Текст книги "Артист"

Глава 15

Местный егерь встретил Сергея и Горянского на набережной Подкумка в самом конце колонии Бетания, там, где начинались поля совхоза «Константиновский». До места охотники доехали на двухколёсной бричке, извозчик стряс с них полтора рубля и всю дорогу бурчал, что нынче народ мелкий пошёл, а вот раньше баре гроши не считали. Но от своих обязанностей кучер не отлынивал, он аккуратно сгрузил вещи и даже помог Горянскому вылезти из экипажа. Военный за неделю стал хромать значительно меньше, но всё равно было заметно, что резкие движения доставляют ему неудобство.

Возле деревянной пристани на мелких волнах болталась четырёхвесельная шлюпка с привязанным к корме тузиком. В маленьком судёнышке сидела собака, были сложены мешки и три ружейных чехла, туда же Травин отнёс и их сумки. Егеря звали Фома, ему было далеко за шестьдесят, невысокого роста и тощего телосложения, с блеклыми глазами и редкими седыми волосами, но двигался он бодро и уверенно. Когда погрузились в лодку, мужчина закашлялся, прикладывая к губам платок.

– Простудился нынче, – сказал он, – вы уж звиняйте, только в ночь я не выдюжу.

– Как так? – изумился Горянский.

– Если захотите остаться, так сынишка мой подойдёт к сумеркам, а нет так все вместе вернёмся. Тут самая охота-то под темень, кулик, он ждёт, когда всё утихнет, а потом раз, и выпорхнет. Тут-то мы его и жахнем, но если захотите поутричать, и навес, и одеяла я с собой взял. Вы, господин хороший, раньше-то на птицу ходили?

– Доводилось, – ответил Сергей.

– Вот и хорошо. С Анатолем Палычем-то мы хорошо по этим делам знакомы, да? Уж ходили тута года три назад, токмо около Змейки, там птица богато водилась и лиса, а теперича камень рубят, всех животинок распугали. Ну да жизнь-то кипит, как в газетах пишут, новые высоты берём, опять же рабочему классу прибыток. Пожалте, господа-товарищи, на вёсла.

Горянский сразу понял, что с Сергеем ему не тягаться, только мешать, и отложил свою пару вёсел, Травин не возражал, ему ритмичные движения плечевым поясом, с опорой на ноги и пресс, были только в охотку. Вода за кормой шлюпки бурлила, канат, тянущий тузика, натянулся, егерь довольно улыбался, подставляя морщинистое лицо свежему речному ветру.

– На рыбалку бы сюда, – выдохнул Сергей, перенося вёсла к носу лодки, – ох небось сейчас щука идёт хорошо.

– А то, – подтвердил Фома, – стало быть, неводом идёт в аршин. А уж если со снастью, то на сома, в этой-то стороне их немного да мелкие, а вот за Ессентуками, там прямо зверь, пуда на четыре бывает, вот такой.

И он развёл руки как можно шире.

– Тута мелочи полно, усачи там, пескарики да окуньки, – продолжал он, – раньше баре были охочи до этого дела, нам-то, мужику, на прокорм недосуг сидеть, невод поставил, глядишь, и есть чем пузо набить, а господам этот подавай, как энто они называли, плезир. Чтобы, значит, сесть на месте и поразмышлять о возвышенном, ну там о бабах всяких в кружевах и прочем. Али заберутся в лодку и плывут, а вёсла в воду и мечтают. Тьху, бездельники.

– Да мы тоже такие, – Горянский улыбнулся, – чай не на прокорм бекасов едем бить.

– Тут дело другое, – не согласился егерь, – охота – занятие соревновательное. Рыба что, дура, крючок увидит и знай кидается, а птица дело тонкое, она к себе абы как не подпустит, сноровка нужна. Лиса опять же, хитрая, зараза, её выследить надо, загнать, она же, тварь такая божья, улизнуть норовит. Ну а коли секач, там уж кто кого.

– Попадаются тут кабаны? – спросил Травин.

– А то ж. Сейчас самое время для них, чтобы, значит, пожрать. Урожай-то созрел, вот они по полям и носятся, жир нагуливают. Я, если что, патроны-то снарядил резанкой, но и вы, товарищи дорогие, сторожитесь. Правой руки держись, сейчас в разлив зайдём, дальше приток будет, как пашни закончатся, там и остановимся. Видишь гору? Лысой кличут, ежели тут пусто будет, то вот возле неё, со стороны заката, и пройдёмся по болотцам. Справа-то посёлок Подкумок, там колонисты кузню поставили и всю живность распугали, а тут места нелюдимые, разве что вон вдалеке ферма, немчура хозяйствует, так кабаны возле неё вертятся, свиней чуют. Но их там же и отстреливают, вблизи лучше не ходить, вдруг за секача примут.

– Я эту ферму вроде видел, – сказал Сергей, – с горы когда смотрел. Там здание такое, с колоннами, явно барское, и аллея к нему ведёт, а вокруг домишки понастроены.

– Оно самое. Бывшая усадьба помещиков Арешевых, они там аж до революции коняшек разводили, а как, значитца, всё это произошло, вместе с белыми и уехали, ну а немчура, видишь, себе этот кусок отхватила. Был я там у них, чистота, значитца, и порядок, аж выть хочется, хуже, чем в колонии этой, правда, дерьмом пахнет, но куда без этого, скотина в сортир не ходит, известное дело.

* * *

Первым, что почувствовала Малиновская, когда очнулась, был запах навоза. Голова противно ныла, она ощупала затылок и обнаружила шишку. Вокруг было темно, хоть глаз выколи, Варя встала на колени, ощупала пол. Он был земляной. Поднявшись, женщина сделала несколько осторожных шагов, обо что-то споткнулась и упала, больно ударившись коленом. Раздался вскрик.

– Кто здесь?

– Варвара Степановна, это вы?

– Зоя?

– Да. Где мы?

– Пока не знаю, – Малиновская поднялась, вытянула руки вперёд.

Через несколько шагов пальцы уткнулись в камень, она ощупала преграду и щели между блоками. Не отрывая ладоней от стены, она шажками пошла влево, уткнулась в угол, повернула на девяносто градусов. Ещё через десять приставных шагов левая кисть упёрлась в прут. Металлический. Варя схватила его, провела рукой – толщина прутьев была примерно с палец, они шли горизонтально и вертикально так, что между ними можно было свободно просунуть кулак. Малиновская ухватилась правой рукой за вертикальный прут, вытянула левую. Примерно в метре от стены прутья крепились к стальному каркасу, видимо, это была дверь. Металл пах ржавчиной. Варя двигалась увереннее и промерила камеру шагами – пять полных вдоль и почти столько же поперёк. Кроме неё и Зои, внутри никого не было. Что творилось снаружи, она не знала и очень боялась узнать.

Когда в машине на них наставили пистолеты, женщина попыталась вытащить из ридикюля револьвер, тот, что оставил ей Травин, но мешала Зоя, локоть упёрся ей в бок, а потом дверь с её стороны распахнули, и грубые руки вытащили Малиновскую наружу. Там сумку отобрали, её обыскали, нашли карманный «вальтер», Варе заломили руку и накинули на голову мешок, от которого пахло нечистотами и гнилой картошкой. Мешок был большой, от макушки до талии, сверху его обмотали верёвкой, а потом бросили Малиновскую на какую-то телегу. Одна соломинка пролезла сквозь прореху в мешке и больно уколола её возле глаза. Рядом швырнули ещё одно тело, кто-то упёрся в Варю ногой.

– Не двигайся, егоза, – посоветовал незнакомец, – а то придушу.

Малиновская ему поверила и даже дыхание затаила. Она слышала, как Генрих разговаривает с кем-то по-немецки, половина слов потерялась, но женщина разобрала «вокзал», «поезд» и «не забудь сообщить». Рядом, в соседнем мешке, всхлипывала Зоя. Малиновская попробовала подползти к ней поближе, но похититель грубо пихнул её ногой.

Всё это напомнило Варе двадцатый год, когда их поезд под Ейском захватили красные. Женщин и детей вытаскивали из вагонов, вязали чем получится и бросали на телеги, мужчин и тех, кто пытался сопротивляться, стреляли на месте, особенно зверствовала молодая женщина в кожанке и с красным бантом. Эту женщину Малиновская потом встречала в Москве на приемах в наркомате по военным и морским делам, её звали Фрума Хайкина, она была женой комдива Щорса. Каждый раз, видя бывшую комиссаршу, Варя вспоминала жену капитана Селиванова, которую выволокли и ткнули штыком в живот, она осела на землю, прижимая ладони к красному пятну на платье, потом Хайкина выстрелила ей в голову, совсем не из жалости. И теперь это воспоминание снова яркой картинкой всплыло в мозгу, накладываясь на происходящее. Малиновская закричала, задёргалась, потом что-то обрушилось на голову, и она отключилась.

Зоя сознания не теряла и помнила немного больше. Их долго везли по каким-то рытвинам, телегу сильно раскачивало, но потом дорога стала ровной. Через мешковину она ничего рассмотреть не смогла, только увидела пробивающийся через нити свет. Потом женщин занесли куда-то вниз и сбросили на пол. Мешок с Зои сняли, и приказали сидеть тихо.

– Это тот, кто сидел с водителем, – сказала она, – и с ним ещё двое мужчин. Они нас развязали, а потом поднялись по лестнице наверх. Мы в клетке.

Малиновская досадливо вздохнула. Она тут бродила с риском для жизни, осматривала каземат, а Зоя, оказывается, всё знала.

– И давно мы здесь?

– Не знаю, – Зоя заплакала, – наверное, очень давно. Я хочу пить и в уборную.

– Тоже бы не отказалась, – Варя дотронулась до лица девушки, погладила по щеке, – успокойся. Я ведь не какая-то простушка, а знаменитая артистка, как только поймут, что я пропала, тут же начнут искать с милицией. А ещё мой муж, как только узнает, пригонит сюда целую армию, он большой военачальник, командир дивизии. Эти бандиты сильно просчитались, схватив нас. Но смотри, никому ни слова, делай всё, что они говорят.

– Всё? – Зоя разрыдалась ещё сильнее.

– Ничего, – Варя погладила её по спине, прижала к себе, – главное отсюда выбраться, мёртвый человек никому ничего не может сделать.

Эти слова девушку совершенно не приободрили, Малиновская готова была ударить её, лишь бы Зоя прекратила истерику, но тут сверху что-то зашуршало, в потолке образовался светящийся квадрат, в нём появился фонарь, ударивший лучом света прямо по глазам, за ним – голова, а за головой – лестница, по которой спустились двое мужчин. Один действительно был тем парнем, что ехал на переднем сиденье рядом с Генрихом, второй – низкий и коренастый, в руках он держал ведро и вилы.

Парень повесил фонарь на потолок, показал стволом револьвера на угол.

– Ну-ка, барышни, вон туда сядьте. Эй, да не реви ты так, сама виновата, вот зачем вместе с артисткой попёрлась. А ты очухалась, молодец, я думал, до обеда проваляешься, у Макара рука тяжёлая.

Малиновская подчинилась, она потащила Зою за собой в угол, усадила там и пристроилась рядом. Глаза от света слезились, голова разболелась ещё сильнее, но она как могла осмотрелась. Вокруг были только голые стены, на противоположной стене с потолка свисал крюк, на котором болталась цепь. В углу лежала копна сена. Решётка отделяла от помещения примерно треть, чтобы войти в клетку, тюремщику придётся подойти к ним очень близко. Будь она посильнее, могла бы броситься, отнять пистолет и прикончить этих гадов, а потом выбраться наружу, но на самом деле шансов освободиться не было. Коренастый, словно прочитав её мысли, усмехнулся.

– Небось до ветру хотите, товарищи женщины? – спросил он, отпирая клетку. – Делайте нужду в ведро, да поаккуратнее, выносить некому. Через час принесу поесть и воды, мы ж не звери какие.

– Мы очень добрые, – подтвердил парень, не сводя глаз с пленниц, – вас, госпожа Малиновская, мы отпустить не можем, а вот подруга ваша, если будет стараться, вполне окажется на свободе. Тебя ведь Зоя зовут? Ты комсомолка?

– Нет, – всхлипнула Зоя, – но я состою в профсоюзе.

Парень рассмеялся.

– Это замечательно, – сказал он, – членам профсоюза полагается сладкое, я положу тебе пирожок с вареньем. Не надо плакать, вы живы и здоровы. Если будете себя хорошо вести, но и дальше так останетесь. Ты закончил?

– Да, – коротко ответил коренастый.

Он оставил ведро рядом с прутьями, потом принёс сено из другой части комнаты, бросил на середину клетки, запер решётчатую дверь на висячий замок. Тюремщики скрылись в том же порядке, в каком появились – сначала коренастый, потом молодой, за ним фонарь и лестница, оставив пленниц снова в полной темноте.

– Зачем они нас схватили? – спросила Зоя.

– Не знаю, – раздражённо ответила Варя, – откуда мне…

И подумала, что Травин оказался прав, следовало быть осторожней.

* * *

– Пятый, – Сергей отобрал у спаниеля тушку бекаса, положил к остальным десяти, отдельно лежали два глухаря и куропатка. – Неплохо за два часа.

– Не та птица пошла, – егерь взял у Травина ружьё, начал перезаряжать, – вот раньше, помню, забрехала собака, стая подымалась, только пали в них, за раз пятерых можно было снять. А сейчас сидят поодиночке, словно тетерева. Ежели желаете, на утку ещё можно пройтись.

Сам он не охотился, всё больше кашлял, несколько раз спугнул дичь, и его оставили сидеть рядом с припасами. Пока Горянский с Сергеем крались по заболоченному низкому берегу, он развёл костёр, ощипал двух птиц, распотрошил, порубил на куски и бросил в котелок. В лодке нашлись луковица и пара картофелин, на лугу – какие-то ароматные травки, через некоторое время вода забулькала, выбрасывая с каждым шариком воздуха аромат свежеприготовленного супа.

До сумерек оставалось ещё чуть меньше часа, Фома утверждал, что из опушки, которая была от них в километре, стоит только подождать, вылетят кулики, но Сергей сомневался, уж очень они тут нашумели.

– Хотел тебя спросить, – Горянский уселся возле костра, достал из сумки ложку, – ты чего «Франкотта» не взял? Я думал, из своей бельгийской машинки тут всех перебьёшь.

– Точно, – Травин улыбнулся, – я ведь вот что хотел сделать.

Он сходил к лодке и вернулся с холщовым свёртком, положил на бревно, развернул.

Появились две деревянные кобуры с торчащими из них рукоятями.

– «Маузеры», – Горянский вскочил, подошёл поближе. – Где взял?

– Да тут, понимаешь, какая история вышла. Я ведь в фильме снимался, так у них аж четыре штуки завалялись. Ну я счетоводу и сказал, мол, зачем они вам, отдайте мне один, вещь в неумелых руках опасная, даже смертельная. Вот, на тридцати рублях сошлись. Обещался ему деньги позже отдать, как опробую и выберу по руке.

– Разрешение на него не получить, и вообще проверить не мешает, как он к гражданским попал, – военный взял одну кобуру, раскрыл, покачал пистолет в руке, – войну вспомнил, был у меня такой, разве что попроще и поцарапанный весь, хорошая штука, если приклад примкнуть, карабин получается.

– В Псков вернусь, через отдел милиции оформлю на почтамт, – сказал Травин, – а то бывает выезжают по деревням почтальоны, а охрана не пойми с чем. Ну а не разрешат, сдам. Я из четырёх выбрал два поприличнее, мы их сейчас с тобой пристреляем, один оставлю, второй верну. Как думаешь, в ста шагах мишень установить?

– Темнеет, – Горянский огляделся, – так далеко не углядим.

– Ну полчаса есть ещё, – Сергей указал на раздвоенную берёзу примерно в ста шагах от них, – по обойме из каждого отстреляемся, и хватит. Твой левый ствол, мой правый, пять патронов, и меняемся.

– В гражданскую из таких стрелял? – спросил военный, укладываясь на землю и прижимая приклад к плечу.

– Доводилось и из таких.

Травин остался стоять, приклад он цеплять не стал, держал пистолет в чуть согнутой правой руке, опирая кисть на левую. Он перенёс центр тяжести на правую ногу, прицелился и сделал пять выстрелов. От ствола полетели щепки. Когда первые пять патронов были отстреляны, Сергей сходил и посчитал следы пуль. В левом оказалось всего два, а в правом аж все пять, значит, или Горянский так точно стрелял, или Травин попал в соседний ствол. Молодой человек хмыкнул и тоже лёг на землю.

– Мастерство не пропьёшь, – Горянский довольно улыбнулся, когда Травин вернулся во второй, а потом в третий раз, вторые половины обойм они отстреливали по отдельности. – Ну что, какой себе оставишь?

– Оба хороши, – Травин уложил «маузеры» обратно в деревянные кобуры, – где ты так стрелять навострился?

– Я на фронте с пятнадцатого года, сразу «мосинку» получил, так с ней и не расставался, даже когда в прапорщики произвели. И царский знак с вензелем имеется, и советский, с красноармейцем. Но ты тоже молодец, только целишься быстро, и на собачку жмёшь едва цель уловил, видно, что тебе не точность важна, а результат, и патроны для этого ты считать не привык.

– Есть такое, – молодой человек уселся на накидку, принял из рук егеря миску с супом, – мне, понимаешь, целиться некогда было, уж слишком много их лезло, белофиннов, как тараканы, только успевай давить. Ну что, Фома, поедим, отдохнём немного, и на кулика? Смеркается уже.

* * *

Фёдор через немытое стекло смотрел, как распахиваются ворота и во двор заезжает автомобиль. Его автомобиль. Панкрат зашёл в дом первым, впустил Генриха. Тот широко улыбался.

– Дело сделано, – сказал Генрих, усаживаясь на стул, – но возникли некоторые осложнения.

– Что за осложнения? – буркнул Фёдор.

– Пришлось с ней ещё одну привезти, сама навязалась. Царапалась, как дикая кошка, мы такого натерпелись, что надо бы прибавить.

– За неё я платить не буду.

Генрих перестал улыбаться. Лучики возле стального цвета глаз исчезли, выражение лица стало холодным и отстранённым.

– Пять косых ты должен дяде Гансу и ещё два косых мне. Но в уплату готов не деньгами взять, а артисткой, уж очень она мне понравилась, гладкая такая, фигуристая.

– Нет, – Фёдор достал из-под стола левую руку, в которой был зажат пистолет, – отбашляю, сколько договаривались. Дел я с тобой не имею, ты со своим дядей сам скумекай по-свойски.

Несколько секунд они сверлили друг друга глазами, Липке неожиданно рассмеялся.

– Шучу я, ты что, правда подумал, будто я решил тебя на понт взять. Но хотя бы на авто покататься дашь с неделю?

– Бери, – Фёдор махнул замотанной рукой, он немного расслабился, – только верни в целости. Деньги вон лежат, все пять косых, как договаривались. А сверху я ничего…

Он не успел договорить, Панкрат подобрался к нему сзади, чиркнул лезвием по горлу, оттянув голову за волосы назад. Из перерезанных артерий хлынула кровь, Фёдор поднял пистолет, но на спуск нажать не успел, рука бессильно упала. Тело дёрнулось несколько раз и замерло.

– Ты точно знаешь, где он фиксы затырил? – Генрих брезгливо посмотрел на мертвеца.

– А то ж, – Панкрат вытер нож о пиджак убитого, убрал в ножны, – в подвале. Он, гад, таится всегда, но сегодня я его срисовал.

– Сколько ещё человек в доме?

– Двое наверху спят, их сегодня в больницу возили, гипс клеили. Больше никого.

– Хорошо, – Липке подошёл к входной двери, тихо свистнул, из темноты появились трое мужчин, – сперва с ними закончим, а потом пойдём, посмотрим, что нам Федька оставил в наследство.

Глава 16

Дом в конце Теплосерной улицы загорелся через час после полуночи. Язычок пламени появился в деревянной пристройке, через открытую дверь огонь перекинулся на основное здание. Балки, мебель и крыша занялись почти сразу, дом стоял вот уже лет сорок на этом месте, и дерево отлично высохло. Саманные стены не дали пожару перекинуться на соседние строения, солома, замешанная в глину, быстро прогорела, но сами блоки выдержали, ещё и запеклись.

Зарево заметили на мясокомбинате, у вахтёра имелся телефон, по которому он связался с пожарной командой, и та приехала достаточно быстро. Пятеро пожарных срубили топорами деревья, разнесли на доски уличный сортир, щедро залили водой сарай, а потом стояли и смотрели, как дом выгорает изнутри. Пламя бушевало часа три, и к десяти утра стены остыли достаточно, чтобы здание осмотрели изнутри. Пожарные нашли три обгоревших трупа, вызвали уголовный розыск, агент и фотограф появились к полудню. Возле мертвецов нашли оружие, пустые бутылки и стаканы, в углу дома обнаружили слиток золота весом примерно граммов двести, это позволило предположить, что хозяин хранил золотые червонцы. Немного, судя по весу, не больше тридцати.

Следом за агентами угро на месте пожара появился следователь Можейко, он прошёлся по соседям, записал их показания, которые сводились к одному – те ничего не видели и не слышали; потом опросил вахтёра мясокомбината, тот в журнале сделал записи, но свой пост не оставил и к дому не приближался. Следователь на месте изучил набросок, сделанный агентом уголовного розыска, расположение трупов примерно соответствовало тому, что они собрались в одном помещении. Из-за воздействия высокой температуры сразу определить, кто же именно оказался в сгоревшем доме, не представлялось возможным, но наличие оружия и золота позволяло предположить, что здесь жили люди совсем не мирные

– По гипсу можно опознать, – подсказал один из агентов, который работал в отделе милиции уже несколько лет, – если в больнице делали, они посмотрят по записям. А так дом нам этот известен, тут Федька Гульник жил, шулер из местных. Шиковал в последнее время, но ни на чём серьёзном его не ловили.

– Где работал? – уточнил следователь.

– Да в «Бристоле» и ресторации бывшей, там приезжие часто в картишки перекидывались, ещё катран ихний на улице Анджиевского, через дом от почты, мы их раз в месяц оттуда выкуриваем, но закрыть не можем, остальное-то у них чин по чину.

– Всё можно сделать, была бы пролетарская воля, – отрезал Можейко, – и что это Фёдор?

– Из себя блатного выводил, вот и таскал с собой машинку, гагары, то бишь женщины состоятельные из приезжих, на эту романтику клевали, уж очень он по женской части ходок был. Я так считаю, что всех троих мы знаем, это кореша его, Сенька, то бишь Семён Боровик, и Пётр Синичкин, по мелочи мы их задерживали. Тут ещё Панкрат Пеструхин, хозяин дома, должен быть, он здоровый такой, но низкий, вроде к нему ни один труп не подходит.

– Чем занимается?

– Раньше-то наш клиент был, на кражах попадался, но в последнее время исправился, работает на базаре, лавка у него была, а потом закрылась, так он ящики таскает. Но он тут не живёт, у брата своего в Горячеводской обычно ночует, а эту халупу сдаёт. Всё по чести, жильцов регистрирует. Что скажете, Иван Иваныч?

– Я как вижу, по пьяни эти трое дом подожгли, может быть, папироса упала, или ещё что, а потом выбраться не смогли.

– А вдруг поссорились с кем-то, и он их убил?

– Не вижу я такого, – Можейко стиснул кулаки, – бутылки валяются, стаканы опять же разбитые, следов на первый взгляд борьбы или убийства на трупах нет. Дождёмся, что доктор напишет, и тогда уже пусть прокурор решает. Я распоряжусь, чтобы Панкрата этого на допрос доставили, но чую, ничего не добьёмся. И вообще, по мне, как этой швали меньше становится, так лучше.

– Вот ещё что, – вспомнил агент, – машина самоходная у этого Федьки была, а сейчас её тут нет. У нас в городе, сами знаете, этих автомобилей раз-два, и обчёлся, чай, не Москва. Может, украли сдуру.

– Это ты хорошо сказал, пройдусь ещё по соседям, вдруг машину кто видел или в сарай к себе утащил. Штука непростая, у нас в прокуратуре их две, и обе разные, нам про каждую объясняли, куда и что дёргать. Думаю, соседи и вовсе не разобрались бы, разве что лошадью отволокли.

– Спору нет, – агент широко улыбнулся, обнаружив отсутствие двух зубов и прокуренную желтизну остальных, – механизм сложный. Не аэроплан в небо поднимать, но всё равно умения требует.

* * *

– Первым делом самолёты, – сказал Травин, глядя, как учебный У-1 с эмблемой Осоавиахима на кокпите неуверенно заходит на посадку, – ну а девушки потом.

– Это вы, товарищ, точно подметили, – стоящий рядом с ним военный, на груди которого красовались два ордена Красного Знамени и Красный орден Хорезма, кивнул. – Ты, Виктор Николаич, меня прости, я тебе как есть скажу. Барышня эта, хоть ей какой самолёт дай, летать не умеет. С весны бьёмся, как-никак, девушка, и неба не боится, и теорию на «отлично» освоила, и вообще смелая и красавица, а хоть в лоб, хоть по лбу. Не дам я ей больше «юнкерс», как ни проси, в прошлый раз сердце зашлось, когда она взлетала. А уж как сажать начала, думал, всё, лопнет мой пламенный мотор.

Федотов грустно пожал плечами. За воскресным обедом он расхвастался Сергею, что его будущая невеста замечательно летает на самолётах, на самом деле всё обстояло не так радужно. Приборы и управление Мурочка кое-как освоила и весь полёт выполняла сама, только получалось у неё плохо. Не чувствовала молодая женщина машину. Вот и сейчас У-1 рыскал, пытаясь нащупать посадочную полосу, ушёл на второй заход и там выровнялся, видно было, что управление взял на себя более опытный пилот. Биплан наконец коснулся колёсами бетона, пробежал два десятка метров, развернулся и остановился. С места переднего пилота на землю выпрыгнула Мурочка, приложила ладонь ко лбу козырьком, посмотрела на безоблачное небо, а потом быстрым шагом направилась к Федотову. Следом из аэроплана вылез молодой пилот-инструктор, он погрозил в спину женщины кулаком и плюнул.

– Ну как я, молодец? – Мурочка крутанулась на одной ноге, демонстрируя отличную фигуру в лётном комбинезоне, – Лёва мне только чуть помог, а так я всё сама. Правда, Лёва?

Подошедший инструктор грустно кивнул.

– Ну всё, я пойду отдохну, чаю выпью. Витя, ты идёшь? – спросила она.

– Да, одну секунду, – попросил Федотов.

Он дождался, когда женщина скроется в здании авиашколы, и повернулся к Травину.

– Не хочешь попробовать?

– Больше десяти лет прошло, – напомнил ему Сергей, – я за это время только один раз летал, и то во сне.

– Товарищ бывший лётчик? – военный внимательно оглядел Травина.

– Отец его в авиаотряде служил вместе с Александром Николаевичем, – ответил за Сергея телеграфист, – тот его и учил на «Муромце».

Военный промолчал, только желваки заходили на лице, а инструктор отвернулся, чтобы скрыть смущение. Александра Николаевича Вегенера, бывшего начальника академии Жуковского, расстреляли год назад за шпионаж.

– Могу попробовать, если бензина не жалко, – постарался разрядить обстановку Сергей, – всё равно инструктор в затылок дышит, а эти аэропланы я ещё в Москве видел, на «Дуксе» у Поликарпова. Там, кстати, новый сделали, У-2, с другим мотором.

– Чего-чего, а бензина у нас хватает, – военный обрадовался, что может поменять тему разговора, – только здоровый ты больно, не потянет тебя У-1. Но на «юнкерсе» можем прокатить, да, Лёва? Тебе тоже надо опыт нарабатывать, того и гляди отберут у нас последние три аппарата.

Инструктор кивнул с обречённым видом. С самого утра заглох двигатель на учебном самолёте, и они три часа с механиком в нём ковырялись, потом пришлось упрямую барышню катать, а теперь этот здоровяк решил былое вспомнить. Только «юнкерс» отличался от «Муромца» так же, как новый автомобиль от телеги. Закрытая кабина, одно крыло вместо двух, большой салон и габариты внушительнее. На метр длиннее, размах крыла почти на четыре метра больше, и вес – на двадцать пудов. Поднять «юнкерс» мог шестьсот килограммов полезного груза, а У-1 хорошо если двух пилотов или одного и боезапас.

В «юнкерсе» Осоавиахима управление было дублировано, у пилота и учащегося стояли одинаковые четырёхспицевые штурвалы, педали и тяги, только переключатели полагались один набор на двоих. Лёва забрался на место пилота, подождал, когда Сергей усядется рядом, протянул руку.

– Лев Мильнер, – представился он.

На голубых петлицах у Мильнера расположились три кубика, значит, он шёл по пятой категории старшим лётчиком. У военного, который отдал инструктору в дружеской форме приказ, на петлице был один ромб.

– Сергей Травин, – пожал руку молодой человек. – Если не трудно, покажи, где тут что расположено. Я кабину действительно десять лет не видел вживую, только «Авиацию и химию» у себя на почте читаю, про «юнкерсы» там мало что пишется, а вот в немецких журналах очень хвалят.

Мильнер, узнав, что Сергей работает начальником почты, удивился и позавидовал – на такой должности действительно доступ к иностранной прессе был почти свободным. Он постучал твёрдым жёлтым ногтем по каждому прибору, называя их, потом подёргал переключатели, завёл двигатель и начал разбег. Взлетал «юнкерс» легко, сказывались отсутствие груза и мощный мотор, самолёт оторвался от бетонной площадки и устремился в небо.

Воздушная станция Минеральные Воды была построена в степи рядом с железной дорогой, соединяющей Владикавказ и Ростов. Отсюда выполнялись пассажирские рейсы во многие крупные города, один из таких самолётов, «Комета-Дорнье», рассчитанный на шесть пассажиров, подлетал к воздушной станции с севера. Билет обходился путешественнику в семьдесят два рубля – месячную зарплату совслужащего, но от желающих всё равно отбоя не было. Мильнер заложил вираж, пристраиваясь «Комете» в хвост, и снова потянул штурвал на себя. «Юнкерс» отвечал на манёвры с крохотным запозданием, но всё равно намного резче, чем неторопливый биплан.

– Попробуешь? – спросил инструктор, выравнивая машину.

Травин кивнул. С момента, как он положил руки на штурвал, тело само пыталось управлять самолётом, и требовалось усилие, чтобы ничего не делать. Он осторожно подвигал штурвалом, не трогая подачу топлива. На биплан этот аппарат точно похож не был, зато немного напоминал «Цесну-172». Сергей наклонил штурвал чуть влево, чувствуя, как самолёт сопротивляется, потом вправо, и решительно направил машину на юг.

– Ты чего делаешь? – всполошился Мильнер, он держал руки над рычагом, готовясь в любой момент взять управление на себя.

– Когда ещё на такую высоту заберусь, – Сергей вышел из плавного виража, – ты каждый день на это смотришь, не понять.

– Пять рублей, – сказал инструктор, – приезжай с понедельника по среду, полёт стоит пять рублей с человека в кассу станции, катаем всех желающих, нэпманы со своими подругами очень любят. Только порулить тебе без лётного удостоверения никто больше не даст, даже Лазаревич. Но если запишешься в Осоавиахим, пять месяцев, и получишь книжицу, вдобавок полёты бесплатные.

– У нас в Пскове с этим строго, граница рядом, – с сожалением произнёс Травин, проносясь над Машуком, – чуть что, и пальнуть могут, что с нашей стороны, что с эстонской. А что твоя ученица, в пять месяцев не уложилась?

– Не режь по живому, – Мильнер сморщился, будто лимон разжевал, – не чувствует она машину, хоть тресни, как в воздух поднимемся, ещё туда-сюда, а как дело к посадке, так хоть крестись. Ладно У-1, он ошибки прощает, даже в штопор и то входит, если только очень постараться, с «юнкерсом» так не выйдет, одними приборами не обойдёшься, глаз нужен и сноровка.

Внизу проплыли гостиница, больница, Базарная площадь; люди, едва различимые с километровой высоты, смотрели вверх, показывая на самолёт пальцами. Сделав круг над городом, Сергей направил аппарат обратно к аэродрому. Посадить «юнкерс» ему не доверили, но он чувствовал, что и с этим бы справился.

На лётном поле из пассажирского самолёта выходили люди. Отсюда они могли уехать во Владикавказ или Кисловодск, троих сразу забрал автомобиль, ещё двое ушли в сторону станции, а один, точнее, одна, подошла к Федотову и его спутнице и о чём-то с ними болтала. Когда Сергей вылез из кабины, то обнаружил, что это Кольцова. Сперва он пожал руку Лазаревичу.