Текст книги "Артист"

– Помнишь, как мы банду в Москве взяли? – спросила она.

Строго говоря, преступников, воровавших драгоценности из Гохрана, брали уголовный розыск и уполномоченные ОГПУ, а главную роль в этом сыграл дядя Травина, Николай Гизингер, правда, с тех пор он как в воду канул. Причём вполне возможно, в прямом смысле – бывший барон был тем ещё авантюристом. Банда Шпули и Радкевича не исчезла из жизни Сергея насовсем, через год после ареста внезапно объявились братья Лукашины, Пётр и Илья, их нашли убитыми в Лефортово. Травин тогда только начинал работать у Осипова, уполномоченного первой группы МУУРа, трупы Лукашиных он видел в прозекторской института Склифосовского.

– Конечно, помню, – ответил молодой человек.

– Мы же с тобой молодцы были, без нас ничего бы не вышло? – не отступала Кольцова.

– Ещё какие молодцы.

– Вот я и подумала, не тряхнуть ли нам стариной, не раскрыть ли покушение на известную артистку? – глаза Лены горели, она глубоко втянула дым и выпустила струйкой.

– У нас, – напомнил ей Травин, складывая газету, – здесь совсем другое дело, в воскресенье мы обедаем у Федотова, а потом ты будешь его обхаживать.

– Ха! До воскресенья ещё целый день, даже почти два, времени предостаточно. Я уже кое-что узнала.

– И что же? – вздохнул Сергей.

– Доски.

– Что – доски?

– Какой ты тупой стал, почтовое ведомство тебя доконает. Доски, которые свалились вместе с Малиновской, ты же помнишь? Я сегодня была там, где она с горки шарахнулась, и кое-что нашла.

Травин изобразил на лице заинтересованность. Он предложил режиссёру Свирскому вызвать милицию, но тот решительно отказался, заявив, что такие случайности на съёмках бывают постоянно. Сергей был с ним отчасти согласен, если положить трухлявые доски на край обрыва, с них обязательно кто-нибудь навернётся. И оружие, если его не проверит человек, который в этом разбирается, вполне может оказаться заряженным – после выстрела он сам осмотрел «маузеры», все четыре штуки оказались с пустыми обоймами. У «маузера» конструкции 96 на наличие патрона в стволе указывал приподнятый выбрасыватель, так что ошибиться, если знаешь, куда смотреть, было сложно. А если не знаешь, то легко, такие случаи происходили сплошь и рядом. И уж если браться всерьёз, стоило порасспросить других кинодеятелей, не было ли каких-то других подозрительных случаев, и только тогда ввязываться в дело, а лучше отдать свои наблюдения следователю.

– Их нет, – продолжала Кольцова.

– Кого нет?

– Досок. Кто-то прибрался, собрал все обломки и унёс. Я осмотрела всё вокруг – ничего, только щепки.

– Может, пионеры убрались?

– Ха! Скажи ещё, нищие с рынка. Нет, друг мой, тут явно поработал преступник, и преступник неглупый, ведь если доски подпилены, это легко определить. Нам на лекциях рассказывали, был такой случай несколько лет назад: пошёл человек по нужде и свалился прямо в яму, захлебнулся. А злоумышленник доски собрал и сжёг, только дело-то летом было, дрова занялись, и погасли, одна доска осталась обугленная, но со спилом, так и вычислили, ну ещё и по запаху, вонь от этих досок на всё село стояла. Следователь упрямым оказался, все считали, что несчастный случай, а он сообразил, что, если бы так, никто эти доски трогать не стал.

– Откуда это у тебя?

– Что?

– Вот это – «ха!».

– Неважно, – смутилась Кольцова. – Ну так что, ты будешь мне помогать? Или в радоновых ваннах отлёживать буржуйские бока собрался?

– Хорошо, – Сергей кивнул, – но только в субботу, как раз должны что-то там доснять, в воскресенье идём к Федотову, ты с ним близко знакомишься, и на этом всё для меня заканчивается. Я, между прочим, в отпуске, на охоту собирался сходить, и Лиза тоже некоторого внимания требует.

– Кто? – нарочито спокойным голосом спросила Лена.

– Лиза. Девочка, которую я воспитываю, точнее, присматриваю.

– С каких пор?

– Год уже.

– Большая?

– Восемь лет. Сирота.

Женщина ехидно улыбнулась.

– Стоило оставить тебя одного, – сказала она, – ты уже ребёнка себе завёл, и сразу большого, чтобы с пелёнками и горшками не связываться.

– Конечно. У меня ведь нет Пашки Кольцова, чтобы за младенцами ухаживать, – Травин вылез из кресла, натянул рубашку, – пойду подтирать сопли и сказки на ночь рассказывать, а ты пока подумай, как бы нам Свирского на откровенный разговор вызвать. Может быть, там действительно что-то есть.

* * *

Свирский плохо спал.

В его номере ванной не было, пришлось ждать с четверть часа, пока кто-то из постояльцев плескался и тёр себя мочалкой, а когда зашёл в кафельное, покрытое испариной помещение, обнаружил, что горячая вода почти закончилась. Пришлось освежиться на скорую руку, процесс постоянно прерывался стуком в дверь, другие клиенты гостиницы не были такими же терпеливыми.

Можно было пойти в варьете, которое зазывало гостей в южном корпусе, или спуститься в ресторан и заказать графин водки, но в этом проклятом городишке всё отдавало нарзаном – и водка, и вода из-под крана, и даже полотенца и постельное бельё. Свирский сглотнул, всплывший в памяти образ пузырящейся воды с запахом сероводорода заставил ужин подступить к горлу.

– Проклятый городишко, – он вернулся в номер, задёрнул шторы и накрылся одеялом с головой, предварительно выпив ещё коньяку, от нервов.

Приснился сон, будто бы это он падает с горы, а Травин ловит его, потом подбрасывает вверх и злобно хохочет. Тут же Муромский с пистолетом выцеливает счетовода, но не может попасть, режиссёр пытается ему помочь, раскрывает рот, но слова не идут. И тогда артист прицеливается уже в Свирского, на груди расплываются пятна крови, а сердце замирает.

Режиссёр проснулся в холодном поту, содрал с тела мокрую пижаму, обтёрся простынёй и голышом прошлёпал босыми ногами по паркету к окну. Распахнул створку, вдохнул полной грудью прохладный горный воздух, смешанный с навозом и дымом от тепловой электростанции. Закашлялся, мотнул головой – в стекле как будто кто-то отразился. Свирский хотел повернуться и убедиться, что никого нет, но тут незваный гость с силой толкнул режиссёра в оконный проём.

Глава 7

Городская больница была построена миссией Красного Креста в начале века и располагалась на Подвальной улице. Отдельные её корпуса окнами выходили на городское кладбище, которое раскинулось на склоне Машука. Таким образом, не отрицай марксизм существование того света, бывшие пациенты могли бы наблюдать за своими врачами с запоздалым интересом.

Свирский лежал в палате на втором этаже, замотанный бинтами, как мумия. Рядом сидел Гриша Розанов и кормил начальство бульоном с ложечки. Режиссёр стонал, кряхтел и капризничал, тем не менее был жив и относительно здоров. Ночное падение смягчилось цветочной клумбой, врачи просветили Свирского рентгеновскими лучами и нашли два перелома – ключицы и малоберцовой кости, огромная шишка на лбу наливалась лиловым, но особой опасности для здоровья не представляла.

– Где Парасюк? – режиссёр сглотнул порцию бульона, которая почему-то тоже отдавала нарзаном.

– Матвей Лукич ещё вчера уехал в Минводы, узловая станция срочно хочет снять юбилейный поезд, обещали заплатить восемьсот рублей. Оставил записку… – Гриша зачерпнул ещё ложку, бульон в больничной столовой выдавали наваристый, с красивыми кружочками жира на поверхности, – что вернётся только к вечеру. Я разговаривал с доктором, он говорит, неделю как минимум здесь пролежите, но ничего серьёзного.

– Ничего серьёзного? – Свирский изогнулся, долбанул кулаком по гипсу на ноге. – А это что, по-твоему? Что-то голова кружится.

– Врачи говорят, есть подозрение на сотрясение мозга.

– У тебя вообще мозгов нет. Малиновская на месте?

– Пока да.

– Пусть ждёт. Все пусть сидят и ждут, а ты хлопочи, чтобы меня скорее выпустили. Телеграфируй в «Совкино», в связи с травмой съёмки затягиваются.

– Сделаю прямо сейчас.

– Только бы дожди не начались. Что там говорят?

– Говорят?

– Про дожди, осёл.

– Местные считают, что пока будет сухо.

– Местные считают! – Свирский скривился. – Лапотники, что они знают. Значит так, никого не отпускать, я сам с врачом переговорю и попробую как можно скорее выбраться, доснимать будем всё за один день, потом отлежусь. Сейчас пусть отдыхают, Парасюк им пусть даст по пятёрке, а через два как штык чтоб были. Савельев плёнки проявил?

– В лаборатории сидит, я только что оттуда.

– Организуй мне киноаппарат, вечером посмотрим, что наснимали. А пока иди, я газеты почитаю.

– Так это, – Гриша отставил чашку с бульоном, – следователь к вам пришёл, хочет поговорить.

– Зачем? – Свирский скривился. – Скажи, сплю. Пусть потом.

Гриша следователя не убедил. Мужчина лет сорока, с рубленым лицом и узловатыми пальцами, сел на стул, достал лист бумаги и карандаш.

– Народный следователь Терской окружной прокуратуры Можейко Иван Иванович, – представился он.

Можейко пошёл на завод, когда ему было пятнадцать. В двадцать семь его забрали на германский фронт, в двадцатом он вернулся обратно, в Пятигорск, и устроился механиком на тепловую электростанцию. Ещё через два года его направили от станции народным заседателем, год назад он сдал в суде испытания и получил должность участкового следователя. Из органов юстиции тщательно вычищали людей, занимавшихся преступностью до революции, так что, когда Можейко занял стол в крохотной каморке в здании суда, старых кадров там практически не осталось. К своей работе он относился ответственно. Правда, не хватало ни знаний, ни опыта, но следователь считал, что они не так важны, как его пролетарская бдительность и правильный подход к людям. Тем не менее базовые знания, которые дала работа народным заседателем, у него были.

Он приступил к делу сразу же, как только в суд позвонили из отделения милиции, благо каморка, в которой он сидел каждое утро до часу дня, находилась от «Бристоля» в двух шагах. Можейко осмотрел гостиничный номер, следов борьбы не обнаружил, забрал пустую бутылку коньяка, которая валялась на ковре, и блокнот, в котором режиссёр делал пометки, и составил вместе с милиционером опись вещей. Для этого пришлось вскрывать ящик тумбочки – там режиссёр хранил деньги, часы и портсигар. Потом он опечатал двери комнаты шнурком с биркой и спустился вниз, во дворик.

Свирский упал на клумбу с цветами ночью и лежал на земле без сознания, пока в шесть утра его не обнаружил дворник. На месте падения рыхлая земля была вдавлена, возле отметины головы валялся кирпич, его следователь тоже забрал и только после этого побеседовал со служащими гостиницы. Работники «Бристоля» отзывались о проживавших там кинодеятелях как о людях пьющих и скандальных, к тому же нашлись свидетели, которые видели, как пьяный Свирский ломился в ванную комнату и при этом едва стоял на ногах. Можейко и сам выпивал иногда, так что сложил в голове примерную картину произошедшего, которая включала только открытое окно, самого режиссёра, беспорядочный образ жизни и алкоголь.

То, что он увидел в палате, только укрепило следователя в его мыслях. Свирский на вопросы отвечал путанно, лица нападавшего вспомнить не мог, какого тот был роста – тоже, и вообще, ему всё больше казалось, что никакого злоумышленника не было вообще. Можейко аккуратно, крупными, почти печатными буквами записал его слова, попросил расписаться, поднялся.

– Извините, товарищ, – сказал он, – мы, конечно, поищем этого негодяя, если он вообще существует, только вот хотя бы понять, что за фрукт, ну вот не могу без соответствующих примет. Если что новое вспомните, обращайтесь в милицию, улица Октябрьская, 55, или ко мне, на Базарную улицу, дом 42. Запомнили? Выздоравливайте, конечно.

Режиссёр скорчил страдальческую гримасу, а когда следователь вышел, плюнул. Можейко ему сразу не понравился, и это чувство было взаимным.

– Гриша, – крикнул он, – позови сестру. Пусть утку несёт.

* * *

Травин о том, что съемок не будет, узнал рано утром от Лизы. Он как раз застёгивал рубашку, собираясь на вокзал.

– А ночью человек выпал из окна, – сказала она, забегая в номер, – какой-то знаменитый режиссёр.

– Ты откуда знаешь? И почему ты не ушла?

– Тётя Клава сказала, уборщица. Дядя Серёжа, а можно мы здесь немного посидим? Там тучи на небе, а у Вити дома сегодня нельзя, у него мама болеет, а у Игоря с Олегом мы уже сидели вчера. Мы на Шелудивую гору хотели пойти за флюоритом, – это слово она произнесла по слогам, – ребята внизу ждут, но Вадим Александрович сказал – подождём час или два, и тогда решим.

– Можно, – Сергей застегнул рубашку, из того, что Лиза выпалила, он мало что понял. – Тучи, говоришь?

– Ага.

– Зови своих ребят и Вадима Александровича. Если надо еды купить, деньги в тумбочке.

Вадим Александрович был года на три-четыре моложе Травина, крепко сбитый парень в очках, загорелый почти дочерна. Он пожал Сергею руку, уселся на подоконник. Дети устроились на полу и кроватях, их было одиннадцать вместе с Лизой, шесть мальчиков и пять девочек от семи до пятнадцати лет, все они вежливо поздоровались, войдя в комнату, и себя назвали. Даже соседские близнецы, хотя они с Травиным уже были знакомы. Самым старшим из них был высокий нескладный подросток.

– Это Серёжа Михайлов, – представила его Лиза, ухватив за руку, – он поэт, его даже в газете напечатали.

– Михалков, – поправил её подросток, покраснев и попытавшись забрать свою ладонь обратно. – И не в газете, а в журнале. Так, пустяки, ничего особенного.

Лиза руку скромного Серёжи Михалкова не отпустила, повела его поближе к окну и Вадиму Александровичу. Травин заметил, как Игорь с Олегом ревниво переглянулись, и усмехнулся, похоже, в секции назревали нешуточные страсти. Фамилия подростка вызвала кое-какие воспоминания, но, видимо, не связанные с Сергеем лично, потому что всего лишь заныл висок. Молодой человек взял пиджак, попрощался со всеми, вышел в коридор и спустился вниз. За конторкой сидела всё та же дама с веером из курортного управления, Сергей поздоровался с ней как с хорошей знакомой – виделись они каждый день, и не раз.

– Там сейчас милиция, – авторитетно заявила женщина, – говорят, Сыркина убили.

– Кого?

– Сыркина. Ну как же, режиссёр, живёт на третьем этаже, прямо на клумбу упал, хорошо, что дворник заметил, вызвал карету скорой помощи, в больницу голубчика увезли, – ей было скучно, и она радовалась, что есть возможность поговорить, – а ещё сторож мне по секрету сказал, что барышня с четвёртого этажа, артистка известная, бросалась ему на грудь и плакала.

– Сторожу?

– Да нет, Сыркину этому.

– Умер?

– Да вроде нет, живой, – женщина вздохнула, промокнула глаза и потный лоб платком. – Такое горе, наверное, от несчастной любви в окно полез. Довела его эта актрисулька.

– Вы же сказали, убили его?

– Одно другому не мешает, – работница курортуправления строго посмотрела на Травина, – наверняка ревнивец какой-нибудь постарался.

На улице парило, большая туча наползала на город со стороны Бештау, Сергей подумал, что дождя не избежать, и зашагал к главному входу, выходящему на Цветник. Цепочка несчастных случаев с киногруппой пополнилась ещё одним эпизодом, он хотел разузнать о том, что случилось, из первых рук. У главного входа стояли человек тридцать, все – молодые девушки, они столпились возле «фиата», а у стеклянных дверей прохаживался милиционер. Травин сам был человеком рослым, сто девяносто два сантиметра, но этот страж порядка был на полголовы его выше. На вид ему было лет восемнадцать-двадцать, из-под фуражки с белым чехлом выбивалась чёрная прядь. На Сергея милиционер посмотрел подозрительно, но останавливать не стал.

Молодой человек поднялся на третий этаж, номер комнаты режиссёр ему диктовал, так что найти её труда не составляло. Дверь в комнату была приоткрыта, Сергей осторожно, стараясь не касаться пальцами ручки, подтолкнул створку, огляделся. Через крохотную прихожую номер отлично просматривался, Травин собрался было войти, но услышал шорох и спрятался за дверью.

Из туалетной комнаты появился человек, он старался двигаться тихо, наступать на полную стопу, но всё равно полы из дубовой доски столетней давности поскрипывали. Это был невысокий смуглый мужчина в красной рубахе и белой жилетке, точно такую же одежду носил портье, стоявший внизу у стойки. Незнакомец подошёл к кровати, заглянул под матрас, разочарованно вздохнул, потом занялся платяным шкафом. В руках появились самопишущая ручка, часы на кожаном ремешке и портсигар. Добычу работник гостиницы сложил на кровать и принялся обшаривать тумбочку. Там, видимо, ничего ценного не было, оставался один ящик, запертый на ключ, мужчина подёргал его, потом уверенно протянул руку к спинке кровати. Ключ висел сбоку, на гвоздике, из чего Сергей заключил, что здесь во всех номерах так устроено. Незнакомец наконец открыл последний ящик, пошарил, достал пачку денег и принялся пересчитывать – поступок глупый и бесполезный, всё равно их больше бы не стало, а потом попытался запихнуть их в карман, но пачка была толстой и цеплялась за край.

– Ну что, сколько там? – спросил Сергей, стоя в проходе.

Взгляд у мужчины заметался из стороны в сторону.

– Что вам надо, товарищ? – дёрганым голосом сказал он.

– Денег сколько в пачке?

– С постояльцем беда, нужно это отнести в милицию, – нашёлся работник «Бристоля». – Вы не подумайте, я тут не просто…

Травин не стал дослушивать, для чего воришка оказался в номере, сделал несколько шагов, подойдя вплотную, левой рукой сжал кисть незнакомца, а правой вытащил из разжавшейся руки деньги. Кисть он отпускать не стал, сжал чуть сильнее, незнакомец ойкнул и присел, пытаясь высвободиться.

– Я сам передам, – тихо, но отчётливо произнёс Сергей. – Брысь отсюда.

Мужчину уговаривать не пришлось, он бросился к двери, оттуда крикнул, что Травин ещё пожалеет, и скрылся. Когда молодой человек выглянул в коридор, там уже никого не было. Сергей собрал вещи с кровати, пересчитал деньги – восемьсот девятнадцать рублей, вытащил из пачки семь червонцев и убрал к себе в левый карман пиджака, остальные вместе с часами, портсигаром и ручкой убрал в тумбочку, закрыл ящик на ключ, и его тоже положил в левый карман. В киногруппе был счетовод, тот, которого Травин впервые увидел на вокзальной площади, правильнее всего получалось передать ключ ему. Сергей осмотрел номер, ничего подозрительного не обнаружил, захлопнул за собой дверь и отправился на поиски счетовода.

Вместо него в гостиной первого этажа он наткнулся на Малиновскую. Артистка сидела в кресле, перед ней стоял пустой бокал, а в пепельнице дымилась папироса.

– Присяду? – Травин уселся в соседнее кресло. – Не знаете, как мне вашего Лукича найти?

Малиновская посмотрела на него сквозь полуопущенные веки, даже так было заметно, что зрачки у неё расширены. Она явно не выспалась, под глазами на бледной коже проступали синие прожилки, но без контрастного грима, который позволял выделять лицо на чёрно-белой плёнке, она выглядела гораздо лучше. Хотя Травин не назвал бы её красавицей, определённый шарм в артистке присутствовал.

– Парасюка? На втором этаже, – протянула она. – Как тебя зовут? Прости, я забыла.

– Сергей, – представился Травин, он приподнялся и слегка поклонился.

– Варя, – Малиновская протянула руку ладонью вниз, дожидаясь, что молодой человек её поцелует, но тот ограничился пожатием. – Всё, Серёжа, съёмки закончены. Эта сволочь из окна готов был выброситься, лишь бы не платить. Он и тебе ни шиша не даст, не надейся.

Травин сам себе уже заплатил, но говорить об этом не стал.

– Зачем я только в это ввязалась, – продолжала Малиновская, растягивая слова, – с самого начала всё не так пошло, то оператор заболел, вместо Ермолова взяли этого Савельева, а он никак свет поймать не может, хорошо Арнольд за камеру сам берётся. Он хоть и дерьмо то ещё, но снимать умеет. Есть дар у человека, кадр поймать, лицо, оно ведь движется, и не всегда удачно. Понимаешь?

Сергей кивнул.

– Потом лампа взорвалась, когда мы здесь, в «Бристоле», снимали, осколки по всему коридору разлетелись, Гришу даже поцарапало. Да чего там говорить, если сначала не идёт, то и дальше ничем хорошим не кончится.

– А у вас такое часто случается? – поинтересовался Травин.

– Сплошь и рядом.

– Значит, это случайность?

– Это рок, судьба, Серж, от этого не уйти. Значит, так предначертано, – она провела погасшей папиросой по столешнице, оставляя рыхлую полоску пепла, – вот не окажись ты рядом, когда Муромский стрелял, он бы меня убил, а потом сам повесился. Или с обрыва прыгнул. С обрыва, кстати, тоже я бы себе все ноги переломала. Но ты был рядом, потому что так судьба распорядилась.

– Не судьба, а Свирский, – улыбнулся Сергей.

– Свирский – это не судьба, – Малиновская улыбнулась в ответ, – а плюгавое недоразумение, без Гриши и Лукича он даже копейки не стоит. Да чего там, упасть и то не смог из окна нормально. Сломал бы себе шею, прислали бы другого режиссёра, а теперь ни туда, ни сюда, заставит нас ждать чёрт-те сколько. Через два часа съёмки на вокзале, поезд из Кисловодска будет всего двадцать минут стоять, а он в больнице прохлаждается. Хотя, может, и заменят его. Если не эта картина, я бы была уже…

Она задумалась, прикрыв глаза. Сергей торопить её не стал, достал пачку папирос, закурил. Но даже спустя минуту Малиновская так и не вспомнила, где бы она была, тогда Травин встал и пошёл искать Лукича. Счетовод жил в номере на втором этаже, с окнами на Цветник, но дверь в комнату была закрыта, и на стук никто не открывал. Молодой человек решил, что ключ обождёт, и счетовод – тоже, в конце концов он не милиционер и не следователь, чтобы копаться в грязных делишках. Когда Сергей вышел на улицу, собираясь вернуться к себе в номер, то столкнулся с коренастым мужчиной лет сорока, с рубленым выгоревшим лицом и почти бесцветными глазами.

* * *

Кольцова решила, что вполне успеет проследить за Федотовым, а потом поехать на вокзал, где Свирский должен был доснять завершающие сцены. Федотов жил на бывшей Графской улице, которая теперь носила название Университетской. Чтобы дойти до почтамта, ему требовалось пересечь Базарную улицу и через нагромождения торговых рядов выйти на Красноармейскую, где находился северный корпус гостиницы «Бристоль». Там, в небольшом сквере, Кольцова и заняла нужную позицию. Она уселась на скамью, стоящую перпендикулярно к улице, лицом к Базарной. Женщину заслоняли деревья, и она имела все шансы увидеть Федотова раньше, чем он её. В четверг телеграфист передвигался на коляске и за эти два дня навряд ли начал бегать.

Рядом с женщиной лежала книга с закладкой, с другой стороны стояла корзина с продуктами, словно Лена сходила на рынок и присела отдохнуть. На самом деле она так и сделала. Торговаться Кольцова не умела, в Москве всеми закупками занималась домработница, и потому истратила на рынке гораздо больше, чем предполагала.

Федотов начинал работу в восемь утра, Лена ждала его с семи с четвертью, думая подойти и поздороваться. Но когда без двадцати минут восемь появилась коляска с телеграфистом, она уткнулась в книгу, стараясь не попасться на глаза.

Коляску толкала рыжеволосая молодая женщина. Восходящее солнце высветило россыпь мелких веснушек и чуть припухлые, словно детские, черты лица. Она наклонялась к Федотову, то поправляя воротник, то просто дотрагиваясь до руки, и по тому, как тот на спутницу смотрел, Кольцова поняла, что план с обольщением не сработает.