Текст книги "Врата Атлантиды"

Глава 2

Они вышли на Арбат и свернули к метро «Смоленская». Павел редко бывал в Москве – реставрация особняка под Яхромой шла полным ходом, – и с интересом оглядывался. Корсаков то и дело поднимал руку, приветствуя знакомых. Открывались палатки, торгующие сувенирами, из дверей кафе пахло молотым кофе, тянуло дымком от мангалов. Небольшой оркестр из баяна, скрипки, саксофона и барабанов расчехлял инструменты.

– Ну, собственно, не так уж все изменилось, – констатировал Воскобойников.

– А что может измениться? – пожал плечами Корсаков. – Только забегаловок стало больше, и ориентированы они, в основном, на приезжих. Москвичи приходят только в выходные, а так, сам знаешь, какой здесь контингент бывает. Слушай, я что хотел спросить: ты свою основную специальность не забыл?

– Это какую?

– Ну, реставрацию картин.

– Нет. Только прожить на нее невозможно, вот и переквалифицировался. Инструмент у меня остался, реактивы есть. А что такое?

– Картину с птичками видел? Подозреваю, что под ней спрятано что-то еще.

– Ага, – Воскобойников подергал ус, – и ты хочешь, чтобы я смыл птичек. Это можно, вот только по времени, боюсь, не уложусь. Реставрация – дело долгое, а завтра к вечеру нам надо быть в Яхроме. Работодатель торопит. Хочет до зимы въехать в особняк.

– Мне кажется, там работы немного, – сказал Корсаков. – Утки нарисованы акварелью и, по-моему, даже лаком не покрыты. Я бы и сам справился, но боюсь испортить.

– Попробуем помочь твоему горю, – согласился Павел. – Думаешь, там что-нибудь ценное?

– Посмотрим, – уклончиво ответил Корсаков.

Он и хотел открыть полотно и одновременно боялся этого – объяснить свои сомнения он бы не смог, но подсознательно ощущал, что наследство Анютиной бабки принесет в его жизнь перемены.

Они зашли в продуктовый магазин и, чтобы не возиться с готовкой, купили полуфабрикатов, копченой колбасы, мяса и рыбы в вакуумной упаковке, фруктов, овощей. Корсаков предложил взять водки, но Воскобойников отказался.

– Если хочешь, бери, но я пить не буду.

– Как тебя Марина скрутила, – покачал головой Игорь.

– Дело не в этом. Ты знаешь, когда у меня сердце прихватило… ну, я тебе рассказывал… я здорово испугался. В самом деле, мне всего лишь четвертый десяток, а уже сердечник. Так недолго к сорока годам и в ящик сыграть. Не хочу. Тем более сейчас. Ты знаешь, – Воскобойников понизил голос, но было видно, что его так и раздувает от переполняющих чувств, – кажется, у нас будет ребенок.

– Серьезно? Ну, даже и не знаю, что сказать, – Корсаков задумался, вспоминая свои ощущения, когда будущая жена сказала ему, что беременна. – Я в свое время из-за этого женился, но у тебя другое дело: вы ведь так и так хотели осенью свадьбу сыграть. Ну, а ты сам что чувствуешь?

– Игорек, я на седьмом небе! – Павел раскинул руки, будто собираясь обнять продавщицу бакалейного отдела, возле которого они стояли. Женщина опасливо на него покосилась, и Воскобойников убавил восторги. – Вернее, сейчас немного остыл, но когда Маринка мне сказала, я прямо обалдел. Ты же знаешь, женщин у меня было немного: все какие-то случайные, и никто от меня не «залетал». Я уж думал, пустоцвет, а оказалось – вот, порядок. И именно с той женщиной, с которой я хотел бы прожить жизнь. Ты знаешь, восторг уже прошел, но осталась такая… м-м-м… легкая эйфория, что ли? Надо же – у меня будет семья, ребенок.

– Ну что ж, поздравляю. Давай, хотя бы шампанского возьмем?

– Шампанского можно. Только Маринка просила пока не рассказывать – боится сглазить. Так что я тебе ничего не говорил.

– Ладно.

Корсаков купил шампанское, бутылку сухого вина, коробку конфет и мороженое – любимые с детства стаканчики с кремовой розочкой.

Нагруженные покупками, они вернулись к особняку. Павел открыл багажник «Нивы» и достал объемистую сумку. Корсаков вопросительно взглянул на него.

– Реактивы, микроскоп и все остальное, – пояснил тот. – Там, в Ольгове, мужики нашли возле церкви доску – я думаю, это кусок иконостаса. Хочу попробовать восстановить. А пока твоими утятами займемся. Только предупреждаю: работать буду завтра с утра – это на целый день, и вас всех выгоню, не люблю, когда через плечо заглядывают. А ты девчонкам экскурсию по Москве устроишь.

Они поднялись в холл. Гремел музыкальный центр. Обеденные приборы стояли на столе, пыхтело что-то в кастрюле на плите. Из маленькой комнаты слышались голоса. Корсаков сгрузил покупки в кресло и заглянул в спальню. Марина с Анютой вешали над кроватью балдахин. Корсаков застонал:

– Девочки! Ну, не надо, а?

– Тебе не надо, а им надо! – сказала Анюта. – Они сегодня остаются ночевать у нас, а Марина всю жизнь мечтала поспать на такой кровати.

– Потом все равно сниму, – пригрозил Корсаков.

– Ну, это мы еще посмотрим.

Пока женщины занимались созданием уюта, Игорь и Павел разложили по вазам фрукты, нарезали салат и пожарили купленные люля-кебаб. В кастрюльке варилась картошка, в холодильнике стыло шампанское. Воскобойников оглядел стол и рявкнул, перекрывая музыкальный центр.

– Есть хочу!

Корсаков откупорил шампанское.

– А это с какой радости? – насторожилась Марина, присаживаясь за стол.

– Ну, как… Вот, встретились, давно не виделись. Опять таки машину обмыть, – нашелся Корсаков, – шампанское под картошечку! Давно я так не гулял.

Марина внимательно посмотрела на Воскобойникова:

– Ну, если только машину.

Анюта разложила по тарелкам картошку и люля, уселась возле Игоря и подняла бокал:

– Ну что, за все сразу пьем?

– Конечно, по очереди, – в один голос отозвались Корсаков и Воскобойников.

Утолив первый голод, стали делиться новостями. Корсаков больше помалкивал, поскольку все новости, как из прохудившегося мешка, вываливала Анюта. Рассказывала про то, как они переехали сюда, в особняк, как она нанимала рабочих, чтобы привести комнаты в более-менее приличный вид, жаловалась на Игоря, что тот пальцем о палец не ударил – сойдет, мол, и так. Она взяла под опеку Марину и подкладывала ей на тарелку колбасу и копченое мясо. Марина ела все, но предпочтение отдавала малосольной семге. Воскобойников многозначительно посмотрел на Корсакова – видишь, мол, все симптомы налицо, – и расплылся в улыбке.

– А как у вас дела, в усадьбе? – спросил Игорь.

– У-у-у, – протянул Павел. – Приедете в гости – не узнаете. Первый этаж полностью отделали, взялись за второй.

Анюта убрала тарелки, расставила чашки тонкого фарфора – подарок Александра Александровича, заварила кофе. Воскобойников попросил чаю.

– Марина, ты не будешь против, если мы до завтрашнего вечера задержимся? – спросил он.

– А что такое?

– Игорь попросил картину отмыть. Видела уток, что на мольберте стоят?

– Я думала, это павлины.

– Я тоже склоняюсь к этому, – усмехнулся Корсаков.

– Это моя доля наследства от бабушки, – пояснила Анюта.

– Хорошо, давай задержимся, – согласилась Марина.

– Вот и отлично! – Анюта чмокнула ее в щеку. – Вы будете спать на кровати, а мы здесь матрас постелим – у нас есть надувной. А сейчас мы с Мариной пойдем по магазинам, а вы мойте посуду, наводите порядок. Можете обсудить какие-нибудь дела и даже допить шампанское.

– Спасибо, дорогая! – поклонился Корсаков. – Щедрость твоя не знает границ. Там осталось два глотка.

– Вот и хватит.

Допив кофе с мороженым, девушки ушли. Воскобойников прошел в спальню и, разложив картину на столе, принялся разглядывать ее в сильную лупу. Корсаков сунул тарелки и чашки в посудомоечную машину и присоединился к нему. Павел, насвистывая заунывный мотивчик, долго рассматривал полотно, переворачивая его и иногда трогая холст пальцем.

– Ну, что я тебе скажу, – заявил он, выпрямляясь и дергая себя за ус, – сам холст я датирую примерно концом восемнадцатого, началом девятнадцатого века. До появления фабрично загрунтованных холстов… Видишь? – Павел перевернул картину и отогнул ее край от рамы. – По краям холста нет грунта – значит, грунтовали вручную. После того как я смою акварель, скажу точнее. По стилистическим и технологическим признакам. Кроме того, – он опять перевернул картину, – вот здесь, где ты смыл акварель. Вот, видишь?

– Ну, вижу, – сказал Корсаков. – Кракелюр Кракелюр – трещины в красочном слое, преимущественно в масляной живописи на холсте., насколько я понимаю.

– Правильно. Жесткий и глубокий кракелюр. Думаю, он возник от неправильного хранения картины. Акварель я сниму, но кракелюром заниматься у меня нет времени. Тут понадобится не один день, а может, и месяц. Если картина действительно стоит того, отдашь на реставрацию – я могу посоветовать кое-кого из своих знакомых.

– Ладно, согласен.

– Значит, завтра и займусь, – Павел поставил картину на мольберт. – Кажется, я видел, что ты покупал сухое вино.

– У-у-у, глазастый, – усмехнулся Корсаков. – Пошли к столу, пока девчонок нет.

Игорь включил негромкую музыку. Воскобойников развалился в кресле с бокалом сухого вина. Вспомнили студенческие годы, затем Игорь коротко рассказал, чем закончилась его эпопея с картами таро. Павел спросил про Леню Шестоперова. Корсаков был у Леонида в больнице неделю назад. Шестоперов уже почти поправился, только загипсованные кисти рук напоминали о нападении неизвестных.

– Хоть рисовать сможет? – спросил Павел.

– Я поговорил с врачом. Есть надежда, что к пальцам вернется чувствительность, но нужно время.

– Ты знаешь, кто его?

– Знаю, – нехотя ответил Корсаков, – тех людей не достанешь.

За окном стемнело, когда вернулись Анюта с Мариной. Глаза у них подозрительно блестели. Анюта объявила, что они ходили в кино, потом съездили в пару магазинов в Манеже, потом посидели в кафе и вот, пришли. Сейчас все будут пить чай, а потом спать.

Воскобойников поднялся, привлек к себе Марину.

– Так, – сказал он, принюхиваясь, – это что же делается? Мне, стало быть, пить нельзя, а тебе можно?

– Ну, мы совсем капельку, – смущенно сказала Марина, – в кафе.

– Красное вино можно даже в ее положении, – встала на защиту подруги Анюта.

– Это в каком таком положении? – будто удивившись, спросил Павел.

Марина укоризненно посмотрела на Анюту и покраснела.

– Радость моя, ты слышала такое выражение: язык твой – враг твой? – спросил Корсаков.

– Ой… я случайно.

– Ну, что ж, тогда скрывать уже не перед кем. Мне Павел еще днем рассказал. Поздравляю и тебя, Марина, и тебя, Паша. – Корсаков разлил по бокалам остатки сухого вина. – Но это только начало. О, сколько вам открытий чудных, готовит… этот период. А когда вас станет трое… у-у-у, это вообще невообразимо. Но сначала даже интересно.

– Да ну тебя! – махнула на него рукой Анюта. – Даже поздравить толком не можешь, обязательно съехидничать надо. Трудности нужно решать по мере возникновения, а не пугать себя предстоящими, вот что я вам скажу. За вас, Павел, за тебя, Марина! – Она залпом выпила вино. – А теперь танцы!

Корсаков принес подсвечник, зажег свечи и погасил люстру. Они кружились под медленную музыку, делая перерывы на чаепитие с купленными Анютой пирожными, пока у всех не стали слипаться глаза.

– Пожалуй, пора по норам, – сказал Воскобойников, потягиваясь. – Вы во сколько просыпаетесь?

– Я – ни свет, ни заря, а он, – Анюта указала пальцем на Корсакова, – дрыхнет, пока не растолкаешь. Особенно, если накануне охмурит очередного клиента.

– Ну-ну, спокойно, – сказал Корсаков. – Что ж ты мои слабости выдаешь?… Спите, сколько сможете. Советую окно не закрывать, а то задохнетесь.

Анюта выдала Марине постельное белье, пожелала спокойной ночи и, закрыв за гостями дверь в спальню, обернулась к Игорю.

– Видишь?

– Что?

– У людей уже дети скоро будут!

– И что? – насторожился Корсаков.

– А ничего!

– Я думал, тебе это ни к чему. Пока, во всяком случае.

– Пока – да, – согласилась Анюта, – но на будущее имей в виду: у нас будет нормальная семья, и дети будут.

– А чего ты так разволновалась? – улыбнулся Корсаков. – Я же не против. Дай только на ноги встать. Не здесь же детей растить, – он повел вокруг себя руками. – Вот Леня из больницы выйдет, возьму его за жабры – пусть устраивает мне выставку за бугром. Заработаем денег, и все у нас будет.

– Правда?

– Правда, – Корсаков обнял ее. – Мы спать будем или как? У меня уже глаза слипаются.

– Мы будем спать, но сначала – репетиция!

– Какая репетиция?

– По воспроизведению потомства.

– А-а-а…

Они угомонились только к двум часам ночи.

«Репетиция прошла успешно», – успел подумать Корсаков, прежде чем провалился в сон.

* * *

В спальне что-то грохнуло, заревел медведем Воскобойников. Корсаков вскинулся на надувном матрасе, Анюта схватила его за руку.

– Что это?

– Не знаю, – ответил Корсаков, поднимаясь.

Свеча на столе почти прогорела, фитиль едва тлел. Игорь шагнул к стене, нашаривая выключатель, и в этот момент дверь спальни, распахнувшись, ударилась о стену. В холл кубарем вылетело чье-то тело. Следом ворвался Пашка в длинных семейных трусах. Он наклонился и приподнял копошившегося на полу человека. Корсаков зажег верхний свет. Вылетевший из спальни оказался худым мужчиной в тренировочном костюме и кроссовках. Воскобойников развернул его лицом к лестнице и дал такого пинка, что тот порхнул через оба пролета и, крякнув, приземлился уже возле входной двери. Павел поспешил вслед за ним, но мужчина успел отпереть дверь и, странно скособочившись, вывалился в переулок.

В дверях спальни показалась Марина, кутающаяся в простыню. Анюта вскочила с матраса и бросилась к ней:

– С тобой все в порядке?

– Да, – сказала Марина. – Я услышала какой-то шорох, толкнула Пашу. А этот, – она кивнула в сторону лестницы, – возился возле окна. Увидел, что мы проснулись, бросился к окну, но Паша его поймал и…

– Понятно, – сказал Корсаков, – подробности можно опустить.

Он спустился вниз. Воскобойников стоял в дверях и грозил кому-то кулаком.

Небо над крышами было серым, приближался рассвет.

– Хватит народ исподним пугать, – сказал Корсаков, заводя Павла в дом.

– Какой народ в четыре утра? – возразил Воскобойников. – Ну, Игорек, весело живете. Прямо при хозяевах в окна лезут.

– А чего он хотел?

– Хрен его знает, – пожал плечами Воскобойников, топая вверх по лестнице. – Спросить забыл, а теперь уже не догнать. Ну-ка, марш по постелям! – грозно прикрикнул он, увидев стоящих возле стола девушек. – Спектакль окончен.

– Паша, я так испугалась! – Губы у Марины задрожали.

– Ну-ну, все в порядке, – Анюта обняла ее за плечи, – тебе нельзя волноваться. А вы, Павел, сбавьте тон. Вы ее беречь должны.

– Да я так, – смутился Воскобойников. – Ну, Мариш, ну что ты…

Марина бросилась к нему и прижалась лицом к груди. Павел погладил ее по голове, успокаивая. Анюта, сердито сверкая глазами, решительно оторвала Марину от него и повела в спальню.

– Пойдем, пойдем спать. Пусть мужики здесь сидят, а мы спать будем. Игорь, завтра же поставим окно, понял?

– Понял, – пробурчал Корсаков.

– Там молоко в холодильнике. Согрей и принеси, – она закрыла за собой дверь.

Воскобойников в растерянности потеребил усы:

– Она всегда командует?

– Бывает, – усмехнулся Корсаков.

Он налил из пакета стакан молока и поставил в микроволновку. Павел плюхнулся в кресло, шумно вздохнул.

– Скажи, чтобы штаны отдали, – буркнул он.

Корсаков отнес молоко. Марина с Анютой сидели, привалившись к спинке кровати, укрывшись простыней.

– Давай, – Анюта протянула руку, – и ступай отсюда.

– Пашка штаны просит.

– Возьми вон там, на стуле, – разрешила Анюта.

Корсаков подхватил со спинки стула брюки и подошел к окну. На подоконнике были пыльные следы кроссовок. Он выглянул на улицу. Как этот мужик забрался по стене на второй этаж? Корсаков свесился из окна. На стене, почти под самым окном, на желтой штукатурке виднелись глубокие царапины. Видимо, ночной гость был не один – кто-то держал ему лестницу, а когда в доме поднялся шум, сбежал вместе с нею. Игорь огляделся. Что здесь можно украсть? Или просто залезли, увидев открытое окно? Взгляд его упал на мольберт с картиной. Он подошел поближе, пощупал полотно, склонился над ним, приглядываясь. Возле рамы холст был надрезан, на полу возле мольберта валялась опасная бритва. Подобрав ее, Игорь вышел из спальни.

Пока Павел натягивал штаны, Корсаков рассмотрел бритву. «Золлинген», отточенная так, что могла разрезать волос. Он показал бритву Воскобойникову.

– Видишь? Он хотел картину украсть. Уже холст надрезал.

– Однако, – протянул Павел. – У меня уже руки чешутся посмотреть, что ж это за картина. Аня говорила, что от бабки досталась. А бабуля ничего не сказала насчет: что за картина, откуда взялась?

– Я думаю, это или трофей времен Великой Отечественной войны, или еще с революции осталась. – Корсаков сложил бритву и убрал в кухонный стол. – Бабуля, кстати, еще жива, так что можно и спросить. Ну, что, спать будем?

– Попробуем, – прокряхтел Воскобойников, устраиваясь в кресле поудобнее. – Свет погаси.

Корсаков прилег на матрас, но заснуть не удалось. В голову лезли мысли о происхождении полотна, за которым началась охота, стоило ему появиться здесь. Возможны были два варианта: либо Анюту отследили от дома бабки, либо знали, что рано или поздно картина появится у Корсакова и ждали этого. Первый вариант – чистый криминал, а вот второй… Опять начиналась чертовщина, о чем Корсаков и думать не хотел. С него достаточно было приключений с картами и двухсотлетним коньяком.

Полукруглое окно над лестницей посветлело – над Москвой занимался рассвет. Корсаков осторожно встал, стараясь не разбудить похрапывающего Пашку, включил чайник и, на цыпочках подойдя к двери в спальню, заглянул. Анюта дремала, подложив под голову подушку и привалившись к спинке кровати, Марина спала у нее на плече. Услыхав едва слышный скрип двери, Анюта открыла глаза.

– Чего тебе? – прошептала она, грозно хмуря брови.

– Посмотреть, как вы.

– Посмотрел? А теперь закрой дверь с той стороны. Она только уснула.

Хмыкнув, Корсаков закрыл дверь. Анюта была в своем репертуаре – проявлять материнскую заботу было ее любимым занятием. Иногда это было приятно, но иногда раздражало, и Корсаков выходил из себя от чрезмерной опеки.

– Ты мне скоро сопли вытирать будешь! – говорил он в таких случаях.

– Если разучишься – буду, – соглашалась Анюта.

Вот и сейчас она взяла под опеку женщину, которая была старше ее лет на семь.

Корсаков заварил кружку кофе, устроился возле стола. Заворочался в кресле Воскобойников.

– Это мне снится или действительно пахнет кофе? – сонно спросил он.

– Это действительно пахнет кофе, – задушевным голосом подтвердил Корсаков. – Чарующий аромат. Пришлите нам три крышечки от стограммовых банок и взамен утраченному здоровью получите прекрасную красную кружку. Пластиковую, – уточнил он.

– Налей мне кофейку, – слабым голосом попросил Павел.

– А как же больное сердце? – вкрадчиво осведомился Корсаков.

– Ну, налей, пока Марина спит. Что тебе, жалко?

– Для друга ничего не жалко. С сахаром?

– Ага.

– Со сливками?

– Если есть.

– А сигаретку прикурить? С кофейком сигаретка, это…

– Я сейчас встану и отниму кофе у тебя, – пригрозил Пашка.

– Понял.

Корсаков заварил еще кружку.

– Держи.

– Ох, какой кайф, – простонал Воскобойников. – Что вы меня все лечить взялись? Ладно водка, а то: не кури, кофе не пей. Ты хоть знаешь, что в растворимом кофе столько же кофеина, сколько в воде из-под крана? Все выпарили или выморозили. Чай и тот для сердца более вреден.

– Да пей, чего ты разобиделся.

– То-то! – Павел, прикрыв глаза, сделал огромный глоток. – А что ты там насчет сигаретки говорил?

Марина с Анютой проснулись около девяти утра. Пока они принимали душ, Корсаков приготовил завтрак: яйца всмятку, бутерброды и кофе. Воскобойников бродил по комнатам, с нетерпением ожидая, когда все уедут, чтобы спокойно заняться картиной. После завтрака он проводил всех на улицу и попросил, чтобы раньше шести-семи часов вечера никто не появлялся.

– Трудись спокойно, – сказал Корсаков, – а мы отдохнем. И за тебя тоже.

Павел поцеловал Марину, помахал Игорю и Анюте и закрыл двери. Корсаков услышал, как Воскобойников щелкнул замком и одобрительно кивнул – это он предупредил Пашку, что могут заявиться коллеги или просто друзья пивка попить и тогда никакой работы не будет.

– Ну что, красавицы? Куда едем? – спросил он, оборачиваясь к девушкам.

– Я бы хотела в Архангельское, – попросила Марина.

– Значит, едем в Архангельское, – сказала Анюта, – есть возражения?

– Никаких, – поспешил ответить Корсаков.

– Вот и отлично. А потом предлагаю на пляж, а потом поедем ко мне, в Митино. Это по дороге. Должна же ты посмотреть, как я живу.

– Хорошо, – согласилась Марина.

Поехали на красной «daewoo» Анюты. Марина, хотя ей хотелось обкатать «Ниву», не возражала – после ночного происшествия она чувствовала себя невыспавшейся. Анюта наоборот, будто спокойно проспала всю ночь, была полна сил и энергии. Она усадила Марину на переднее пассажирское сиденье и пообещала ехать осторожно. Корсаков, прежде чем сесть в машину, шепотом сказал, что у Марины только полтора месяца беременности и не стоит так ее опекать. Анюта отмахнулась от него, ядовито спросив: он беременный или Марина? – и заявила, что она как женщина лучше знает, что делать.

Через Строгино выехали на Новорижское шоссе. Анюта вела машину быстро, но без своей обычной наглости, не забывая, однако, сигналить и отпускать едкие замечания по поводу манеры вождения других водителей.

Припарковав машину перед центральным входом в усадьбу, она, словно профессиональный экскурсовод, начала было рассказывать об Архангельском, но Марина мягко ее остановила:

– Анечка, это же моя специальность, позволь я проведу экскурсию.

Посетителей было немного, а может, так казалось потому, что усадьба занимала большую территорию. В основном бродили группы иностранцев, восхищенно цокавших языками и щелкавших фотоаппаратами. Усадьба строилась и украшалась более пятидесяти лет и, по словам современников, напоминала садами, цветниками и парками райский сад. Редкие сорта деревьев и кустарников впоследствии погибли – оросить территорию парка в полтора десятка гектаров при Советской власти оказалось не под силу. Корсаков был здесь еще в студенческие годы, все с тех пор позабыл и с удовольствием слушал Марину. Они бродили по паркам, спускались по террасам, проходили длинными «зелеными галереями», напомнившими Анюте Петродворец, где она была в прошлом году. Марина останавливалась перед скульптурами античных философов, полководцев, мифологических персонажей, сыпала именами ваятелей, работавших на князя Юсупова, коротко рассказывала историю каждого: Кампиони, Пенно, Трискорни. Коллекцию живописи смотреть не пошли – погода была отличная и заходить в помещение не хотелось, хотя посмотреть и там было что: в коллекции Юсупова были итальянские, голландские, французские художники семнадцатого – девятнадцатого веков.

Перелеском спустились к реке и расположились у воды, на крутом берегу. Справа был пологий спуск к реке. Анюта сбегала в машину и принесла купальники себе и Марине. Корсаков с завистью смотрел, как они плещутся в воде, – сам он в трусах с нарисованными мышами купаться не решился. У обеих были такие фигуры, что хоть сейчас ваяй их и выставляй возле малого дворца «Каприз» или у «Чайного домика». Пожалуй, ни один из архитекторов: ни Гонзаго, ни Петонди, ни Бове, не нашел бы, что возразить.

Затем, возле примыкавшего к территории усадьбы санатория Министерства обороны они обнаружили шашлычную. Корсаков набрал шашлыков, пива себе и Марине и, несмотря на протесты Анюты, минеральной воды для нее, заявив, что после пива она за руль не сядет. К трем часам стало жарко даже под тентом шашлычной, и Анюта предложила заехать к ней на кофе, а потом на пляж в Строгинскую пойму. Так и поступили и на Арбат вернулись в начале седьмого вечера, истомленные водой и солнцем.

Анюта поставила машину рядом с «Нивой», посигналила, вызывая Воскобойникова. Корсаков, встав под окно спальни, крикнул пару раз, потом постучал в дверь.

– А он не мог уйти? – спросила Марина. – Может, в магазин или по Арбату пройтись.

– Посмотрим, – Игорь открыл дверь своим ключом, подумав, что надо бы провести звонок.

Он быстро поднялся по лестнице. Павел сидел в кресле с закрытыми глазами. У Корсакова екнуло сердце, но, подойдя, он с облегчением обнаружил, что Пашка попросту спит. На столе в пепельнице лежала гора окурков. Корсаков быстро опорожнил ее в мусорное ведро.

– Вот это я понимаю работа! – воскликнул он. – Спровадил всех и спать.

– Работу я сделал, – пробурчал Воскобойников, открывая глаза, – можешь посмотреть.

Он поднялся и протопал в спальню. Картина стояла на мольберте, развернутая к свету. Корсаков взглянул на нее и почувствовал, как по спине побежали мурашки – его ночной кошмар оказался пророческим. Картина была выполнена в темных тонах. На перешейке, разделявшем болотистую равнину, сходились две армии, вот-вот должна была грянуть битва. Справа к болотам подступали горы, слева – холмистая равнина. Ущербная луна освещала трясину, испарения делали фигуры бойцов размытыми. Справа, на скале, в окружении багровых чешуйчатых чудищ, сидела женщина в доспехах. Ее фигура была прописана с удивительной точностью: губы улыбались злой усмешкой, черные волосы вились под порывами ветра, черные широко распахнутые глаза, казалось, проникают в самую душу зрителя. В ней было что-то неуловимо отталкивающее, несмотря на прекрасное лицо и идеальную фигуру. Вот сейчас она небрежно взмахнет рукой, посылая войска на смерть, и никто не дрогнет, готовый умереть за нее. Даже не за нее как абстрактную фигуру предводителя, а за обладание ею. Корсаков был готов поклясться, что именно за обладание этим божественным телом идут умирать воины как с одной стороны, так и с другой. Мимолетный восторг обладания для героя, решившего исход сражения, и после быстрая смерть с улыбкой осуществленной мечты на губах…

– …шестнадцатым – началом семнадцатого века, но холст значительно моложе, – услышал Корсаков голос Воскобойникова. – Эй, ты меня слышишь?

– А… да, слышу, – опомнился от наваждения Игорь.

– Картину переносили на новый холст, – продолжал Павел, – это ясно, и сделали это уже в девятнадцатом веке. О художнике сказать ничего не могу. Скорее всего, это западно-европейская школа. О ценности картины тоже ничего не скажу – нужны серьезные исследования. В каталогах упоминания о ней я не встречал. Грунт двухслойный, состав определит реставратор, если надумаешь восстанавливать картину. Я тебе записал телефон заведующего отделом реставрации Пушкинского музея – там, на столе лежит. Это мой учитель, сошлешься на меня. И не тяни – еще немного, и красочный слой посыплется. Тут не только кракелюр, тут еще изломы и красочного слоя и грунта, лак пожелтел.

– А не может она быть состарена искусственно? – спросила Марина.

– Вряд ли, – поморщился Воскобойников, – хотя такая техника существует. Есть специальные лаки, дающие эффект кракелюра. Декстрин, крахмал, противобродильные добавки, вода, но я не думаю, что здесь мы имеем дело с поделкой. И раньше картина не реставрировалась – ни следа реставрационных мастик или тонировок я не нашел.

Корсаков почувствовал, как Анюта вцепилась ему в руку.

– Кошмар какой! Знала бы, что под птичками такое изображено, – ни за что бы не взяла картину у бабули.

– Да, довольно мрачный пейзаж, – согласился Воскобойников. – Ладно, я свою работу сделал, а что дальше – вам решать. Марина, не пора ли нам двигать? Еще часа два до Яхромы пилить.

– Хорошо, я соберу вещи.

Воскобойников отвел Корсакова в сторону. Игорь видел, что Пашку что-то тяготит – тот крутил ус, вздыхал, оглядываясь на картину.

– Ну, в чем дело? Не томи душу, выкладывай.

– Не знаю, как сказать, – задумчиво проговорил Павел, – не нравится мне она. Чем-то нехорошим веет. Я как ее открыл – будто кто сердце сжал. Прямо холодом потянуло, словно из могилы. Ты не смейся…

– Да я не смеюсь. Не поверишь, но у меня те же ощущения.

– Угу… Я словно туда перенесся: звон оружия, запах этот болотный, тухлый, и тетка эта как в душу глядит. А твари вокруг нее? Да если таких во сне увидишь, то можно и не проснуться. Я, пока успокоился, все твои сигареты выкурил и, кстати, не заснул я, а вырубился просто. Сам не пойму как. Вот только что в кресле сидел, курил, а тут вдруг уже вы приехали. Словом, мистика какая-то. Мой тебе совет – поднови ее и продай побыстрее.

– Да, наверное, так и сделаю, – согласился Корсаков.

В спальню заглянула Анюта.

– Ну, мужики, долго шептаться будете?

– Все, уже едем, – Воскобойников вышел в холл.

Корсаков мрачно посмотрел на картину и, завесив ее тряпкой, вышел следом.

На улице Марина поцеловалась с Анютой, чмокнула в щеку Корсакова и уселась за руль «Нивы». Воскобойников приложился Анюте к ручке, облапил Игоря и полез в машину.

– Не пропадайте, звоните, – сказала Марина, опустив стекло.

– Куда звонить-то?

– Я оставила номер мобильника Анюте. А хотите, заезжайте. У нас природа не хуже, чем в Архангельском. Пока, ребята. Удачи вам.

– Счастливо, – Корсаков поднял руку, прощаясь.

Анюта помахала вслед «Ниве», шмыгнула носом.

– Какие у тебя друзья классные, а ты меня только с алкоголиками знакомишь, – упрекнула она Игоря.

– Как видишь, не только, – возразил Корсаков.