Текст книги "Артист"

Глава 12

Лена пришла в четверть десятого. Травин пролистал журнал «Пушка», который так и не забрал на почте. Точно такой же свежий номер валялся на соседнем столике, и Сергей его на время присвоил – раз владельцу он был уже не нужен. На первой странице редакция напечатала целый рассказ в картинках за авторством Воинова и Малаховского, про милиционера, который на кладбище обнаружил бродяжку. Рассказ был не смешной, но, что называется, «на злобу дня». На следующей странице редакция прошлась по произведению Маяковского «Облако в штанах», в нём, по их мнению, было слишком много воды и слишком мало смысла. «Пушку» выписывала Лиза, ей содержание журнала очень нравилось, хотя она пока многого не понимала.

В девять часов у входа сменился швейцар. Новый был на полголовы выше и на два размера толще, он важно открывал дверь постояльцам, возвращающимся с раннего ужина, и получал свои гривенники. За стойкой появился портье, он слащаво улыбался клиентам и тоже что-то получал, а заодно зорко следил, чтобы внутрь не заходили посторонние. На Травина он старался внимания не обращать – ну сидит себе большой сильный человек с ногой, перепачканной кровью, тросточкой машет в такт своим мыслям, газету листает, не дебоширит и не попрошайничает. Из воровской братии никто не появлялся, но Сергей на это и не рассчитывал – он только что вывел из строя двоих, они ещё долго не смогут держать в руках оружие, а прислать других, на это нужно время. Если они вообще есть, эти другие. Больше его беспокоили слова Зои о том, что у входа не оказалось милиционера. Если этот длинноволосый сговорился с милицией, у Сергея могли быть неприятности. Впрочем, он не слишком их опасался, всё, что могла сделать милиция – это запереть его на два-три дня. Потом дело заберёт себе следователь, его Травин уже видел и точно мог сказать, что этот человек будет выступать не на стороне бандитов.

Кольцова вбежала, запыхавшись, и тут же поволокла Сергея обратно на улицу. Смотрелось со стороны смешно, будто крохотный буксир тащит из пристани большой пароход, но швейцар деликатно отвернулся.

– Живот сводит, – пожаловалась женщина, – целый день маковой росинки во рту не было. Моталась в Кисловодск, там сегодня новое здание нарзанных ванн открыли, в общем, кроме нарзана, ничем не угощали. Три плёнки отщёлкала. В ресторан не пойдём, там дорого, рядом столовая есть, смотри, вон там напротив храма светится. Шагай быстрее, а то сейчас дождь начнётся.

Действительно, светилась витрина городской артельной столовой, предлагавшей трудящимся питание по твёрдым расценкам. Молодые люди едва успели забежать внутрь, как с неба хлынул ливень. Капли дождя размером с орех барабанили по стеклу, небольшие лужицы на улице моментально набухли до размеров небольших прудов, деревья качало от налетевшего ветра.

Примерно треть столиков были заняты, многие давно поели, пили чай с булочками, читали газеты и спорили. Мрачный повар в заляпанном жиром фартуке кивнул на лист бумаги, прибитый к прилавку гвоздём. Меню столовой включало в себя два первых блюда, два вторых и напитки. Отдельно лежала выпечка, сахар продавался по государственным расценкам, чай наливали без ограничений.

Лена взяла себе тарелку мясных щей с перловкой, две большие отбивные из свинины и компот из алычи, Травин ограничился перловой кашей с мясом. Куски баранины оказались крупными и с жилками, но мягкими, две порции едва уместились в алюминиевую миску. Всего вышло почти на два рубля, Кольцова расплатилась купонами окрсовета. Три небольшие булки серого ноздреватого хлеба, мясистые помидоры и зелень шли отдельно за тридцать шесть копеек, бутылка кваса обошлась в двугривенный, еда была простой, сытной и стоила для курортного города совсем недорого.

– Рассказывай, – женщина набила полный рот и говорила невнятно.

Молодой человек рассказал об обеде у Федотова, о его взаимоотношениях с квартиранткой и о знаках внимания, которые она ему, Травину, оказывала.

– Даже не думай, – Лена ткнула в него ложкой, – всё провалишь. Если этот Федотов узнает, что ты с его дамой сердца крутишь шуры-муры, пиши-пропало. Как думаешь, он и вправду такой наивный дурачок? Ему ведь сколько, тридцать три, ну тридцать четыре, должен соображать, что к чему.

– Я бы его дураком не назвал, – отозвался Сергей, – скорее, просто хороший человек, с идеалами, такие сейчас редкость. Если не врёт. Мы с ним в среду едем на аэродром, там, может, что-то и прояснится.

– Это хорошо, он ведь по понедельникам не работает? А то мне телеграмму надо послать в Москву и узнать, что они там думают, но на глаза ему попадаться не хочу. Трость себе купил?

– Подарили.

– Вместе с порезом на брюках? – Кольцова прищурилась. – Ох, дорогой мой, ты снова во что-то впутался, и наверняка из-за женщины. Ладно, это не моё дело, давай-ка поглядим, что у нас есть.

Она достала блокнот, химический карандаш и принялась записывать, попутно комментируя и выспрашивая у Сергея подробности. Это заняло чуть меньше часа, столовая работала до одиннадцати вечера, посетителей никто не выгонял. Наконец, Лена заполнила аккуратным почерком и закорючками пятнадцать страниц блокнота, прикрыла его, положила ладони сверху.

– Значит, в киногруппе сначала хотели убить Малиновскую, потом снова Малиновскую, затем Свирского, пропал счетовод и умер трюкач. И ещё оператор, надо узнать, жив ли он. Как всё это может быть связано? Если цель – Малиновская, зачем режиссёра выкидывать из окна и этого Беляева убивать? А если нет, и всё дело в счетоводе, то зачем всех остальных впутали? Чтобы он испугался?

Сергей отхлебнул квас, напиток за целый день нагрелся и выдохся, но всё равно оставался вкусным и плотным, из овса, с добавками мёда, душицы и барбариса.

– Думаю, – сказал он, – Малиновская тут ни при чём. Смотри, первый случай – доски на обрыве. Помощник режиссёра идёт, топает, как ты сказала, ногой, ничего не происходит. Потом туда встаёт Малиновская, и доски трескаются. Он точно забирался на доски?

– Да, я же говорила, стояла от них метрах в десяти, он ещё и ногой топнул.

– Ладно, предположим, что доски кто-то подпилил. Я там появился случайно, то, что поймаю Варю, никто не ожидал.

– Варю? – Кольцова хитро прищурилась, а потом подмигнула. – Ага.

– Но я заметил, что Свирский обычно сам всё проверяет, – Сергей на провокацию не поддался, – в этот раз он почему не пошёл?

– С желудком что-то у него было, сидел весь зелёный, нарзан хлебал.

– Вот! Если бы он пошёл и топнул вместо Гриши, то мог бы свалиться, оба тощие, но Свирский весит больше. То же самое с пулей, я думаю, изначально заряжены были все четыре «маузера», потому что непонятно, какой из них Муромский мог бы выбрать, но потом, когда Свирский решил не репетировать, а сразу со мной цену снимать, пули убрали. Но про одну позабыли или не успели, и тут уж в дело вступил случай. Муромский целился в меня, только стрелять он не умеет, поэтому промахнулся, по лицу было видно, что настоящего выстрела он не ожидал, да ты это уже записала. Значит, наш подозреваемый – один из тех, кто был у Лермонтовского грота. Ты ведь их на целую страницу перечислила?

Лена кивнула, блокнот раскрывать не стала.

– А Беляев?

– Возможно, он и есть наш подозреваемый. У него был доступ к «маузерам», более того, он их готовил, это раз. Он вполне мог подпилить доски, а потом убрать. Два. И третье, он неплохо знает, как поставить трюк, значит, мог рассчитать, как упадёт Свирский, но ему просто не повезло.

– Или это Гриша, который хочет стать режиссёром вместо Свирского и доснять фильм, – сказала Кольцова.

– Или Гриша, – согласился Травин. – Но Гриша не мог убить Беляева, силёнок не хватило бы. А вот если у Беляева был подельник, а то и не один, то вполне могли между собой что-то не поделить.

– И как мы это узнаем?

– Скорее всего – никак. Завтра последний съёмочный день, группа разъедется по домам, а что уж дальше с ними произойдёт, мы только если из газет узнаем. Поговорю ещё со всеми, вопросы позадаю, если кто-то замешан, то забеспокоится и может себя выдать. Свирского предупрежу на всякий случай, а там уж пусть сам бережётся. И если жертва – он, то наверняка подозревает, кто на него зуб точит. Ну а если всё же окажется, что и счетовода убили, то тогда следователю придётся дело заново открыть, по совокупности, тут уж пусть уголовный розыск работает. Пятигорск – город окружной, здесь должен быть полноценный подотдел с инспектором, по штату двадцать семь человек.

– Никак их задержать нельзя? А то уедут, а дело не раскрыто.

– Попробуй.

Лена замолчала, проворачивая в голове варианты, как бы это устроить, но, кроме как взорвать вагон, где будут снимать последнюю сцену, стоящих идей не нашлось.

– Думаешь, – наконец спросила она, – убили Парасюка?

– Если убили, то он уже мёртв, если нет – то появится сам. Не думаю, что его в заложниках держат, скорее, ещё бы и приплатили, лишь бы от него избавиться.

– Мерзкий тип, он мне сразу не понравился, – согласилась Кольцова. – Пялился на меня, будто раздевал, а разговаривал, словно я ему деньги должна.

Сергей вытянул ноги, поморщился, разрез на ноге тянул, запёкшаяся кровь держала кожу словно пластырь.

– Что ты будешь делать с Федотовым? – спросил он.

– Завтра отправлю телеграмму, запрошу связь через окротдел ГПУ, в среду, когда приедешь с аэродрома и расскажешь, как всё прошло, доложу куда надо. Раз план с романтическим знакомством не сработал, нужно другие ходы искать, это уже вина здешнего СОУ, они не всю информацию заранее собрали. Ну а потом останусь с тобой и никуда не уеду, пока не доведём дело до конца. Или ты думал, что сможешь от меня избавиться?

Сергей промолчал. Уже второй раз Кольцова вторгалась в его жизнь, как стихийное бедствие, и снова с непредсказуемыми последствиями.

* * *

Фёдор сидел на водительском месте старого «студебеккера», держа руль левой рукой. Перед глазами всё расплывалось, челюсть ныла, на нижней не хватало двух зубов. По кожаной крыше барабанил дождь, дорогу размыло, и машина вихляла из стороны в сторону, хоть и ехала с черепашьей скоростью. Двигатель выл, зажигание периодически пропадало, но деваться было некуда – идти пешком он бы не смог, а ловить извозчика в таком виде не позволяла гордость. «Студебеккер» выехал на Теплосерную улицу, проехал её почти до конца и остановился возле подворья неподалёку от мясокомбината.

– Панкрат, иди – ворота отопри.

Низкий и широкий мужчина вылез с переднего сиденья, раздвинул створки ворот, машина заехала во двор. Панкрат наклонился, чтобы помочь Фёдору, но тот выбрался сам, дошёл до крыльца, хромая и спотыкаясь. Белые брюки покрылись грязными пятнами, роскошный шелковый жилет остался лежать в номере Малиновской вместе с часами, хорошо хоть пиджак не забыл захватить, в нагрудном кармане хранились деньги, почти пятьсот рублей. Вместе с жилетом и часами в гостинице осталась трость с золотым набалдашником, Фёдор заскрежетал зубами, как подумал об этом.

Панкрат замолотил в дверь, в доме зажёгся свет, послышался топот, створка распахнулась, ещё один мужчина, в годах, совершенно седой, подхватил Фёдора под плечо и помог войти.

– Сбегай за доктором, – распорядился длинноволосый, – пусть прихватит всё что нужно для костей и примочки, пообещай два червонца.

– Будет сделано, – седой поклонился, схватил брезентовую накидку, сунул ноги в резиновые сапоги и выбежал на улицу.

Доктор Рябчик, лечивший арестантов, жил неподалёку, ждать пришлось не больше получаса. Всё это время Фёдор сидел в кресле и тупо глядел на стену напротив. Двое подручных, Семён и Пётр, пили водку на кухне. Петру приходилось тяжелее, у него, кроме пальцев на правой руке, была сломана левая кисть, но пока что отёк не развился, и он шевелил конечностью. Рябчик бегло осмотрел пациентов, сказал, что тут и тремя червонцами не обойтись, и занялся сначала главарём. Он проверил ладонь, туго замотал полотном, прощупал челюсть, затем стащил с Фёдора брюки и поморщился.

– Сильный удар, вроде всё цело, но так сразу сказать не могу. Как бы лихоманка не началась, тогда резать придётся.

– Слышь, лепила, – прошипел Фёдор, – я тебя самого на косынки порежу, мажь давай, и чтобы никому ни слова.

Доктор намазал больного вонючей мазью, велел не вставать как минимум сутки, а потом ходить осторожно, широко ноги не расставляя, и ушёл на кухню. Там он вправил пальцы, поместил их в лубки из щепок, наложил шину из тонких дощечек на кисть, крепко обмотал всё старыми тряпками.

– Срастаться будет месяц, – предупредил он, – болит, пейте водку или вон марафет понюхайте, я вам оставлю, но чтобы со смыслом, а не просто так. Голова если закружится, лягте на пол и лежите, пока не пройдёт. Сотрясение у вас обоих. И это хорошо, значит, мозг присутствует.

Потом снова зашёл к Фёдору, прикрыл дверь.

– Хорошо бы рентген сделать, – сказал он, – никак ломать потом придётся, если сложил неправильно.

– Так делай.

– Только в городской больнице есть аппарат, я договорюсь завтра, там и гипс наложат. До этого времени рукой не двигать, пальцы не сгибать.

– Ты мне так замотал, что не шевелятся, – Фёдор поднял руку, – ладно, иди. Завтра в полдень.

Он расплатился с врачом, дождался, когда тот уйдёт, позвал Панкрата.

– Беги к Немцу, скажи, дело есть срочное, за ценой не постою, пусть меня примет сегодня.

– А с тем гадом что делать, ну который вас отбалохал?

– Не в своё дело нос суёшь, – Фёдор неудачно повернулся, застонал, – чего встал, зенки вылупил? Беги, одна нога тут, другая там, а то опоздаешь.

– Так ведь стемнело уже. – Панкрат выжидательно посмотрел на главаря.

Тот сморщился, сделал зарубку на память, но угрожать не стал, достал из кармана пачку банкнот, придерживая на столе мизинцем, отделил трёхрублёвую бумажку, протянул подручному. Мужчина схватил деньги, натянул всё тот же брезентовый плащ и те же сапоги, взял фонарь и вышел в дождь. Ливень утихал, оставив размытые дороги, тучи потихоньку рассеивались, на небе проглянула луна.

Мощёная Теплосерная улица заканчивалась возле исправдома, дальше вдоль реки Подкумок шла разбитая повозками грунтовая дорога. Её постоянно размывало, особенно по весне, и тогда дорога покрывалась рытвинами. Их засыпали, но гравий осаживался, и рытвины появлялись снова.

Панкрат старательно обходил лужи, крутил ручку фонаря, освещая дорогу. Сразу после того, как Подкумок свернул на юг, начиналась колония Бетания, населённая немцами. Тут за дорогами следили внимательнее, и уже можно было не опасаться уйти в воду по колено. Аккуратные ровные улицы, отсыпанные гравием, а к центру мощённые булыжником, такие же аккуратные саманные дома, с дорожками и покрашенными палисадами. Колония была зажиточной, при населении в полторы тысячи человек работали две мельницы, лесопилка, кузница, машинная станция, изба-читальня и школа, на другом берегу реки Подкумок к колонии относились земли совхоза «Константиновский».

Панкрат колонию не любил, уж очень здесь всё было правильно и размеренно. Вот и сейчас, стоило стемнеть, большая часть окон погасла, немцы-колонисты легли спать, чтобы утром выйти на работу с первыми лучами солнца.

– Чёрт бы побрал этих нехристей, – в сердцах сказал он, отчищая каблук о траву.

Нужный ему дом находился неподалёку от лютеранской церкви – двухэтажная длинная постройка, где жилая часть соседствовала с хозяйственной. Панкрат подсветил фонарём калитку, подёргал за цепочку, где-то в глубине двора звякнул колокольчик. Дверь в доме отворилась не сразу, мужчина терпеливо стоял и ждал. Наконец, к калитке подошёл подросток, достал такой же фонарь, как у Панкрата, подсветил его лицо, заставив зажмуриться.

– Чего надо?

– Я к Гансу Липке.

Пацан присмотрелся повнимательнее.

– Зачем?

– Йоханн, ты ведь меня знаешь, – заискивающе сказал Панкрат, – пусти, а? Дело срочное.

– Проходи, – калитка открылась и захлопнулась, стоило Панкрату зайти во двор.

Входная дверь вела в просторную прихожую, а оттуда – в большую залу с камином и массивным столом. В камине горел огонь, потолок лежал на мощных закопчённых балках, вокруг стола стояли деревянные стулья с высокими спинками. Панкрат остался стоять, сложив руки на животе. Через несколько минут в залу вошёл старик, высокий, под два метра, худой и жилистый, с мощным носом и кустистыми бровями, он уселся на стул, кивнул Панкрату.

– Говори.

– Хозяин встречи просит.

– Что случилось?

Панкрат замялся, он высчитывал, что стоит рассказать, а что – нет. Хозяин дома насупил брови.

– А ну сядь. Йоханн, принеси гостю пива. А ты хорошенько подумай, если что утаишь, тебе же хуже.

Гость вздохнул и начал рассказывать. Про то, как Фёдор Гульник познакомился с артисткой, как она ему отказала и как он решил её наказать. Рассказал про здоровяка, который вывел из строя и самого Фёдора, и двух его ближайших подручных, и потом отпустил живыми. Ганс внимательно слушал, не задавая вопросов.

– Хорошо, – наконец сказал он, – Фриц, иди-ка сюда.

Голос у Ганса был негромким, но почти сразу в дверях появился молодой человек, светловолосый, в плотных штанах и вязаном свитере.

– Возьми повозку, съездишь за Гульником, ты знаешь, где он живёт. И Панкрата отвези, нечего ему здесь делать.

Фриц молча кивнул, поманил Панкрата за собой. Повозка сделала рейс в два конца, высадила Панкрата возле дома Федора, а самого Фёдора привезла в Бетанию. Гульник с трудом вылез из пролётки, доковылял до дома, оттуда прошёл в залу. Ганс сидел на том же месте. Фёдор уселся напротив, дождался, когда принесут пиво, и рассказал, что случилось. Хозяин молчал, в голове сверяя то, что наговорили оба гостя.

– Что ты хочешь?

Фёдор на секунду задумался, а потом сбивчиво объяснил, что ему нужно.

– Пять тысяч плюс пять червонцев за каждый день, – не раздумывая, сказал Ганс. – Может быть, ты хочешь, чтобы мы и с твоим обидчиком порешали?

– Нет, – твёрдо ответил Гульник, с ценой он спорить не стал.

С личными проблемами нужно было разобраться самому, иначе такие, как герр Липке, в следующий раз об него, Фёдора, разве что ноги не вытрут. Ганс одобрительно кивнул, указал гостю на дверь, дождался, когда повозка с ним отправится в обратный путь, взял свечу и спустился в подвал.

Там, привязанный к крюку в потолке, висел пленник. Руки у него посинели от стягивающих запястья верёвок, ноги едва касались пола. Он был обнажён, всё тело от паха до шеи покрывали кровавые полосы, покрытые коростой. Плетёная нагайка без шлепка лежала рядом, на низенькой скамье.

– Не надо больше бить, – при виде хозяина зашептал он, тяжело дыша, – пожалуйста, у меня больше ничего нет, прошу, не убивайте. Дайте немного времени, я найду, я отдам.

– Хорошо, хорошо, – Ганс похлопал его по щеке, – ты ведь хочешь жить?

– Да, спасибо, я всё сделаю, только пожалейте.

Хозяин дома достал нож, провёл пленнику по горлу, тот затаил дыхание. А потом лезвие скользнуло по верёвке. Тело кулём свалилось вниз, послышался стон, из открывшихся ссадин засочилась кровь.

– Поднимайся, – сказал Ганс, брезгливо глядя на пленника, – для тебя есть работа. Сделаешь – останешься в живых. Йоханн, принеси одежду и скажи Марте, пусть нагреет воды.

Глава 13

Свирский собирал свою киношную команду на железнодорожной станции Пятигорска в полдень. На узкой ветке, отходящей от путей, стоял потрёпанный вагон синего цвета, в нём должны были отправиться в советскую глубинку немецкая звезда немого кино и простой пролетарский парень Трофимов. Муромский, герой которого собирался им помешать, приехал на вокзал заранее, засел в вокзальном буфете с бутылкой вина и оператором.

– Вот что я скажу тебе, юноша, – решительно заявил артист, когда помощник режиссёра Гриша Розанов попросил его хоть сегодня не напиваться, – небольшая чарка бодрящего напитка нам с товарищем Савельевым не повредит. Имей в виду, на сухую я сниматься в этом бедламе отказываюсь, я твоего Свирского отлично знаю, он и раньше был туда-сюда, а сейчас ещё и головой ударился. Вон, сцену со мной выдумал, а кто будет оплачивать? Кто, скажи мне, мой, юный друг, бросит хоть один лишний червонец на алтарь музы советского кинематографа? Так что или садись с нами, или иди, не трепи мне последний нерв. Да, Тимофей?

Оператор кивнул и налил им ещё по стакану. Розанов сжимал кулаки, делал страшное лицо, но двух старых работников искусства этим было не пронять. Ко всему, эта проблема была самой незначительной, поэтому Гриша ей и занялся.

К утру понедельника, казалось, весь город знал, что именно тут будут делать кино. Собралось не меньше двух сотен человек, многие пришли семьями, разложили корзинки с продуктами и ели бутерброды, отцы семейств накачивались пивом, а те, кто семьёй ещё не обзавёлся – водкой. Среди толпы с важным видом ходили корреспонденты местных газет и журнала «Терский пролетарий», два фотографа с камерами выбирали подходящий ракурс, рассказывая всем интересующимся про свет и экспозицию. Осветители Саша и Витя, с помощью грузчиков расставляющие возле вагона плетёную мебель, столики и подставки под софиты, сорвали порцию аплодисментов и свиста, толпа приняла их за актёров. Особенно досталось Саше, который был выше ростом и представительнее. Саша приосанился и бросал на ассистентку Милу гордые взгляды, Витя тоже бросал взгляды, только злобные и на Сашу – Мила так до сих пор и не выбрала, кого из них осчастливить.

Розанов пытался толпу разогнать с помощью милиции, те тоже хотели посмотреть, как снимается кино, и не особо старались. Количество любопытных стало для Гриши сюрпризом, они жили в этом городе уже почти месяц и ни разу не собирали такую большую аудиторию, разве что на трубопрокатном и в Цветнике.

– Откуда столько народу? – поинтересовался Травин.

Он с утра проведал Малиновскую и Зою, убедился, что с ними всё в порядке, и предложил довезти женщин до вокзала на пролётке, но артистка отказалась, заявив, что у неё есть автомобиль с водителем. За ночь к ней вернулось самообладание, она даже позавтракала с аппетитом и снова накричала на Зою. Сергей настаивать на своём предложении не стал. Взрослые люди, считал он, сами отвечают за свою судьбу, а дальше уже вмешивается естественный отбор. Молодой человек дошёл до вокзала пешком, никто за ним, на первый взгляд, пока что не следил и отомстить не пытался.

– Сам не знаю, – Гриша только что разругался с носильщиками и присел отдохнуть на перевёрнутый ящик, – раньше мы никому не говорили, где будем снимать, выбирали такие места, чтобы народу было поменьше, а тут как с цепи сорвались

– А сейчас сказали?

– Только начальнику станции по секрету, – ответил Розанов и ударил по ладони кулаком, – значит, он проболтался.

– Только своим и только по секрету, – согласился Сергей. – Я тут слышал, счетовод ваш пропал, Матвей Лукич, как без него заплатят?

– Парасюк? – помрежа больше волновала толпа людей. – С чего ты взял, что он пропал?

– Сам мне говорил недавно, в ресторане. Не помнишь?

– Нет, – Гриша пожал плечами, – он вроде уезжал куда-то по делам, но уже вернулся обратно. Он нам всем должен, не ты один такой. С Парасюка раньше времени что-то получить – это надо, чтобы чудо произошло. Свирский дал с утра пятьдесят рублей, их уже нет, а вещи кто будет переставлять?

Травин встал, оставив Гришу одного грустить, и пошёл в сторону вагона, там явно не справлялись, а сидеть просто так без дела он не очень любил. Насчёт оплаты он не волновался, потому что сам себе уже заплатил, а вот где счетовод пробыл двое суток, это молодой человек собирался выяснить, осталось только Парасюка найти и вызвать на откровенный разговор. Сергей думал, что сделает это ближе к вечеру, однако увидел счетовода гораздо раньше.

Тот появился на привокзальной площади в двуколке вместе с каким-то парнем лет двадцати, который правил лошадью, но не остался сидеть в повозке, а спрыгнул вслед за Парасюком. В руках у Матвея Лукича был потёртый кожаный портфель, несмотря на тёплую погоду, мужчина застегнул пиджак на все пуговицы и ежился.

– Заболел чем-то, – сказал он Грише, который метался от съёмочной площадки к Муромскому и милиции, – еле в себя пришёл. Где Свирский?

– Вот-вот будет, – Розанов покосился на сопровождающего, – это с вами?

– Да, взял себе на время помощника, едва на ногах стою.

Парасюк забрал себе одно из кресел, его новый приятель подтащил деревянный ящик и уселся рядом. Лицо у счетовода было бледное, пальцы дрожали, Сергей издали наблюдал, как Матвей Лукич старается изобразить, что увлечён бумагами, но на самом деле где-то в облаках витает. Момент для расспросов был вроде как подходящий. Травин подошёл к оставшимся двум ящикам, чтобы оттащить к вагону, и словно походя поинтересовался, что там с его семьюдесятью рублями. Счетовод рассеянно кивнул, сказал, что как только придёт время, Сергей всё получит, видно было, что отвечает он, только чтобы отвязаться. Травин навязываться пока что не стал, парень, сидящий рядом с Матвеем Лукичом, заинтересовал его куда больше.

Лицо у нового помощника счетовода было открытое и честное, взгляд прямой, руки большие и натруженные, одет он был аккуратно, в чистую рубашку и жилет. Белобрысый, рослый и румяный, хоть сейчас на плакат лепи. На груди блестел комсомольский значок.

– Сергей, – молодой человек протянул ему руку.

– Генрих, – парень крепко её пожал и приветливо улыбнулся.

Свободного покроя брюки почти не обнажали щиколотки, но Сергей заметил внизу, около ботинка, кожаный уголок, отошёл с ящиком, дождался порыва ветра – под брючиной у Генриха вырисовывались ножны. Не тесак, но и не перочинный ножичек, лезвие где-то сантиметров пятнадцать и ещё столько же рукоять. Парень сидел расслабленно, словно ни о чём не беспокоясь, и уж точно не собирался в чём-то счетоводу помогать. Иногда он бросал взгляды в сторону вокзала, там Сергей заметил невысокого, но тоже белобрысого парнишку лет пятнадцати, очень похожего на Генриха, в мешковатых штанах и коротких сапогах. Парнишка лузгал семечки, опершись о фонарный столб.

В четверть первого наконец появился красный «фиат», из задней двери с трудом вылез Свирский с перемотанной гипсом ногой и гипсовым наплечником, опёрся на Сашу и Витю, водитель тут же развернул автомобиль и уехал. Свирского донесли до кресла, он схватил мегафон и заорал:

– Посторонние, немедленно покиньте площадку.

Посторонние оглядывались друг на друга, но уходить не собирались. Свирский несколько раз крикнул, потом швырнул мегафон на землю и начал орать на осветителей. Сергей тем временем на всякий случай проверил «маузеры», лежащие в одном из ящиков. По дописанному варианту сценария из одного должен был стреляться персонаж Муромского, молодой человек тщательно осмотрел каждый пистолет, все они были разряжены. «Маузеры» оказались с полным комплектом – с деревянной кобурой, превращающейся в пристяжной приклад, и запасными магазинами. Семьдесят девять бесфланцевых унитарных патронов калибра 7,63 × 25 мм бутылочной формы лежали отдельно, в картонной коробке, почти ровно на восемь полных магазинов, ещё один, восьмидесятый патрон, лежал где-то в районе грота Лермонтова. Проверял оружие Травин не таясь, даже демонстративно, вот только никто из присутствующих не смутился, разве что Муромский подошёл и, давясь смехом, обещал сегодня в Сергея не стрелять, а ограничиться самоубийством. От артиста за несколько метров несло спиртным, он был в отличном настроении, крики и угрозы Свирского на него не действовали.

Малиновская приехала ещё через полчаса, когда почти всё было готово к съёмке. Толпа к этому времени чуть поредела, а после того, как Варю двадцать минут гримировали, аудитория ещё уменьшилась. В основном уходили одинокие мужчины, их путь лежал в чайную, торговавшую спиртным. Травина Зоя разукрашивать не стала, всё равно его снимали издали или со спины, на Муромского ушло ещё десять минут.

В этот раз Свирский сам бегать с камерой не мог, «Дебри Парво» установили на штатив перед окном вагона, оператор Савельев приготовился снимать изнутри, крупным планом. Мила хлопнула нумератором, Муромский приосанился и вытянул руки вперёд, словно стараясь удержать уезжающую пару. Малиновская сперва выскочила из вагона, между двумя экранными персонажами происходила сцена ревности и прощания. Варя гордо отворачивалась, когда Муромский, стоя на коленях, доставал из кармана деньги и драгоценности. Стеклянное ожерелье, изображавшее бриллианты, она швырнула на землю, а на попытку артиста схватить её за руку отвесила пощёчину, причём настоящую. По толпе прокатился рокот, особенно волновались зрительницы.

Наконец Клара Риттер и её муж-миллионер распрощались, и Варя поднялась в вагон, где её уже ждал Травин. Она зашла в купе, прижалась лицом к стеклу, изображая сомнение, переходящее в уверенность, её экранный муж отыграл целую гамму чувств прямо перед камерой Свирского. Оставшихся зрителей собрали в кучу, и они изобразили провожающих. В вагоне было тесно – у противоположного окна, напротив двери, стоял Савельев, объёмный живот оператора загораживал проход. Рядом с ним Мила готовилась передать указания от Свирского, которые транслировал со ступеней вагона Гриша. Осветители, Саша и Витя, подпирали Савельева с другой стороны, хотя толку от них не было никакого.

Наконец Варя повернулась так, чтобы Сергей оказался к оператору вполоборота со спины, тушь на правом глазу потекла от закапанной слезы, придавая сцене мелодраматический оттенок, потом она обхватила руками Травина за шею и прижалась напряжёнными губами к его рту. Муромский за стеклом изобразил отчаяние и приставил пистолет к виску, а потом картинно, как это бывает в фильмах, упал.

– Не шевелитесь, – прошептала артистка, – руку выше, под затылок.

Поцелуй длился по меньшей мере минуту, оператор не жалел плёнки, чтобы потом было из чего выбирать, губы у Малиновской сначала были сомкнуты, и она просто елозила ими по уголку рта Сергея, но потом ему это надоело, и он поцеловал её по-настоящему. Варя, почувствовав это, распахнула глаза, попыталась вырваться, но Травин держал крепко, готовясь получить как минимум удар коленом в пах. Малиновская неожиданно ответила на поцелуй, обняла молодого человека покрепче, запустила руку во взъерошенные волосы.

– Снято, – крикнула Мила, дождавшись сигнала от оператора, она стояла в проходе и пыталась разглядеть, что творится в купе, но за спиной Савельева ничего не видела.

Сергей оторвался от Малиновской, Варя выглядела отстранённой и задумчивой, она протиснулась мимо Савельева и, ни слова не сказав, вышла из вагона. Муромский, который всё видел через окно, тоже ничего не сказал, только внизу, стоило Травину сойти со ступеней, хлопнул по спине и показал большой палец. Савельев был многословнее.