

Рабочий же мой вмиг куда-то исчез. Никак по нужде? Появляется с охапкой незнакомых мне растений с пластмассовыми листьями и крупными бледно-зеленоватыми цветками – как из цветочного магазина.

– Кашкарá! – объявляет мне. – Помогает при боли в животе и в коленях.

– У меня колени не болят, – говорю.

– Полазишь по горам – заболят. А еще ее в чай можно класть, хотя она немного горьковаста.

На обеденном привале он ее бросил-таки в чай. В итоге пил этот чай один.

Перед чаем он, кстати, открыл и умял банку холодной тушенки. Предлагала ему: давай разогреем на костре. Нет.

– В животе согреется!

Что ж, грей.

Когда в конце дня опять спустились к ручью, Гера, словно ищейка, головой туда-сюда покрутил, принюхался и сразу же приметил и выкопал руками (чуть не сказала: лапами) золотой корень. По научному – родиола розовая, ее-то я знаю.

– Бери, настойку сделаешь, – сует мне грязные растрепанные корневища.

– Какая настойка?! Я вообще не пью, будет тебе известно.

– Какая ж ты тогда геолог? – удивляется.

Что же, все геологи обязательно должны быть пьяницами?

Пока шли к лагерю, он всё собирал травы и мне показывал – и сахан-дайлю вчерашнюю, и какую-то я́нду с синими цветками, похожими на колокольчики, и каменушку, родственницу черной смородины – паху-учую-ю-ю!

Когда входили в лагерь, у него из всех карманов, из кармашков рюкзака и даже из ботинка торчали пучки всевозможной растительности. Я не выдержала, расхохоталась. Пошутила (хоть и грубовато):

– У тебя, Гера, разве что из одного места еще трава не торчит, а так отовсюду!

В ответ неразборчивое – бу-бу-бу.

Все это аптечное зелье Гера развесил под сводом палатки-склада, и когда я забиралась в нее за крупой или консервами, за шиворот мне сыпались разные листики и цветочки. Потом я находила их у себя в карманах, в сапогах и даже в спальном мешке.

4

Не пойму я этого Геру. В маршрутах в жаркий день парится, даже куртку не расстегнет. Как-то остановились у ручья.

– Давай, – предлагаю, – освежимся.

В самом деле: чего мучиться-то?

Молчит.

– Ладно, – говорю, – ты – как хочешь, а я немного поплещусь. Отвернись, пожалуйста.

Отвернулся и просидел болванчиком – в плотной штормовке под солнцем.

Зато в непогоду бродит по лагерю или сидит у костра босой, в мокрых до колена штанах и курточке, набрякшей от дождя. Вокруг него – туча комаров, с капюшона на штаны падают капли.

Не понимаю: есть же плащ, сапоги, я сама в плаще до пят, а этот – нет, будет сидеть и мокнуть. Что за человек!

Однажды не вытерпела, воскликнула в сердцах:

– Ну что за мужики! Вы, мужики, как дети – не можете о себе позаботиться! Сидишь мокрый, мерзнешь… Ну хоть бы плащ на плечи набросил!

Тут его точно прижгли:

– Это вы тут как дети! А мы здесь местные, привыкшие!

Прямо распирает его оттого, что он такой крутой таежник, сидит мокрый, и ему хоть бы хны, а мы, избалованные цивилизацией горожане, в плащах. Будто я впервые в поле. «Привыкший»… Привык ни о чем не заботиться, жить как дикарь. Вася столик маленький сколотил, так этот – нет же, ест прямо на земле, миска – между грязными босыми ступнями. Как-то наблюдала картину: Гера хлебает суп, а комары и мошка грызут его ноги. Гера нащупывает за спиной аэрозольный баллончик с ядом против гнуса и давай опылять им кисти рук, ступни, а заодно – и миску с супом. И преспокойненько ест дальше.

Мне чуть дурно не стало.

– Гера, – говорю, – ты же отравишься!

Так он меня чуть не съел вместо супа:

– Что прицепилась, пиявка?! Вот зануда, покоя от тебя нет!

Подумаешь, недотрога какой! Нужен ты мне больно! Хоть весь баллончик с этой дрянью вылакай – слова больше не скажу.

«Зануда»… И что из этого?

Дочка меня тоже, кстати, занудой считает. Спрашиваю у нее однажды:

– Женечка, у тебя мальчик есть?

А что в этом такого? Я ведь мать, мне же не безразлично.

– Ма-а-ама-а! Не хочу я этот вопрос обсужда-а-ать!

– А он из хорошей семьи?

– Не знаю, мама, не спрашивала.

– А ты с ним уже спала?

– Ма-а-а-ама!!! Ты уже три года эти три вопроса задаешь! Нельзя же быть такой занудой!

Почему нельзя? Это же лучше, чем бревно равнодушное. Ну не могу я смотреть, как человек мерзнет, даже если это и Гера…

Вообще-то с возрастом мужчины, я давно замечаю, становятся аккуратнее, больше заботятся о здоровье, о чистоте. Но только не этот! Этот даже миску свою никогда не помоет. Оставляет ее там, где ел, или бросает под елку у костра, где ее всегда находит и начищает до блеска Васина собака. Поначалу я иногда вместе со своей мыла и Герину посуду – никакой благодарности в ответ. Он попросту этого не замечает. Но что еще хуже – сам никогда не моется и даже рук не моет… живописец.

Как-то я разозлилась.

– Марк, – говорю. – С Герой на пару меня больше не посылай! – решительно так заявляю.

Марк:

– Это почему же? Гера хороший работник.

– Вот сам и ходи с ним, с хорошим работником, а с меня хватит! Этот ваш Гера… – (неудобно и говорить такие вещи). – Мало того, что никогда не моется, – (подозреваю, что даже спит в рабочей одежде), – он еще и ходит… расстегнутый в одном месте.

– Проветривает! – тут же подхватили Василий и Петька. Сидят с Марком рядком и веселятся, понимаешь…

– Это он так твое внимание привлекает, – начальник мне толкует.

Меня смех разобрал:

– Тоже мне Шварцнеггера нашли! Привлекает он меня!

Потом говорю:

– Хотела у него картину купить, но уже сомневаюсь: будет мне каждый день о нем напоминать…

– Как он проветривает! – гогочут.

Им бы только позубоскалить. Капитана с постным лицом перл какой-нибудь выдаст, ну вовсе, казалось бы, не смешной – эти оба сразу: га-га-га! А еще забавно смотреть, как они, рабочие наши, подстраиваются под начальника (кроме Геры, тот сам по себе). Если главный долго спит, то и эти спят. Тот встал – все сразу подымаются и дружненько шагают к речке умываться: чап-чап. Все у них вместе, разве что в кусты по команде пока не ходят.

Гера у них кашеварит: этим лень. Дескать, мы охотники, нас взяли не для того, чтобы мы супы варили.

– А Гера?

– Какой Гера охотник? Он даже ружье с собой не привез.

Хорошо. Вас взяли как охотников, а где мясо? Одни консервы жуем.

5

Сегодня в маршруте заплутала.

Собралась уже в лагерь идти. Посмотрела по карте: азимут сто шестьдесят, но решила спуститься ниже по склону и пойти дорогой, какой мы сюда ехали. Лучше все-таки, чем целиной. Спускаемся, а дороги нет. Нету дороги! Потом уже выяснила, что она перед этим отворачивает в сторону.

У меня всегда так: как решу, что я умнее карты, так не туда попадаю.

А Гера – как все они, охотники эти местные – знай себе впереди чешет. Решительно так топает. Мне показывает: туда, мол, домой. Я махнула: идешь, ну и иди. В конце концов выбрела на ручей, «привязалась», разобралась, где что, и уже по карте вышла к стоянке.

Гера уж давно там, один в пустом лагере. Минут пять молчал, а потом с ним чуть истерика не случилась: «Ка-а-ак?!! Заблуди-и-илась!!! Двадцать лет в поле ездишь – и заблуди-и-и-лась!» Ну подумаешь… что тут такого? С кем не бывает? «Мы без карты ходим, а ты с картой заблудилась!» Ну и что, что вы без карты? Вы тут всю жизнь живете.

Но я его быстро приструнила. «А ты, – говорю, – женщину бросил. Сам в лагерь чесанул, а женщину одну в тайге оставил. Да у меня на Кольском последний бич бы так не поступил! А если бы я и в самом деле заблудилась? Было бы на твоей совести пятно». Дак он малость присмирел.

Ушла к себе в палатку и до позднего вечера не выходила, книжку читала. Ну их всех!

Гера тоже – в своем стиле – «не жалеет, не зовет, не плачет».

Ладно, я не злопамятная. Вечером сидим у костра. Я между Васей и Герой на бревнышке пристроилась. Специально – посмотреть, как они реагировать станут. Гере, хоть он и злюка, я все-таки заказала пейзаж. В память о здешних местах. А с Васей сегодня столковалась насчет шкуры медведя (хочу Ванечке моему, мужу, подарок привезти).

И вот сижу, вздыхаю мечтательно:

– Вот привезу домой картину и шкуру!.. Неинтересно говорить, что купила. Буду всем в Питере говорить, что в Сибири в меня влюбился один местный охотник – и подарил шкуру. А еще влюбился знаменитый в тех краях художник – и подарил лучшую свою картину.

Вася расхохотался, а Гера бубнит насупленно:

– Я свою жену люблю…

Обычно в маршруте мы почти не говорим. Из Геры слова не вытянешь, а мне уже и не надо – и так уже в печенках сидит. Но однажды… не знаю, что на него нашло.

Были на вершине отрога, дело к вечеру. Вдруг – слышу – Гера кричит:

– Смотри, смотри!

А я как раз с навигационного прибора показания снимала – координаты, высоту. Поднимаю голову – ничего особенного не вижу.

– Да не туда, – вопит, – вон туда смотри!

Проследила за направлением его руки и увидела наконец то, что его, бедного, так взволновало.

Далеко под нами тянулась по долине реки наледь. Белая среди темных склонов. Сейчас ее правая часть, куда попадали пологие предвечерние лучи, светилась нежным розовым свечением. Мне даже показалось, будто она сложена не льдом, а розовым топазом (года три назад я работала на топазах и хорошо их помню). Но не так удивила наледь, как сам Гера. Смотрю на него и не узнаю: весь преобразился, сияет, прямо как та наледь. Другой совсем человек!

– Эх, этюдника с собой нет, – простонал, даже стукнул себя от досады кулаком по ноге.

– Не будешь же ты его целый день по горам таскать, – говорю. – Запоминай – по памяти напишешь.

– Нет, – стонет. – Надо по живому. – И совсем уже упавшим голосом: – Гаснет…

И правда, гляжу: розовый цвет – уже не розовый, а какой-то дымчато-лиловый.

Тут и Гера как будто потух, снова стал мрачным и совсем непривлекательным.

На обратном пути спрашиваю, чтобы отвлечь его от этой наледи:

– И много ты картин написал?

– Не считал, – отвечает, – но в поселке почти в каждом доме висят. Приезжие – из Москвы, из Питера – всегда покупают, так что у самого ничего не остается. Одни этюды. Но их я никому не продам! – сердито так.

Ну не продавай, я и не собиралась их покупать.

После этого опять долго молчали, спускались по шаткому курумнику (все мысли: ноги бы не сломать), а когда очутились на дне ущелья, Гера и говорит:

– Есть такие краски… английские… – марку какую-то называет (я не запомнила). – Давно о таких мечтаю. Это не то, что у меня всегда были – эти не выгорают, не трескаются, и цвета такие!.. Короче, краски что надо. У нас здесь такие не достать, во всей области. Один человек из Москвы пообещал привезти. В прошлом году он пять картин у меня купил. Я ему звонил перед выездом сюда, сказал, что деньги будут. Он в поселке через неделю появится. Выходит, мне надо туда по-любому.

Я посмотрела на напарника с изумлением: такой длинной тирады я от него ни разу не слышала.

Вот, думаю, цель есть у человека – краски приобрести. Не великая, но цель.

А еще подумалось: вот и хорошо – Гера уедет, возьму себе в напарники Васю.

6

Гера уже не раз просился в поселок, а Капитана его всё не отпускал. Трое бездельников в лагере околачиваются, а одного отпустить не может. Мол, кто тогда с радиометром ходить будет? Как будто для Петьки и Василия это наука непостижимая. Говорю:

– Да я Васю за полчаса научу, как этим прибором пользоваться.

В конце концов смилостивился.

– Сегодня у меня маршрут в сторону прииска, пойдешь со мной, – это он Гере. – Возьми что тебе надо из шмоток, в конце дня я тебя отпущу. Тебе останется всего километров пятнадцать. А из прииска, сам знаешь, два раза в неделю ходит в поселок вахтовка.

«Удача, тебе мой привет!» Иду в маршрут с Васей! Ох уж этот Вася!.. Бравый солдат. Местный ловелас – сразу видно. Это как печать на лице, не смоешь. С Герой его, конечно, и рядом не поставишь – аккуратный, подтянутый, в ладно подогнанной одежде и удобных коротких сапожках. Орёл! Ходит легко, бодро, в гору взбирается как лось, разве что лицо чуть порозовеет да капельки пота на лбу заблестят. На привале, пока я записывала последние наблюдения, он успел в одном котелке сделать чай, в другом – сварить суп… нет, не из топора – из сухого концентрата в пакетиках. Но все равно молодец. Хозяйственный мужик! Таких женщины ценят.

– Вася, – спрашиваю, – ты женат?

– А что? – посмеивается в усы.

– Прямо не отвечаешь – значит, женат.

– Рэська, а ты у нас женат? – переводит внимание на свою собаку.

Он в маршруты всегда таскает с собой пса, Рекса. Зовет его ласково Рэськой. Пес крупный, с пышным хвостом и с длинной мордой (наверное, помесь лайки с каким-нибудь барбосом). Молчун.

– Он у меня зря не лает. Только по делу, – нахваливает хозяин.

Вася постоянно с ним разговаривает, мне кажется, даже больше, чем со мной, дружески над ним подсмеивается:

– Что, Рэська, лапы на камнях набил? Осторожно ступает, хотя задница вон какая толстая!

– Вася, – спрашиваю, – ты мужик видный, у тебя, наверное, много в поселке женщин?

– Маленько есть, – хихикает. И опять к своему Рексу: – Ты что там траву жуешь? У Герки что ли научился? Тоже на травки подсел?!

Во время обеденного привала (это когда Вася суп варил) Рэська скромно лежал под прохладным лопухом ревеня.

Суп съели, Василий протягивает мне банку с остатками разогретой тушенки:

– Доешь, Зоя?

– Нет, спасибо, вон лучше Рексу отдай.

– Не будет он тушенку есть, – заявляет.

– Как это не будет?! – я прямо возмутилась. – Собака?! Тушенку?!!

А этот хохочет довольный. Потом рассказывает:

– На лесосеке с ним были. Я так же мужикам говорю: мол, не станет он тушенку ести. Те не верят: давай, мол, проверим. Банку открыли, Рэська – раз, и проглотил ее! Они: ну вот, а ты говорил! А я: давай еще попробуем, вторую точно не станет. «А! – кричат. – Наколол ты нас!»

И правда смешно. Но я не смеюсь, а серьезно так спрашиваю:

– Вася, а если бы Рекса не было, о чем бы ты говорил?

На вершинах ветер, прохладно, а внизу, в распадках, жара нестерпимая. Когда опять спустились, Вася сбросил у ручья куртку, рубаху, наклонился над пенистой водой и давай себя горстями поливать, мышцами поигрывать. Крепкий мужик, ничего не скажешь, хотя брюшко уже наметилось. Но все равно приятно посмотреть.

– Я тоже освежусь, – говорю, – только ты отвернись и не подсматривай.

Так ловко, как у Васи, у меня, конечно, не получилось, и в штаны натекло, а все равно хорошо.

А Вася и точно не подсматривал – я следила. Скромник какой. Как Гера сидел тогда – пень пнем, так и этот. Даже Рекс, точно по приказу хозяина, морду отвернул. Не поручусь за Рекса, но Вася лет десять назад у меня бы так спокойно не сидел – ерзал бы, как уж на сковородке. Но, видно, всё уже, прощай молодость! «Напрасных крыл напрасны трепетанья». Если даже местного донжуана не смогла охмурить, то уж дальше и ловить нечего – полное фиаско…

И не скажу, что мне от него что-то конкретное надо. Хотя бы увлекся слегка что ли, поухаживал, это всякой женщине приятно. «Без обещаний жизнь печальней…» Правда, для меня это опасно. Я такая, что могу и влюбиться. Раньше все время влюблялась. Муж мой как увидит – пригорюнилась, так уже знает: что, мол, опять влюбилась? «Влюбилась», – вздыхаю. «Ну ничего, потерпи, пройдет», – еще и пожалеет. Он у меня такой, редкий в этом смысле мужчина. Сам спокойный, как скала. Кроме меня, другие женщины его не волнуют. Сколько всего от меня терпел, бедолага! А у меня так: если в кого влюбилась – все для него готова сделать. И наоборот: если мужчина мне неприятен – вот как Герка, к примеру, – то он и как человек для меня – ничто. Будь ты хоть художник, хоть министр геологии.