Текст книги "Артист"

– Ваньку-то не валяй, я тогда в Москве работал, и попала эта дамочка прямо к нам, потому что паспорт у неё был французский. Ну а поскольку ты царапиной отделался, мы с ней строго побеседовали и отпустили. Ничего, кстати, не отрицала, сказала, что мстила за смерть мужа, которого ты, по её словам, оставил умирать в Харбине вместе с остальными членами боевой монархической ячейки, а сам сбежал.

– Ошиблась, я же сказал.

– Конечно, – чекист усмехнулся, – во-первых, ты не такой и друзей в беде не бросишь, во-вторых, мы ведь уже выяснили, что вовсе не тот Сергей Олегович Травин, сынок штабс-капитана Травина Олега Станиславовича, а другой – совершенно, полный однофамилец, из крестьян Сальмисского уезда. Вот только Гижицкая, она же мадам Руйоль, клялась, что тебя узнала, прямо-таки об заклад билась, а я её лично тогда допрашивал. Ну да ладно, дело прошлое, мало чего там пожилой женщине в голову взбредёт. Она, хоть за французом замужем, в эмигрантских кругах вращается, после того случая мы её привлекли к сотрудничеству, так что присылает нам иногда кое-что. Большей частью слухи всякие, кто там из великих князей по проституткам бегает или какой новый тайный союз организовался «Меча и орала». Сведения в основном безобидные и малоинтересные, но бывают и существенные факты. К примеру, на Северном Кавказе, а именно на узловой станции Минводы, группа людей собирается из бывших. Чем конкретно они занимаются, мы пока не выяснили, но связан с ней вот этот человек.

На столе появилась фотография щеголеватого мужчины в военном мундире с одной полоской на погоне. Появилась и ударила Травина прямо в голову, резкая боль заставила закрыть глаза. Отработанным уже способом Сергей представил, что это просто изображение, а не бывший знакомый, и никакого отношения он к нему не имеет, но на этот раз голова на обман не поддалась.

– Капитан Федотов Виктор Николаевич, – Меркулов был занят своими мыслями и на реакцию Травина внимания не обратил, – родился в семье действительного статского советника в 1894-м, до революции служил в авиаотряде под Выборгом, военный лётчик, сбит в начале 1917-го, лежал в госпитале, потом некоторое время жил в Петрограде. Сейчас работает в почтовом отделении Пятигорска телеграфистом, через него наши недобитки с Парижем связь поддерживают. По непроверенным данным. Подпоручик Травин, тот, который из благородных, с ним немного знаком, аэроплан ему чинил. От тебя, Сергей, многого не требуется, придёшь на почту отправить телеграмму, встретишь этого Федотова, поздоровайся, если узнает – от встречи не отказывайся, но и большого интереса не проявляй. Будет о ваших делах прошлых пытать, для достоверности я тебе несколько фактов подкину, ну и на амнезию сошлёшься. А потом невзначай сведёшь его с нашим сотрудником, и всё, отдыхай дальше, пей нарзан. Ну а если знакомства возобновить не пожелает, мы другие способы найдём нашего человека к нему приставить.

– Только поздороваться? – Сергей усмехнулся. – Я ведь и разговорить его могу подчистую, навыки имеются, всё расскажет, что помнит и что забыл.

– Если нужно будет, разговоришь, а пока делай то, что приказывают. Федотова не спугни, рыбка это мелкая, нам на крупную выйти надо, тут ювелирная работа нужна, а не шашкой махать и из пулемёта стрелять. Глядишь, через месяц-два вычислим настоящую контру и их хозяев. Или пшиком всё окажется, как знать. Вот, держи, здесь, в папке, приказы по авиаотряду, рекомендательное письмо авиаконструктора Вегенера в школу прапорщиков, несколько писем капитана Федотова невесте, фотографии офицерского состава, ну и о тебе немножко, то есть о тёзке твоём, – при этих словах чекист подмигнул Травину, – в основном писульки жандармов. В соседнем кабинете посиди, почитай, потом вернёшь. А завтра к Симбирскому в окружной комитет зайди, отправляем тебя на лечение по линии РККА, всё как полагается для бывшего комвзвода и инвалида гражданской войны. Командировочные получишь лично у меня. Нашего человека узнаешь, он сам к тебе подойдёт и представится.

– Пароль скажет?

Меркулов задумался на секунду

– А что, можно и пароль. Попросит разменять рубль пятаками, а ты скажешь, что у тебя только сорок шесть копеек. Запомнил?

– Запомнил. Как думаешь, мне Мухина с собой взять? – задумчиво сказал Травин, вставая. – Он поговорить мастер, всю душу вытянет.

Фомича он помянул к слову, тот уже второй месяц после письма Лапиной сам не свой ходил.

– Нет, Мухина не бери, а то вы с ним дел натворите, вон, до сих пор расхлёбываем. Всё, недосуг мне с тобой болтать, постовой тебя проводит в кабинет, папку, как прочитаешь, мне верни и иди по своим делам, а через неделю чтобы как штык на вокзале.

Папку Сергей изучил за три часа, борясь с мигренью и чужими для него воспоминаниями. Он очутился здесь, в этом времени, в 1922 году, в психиатрической лечебнице доктора Зайцева, и поначалу вообще не мог понять, кто он и откуда. Воспоминания двух личностей – Сергея Травина из двадцатого века и Евгения Должанского из двадцать первого – не наложились друг на друга, а вырывались кусками откуда-то из глубинных пластов памяти в ответ на внешние раздражители. А таких было предостаточно – расспросы врачей, пейзаж начала двадцатых годов двадцатого века за окном, люди, которые ничего не слышали о телевидении, зато отлично разбирались в ценах на овёс, нормах жилой площади, ультиматуме Керзона и комсомольских ячейках.

Каждый всплеск воспоминаний сопровождался головной болью, сильной до невозможности, простреливающей череп от одного уха до другого, рикошетя в макушку и нижнюю челюсть, первое время Травин терял сознание, но постепенно организм адаптировался. Иногда фрагменты памяти появлялись неожиданно, чередой картинок, обычно под утро, приходилось просыпаться и сидеть на кровати, растирая виски. Ни аспирин, ни лауданум не помогали, боль невозможно было унять, она проходила сама, без следа, через полчаса-час. Первый год личные воспоминания Должанского приходили часто, но потом появлялись всё реже и реже – наверное, необходимости в них не было, зато вторая личность, имя которой он взял и к которому постепенно привык, брала верх, всё-таки она существовала в своём, привычном мире.

За несколько лет Травин научился приспосабливаться – он представлял, что всё, что вспоминает, произошло совсем с другими людьми, и боль уменьшалась. Правда, и люди эти действительно становились совсем посторонними, почти никакой своей связи ни с одной, ни с другой личностью он не чувствовал, словно чужие мемуары читал. Неплохо помогали физические упражнения или чтение книг, они предупреждали приступ, а уж если он случился, иногда выручал массаж. Поэтому после того, как Сергей положил папку на стол Меркулова, он отправился к Фомичу в баню.

– Прости, командир, не могу, – костоправ крякнул, нажал Травину чуть ниже затылка так, что тот чуть не заорал от боли, в позвоночнике что-то угрожающе хрустнуло, – лечусь от дурных чувств и пропащей любви. Во-первых, спиртом, ты, брат, водку-то не пьёшь, а она вещество пользительное, очищающе на организм действует, ежели в меру и под хорошую закуску. А во-вторых, появился у меня кое-кто, дамочка из коммунхоза, вдова, между прочим. Клин, как говорится, клином.

– Не перетрудись, – улыбнулся Сергей.

– Обижаешь, меня на таких десятерых хватит, – Фомич надавил локтем на поясницу, – всё, от чего мы, значитца, не мрём, нас сильнее делает и здоровее. Это германский философ сказал, Фридрих Вильгельмович Ницше, умный, между прочим, человек, хоть и немчура поганая. Вот тебе факт интересный, от богатства ума впал в безумие и помер сумасшедшим. А всё почему? Потому что всё чего-то сочинял, бедолага, и не отдыхал, вот прямо как ты. Так что езжай, Серёга, на курорты, хоть там и шарлатаны работают, а горный воздух и солнце лечат. Не так хорошо, как баня и травки, но тоже ничего, некоторым даже помогает. И машинку не забудь взять, в газетах читал, шалят там всякие до сих пор, заодно и на охоту выберешься, кабаны там знатные, под двадцать пудов.

Травин, поразмыслив, в поездке находил в основном плюсы. Возможность уехать подальше от пустого дома Черницкой, от Нади Матюшиной, которая при встрече с ним переходила на другую сторону улицы и прятала глаза, от почтового отделения, где до сих пор витал дух убитой Глаши Екимовой, да и Меркулов не просто так начал напирать с благородным происхождением, знал, куда давить. То, что было в бумагах, прочитанных в оперотделе, в памяти отложилось и головной боли больше не вызывало, дело казалось пустячным, зайти в почтовое отделение и привлечь к себе внимание. Для этого Сергей поменял адрес подписки юмористического журнала «Пушка», три недели, которые предстояло провести на курорте, означали как минимум три посещения местной почтовой конторы.

Так что пятнадцатого сентября в пять вечера он и Лиза сели в поезд «Ленинград – Москва» и ранним утром следующего дня перетащили чемодан с Октябрьского вокзала на Рязанский, в купе поезда «Москва – Кисловодск», чтобы днём в понедельник, семнадцатого, оказаться в Пятигорске.

Глава 2

Организованные клиенты санаториев, присланные профсоюзами в советскую здравницу, имеют чёткий распорядок отдыха. В семь тридцать они встают, приводят себя в порядок, делают зарядку и завтракают в соответствии с планом питания, разработанным под руководством профессора Певзнера в Институте курортологии. Потом начинается врачебная вакханалия, клиентов колют иголками, просвечивают радиационными волнами, бьют электрическим током, обмазывают грязью и заставляют дышать то одной ноздрёй, то другой. Затем трудящимся полагаются обед, прогулки на свежем воздухе в составе организованных групп, активные игры, полдник, чтение газет и полезная лекция. Заканчивается день ужином, прослушиванием радиопередач, стаканом тёплого молока и сном в общей комфортабельной палате. Через месяц здорового и отдохнувшего пациента сажают на поезд.

Другое дело те отдыхающие, что прибывают на курорт по курсовкам. Профсоюз оплачивает только гостиницу, никто не бегает за ними с тарелкой, полной варёных овощей и протёртых куриных тефтелей, и не заставляет пить нарзан строго по распорядку. Их ждёт курортный гид с распростёртыми объятиями и рулоном билетов, невнятный перечень процедур из курортной поликлиники и полная свобода карманов и бумажников.

Очень скоро Травин понял, что отдыхать, ничего не делая, он совершенно не умеет.

Во вторник они с Лизой проснулись засветло и отправились гулять по городу и окрестностям. Одного дня хватило, чтобы через телескоп полюбоваться из беседки «Эолова арфа» на окрестности Пятигорска и Эльбрус, попить нарзана в Елизаветинской галерее, окунуться в Бесстыжих ванных и дойти до Провала. Зелёного цвета лужица в полутёмной пещере производила скорее гнетущее впечатление, в ней плавали обёртки от конфет и заросший волосами, абсолютно голый мужчина, которого пытались вытащить из воды милиционеры. Мужчина матерился и отказывался прикрываться простынёй. На обратном пути посмотрели место, где белогвардейцы казнили революционера Анджиевского, заглянули в дом Лермонтова, белую одноэтажную мазанку, крытую соломой, благо находилась эта достопримечательность в двух шагах от «Бристоля». Мазанка на Травина тоже особого впечатления не произвела. И уже в самой гостинице добрались до номера, где останавливался товарищ Киров, благо находился он напротив их собственного. Там теперь жила семья военного с тросточкой, которого они встретили в первый день.

После обеда и короткого отдыха, прикупив на всякий случай еды на Базарной площади, отдыхающие мимо кладбища поднялись к памятнику, поставленному на месте дуэли Лермонтова, а оттуда – на вершину Машука. Весь путь от гостиницы занял часа два, ничего интересного на самой вершине не обнаружилось, кроме супружеской пары из Бельгии, делающей фотографии. Они и Травина с Лизой запечатлели на фоне Бештау, взяли адрес, куда прислать отпечатки, и долго рассказывали, как им здесь нравится. По-русски иностранные туристы знали несколько слов, но это общению не помешало, они сыпали немецкими фразами вперемешку с французскими, жестами показывая, что хотят сказать. Сергей прекрасно понимал их и без жестов, однако только кивал и улыбался. В голове крутилась мысль, что эти двое милых иностранцев вполне могли быть шпионами, снимающими стратегические объекты. Например, мясокомбинат или трамвайную станцию.

– Дядя Серёжа, а что они говорили? – спросила Лиза, когда они спускались по другой стороне горы к Цветнику.

– Наверное, рассказывали, как им тут нравится.

– Мне показалось, ты их понимаешь.

– Немного. Во время войны пришлось с разными людьми беседовать, в том числе и с немцами.

– А я вот хотела бы их язык выучить. А то скоро в Германии революция произойдёт, а я даже не знаю, как с их пионерами поговорить. А наша учительница, Эльза Фёдоровна, только и делает, что считать учит. Смотри, eins, zwei, drei, vier, fünf, der Storch hat keine Strümpf, der Frosch hat kein Haus und du musst raus[1]1
  Раз-два-три-четыре-пять, у аиста нет чулок, у лягушки нет дома, и ты лишний (нем., детская считалка).


[Закрыть].

Лиза рассказала ещё одну считалку, про женщину и бекон, начала читать стишок, сбилась и полезла в рюкзак за лимонадом.

На следующий день Травин решился и купил место в экскурсионной группе, почему-то рассудив, что местный гид проведёт отдыхающих по ещё неизведанным местам. Группа, которая должна была выйти в девять, собиралась до десяти, постоянно терялись дети и корзинки с едой, подходили те, кто не заплатил сорок копеек за билет, и экскурсовод, молодая девушка с комсомольским значком и короткой стрижкой, пыталась их прогнать. Любители бесплатных развлечений держались стойко, в конце концов они отправились вместе со всеми в Провал, на место казни товарища Анджиевского, в Цветник и Эммануэлевский парк. Девушка-комсомолка вела экскурсию бойко, не задерживаясь на одном месте, и тараторила так, что слова было почти не разобрать. Лиза сперва заскучала, но ситуацию спас военный, живущий в номере Сергея Кирова, а точнее, два брата-близнеца, Игорь и Олег, они приняли девочку в свою компанию и носились по кустам и лужайкам, изображая Первую конную. Наконец группа притормозила, остановилась у грота Дианы, и экскурсовод, подуставшая от быстрого шага, принялась убеждать слушателей, что именно тут Печорин со старорежимным коварством соблазнил Веру. Травин отвлёкся, разглядывая возвышающиеся горы, и оказался рядом с военным. Тот кивнул в сторону комсомолки.

– Дождь в другом гроте пережидали, – сказал он, массируя колено, – в Лермонтовском. Об этом и в путеводителе написано.

– Я его в номере оставил, – Сергей улыбнулся, – но на самом деле, могли же они и тут пообжиматься, дело-то молодое. Я – Травин Сергей Олегович.

– Горянский Анатолий Павлович, – представился военный, пожимая Сергею руку, – а это супруга моя, Мария Михайловна. Смотрю, товарищ, вы тут уже успели побывать?

– В первый же день.

– Первый раз в Пятигорске?

– Да.

– Я тут четыре года назад был в первый раз, по служебным делам, а сейчас вот отдохнуть приехали. Расцвёл город, да уж, должен сказать, что беляки разрушили, чиним и заново отстраиваем. Опять же для трудящихся открываем новые санатории, а для детей сколько делают, и не перечесть, и школы новые, и пионерское движение. Знаете, тут до революции было ученическое общество, детишки по горам полазали, так теперь возродили при курортном управлении, заодно знаний набираются. У вас, гляжу, девочка бойкая, можно вопрос задать?

– Конечно.

– Она вас дядей зовёт, я пока не услышал, думал, вы отец и дочь, а получается – племянница ваша? – взгляд Горянского на мгновение стал цепким и подозрительным, прямо как у Меркулова.

– Не племянница и даже не родственница, – Травину взгляд не понравился. – Отец её был красным командиром, погиб в Гражданскую, мать вскоре от тифа умерла, сама жила у родственников дальних, а как тех убили, беспризорничала. Прибилась ко мне, хотел поначалу в детский дом отдать, но как-то прижились.

– А вы сами служили?

– На Карельском фронте, комвзвода.

– Заканчивай, дорогой, допрашивать товарища, – вмешалась жена военного. – Вы, Сергей, не обижайтесь, у мужа привычка такая, всё про всех знать. Не поверите, я как домой прихожу, форменный допрос учиняет.

– С пристрастием? – пошутил Травин.

Мария Михайловна покраснела, а Горянский рассмеялся.

– Виноват, – сказал он, – я у вас, Сергей Олегович, чехол ружейный видел давеча. Вы как, по птице или по крупному зверю?

– Без разницы. Читал, тут кабаны водятся.

– Ещё какие, по десять пудов. Леса богатые, зимы короткие, вот и отъедаются. А если за Горячеводскую пройти, там вальдшнеп стаями бродит. Так что, товарищ Травин, сходим на охоту, ну вот хотя бы денька через три-четыре, с ночёвкой? А то от такого отдыха сбежать хочется, мне ещё процедур понавыписывали, как будто из мёртвых воскресить хотят. Машенька, отпустишь меня с Сергеем Олеговичем на охоту?

Машенька вздохнула, кивнула.

По дороге в гостиницу молодой человек заглянул в городское почтовое отделение, благо находилось оно совсем рядом, на улице Анджиевского, но Федотова там не увидел. На месте телеграфиста сидел пожилой мужчина в ермолке и с усами, Сергей телеграмму отправлять не стал, оставив на будущее, отдал квитанцию на подписку смешливой девушке в очках, сказал, что сам заберёт журнал, купил билет индустриального займа и вышел на улицу, где его ждала Лиза.

– Что дальше будем делать, дядя Серёжа? – спросила она. – Меня Олег с Игорем к себе позвали играть, можно я пойду? Только зайду в комнату, и сразу к ним.

Отправив Лизу к соседям, Травин понял, что ему самому заняться совершенно нечем. Отдыхающая публика растекалась по чайным, ресторанам и варьете, в зависимости от толщины бумажника. Полуголых танцовщиц Сергей насмотрелся в Москве, выглядели они неплохо, всё портила публика – жующая и улюлюкающая, в этом Пятигорск наверняка не отличался от столицы. В кинотеатр одному идти тоже не хотелось, в карты он не играл, вино не пил и голода пока что не чувствовал. Молодой человек прогулялся до вокзала, перешёл на другую сторону железнодорожного полотна, к площади Революции, ещё раз удивился чёткой планировке Пятигорска, с перпендикулярами мощёных улиц и линий, застроенных каменными домами. Весь город он обошёл за полтора часа и обратно вернулся на трамвае. Примерно так же предстояло провести ещё две с половиной недели.

К врачам Травин решился пойти на следующий день после пробежки по достопримечательностям, пристроив Лизу в детский поисковый отряд. Туда же записались близнецы, и их мать сказала, что теперь он за девочку может быть спокоен, Игорь с Олегом за ней приглядят. По мнению Сергея, это супругам Горянским теперь не стоило беспокоиться о своих сыновьях, Лиза отлично могла позаботиться и о себе, и о других. Вообще, семья военного Травина заинтересовала, судя по цвету нашивок на кителе, который был на нём по приезде, Горянский служил в авиации. Трём шпалам на петлице, или категории К-9, соответствовал военком авиапарка – тыловой части, занимающейся снабжением авиабригады, снабженец не станет устраивать допрос незнакомому человеку, если только не занимается этим постоянно. Так что военный авиатор вполне мог быть тем самым сотрудником ОГПУ, который должен поддержать знакомство с телеграфистом Федотовым, но и до конца экскурсии, и после разменять рубль пятаками он не просил.

Бальнеологический институт находился на Советском проспекте в самом конце парка, немного не доходя до Провала. Ранее в здании располагалась Пятигорская ресторация, место для её строительства выбирал сам генерал Ермолов. Поначалу ресторация была центром пятигорской культурной жизни, здесь выступали музыканты, содержали буфет, бильярдную и игорный зал. В 1853-м здесь отмечал свой день рождения унтер-офицер Лев Толстой. Граф был молод, усат, но пока что без бороды, играл в карты, ел мясо и пил вино бутылками. Видимо, празднование было громким, потому что вскоре ресторацию закрыли, отремонтировали, устроили в здании гостиницу, а потом переселили сюда чиновников. После революции Советская власть передала бывшую ресторацию новому курортному лечебному заведению, которое должно было излечить Травина от всех болезней.

* * *

– Не понимаю, товарищ, почему вас послали именно к нам.

Заведующий отделением курортной лечебницы во второй раз просматривал записи из псковской больницы и результаты врачебного осмотра, который перед этим длился почти два часа. Перед ним сидел розовощёкий молодой человек с отлично развитой мускулатурой и без единого намёка на серьёзные болезни. И на несерьёзные – тоже.

– Наш профиль, товарищ Травин, точнее – нашего курорта, это органы нервной системы, дыхания и скелет. Головные боли после контузии могут возникать, и мы их лечим, но за семь лет значительных обострений не выявлено, наоборот, наблюдается стойкая ремиссия. С лёгкими у вас всё в порядке, объём так вовсе замечательный, с телосложением, как я погляжу, тоже отклонений нет. Если верить доктору Черницкой, которая вас наблюдала, вот, кстати, товарищ Гиннер выписку приложил, четыре месяца назад произошла остановка сердечной деятельности. Но следов её мы не нашли, давление сердечное в норме, пульс отличный, никаких шумов наш врач не услышал. Что случилось?

– В меня стреляли, – поделился Травин, – я упал, ударился головой и грудью, вот сердце и остановилось. А потом снова пошло.

– Тогда, конечно, стоит поберечься, только, товарищ, по сердечному профилю у нас проходят Ялта и Кисловодск. Не хотите переехать в Кисловодск? Там и врачи превосходные имеются, в частности, доктора Михельсон и Лурье, они вас осмотрят тщательно и в течение нескольких дней.

– Честно говоря, – Травин наклонился поближе к доктору, – я чувствую себя совершенно здоровым, но вот ваш брат лекарь почему-то утверждает, что я очень болен. Даже вот курсовку выписали, хоть я и возражал.

Собеседник посмотрел на Сергея с лёгкой брезгливостью, в его лечебницу по профсоюзным путёвкам люди, как правило, приезжали с букетом тяжёлых заболеваний, иногда в крайнем нервном истощении или с запущенной формой туберкулёза. А среди тех, кто вот так же откровенно симулировал, преобладали советские буржуи, или, проще говоря, нэпманы. Те не жалели денег, требуя вылечить несуществующие болячки.

– Как скажете. Раз больной, будем лечить чем есть. Радоновые и грязевые ванны два раза в неделю, электричество получите в главном корпусе, шести сеансов хватит за глаза, на это я вам талоны выпишу. Нарзан – три стакана каждый день за полчаса до еды, но уже за свой счёт, а так – гуляйте, дышите свежим воздухом, поднимайтесь в горы, побольше загорайте и купайтесь в источниках. Про калорийное питание не забывайте, в этом никаких ограничений для вас нет.

Он достал из ящика стола курортную книжку с талонами, вписал туда назначения, недовольно разбрызгивая чернила, и вручил её Травину, всем своим видом показывая, что больше ничего сделать для него не может. Сергей пожал заведующему вялую ладонь и вышел в коридор. Никакой грязью, тем более радиоактивной, обмазываться он не собирался и позволять себя бить электричеством – тоже, но эту книжку обязательно покажет тем, кто заинтересуется, почему здорового человека отправили на курорт на целых три недели. Часы на запястье показывали полдень, и делать было совершенно нечего.

– Дети возвращаются в шесть вечера, идут ужинать в столовую, а потом возвращаются домой. В вашем случае сюда, в гостиницу, – сказала ему курортная дама с веером. – Питание бесплатное, но сытное, не беспокойтесь, голодной девочка не останется. Вы, товарищ, лечиться приехали, вот и лечитесь, а об остальном мы позаботимся.

Спать Сергей не хотел, есть – совсем немного, погода на улице стояла по-летнему жаркая, он оставил в номере пиджак и в плотных холщовых брюках с завязками на щиколотках, светлых кожаных кедах и рубахе с длинным рукавом вышел на улицу. Солнце било лучами наотмашь, жар проникал сквозь волосы, пытаясь вскипятить мозг.

Травин огляделся и пошёл обратно, в сторону Провала. В этот раз он решил подняться на гору с другой стороны, заодно взглянуть с высоты на охотничьи угодья, которые, по словам военного, от Пятигорска были как раз к востоку. Сергей прошёл мимо Спасского собора и кондитерской Гукасова в Цветник, дошёл до бывших Сабанеевских, а теперь – Пушкинских ванн, миновал клуб имени Карла Маркса, на котором висела афиша театрального джаза Леонида Утёсова, и наконец, добрался до Провала. Там стояла знакомая девушка-экскурсовод и отдыхала. Травин поздоровался и спросил, куда делась группа.

– Провал смотрят, где же ещё, – поделилась девушка. – Застряли там на полчаса, а я на эту лужу уже смотреть не могу. Город красивый, столько интересных мест вокруг, так ведь нет, все хотят Цветник, Провал, нарзанную галерею и ванны, где голышом купаются, вот и вожу их здесь кругами.

– Надоело?

– Ещё как. Стоит свернуть куда-нибудь, всё, вопли начинаются и жалобы в профсоюз. А ведь здесь такие места есть интересные, первый российский трамвай на электрической тяге, например. Или кладбище старое. Или дом, где Лев Толстой жил.

Они разговорились. Девушку звали Маруся, она в позапрошлом году окончила в Москве техникум и теперь работала в управлении курортом, водила группы отдыхающих, а в несезон, по её словам, перебирала бумажки. В Пятигорск Маруся приехала с мужем, который работал в курортной лечебнице. Муж, замечательный медицинский работник, пережил до этого сердечную драму, от которой до сих пор страдал, и Марусе это не нравилось. Разговор перетёк с достопримечательностей на Марусины личные проблемы. Сергей уже подумывал, как бы сбежать от этого потока жалоб на семейную жизнь, как вдруг девушка прервалась.

– Ой, мне пора, – сказала она, кивнув в сторону Провала, – мои идут, сейчас отправимся орла смотреть, а потом за нарзаном.

– И всё? – удивился Сергей. – А если Машук обойти?

– Ага, заставишь их, там ведь мощёных тропинок нет. Но если с этой стороны идти, каменная арка есть, она воротами любви называется, а ещё…

Мимо прогрохотал трамвай, заглушив последние слова, отдыхающие требовали орла, Маруся бросила на Травина беспомощный взгляд и увела их к Горячей горе. А Сергей пошёл дальше за Провал вокруг Машука и быстро понял, что девушка-экскурсовод была совершенно права. Стоило отойти от парка на несколько шагов, и он попал в густой лес с едва протоптанными тропами. Травин вдохнул полной грудью и, ориентируясь на вершину горы, пошёл через заросли. Птицы вылетали из-под ног, один раз он чуть было не наступил на змею, судя по виду – обычную гадюку, та нападать на человека не стала и быстро уползла.

Весь путь в гору занял меньше сорока минут, оставив на руках царапины. Сергей поздно пожалел, что не взял кожаные перчатки, но и без них прогулка вышла отличной. К вершине молодой человек вышел к двум часам дня, солнце ушло с зенита совсем немного и теперь светило в левое ухо. К востоку от Пятигорска раскинулись поля, перемежаемые лесами, отличное место для выслеживания кабана, который как раз в это время нагуливал жирок на выращенном урожае. Можно было бы и на вальдшнепа на высыпках сходить, но своей собаки у Травина не было, да и военный, судя по всему, с собой легавую не захватил. Насмотревшись, Сергей отправился вниз, к виднеющейся каменной арке, к которой вела мощёная тропинка. Неподалёку от арки стоял красный «фиат», похоже, тот самый, который встретился им с Лизой на вокзале, вокруг камней суетились люди, на треноге гнездилась камера, а возле неё несколько кресел. Неподалёку от них стояла подвода, запряжённая гнедой кобылой. Один из людей показался Травину знакомым, но он подумал, что скорее всего, обознался. Молодой человек решил не мешать, взял правее, спустился по крутой извилистой тропинке вниз, к подножию невысокого обрыва, усыпанному крупными булыжниками, и уже выглядывал, где удобнее выйти в город, как сверху посыпались камни, а вслед за ними, прямо на подставленные вовремя руки, упала женщина.