Текст книги "Артист"

Глава 3

– Свирский, вы жалкий зануда, я отказываюсь у вас сниматься. Лезьте сами под свои камеры, – артистка Варя Малиновская развалилась в плетёном кресле и подставляла лицо вееру, которым махала ассистентка Мила.

Режиссёр Арнольд Свирский сидел рядом в точно таком же кресле и нервно макал булочку в нарзан, у него был больной желудок и плохая печень. Нарзан бил в нос сероводородом и вкус булочки только портил, но Свирский мужественно отщипывал кусок за куском. В отличие от многих своих собратьев по ремеслу, к работе он относился ответственно, заставлял актёров делать всё именно так, как написано в сценарии, и по нескольку раз, ставил две, а то и три камеры, чтобы поймать удачный ракурс, и всегда с трудом укладывался в смету, а ещё был противником декораций и считал, что снимать кино нужно в естественных условиях. Последний фильм «Поход атамана», в котором участвовала рота кавалеристов Первой конной армии, хвалили все центральные газеты, в электрических театрах выстраивались очереди, а молодая артистка Гела Симони, исполнившая роль брошенной невесты помещика, в одночасье стала знаменитостью.

Новую кинокартину с рабочим названием «Профсоюзная путёвка» по сценарию модного писателя Демьяна Кострова он снимал уже четвёртую неделю, хотя надеялся уложиться в три и ещё столько же отдохнуть. Сначала всё шло превосходно, они отсняли несколько эпизодов с главными героями на даче Эльзы, где располагался санаторий Совнаркома, в курортной больнице возле Провала, в интерьерах гостиницы «Бристоль» и в галереях Цветника, остались только натурные съемки на природе, и тут начальство телеграфировало срочно снять церемонию открытия нового цеха на трубобетонном заводе, так что Свирский угробил на это целых три дня. А потом зарядил дождь, который шёл несколько дней подряд. Кое-что удалось заснять в гротах и ресторации, но большую часть съёмочная группа отдыхала. В конце второй недели взбунтовался Николай Охлопков, который играл роль рабочего литейного цеха Трофимова. Он уехал на вокзал и вернуться бесплатно решительно отказался. Охлопков знал себе цену, за лишнюю неделю он запросил столько, что у счетовода Парасюка поседела даже лысина.

Подводило то, что Охлопков был артистом фактурным, высокого, под два метра, роста, с широкими плечами и открытым русским лицом. Именно таким режиссёр видел литейщика, простого русского богатыря, в которого влюбляется заграничная звезда. С одной стороны, все важные сцены уже были отсняты, и в тех, что остались, рабочий Трофимов вполне мог повернуться к зрителю спиной, но с другой – подобрать такого же дублёра не получалось. Артистов, приглашённых из местных театров, ставили на каблуки, подкладывали в пиджак вату, но смотрелось это жалко и ненатурально, а у Свирского были свои принципы. Так что он изо всех сил доснимал те сцены, где Трофимова не было, и с ужасом думал, что же будет делать дальше.

Ещё одной проблемой, и существенной, была исполнительница главной роли – заграничной звезды Клары Риттер. Варвара Малиновская, белокурая красавица из балетных, высокая и стройная, со Свирским общалась свысока, и режиссёра это задевало. Но Малиновская пользовалась покровительством наркома Луначарского, была утверждена начальством «Совкино», и просто так её из картины выкинуть не получилось бы.

На четвёртый день третьей недели съёмок группа наконец-то выбралась на склон горы Машук, к Воротам любви. Именно там, по замыслу Свирского, должна была произойти сцена ссоры Клары Риттер и её заграничного мужа, миллионера Ганса Риттера. Одна камера стояла на возвышенности, чтобы взять общий план и крупно – Клару, когда она увидит мужа, обнимающегося с горничной, вторая внизу и чуть поодаль, оператор готовился снять Клару-Малиновскую снизу, а потом перевести объектив на Ворота любви, где артист Муромский, играющий Риттера, и статистка-горничная готовились изобразить страстный поцелуй.

Фотограф из столичной газеты, приехавшая по каким-то своим делам в Пятигорск, согласилась запечатлеть моменты съёмок для статьи в «Трудовой молодёжи», которую готовил популярный журналист Троицкий. Она бегала вокруг с экспонометром и заграничной «Лейкой» на груди, внося в творческий процесс суматоху. Троицкий сидел в кресле и пил грузинское вино прямо из бутылки, статья была заранее напечатана и выслана телеграфом в редакцию, оставалось только добавить один снимок.

Варвара Малиновская с самого утра была не в духе и капризничала. Она жила в «Бристоле» на последнем этаже, в номере с ванной, но, когда собралась эту самую ванную принять, обнаружила, что горячей воды снова нет. Ассистентка бросилась с вёдрами по всей гостинице, ничего не нашла и вместо горячей воды принесла завтрак, который артистка швырнула на пол. Пока Мила собирала осколки и пыталась полотенцем собрать еду, Малиновская встала, чтобы выйти на балкон, поскользнулась на яйце всмятку и упала, а знаменитая актриса, которая снималась с самой Мэри Пикфорд, не должна валяться на грязном полу в панталонах, перепачканных желтком. Ассистентка мигом была уволена, убежала в слезах, артистка кое-как сама привела себя в порядок и только потом послала за гримёршей.

– Варенька, последний кадр, и мы закончим, – умоляюще сложил руки перед собой Свирский. – Всего одна сцена, поднимись вон туда, к камере, ты должна посмотреть в неё сначала непонимающе, потом гневно. Только встань на самый край обрыва, там доска положена, чтобы ты не поскользнулась.

– Хорошо. Но если в моём номере не будет сегодня же горячей воды, я брошу всё и уеду к Константину Эггерту в Ялту, он зовёт меня в свою новую картину.

– Делай что хочешь, Варенька, только давай доснимем этот чёртов фильм, – режиссёр с тоской посмотрел сначала на артистку, потом на нарзан. – Иди, встань туда, посмотри на Муромского, и на сегодня всё.

– Обещаешь?

– Мамой клянусь! – Свирский поднялся, скинув на землю ненавистный нарзан, и направился к камере, дальний план он снимал всегда сам. – Сделай всё как надо, и я тебя расцелую.

– Себя поцелуй знаешь куда?

Малиновская тоже встала, отпихнула Милу с веером и зашагала в гору. Плюгавый Свирский со своими липкими намёками её всё больше раздражал. И дело было не только во внешности и возрасте, другие мужчины, богатые или влиятельные, дарили ей меха и бриллианты всего лишь за возможность побыть рядом, а всё, что мог предложить режиссер – тридцать восемь рублей за съёмочный день и две комнаты в Кривоколенном переулке.

Помощник Свирского, бежавший следом, показал на доску, для верности потопал по ней и отошёл в сторону, чтобы не испортить кадр. Варя сначала дала отснять своё лицо, передавать мимикой настроение она умела, по её собственному мнению, отлично и крупным планом в кадре смотрелась просто сногсшибательно. А потом подошла к краю обрыва и встала двумя ногами на доску. Высоты она не боялась, но вниз смотреть не стала – по сценарию, основные события разворачивались возле Ворот любви, где её киношный муж лез под юбку к одной из артисток местного музыкального театра. Варя переставила ноги и вдруг почувствовала, что теряет опору. Она почти успела схватиться за траву, но треснувшая доска обвалилась, повиснув рваными половинками, а сама артистка рухнула вниз.

От края обрыва до тропы было метров десять, от взмахов руками Варю развернуло, и к земле она приблизилась почти плашмя. Малиновская успела заметить крупные камни, о которые уж точно разобьётся, зажмурилась от страха и вдруг почувствовала, что больше не падает.

– Вы специально прыгнули или случайно? – услышала она мужской голос и открыла глаза.

Её держал на руках высокий русоволосый мужчина с биноклем на груди, по его лицу текла кровь, но он почему-то улыбался. Варя хотела сказать, что ничего смешного в этом нет, и потеряла сознание.

Сергей успел среагировать на шум, раздавшийся сверху. Когда камни начали падать, он поднял глаза вверх и увидел женщину, та перевернулась в воздухе, размахивая руками, и падала почти плашмя. Осталось только сделать несколько шагов вперёд и подставить ладони, а потом чуть присесть, гася инерцию. Один из осыпавшихся камней рассёк Травину бровь, но несильно, кровь сочилась, крупными каплями пачкая рубашку. Сергей хотел было поставить женщину на ноги и достать платок, та открыла глаза, и он решил её подбодрить. Шутка получилась глупой и несмешной, видимо, от этого спасённая закатила глаза и отключилась.

Сверху что-то кричали, от кучи камней, изображающих арку, бежали люди, и Травин пошёл им навстречу.

– Товарищ, – затараторила девушка, добежавшая первой, – она жива? Немедленно скажите. Почему на ней кровь? Что же вы молчите? Говорите же! Почему на вас кровь? Вы ранены?

– Жива, – коротко ответил Сергей, – пока ещё. Со мной всё в порядке.

Подбежали ещё несколько человек с тем же вопросом и требованием ответить немедленно, они больше мешались, чем пытались помочь, только двое не сдвинулись с места – лысеющий человек рядом с камерой и толстяк в кресле с бутылкой вина. К ним Травин и направился, раздвигая толпу. Шёл он быстро, и теперь уже остальные еле поспевали за ним. Молодой человек не дошёл нескольких шагов до кресел, остановился. Их окружили со всех сторон, собралось человек десять от силы, но они так кричали, что Травину казалось, будто вокруг образовалась бушующая толпа.

– А ну все заткнулись, – тихо, но отчётливо сказал он. – Куда её класть?

Подействовало, но не так, как он ожидал. Теперь вместо однообразных вопросов посыпались советы, предлагали срочно везти к врачу, вызвать аэроплан до Москвы или Ростова, или потрогать грудь на предмет сердцебиения.

– Кто тут главный? – Сергей понял, что сам он с этой толпой не справится.

– Да положите уже её куда-нибудь, товарищ, – в человеческую массу вклинился Свирский, – вон хоть на траву. А вы все по местам, собирать вещи, на сегодня всё. Как она, жить будет?

– Что с ней сделается. Уже в сознании, только притворяется, – сказал Травин.

В ответ на его слова Малиновская открыла глаза и влепила пощёчину.

– Быстро поставьте меня на место, – распорядилась она. – Хам!

Очутившись на твёрдой земле, Малиновская твёрдым шагом прошагала к машине, решительно открыла дверь и уселась на заднее сиденье, рядом тут же примостилась ассистентка с нюхательной солью.

– Да убери ты грабли свои, – артистка отшвырнула флакон, ударила водителю по плечу, – гони в гостиницу.

– Вот что популярность с людьми делает, – грустно сказал Свирский, провожая «фиат» взглядом, – спасибо, товарищ. Вы, так сказать, нашу картину спасли, а это многого стоит. Позвольте узнать, как ваше имя?

Травин представился, протянул руку, которую режиссёр крепко, неожиданно для его комплекции, пожал.

– Но врачу ей показаться не мешает, – заметил Сергей, – мало ли, доской могло по голове ударить, мозги вещь нежная.

– Боюсь, удар уже ничего не исправит, – Свирский нервно улыбнулся, отошёл на шаг, пригляделся к Травину. – Вы в городе на отдыхе или проездом?

– На лечении.

– Вечером у нас ужин в гостинице «Бристоль» в итальянском саду, знаете, где это? Приходите, прошу, в восемь вечера, а если не выйдет, найдите меня в номере тридцать восемь. Фактура у вас замечательная, не скажу, что идеально подходит, но помощь ваша может понадобиться.

– Ещё кого-нибудь надо поймать? – усмехнулся Травин.

– Именно. Так что приходите обязательно, договорились?

Сергей кивнул, Свирский тут же потерял к нему интерес, принявшись командовать деятелями кино. Те собирали камеры, сворачивали провода и убирали вещи в корзины и короба. Двое грузчиков принялись кидать кресла в подводу, а Травина взял в оборот корреспондент, сперва он не хотел подходить и портить тем самым готовую статью, но потом сообразил, что этот случай можно выгодно продать в местную газету

– Феоктист Троицкий, – представился он, отпихнув объёмным животом мужчину с креслом в руках и доставая записную книжку, – столичные журналы и газеты. Ваш подвиг, товарищ, достоин отдельной статьи. Скажите, что вы почувствовали, когда к вам на руки прямо с неба упала артистка кино? Впрочем, я и так знаю. Восторг.

– Примерно так, – согласился молодой человек.

– Это чудесно. Так-с, кем вы служите?

Узнав, что герой работает начальником почты, а не служит в армии или по профсоюзной линии, Троицкий не расстроился, как это сделал бы любой начинающий журналист, а написал чётким почерком в записной книжке – «руководящий работник Наркомпочтеля».

– Ну а теперь фотография героя на фоне Ворот любви, – торжественно сказал он, – и можете быть абсолютно свободны. Леночка, у нас есть фото героя со спасённой?

– Конечно, – ответила фотограф, подходя поближе. – Первым делом засняла.

Травин повернул голову на знакомый голос и увидел Лену Кольцову.

* * *

– Так значит, на почте штаны просиживаешь? – Лена отколупывала ложечкой крохотные кусочки от песочного пирожного и запивала их крепким кофе.

Они сидели в левой башенке бывшей кондитерской Гукасова у входа в Цветник. Кондитерскую переименовали в столовую № 2, но ассортимент оставался почти тем же, дореволюционным, а за прилавком стоял бывший хозяин. Травин не видел Кольцову с тех пор, как она собрала вещи и ушла. Сергей заезжал на Варсонофьевский, женщина к нему не вышла, послала домработницу, которая передала, что Лена его видеть не желает и больше её беспокоить не нужно, в подтверждение передала записку, короткую и равнодушную. Молодой человек спорить не стал, развернулся и ушёл. За три года Кольцова практически не изменилась, только волосы стали длиннее и завились в кудряшки. Разговор шёл вяло и без огонька, словно встретились два случайных знакомых и только и ждут момента, чтобы разбежаться.

– Да, пришлось.

– Странно, ты же вроде в уголовном розыске работал? Тётя, кстати, очень тобой интересовалась, всё спрашивала, куда же подевался внушительный молодой человек и потенциальный муж. Ругалась, что я от тебя сбежала.

– Как поживает Янина Иосифовна?

– Ты помнишь, как её зовут, – восхитилась Кольцова, – служит всё там же, в Главлите. Когда дядя Генрих умер, у нас хотели квартиру уплотнить, но нарком вступился, так что мы теперь там вчетвером.

– Вчетвером? – удивился Травин.

– Ну да, тётя Яна, я, Кольцов и наша дочь, ей сейчас два года.

Травин поперхнулся.

– Дочь? Ты, помнится, в прошлый раз ни слова о ней не сказала.

– Успокойся, она не от тебя, – Лена тихо рассмеялась, – родилась в начале марта, по всем срокам ты к её появлению никак не причастен. Хотя я вот думаю, надо было тебя помучить, прийти на Первомай с коляской, чтобы ты гадал и страдал. Но пожалела, да и люди там чужие какие-то жили, ничего о тебе не знали.

– Так значит, это Кольцова ребёнок?

– Что за мещанские предрассудки? Она прежде всего – советский человек, будущий комсомолец или даже коммунист, какая разница, кто отец. Травин, ты лучше расскажи, как докатился до жизни такой. Бегал с пистолетом по Москве, гниду преступную давил, на мотоцикле гонял, а теперь вот округлился, лоснишься от сытой жизни, конверты перебираешь в своём Пскове.

– А ведь я про Псков тебе ничего пока не говорил, – усмехнулся Сергей, – следишь за мной?

– Ой, ты сейчас от важности ещё больше раздуешься. Кое-что слышала от знакомых, не важно от кого. Давай прогуляемся, до гостиницы на Лермонтовской меня проводишь и выложишь всё, как на духу. Погоди, я только пирожные с собой куплю.

Лена достала сумочку, вытащила деньги.

– Мелочи нет. Разменяешь пятаками рубль?

– Нет, – ответил Сергей. – У меня тоже нет мелочи.

Кольцова терпеливо сидела и ждала, Травин вздохнул. Вариант с красным командиром Горянским ему нравился куда больше.

– У меня только сорок шесть копеек.

Глава 4

– Я же говорила, нас грозили уплотнить, – Лена держала Сергея под руку, слегка прижавшись, и пыталась идти с ним нога в ногу, – вот тогда Артузов и предложил мне стать их сотрудником. Сначала на факультете, там ведь настроения разные, но, когда поняли, что доносить я не очень умею, перевели работать в газету. Между прочим, я самого товарища Рыкова фотографировала, ему так понравилось, что он у себя дома снимок повесил.

– Охотно верю, – Травин специально сдерживал шаг, чтобы Кольцова за ним поспевала, – ты, помнится, и во времена нашего знакомства неплохо снимала.

– Ты так это называешь? – женщина остановилась, дёрнула Сергея за руку, заставляя повернуться к себе. – Знакомство? Да если бы не беременность, никуда бы ты от меня не делся. Зарегистрировался бы как миленький.

– Значит, тебя только это остановило? А Кольцову, выходит, повезло?

– Ты, – Лена ткнула Травину пальцем в грудь, – мой дорогой, для воспитания детей не создан. Для воспитания мотоциклов – да, тут ты о-го-го, бандюганов вон тоже можешь перевоспитать, на почте, наверное, тебя все слушают и в рот глядят, но вот представить тебя рядом с маленьким ребёнком я совершенно не могу. А Кольцов, он с дочкой нянчится, кашу ей варит, пелёнки стирает, сейчас вон сидит с ней, пока меня дома нет. Но ты не обижайся, я тоже такая же, дети – это не моё.

– А что твоё? – Сергей подхватил её и потащил дальше по улице. – Не будем устраивать сцен, люди смотрят.

– Моё? – Кольцова ненадолго задумалась. – Это вот моё. По городам ездить, разных людей фотографировать, стройки всякие, цеха и заводы. Ну и ведомство иногда просит сделать что-то несложное, разговоры послушать или проследить за кем-нибудь. Или вот как сейчас, надо нам с тобой Федотова на откровенность вызвать, послали меня. Когда в Москве сказали, с кем работать придётся, я отказаться хотела. А потом всё думала, как к тебе подойти, что сказать, разговор вот этот себе представляла и в голове проговаривала. Но ты молодец, сам всё устроил. Кстати, ты зря Малиновскую поймал.

– Почему это?

– Её же все ненавидят. Я с этой компанией уже неделю провела, и эта стерва даже меня достать успела. Ведёт себя как барыня недорезанная, всё ей не так, других ни в грош не ставит. Разве что Охлопков был до недавнего времени, кстати, тот ещё фрукт, она с ним себя прилично держала, а как уехал, вообще сдерживать стало некому. Позавчера заставила оператора восемь раз одну сцену переснимать, потому что, видите ли, тень не так на лицо упала. Не удивлюсь, если эту доску кто-то подпилил.

– Надо проверить, – серьёзно сказал Травин.

– Шучу. Всем хочется поскорее доснять этот фильм, и на отдых, а если с ней что случится, ещё на месяц затянется. А у меня сроки чётко поставлены, к концу месяца я этого Федотова должна другому сотруднику передать, а сама уехать. Ходил уже к нему?

– Вчера, только его на месте не было. Но если сейчас повернём на Анджиевского, то можем и застать.

– Отлично, – Лена провела рукой по волосам, поправила фотоаппарат, – поступим просто. Я зайду отправить телеграмму в редакцию, как раз причина есть, а ты будешь рядом стоять и сверлить этого Федотова глазами. Ну а дальше по обстоятельствам, если он тебя узнает, скажешь, что я твоя новая знакомая. Не узнает, получу от редакции задание об их почте написать, но тут непонятно, клюнет он или нет.

Сергей покачал головой. Затея Меркулова не нравилась ему с самого начала, он ещё тогда сказал, когда отдавал бумаги, что выглядит это очень подозрительно – через десять лет появляется знакомый человек в нужное время и в нужном месте и тут же лезет дружбу возобновить. На что чекист ему ответил, мол, Травин – только маленькая деталь в чётком плане советских органов, и всё уже продумано заранее. И вот теперь оказывается, что этим продуманным чётким планом является Кольцова, молодая мать, недоучившийся следователь и начинающий фотокорреспондент.

– Авантюра полная, – сказал он, остановившись перед тяжёлой дубовой дверью с металлическими клёпками и медной ручкой, – может, лучше сначала всё обдумать?

– Какой-то ты слюнтяй стал, Травин, – Кольцова потянула ручку на себя, – раньше не сомневался, а сейчас как интеллигент дохлый.

Пятигорское почтовое отделение обслуживало только город и близлежащие станицы и подчинялось окружному Терскому почтамту, который находился на станции Минеральные Воды, поэтому штат его был небольшим. На количестве телеграфистов это не сказывалось, нужды населения, предприятий и особенно отдыхающих, которые любили слать телеграммы по поводу и без, обслуживали три человека.

Федотов выходил на двенадцатичасовые смены каждые вторник, четверг и субботу, садился за буквопечатающий телеграфный аппарат инженера Шорина и связывал Пятигорск со всей страной и заграницей. От постоянных ударов по клавишам болели пальцы, спина ныла, застывшая в одном положении, но Федотов свою работу любил и ни на что бы её не променял.

Телеграфом он заболел ещё во время войны, а после ранения пересел за машинку окончательно. Это время он вспоминал с ностальгией, стартстопными аппаратами не пользовались, в ходу были ключи и азбука Морзе. Тогда действительно для передачи текста нужно было прикладывать усилия, теперь же работа телеграфиста сводилась к работе машинистки. Но особая атмосфера, создаваемая бумажными лентами, треском механизмов и особым языком, на котором он общался с сослуживцами, всё равно оставалась, к тому же мимо него проходили тысячи чужих жизней, с их радостями и заботами, требованиями и слезливыми жалобами. Всё это люди доверяли телеграммам, а значит, и ему.

В четверг, 20 сентября, Федотов отметил, что посетителей на почте стало немного меньше. Значит, сезон заканчивался, и отдыхающие потихоньку разъезжались по домам. Местные жители телеграфом пользовались редко, выручали только учреждения, у тех поток корреспонденции шёл круглый год. Появление Травина телеграфист проморгал, он ковырялся отвёрткой в машинке, пытаясь наладить ход клавиши.

– Товарищ, мне бы телеграмму отправить, – раздался приятный женский голос.

– Да, секунду.

Федотов наконец-то впихнул штифт на нужное место, отложил шило, отвёртку, вытер руки платком и повернулся. Перед конторкой стояла молодая женщина, черноволосая, с глубокими синими глазами и высокими скулами, очень похожая на польскую артистку Полу Негри. Она смотрела чуть в сторону, словно немного косила, отчего взгляд выходил загадочным и чуть неземным. Рядом с ней высокий молодой человек в рубашке с бледно-красными пятнами разглядывал интерьер.

– Телеграмму.

– Простите, конечно, – телеграфист подсчитал количество слов, пометил карандашом знаки препинания, – с вас рубль пятнадцать копеек. Обычная или молния?

– Молния.

– Тогда ещё тридцать копеек. Вот квитанция, получите. Извините, молодой человек!

– Да? – Травин перестал разглядывать стены и столы и повернулся к Федотову.

– Ваше лицо мне определённо знакомо. Мы не встречались раньше?

– Возможно, – Сергей протянул руку, – только не помню, где. Я ваш коллега, из Пскова, начальник тамошней почтовой конторы. Зовут меня Травин Сергей Олегович.

– Ну конечно, – Федотов хлопнул ладонью по столу, – так и есть. Вы Серёжа Травин, простите, что так по-простому, сын Олега Станиславовича. Мы служили вместе в авиаотряде, вы тогда совсем ещё юношей были, но уже выше многих на голову. А ну, посмотрите-ка внимательнее, представьте меня без очков и с роскошной шевелюрой.

В подтверждение своих слов телеграфист снял очки в толстой оправе и провёл руками по лысине.

– Простите, что сразу не узнал, – Сергей изобразил лёгкое недоумение, – конечно, поручик Федотов, на «Илье Муромце» летали, я этот аэроплан обслуживал одно время вместо Чуликина. Точно помню, как завидовал, когда вы в небо поднимались, отец вас очень хвалил. Последнее, что слышал – будто сбили германцы.

Федотов вздохнул, высунул голову, чтобы убедиться, что других посетителей нет, откинул конторку – он сидел в коляске, тощие неподвижные ноги, согнутые в коленях, сложились на одну сторону.

– Как видите, списали подчистую, до недавнего времени надежды не было. Но здесь, в Пятигорске, помогли, начал ноги чувствовать, даже пальцем могу пошевелить. Доктор Огильви Александр Николаевич из Бальнеологического лично мной занимается, низкий ему поклон. Ну и занятие это выручает, нашёл себе по душе.

В почтамт зашёл мужчина в кремовом пиджаке и с портфелем, взял бланк телеграммы, обслюнявил карандаш и принялся старательно писать.

– Не удастся поговорить, – огорчился Федотов, – сейчас ко мне пойдёт, сами понимаете, работа. Но мы с вами обязательно должны увидеться. Сегодня и послезавтра служу с восьми до восьми, завтра уезжаю в Кисловодск, а вот в воскресенье совершенно свободен. Сможете прийти к обеду?

– Могу, – Травин кивнул, – я тут на отдыхе. Прислали в санаторий, вот, обтираюсь грязью и радием, здоровье восстанавливаю. Так что я с удовольствием, только скажите, где и когда.

– Сейчас адрес напишу, – телеграфист взял бланк, карандаш, по привычке подчеркнул знаки пунктуации, – пожалуйста, это недалеко совсем. Значит, приходите в воскресенье в два часа, к обеду. И спутницу вашу прошу, если пожелаете. Ну а вдруг что-то не выйдет, предупредите, а если меня на месте не будет, оставьте записку, мне передадут. Но уж постарайтесь, очень рад вас встретить, и хотелось бы нашу встречу продолжить.

– Ну вот, а ты канючил, – Лена похлопала Травина по руке, – смотри, сам тебя узнал, в гости пригласил, да ещё и меня. Он точно в меня влюбился, прямо глазами пожирал.

– Да, похоже, что получилось, – Сергей бросил кусок булки голубям, те всей стаей налетели на мякиш, вырывая его друг у друга, – вроде не наигранное было удивление, и пригласил от чистого сердца. Только вот о чём я с ним говорить буду, непонятно.

– Ну да, ты же у нас сын крестьянина, – Кольцова порылась в сумочке, достала папиросы, – тётя Яна была твёрдо уверена, что никакой ты не шофёр, а переодетый белогвардеец и шпион, и даже Пузицкому, помощнику Артузова, об этом талдычила. Тот, кстати, тогда ещё к её словам очень серьёзно отнёсся и сейчас, когда меня сюда отправлял, просил при случае выяснить, так ли это, или просто совпадение. В смысле, ты из крестьян или очень даже наоборот. Вот я и думаю, может, она была права, и ты нам всем головы дуришь.

– Похоже, по моей скромной персоне только ленивый не прошёлся.

Молодой человек допил квас, постучал пальцем по столику. Тут же подскочил официант, принёс ещё одну бутылку, зажёг спичку, давая Кольцовой прикурить.

– Серёжа Пузицкий сказал, что не то страшно, что ты из дворян, а то, что ты это скрываешь, значит, есть причина. Так что, Травин, за тобой глаз да глаз. Вон как Федотов обрадовался, своего почуял, глядишь, завербует тебя в свой Российский воинский союз.

– Это тебе тоже Серёжа Пузицкий сказал? – Сергей равнодушно посмотрел на Кольцову. – Ты с ним спишь?

– Не твоё дело, – Лена смутилась.

– Представь, – Травин усмехнулся, – что я действительно шпион. Так ты мне сейчас столько всего наговорила полезного, я вот, к примеру, могу за тобой проследить и ещё одного секретного сотрудника ГПУ вычислить. Или на Пузицкого надавить, если вдруг вербовать придётся. Он ведь наверняка женат, значит, есть слабое место.

Женщина неожиданно рассмеялась.

– Мы с его женой Ларисой близкие подруги. Но если вдруг проболтаешься, я тебе глаза выцарапаю. Кстати, Свирский тебя на ужин сегодняшний позвал, придёшь?

– Нет, – Сергей покачал головой, – что мне там делать. Я, помнится, с артистами московскими в волейбол играл, простые ребята, тот же Кторов, а он тоже в кино снимается, известный актёр. А эти какие-то напыщенные, словно важным очень делом занимаются, сама говоришь, Малиновская никого в грош не ставит, начальник их пробовал на меня свысока смотреть. Боюсь, не сдержусь, нагрублю, а потом они жалеть будут.

– Ну как знаешь, – Кольцова отодвинула стул, – тогда я пойду. Адрес мой ты знаешь, если до воскресенья не появлюсь, в любом случае с тобой в полдень встретимся и пойдём к Федотову. На этом твоя миссия будет окончена, а моя начнётся.

Она чмокнула Травина в щёку, даже наклоняться почти не пришлось, и ушла. Сергей остался сидеть за столиком бывшей чайной, выходящей витриной на Базарную площадь. В курортный сезон она называлась кооперативной столовой «Бештау», щеголяла официантами и заоблачными ценами. Молодой человек заказал ещё одну бутылку кваса, крендель и газету «Терек», расплатился и принялся читать местную прессу. Новости Пятигорска и окрестностей ничем от таких же новостей в других небольших городах не отличались, заводы рапортовали об успехах, комитеты бедноты – о сокращении, отличился только некий журналист Максимов со статьёй «Змеи в Подкумке».

«12 сентября председатель Совета станицы Константиновской товарищ Мякушин, ранним утром проходя мимо камышей с винтовкой в руках, наткнулся на лежащую змею с поднятой на один метр головой. Двумя выстрелами из винтовки он убил её. Она была пять аршинов длины, семь вершков толщины, весом в три пуда, с головой со столовую тарелку. 18 сентября на том же месте змея напала на женщину. Прибежавшие крестьяне отбили её, змея уползла. Крестьяне говорят, что змея была толщиной с телеграфный столб».

– Это ж три с половиной метра в длину и пятьдесят кило веса, – восхитился Сергей. – Вот на кого надо идти, а то кабаны, подумаешь, невидаль. Их и в псковских лесах полно. Только, сдаётся мне, этот Максимов сам-то змею не видел, а с чужих слов и не такое напишешь.

Он сложил газету, убрал в карман, чтобы показать своему будущему товарищу по охоте, и отправился обратно в «Бристоль». Возле главного входа стоял красный «фиат». Травин усмехнулся своим мыслям и свернул на Красноармейскую.

Следующим утром Лиза заявила, что хочет пойти в школу.

– Игоря с Олегом родители записали, – сказала она, – дядя Серёжа, я тоже хочу.

– С чего бы это? – Травин сплюнул, он брился, мыльная пена при разговоре забивала рот.

– Мы за эту неделю всё-всё посмотрим, а потом что делать? Игорь сказал, там кружки всякие, географический есть, ходят в походы по горам после уроков и даже вместо, пока погода хорошая. А то эта секция, куда мы ходили, только два раза в неделю.

– Хочешь, учись, – молодой человек вытер лицо полотенцем, присыпал квасцами порез, – всё равно собиралась заниматься, вон, и учебники взяла. Ты из-за жажды знаний идёшь или из-за Игоря?

Лиза покраснела, пробурчала что-то и вышла в коридор. Дверь хлопнула, Травин вернулся к щетине и чуть было не порезался ещё раз, когда позади него кто-то кашлянул. Он обернулся – в проёме туалетной комнаты стоял Свирский.

Режиссёр поначалу даже обрадовался, что молодой человек не появился на их ужине. Во-первых, потому что тот был человеком чужим, а значит, от него всего можно ожидать, и во-вторых, атмосфера за ужином была напряжённая, даже в отсутствие Малиновской, которая заперлась в номере и выходить не желала. Но рано утром, посмотрев проявленные снимки, Свирский понял, что вот он – идеальный дублёр. Здоровяк, поймавший Варю, и ростом, и типом лица походил на Охлопкова. Не хватало манерности, с которой держался артист, но для нескольких сцен это проблемы не составляло.