Текст книги "Артист"

– А ну тебя, – махнул рукой Ляпидевский, – это не я, это Юдин молодец, он всё посчитал по моим записям и телеграфировал время смерти. От трёх до четырёх часов утра. Значит, я был прав, и с поезда его уже мёртвого сбросили, поэтому гематома и не образовалась. Как думаешь, надо это следователю отнести? Прежнее заключение-то наш профессор Рубинштейн подписал, он здесь окружной эксперт при суде, и в отпуск уехал в Ленинград, а тут вроде я со своей, точнее Юдина, идеей, вперёд него вылезу.

– С трёх до четырёх, говоришь, – задумчиво произнёс Травин, – значит, он Свирского не мог из окна выбросить. Конечно, надо следователю сообщить, пусть знает, что ты тут не стёклышки у микроскопа протираешь, а серьёзной работой занимаешься.

– Это следователь так сказал про стёклышки, да? – обиделся Фима.

– Намекнул. Я, кстати, хотел к тебе зайти. Ничего не знаешь про вчерашний пожар, не привозили к вам оттуда мертвяков?

– Как же, были, аж три штуки, их Бурмистров смотрел, наш хирург, его пациенты оказались. Представляешь, он их только в понедельник в гипс закатывал, а в среду уже и всё, гипс не нужен.

– А чего за гипс?

Ляпидевский снова начал рыться в бумагах, сначала тех, что лежали на столе, потом в свалившихся на пол.

– Ага, вот. Имён нет, он их мимо кассы лечил, вот только когда заведующий узнал, форменный разнос устроил, и в рентгенологическом кабинете записи остались. У двоих выломаны суставы пальцев правой кисти руки, у одного из них ещё перелом левой лучевой кости со смещением. Ну а у третьего ключица сломана и на челюсти трещина. Первым двум гипс наложили, а третьему повязку фиксирующую. Милиция-то думала, что драка была, но нет, всё, так сказать, зафиксировано, эти голубчики уже в таком виде сгорели.

Травин кивнул, примерно так он с насильниками и поступил, пальцы, локоть, челюсть и плечо. Ну а ушибы мягких тканей наверняка сгорели месте со всем остальным. Значит, вся шайка мертва. С одной стороны, хорошо, под ногами путаться не будут, а с другой – вероятный подозреваемый в предполагаемом похищении уже ничего не расскажет.

– Кроме этих, повреждения какие-то были? – на всякий случай спросил он.

Фима пожал плечами.

– Там дом был каменный, как печь горел, под первым этажом подпол с барахлом и окошком на улицу, так через него как через поддувало тянуло, а сверху на них что только не свалилось, крыша-то черепичная, осколки из трупов выковыривал. Кости от температуры хрупкие стали, посмертных переломов хоть отбавляй, но гипс и то, что под ним, почти в целости сохранилось. Было у меня подозрение, что одному могли горло перерезать, на позвонке шейном царапина, но может быть повредили, когда перевозили. Нет, утверждать не могу. Ты заходи, а то скучно здесь, сижу как сыч, даже вот обсудить не с кем, другие-то доктора всё больше по живым.

– У меня в Пскове приятель есть, тоже энтузиаст вашей покойницкой деятельности, вот думаю, вам бы было о чём поговорить.

– В Пскове? – Ляпидевский задумался. – Город старинный, Маруся могла бы свои экскурсии водить. Я подумаю. Но лучше в Ленинград, мне там хорошее место предлагают.

* * *

– Я место знаю, где схорониться, – Панкрат смотрел на Генриха прямо, без страха, – там никто искать не будет, но сперва с этим здоровяком надо разобраться, больно много вопросов задаёт. Один раз спросит, другой, ничего, а как рыскать начнёт, мильтоны пронюхают, а уж там заложат нас кореша за милую душу, и меня, и тебя. С Федькой-то удачно вышло, и с этим то же сделаем.

Липке-младший не обидел, выделил из найденного у Федьки барахла половину, почти на три косых получилось. Мог бы и прикончить там вместе с остальным, да у Панкрата родня тоже не лаптем щи хлебала, один из братьев, женатик, только барыжил потихоньку да малину ветошную держал, а трое других на мясокомбинате обвальщиками трудились и могли Генриха в отместку вместо свиньи разделать. Особенно старший, ростом Панкрата на голову выше и в плечах шире.

– Сколько хочешь? – тут же перешёл Генрих к делу.

– Две косых.

– За фраера? Да за десяток червонцев только свистну, и очередь выстроится.

– Ну так спробуй, посвисти. Он вон Гульнику и его корешам так навалял, что мы их тёплыми без труда взяли, они даже не пикнули, уж на что Петька с пером ловчил. Полторы, никак не меньше.

Генрих рассмеялся.

– Дам тысячу, – сказал он. – Ты, Панкрат, жаден больно, да и от денег шальных, что у Фёдора взяли, у тебя голова закружилась. Учти, что здоровяк этот тебя ищет, а не меня. Или ты в доносчики заделаешься? Только чтобы всё, как вы говорите, было шито-крыто, и ко мне чтобы ниточка не вела.

Он достал из кармана пачку денег, отсчитал сотню червонцев, подвинул к Панкрату. Тот облизнул губы и накрыл бумажки широкой ладонью.

– Уговор.

* * *

Травин сперва зашёл к Кольцовой, узнать, какие будут планы по раскрытию масштабного белогвардейского заговора, но той в гостинице не было, Лена оставила у дежурного записку, что вернётся поздно. Насколько поздно, она не написала, но слово было подчёркнуто.

Телеграмма от Малиновской или Зои могла прийти в любой момент, Травин решил дождаться вечера – если с женщинами всё в порядке, то и беспокоиться нечего, а если нет, то пока похитители его сами не найдут, он ничего сделать не сможет. Федотов заканчивал работу в двадцать ноль-ноль, до этого времени Сергей шлялся по городу. Он наконец-то принял прописанную врачом ванну, тёплая радиоактивная вода мягко пощипывала царапины и ссадины, какого-то сногсшибательного эффекта после одного сеанса он не ощутил, но некоторая лёгкость в теле появилась.

Зашёл Травин и в театр, к своему попутчику Пантелеймону Кузьмичу, тот был весь в приготовлениях к воскресной премьере, но увидев Травина, обрадовался и долго не хотел отпускать. Но Сергей на одном месте долго засиживаться не хотел, забрал контрамарки. Актёр к карьере Травина в кинематографе отнёсся холодно, сказал, что не по уровню молодого человека на куске простыни кривляться и что ему, Сергею, нужно обратить свой взгляд на театральные подмостки.

На выходе из театра молодому человеку встретился Пашка, гимнаст, снимавшийся в роли белогвардейца, но тот, в отличие от Пантелеймона, Сергею рад не был, наоборот, попытался улизнуть. Травин, выйдя из театра, побывал во всех людных местах, и в ресторации отметился, и в галереях, и по Цветнику не торопясь фланировал, и даже на месте дуэли Лермонтова побывал, но слежки за собой не заметил. Народу в курортном городе убавилось, чувствовалось приближение осени. Большая часть столиков в питейных заведениях пустовала, оркестр на площади играл марши без энтузиазма, афишу с оркестром Утёсова сняли, на её место клеили другую, ленинградских артистов Савоярова и Вертинского. Пашка ещё раз попался ему на глаза, когда молодой человек пил квас на Базарной площади, но гимнаст и в этот раз здороваться не стал, а сделал вид, что Сергея не замечает, и прошёл мимо, старательно глядя в другую сторону.

На почте царили тишина и спокойствие, большая часть сотрудников разошлась. Федотов сидел за своей конторкой и читал книгу.

– Вот, Достоевского перечитываю, – он показал Травину обложку. – Талантище, как душу человеческую знал, словно прорицатель. А телеграмм артистке не было, и от неё тоже. И от Зои твоей, я специально проверял. Как думаешь, может, стоит самому телеграфировать?

– Да я адреса не знаю, а Малиновской посылать – что муж подумает?

– Это ты прав, – Федотов посмотрел на часы, стрелки показывали без двух минут восемь, – пора собираться. Машенька сказала, сегодня вечером занята, так что я один доберусь.

– Я тебе помогу, заодно прогуляюсь, – предложил Сергей.

Федотов сначала отнекивался, но потом всё же согласился. Всю дорогу до его дома они обсуждали самолёты, видимо, только воздухоплавание и Мурочка могли телеграфиста взволновать, он махал руками, горячо спорил и даже пару раз обозвал Травина дураком, когда тот сказал, что реактивные двигатели гораздо лучше винтовых. Инженеров Никольского и Базарова он тоже обозвал дураками, заявив, что ни один самолёт не выдержит таких нагрузок.

Возле дома Федотова стоял средних лет человек в очках, с прилизанной приказчицкой причёской, в сером костюме и парусиновых туфлях, он читал газету «Терек» с брезгливым выражением лица. При виде телеграфиста незнакомец оживился, попытался отодвинуть Травина.

– Вы ведь Федотов, так? Позвольте спросить, где мне найти молодого человека по имени Сергей, который к вам приходил в гости в минувшее воскресенье. Мне срочно нужно его видеть, я уже второй час жду.

– Так вот же он, – Федотов озадаченно кивнул в сторону Травина.

– Ну да, конечно же, вы Сергей, точно такой же, как мне описывали. Нам срочно нужно поговорить. Вы идите, господин Федотов, у нас деликатная беседа.

Телеграфист спорить не стал, подмигнул Травину и исчез в арке, а потом появился в окне, выходящем на ту же улицу.

– Так вы Сергей? – уточнил незнакомец.

– Я, – подтвердил Травин.

– У меня к вам срочное дело. Разрешите представиться, я – Платон Фёдорович Завадский.

Глава 20

– Я сказал, что возьму тебя с собой, иначе никак, – Травин сидел на подоконнике в номере Кольцовой.

Подоконник был крепкий, из двойной дубовой доски, лежал на каменном основании и, наверное, мог бы мамонта выдержать, под Сергеем он почти не прогибался и не скрипел. Зачем в принципе второстепенному конструкционному элементу придали такую прочность, для молодого человека осталось загадкой, он даже попытался подпрыгнуть, уперев руки в доску, но подоконник только едва шелохнулся.

Завадский, дождавшись, когда Федотов уйдёт, ухватил Сергея за воротник и попытался притянуть к себе. С таким же успехом он мог тянуть фонарный столб. Поняв, что интимного сближения не получится, мужчина перешёл к делу. По его словам, в Пятигорске действовала глубоко законспирированная организация монархического толка, которую он, Завадский, возглавлял. И он предложил Сергею присоединиться, причём не попросил, а потребовал категорическим тоном.

– Представляешь, заявил, что это мой долг как бывшего офицера и дворянина. Откуда он вообще про это прознал?

– А то ты не понял, от шалавы этой, что у Федотова живёт, я тебе говорила, с ней дело нечисто. И что ты кобенишься, раз зовёт, надо идти, – сказала Лена.

Она сидела на кровати, скрестив ноги, и пыталась курить трубку, видимо, подражая Шерлоку Холмсу или их общему бывшему знакомому субинспектору Панову. Опыта в этом у Кольцовой не было, поэтому трубка не раскуривалась.

– Да он странный какой-то, чокнутый. Сказал, здесь действует не меньше двух десятков человек в обстановке строжайшей секретности. Спрашивается, зачем ему вовлекать в это двух посторонних людей?

– Вот сходим и выясним, но ты прав, – Кольцова с ненавистью посмотрела на трубку, – не вяжется всё это. Двадцать монархистов на такой маленький городок, ГПУ их бы давно накрыло. Как тебе удалось его убедить меня пригласить?

– Сказал ему, что ты из дворянского рода Пилявских, а твоих отца и дядю убили большевики. И что ты работаешь в Москве в газете, а значит, имеешь возможность связываться с заграницей.

– И он поверил? Наверняка какая-то ловушка.

– Тогда не ходи.

– А ты?

– Тоже не пойду, свою задачу я выполнил, с Федотовым контакт наладил. Про Завадского ни слова мне не говорили.

– Нет уж, пойдём вместе, а то уже столько времени здесь, и никаких результатов. Значит, завтра в полдень? Останешься сегодня?

– Нет, – Сергей спрыгнул с подоконника, пол предательски скрипнул, – пойду отосплюсь, а то нагулялся за день. Кстати, в воскресенье премьера «Чайки», я взял контрамарки.

– Скукотища, – Кольцова нарочито зевнула, – я видела эту постановку в Москве во Вгэктемасе, бывшем Таировском. Обработка, кстати, Демьяна Кострова, который сценарий к твоему фильму написал, от Чехова там мало что осталось. Треплев – революционный поэт, Аркадина всю пьесу лежит на диване в неглиже и стонет, что в кооперативной лавке подорожало подсолнечное масло, а Нина вступает в комсомол, идёт работать на фабрику и там встречает свою настоящую любовь в виде профсоюзного активиста. Ольге Леонардовне, как я слышала, категорически не понравилось, зато тётя Яна в восторге. Тебе, кстати, привет от неё, прислала телеграмму. Спрашивает, не заглянешь ли в гости проездом.

– Во-первых, не забудь фото детей распечатать, а то неудобно получается. И во-вторых, не может твоя тётя узнать, доехали ли Варвара Малиновская и Зоя Босова до Москвы?

– Опять ты об этом, – Лена досадливо прикусила губу, – никак от артисточки не придёшь в себя? Ничего с ней не случилось, вот увидишь, сидит себе дома, пьёт чай и о тебе даже не вспоминает.

* * *

Малиновская лежала на спине и смотрела в потолок. Сколько прошло времени, она не знала, может быть, неделя, может, месяц, но скорее всего два дня. Столько раз поменяли ведро для нечистот. Сено, которое им бросили, пахло гнилью, этот запах, смешиваясь с тем, что исходил от ведра, пропитывал одежду и волосы. Варе казалось, что по ней ползают блохи, возможно, оно так и было, женщина отчаянно хотела вымыться и нормально поесть. Хотя бы ложкой, потому что варево, которое им приносили, приходилось есть руками.

Люк снова отворился, но на этот раз вниз спустились не молчаливая женщина и не низкорослый крепыш, а Генрих. Молодой человек подвесил лампу на крюк, остановился перед решёткой, засунув руки в карманы.

– Плохо выглядите, фрау Малиновская, – сказал он, – а ведь так нельзя, вы – знаменитая артистка, стоите дорого. Я уже распорядился, вас переведут в другое помещение, но только без глупостей, хорошо?

Варя не отвечала.

– Йоханн, – крикнул Генрих, – давай, помоги мне.

Вниз спустился рыжий парень лет четырнадцати, лицом похожий на Генриха.

– А вы, дамы, подойдите-ка сюда и просуньте руки через прутья.

– И без глупостей, – важно сказал подросток.

Малиновская подошла к решётке, ухватилась ладонями за холодный металл. Зоя не пошевелилась.

– Ты свою подругу пни, чтобы вставала, – усмехнулся тюремщик, – а то хуже будет.

Зоя уже сутки ничего не ела, только пила немного, Варя помогла ей подняться, чуть ли не силком довела до решётки, пропихнула руки сквозь прутья и просунула свои. Йоханн подошёл вразвалочку, связал запястья женщинам верёвкой. Затянул сильно, Зоя вскрикнула, Малиновская сжала зубы и стерпела.

Дверь заскрежетала, распахиваясь, Генрих зашёл внутрь.

– Ну и запах тут у вас, – сказал он, – а что, дерьмо не выносят?

– Под утро только, – виновато сказал Йоханн, – Фриц так распорядился.

Генрих покачал головой, подошёл к Малиновской и сильно ударил ладонью по заду, та вскрикнула, залилась гневным румянцем, последовал ещё один удар, и ещё. Затем молодой человек переключился на Зою, он ударами ноги по щиколоткам раздвинул ей ноги, так, что девушка чуть не упала, повисла на связанных руках. Генрих рванул сарафан вниз, обнажая плечи и верхнюю часть груди, оттянул голову за волосы.

– Сгодится. Забираем наверх, позови ещё кого-нибудь.

– А её? – Йоханн ткнул пальцем в Малиновскую.

– Пока отмоем и обратно, пусть сидит, дело ещё не дошло. Но почистите здесь, мы ж не дикари.

Спустились ещё двое мужчин, они связали Зое ноги, потом освободили руки и тут же снова завязали их за спиной, затем один из них, тот, что поздоровее, взвалил девушку на плечо и скрылся в люке. Зоя не сопротивлялась, казалось, она даже не понимала, что с ней происходит.

– Куда вы её? – спросила Варя.

– Потом покажу, – Генрих подмигнул и полез наверх.

Двое мужчин снова спустились, связали Малиновскую по рукам и ногам, накинули на голову вонючий мешок, подняли через люк наверх и куда-то понесли. Через некоторое время Варя почувствовала, как её голову зажали словно в тиски, одежду сняли, а потом сверху полилась вода, чьи-то руки намыливали её тело мочалкой, тёрли так, что казалось, кожа слезет, под конец, смыв пену, завернули в колючее жёсткое полотенце. После, привязав руки и ноги к чему-то вроде козлов, вымыли голову, тут уже Варя смогла осмотреться – она находилась в небольшом помещении, мыла её та же женщина, что приносила еду и меняла вёдра. Увидев, что Малиновская на неё смотрит, женщина широко улыбнулась. Зубов и языка у неё не было.

* * *

Сергей ещё раз зашёл на почту в пятницу в десять утра. За конторкой телеграфиста сидела девушка лет двадцати пяти с облаком светлых кудряшек на голове, в блузке с отложным воротником и нарукавниках. Она бойко молотила по клавишам. До этого момента Травин считал, что телеграфист – профессия сугубо мужская, но, видимо, ошибался.

– Ещё одна пришла, – охотно сообщила блондинка, – сегодня с утра, от Льва Малиновского. Пишет, что ждёт и волнуется. Ефросинья Фроловна, вы в «Бристоль» ходили? Там артисты живут.

Пожилая женщина с синей сумкой, разбиравшая газеты, подтвердила, что уже два раза была в «Бристоле», и Малиновская числится там как выбывшая.

– Непорядок, – сказала блондинка, – сейчас же дам обратную телеграмму, что адресат выбыл. Это ошибка служащих, товарищ, я им всыплю, как увижу. Федотов мог бы и сам догадаться, но он у нас из интеллигентов, с ними беда, а Василий Кузьмич пожилой, часто забывает. А вы кем гражданке Малиновской приходитесь?

– Случайные знакомые, – сказал Сергей, – вместе в одной картине здесь снимались, странно, вроде проводил во вторник, а уже пятница, поезд так долго не идёт.

– Ой, – телеграфистка теперь уже гораздо внимательнее посмотрела на Травина, – я же вас в газете видела, вы её спасли. Мы тут гадали, как это вы так удачно оказались на месте, где артистки падают.

– Ждал в кустах, пока случай не подвернётся, – пошутил Сергей.

Женщину звали Олеся Корнейчук, и она оказалась начальницей почтового отделения. На почте Травин задержался почти на час, сначала его напоили чаем с булочками, а потом провели экскурсию по всем двум этажам.

– Вот так и работаем, – вздохнула Олеся, – молодёжь вроде меня на почту не стремится, всё больше на комсомольские стройки да в науку, вон, Василий Кузьмич заболел сегодня, Федотов уехал в Кисловодск ногу лечить, приходится за них отдуваться самой. Хорошо, в Харькове на курсы телеграфистов ходила, могу подменить. У вас в Пскове как с этим?

– Справляемся, четыре телеграфиста, ещё двоих берём, молодые парни из Ленинграда, только что техникум окончили. Я-то сам в этом деле человек новый, если бы не заместитель мой, Циммерман, ни за что бы не справился. Ты как в Пскове будешь, заходи, я тебе тоже всё покажу и расскажу.

– А что, – Олеся лукаво взглянула на молодого человека, – может, и буду.

* * *

Завадский жил в станице Горячеводской, в доме неподалёку от реки. Если в городе ещё как-то можно было найти нужный адрес по указателям, да и то не всегда, то в станицах и посёлках ориентировались на имя владельца, особые приметы и тычки пальцами местных жителей. Правда, в милиции был свой план Пятигорска и окрестностей, с поимённым перечнем владельцев, необходимым для регистрации и поиска преступников, но только для внутреннего пользования. Пеструхиных в Горячеводской было по меньшей мере подворьев двадцать, но вот дом с флигелем возле реки – единственный, остальные приткнулись ближе к церкви. Именно на этот дом показал Травину швейцар, когда сдавал Панкрата с потрохами, поэтому Сергей и сказал Кольцовой, что встреча может быть ловушкой, только причину не объяснил.

На стук в дверь открыла полная женщина с маленьким ребёнком на руках, тот сосал большой палец и пускал слюнявые пузыри. Услышав фамилию Завадского, она махнула рукой в сторону флигеля.

– Там они сидят. А вы что, по поводу коровы али овец?

– Коров? – удивилась Кольцова.

– Вам же ветеринар нужен? – равнодушно спросила женщина.

– Да, собачку хотим полечить.

– Совсем с ума посходили, шавок лечат, как людей, – сказала хозяйка дома и захлопнула дверь, в сторону Травина она даже не посмотрела.

– Мы пришли к ветеринару, – Кольцова рассмеялась, потянула Сергея за руку, – это и есть твоя особа, приближённая к императору? Гигант мысли?

Завадский ждал их возле двери, он держал в руках золотые часы на цепочке и важно хмурился. При виде гостей он церемонно поклонился, пожал руку Сергею и приложился к руке Кольцовой. Одет был ветеринар в серый форменный сюртук, на петлицах три маленькие звёздочки стояли на одной белой линии, а на груди висел орден Станислава 3-й степени.

– Без трёх минут двенадцать, – сказал он, – точность, достойная благородных людей. Пожалуйте, господа. И дама.

Он провёл гостей в комнату, где стоял круглый обеденный стол, застеленный жёлтой скатертью. Окна, несмотря на хорошую погоду, были плотно закрыты шторами, и единственными источниками света служили два канделябра со свечами. Завадский подождал, пока Кольцова сядет на стул, и уселся во главе стола в кресле с высокой резной спинкой.

– Да-с, – сказал он и замолчал.

Молчал Завадский не просто так, а набирался сил. Дальше он выдал речь, в которой не прерывался ни на секунду. Себя он назвал предводителем дворянства Пятигорского уезда, посетовал, что другие люди благородного происхождения бороться с большевиками не спешат, а даже наоборот, верно им служат.

– Прислуживают, – с яростью сказал Завадский и треснул кулаком по столу. – Отворачиваются, подлецы, когда меня видят, забыли, кто они есть.

Затем ветеринар коротко обрисовал политическую ситуацию, прошёлся по городскому водопроводу и трамвайным линиям, а также состоянию храмов и присутственных, как он выразился, мест, в которых теперь обитали одни хамы и невежды. Травин с Кольцовой переглянулись, чтобы уйти, но Завадский наконец перешёл к сути.

По его словам, в окрестностях Пятигорска в условиях строжайшей конспирации действовала организация монархистов. Степень таинственности была такая, что одни члены команды ничего не знали о других. Всех их знал только сам Завадский и его двое ближайших помощников. В подтверждение ветеринар продемонстрировал тетрадь, где аккуратным почерком были записаны три десятка имён.

– Вот смотрите, – Завадский ткнул пальцем в одну из строк, – к примеру, надворный советник Викентий Иванович Тарасенко. Служит в городской больнице доктором, осматривает, уж простите, мужское естество. Лично мы, естественно, никогда на темы восстания не говорили и даже не знакомы, вся связь только через третье лицо. Так я недавно к нему заявился с мелкой личной проблемой, а он, шельмец, услыхал мою фамилию, и ни в какую, словно не узнаёт. Я не удержался, дал ему за осмотр царский червонец и подмигнул. Так он взял и подмигнул мне в ответ.

Ветеринар захихикал.

– Или вот вам ещё, появился в городе некий Михалков Владимир Александрович, вот он, голубчик, под номером двадцать шесть, по сельскохозяйственной части служит в кооперации, и что думаете, этим вот летом тоже записался в наш союз. Иногда, знаете, прихожу к ним в контору по служебным делам, раскланиваюсь, так смотрит на меня, словно на пустое место, якобы и слыхом не слыхивал.

– Но ведь они вас только по фамилии знают, мало ли Завадских ещё? – спросила Лена.

– Да-с, тут вы правы, может оплошность выйти, – вынужденно согласился ветеринар, – об этом я, признаться, как-то не подумал. Но всё же курьёз.

Он замолчал, что-то обдумывая.

– А эти двое помощников, – уточнил Травин, пользуясь короткой паузой, – кто они?

– Ну одного, точнее, одну, вы знаете, это Мария Ильинична, а второй – её жених.

– Телеграфист Федотов?

– Какой к чёрту телеграфист, Федотов к нам вообще отношения не имеет, жалкая личность, целиком продался большевикам, а ведь дворянин и лётчик военный. Нет, её жених – кавалерийский офицер, ротмистр Василий Львович фон Румпель, он у нас за боевое крыло отвечает, под его началом одиннадцать отлично подготовленных деникинцев, готовых с оружием в руках выступить в любой момент.

– И они тоже в этой тетради?

– Нет, что вы. Я сам про них знаю только понаслышке, чтобы, если вдруг ГПУ меня поймает, ничего не сказать. Это серьёзные люди, они на всё готовы, лишь бы вернуть нашего самодержца на его законный престол и расправиться с большевистской нечистью. Мария Ильинична сказала, вы из Пскова и связаны с эстонской секретной организацией?

Сергей кивнул.

– Но это тайна, – предупредил он. – Строжайшая.

– Конечно, – расцвёл Завадский, – знаете, нам не хватало размаха, связи с нашими за границей, но теперь, с вашей помощью, мы наладим сообщение. Только надо будет Марию Ильиничну спросить, она занимается всеми повседневными делами, я-то больше по стратегическим мыслям и идеям. Руковожу.

От ветеринара Сергей и Лена вышли только в половине второго, отказавшись от обеда. На дворе всё та же женщина развешивала бельё.

– Где Панкрат? – спросил её Травин.

– Нет его, – через прищепки прогундосила хозяйка, встряхивая простыню, – а кто спрашивает?

– Он знает.

Женщина пригляделась, ойкнула, бросила бельё и заспешила в дом.

– Кто такой Панкрат? – спросила Лена, стоило им отойти.

– Она знает, – ответил Сергей.

Кольцова хмыкнула и переспрашивать не стала. До церкви, где обычно стояли извозчики и изредка ходил трамвай шестого маршрута, они дошли за несколько минут. Им повезло – дребезжащий вагон только высадил пассажиров и набирал новых, желающих оказалось немного, и молодые люди уселись на деревянную скамью, расположенную вдоль хода. Кондуктор, который исполнял обязанности вагоновожатого, взял с них два гривенника, окинул взглядом площадь, звякнул в колокол и направил трамвай к вокзалу. Вагон пронёсся мимо полей к мосту через Подкумок, переехал на другую сторону реки, на Теплосерной свернул налево. На перекрёстке с Советским проспектом, пользуясь тем, что трамвай остановился, пропуская подводы с зерном, секретные агенты ОГПУ спрыгнули с подножки.

– Жрать хочется, – сказал Сергей, – смотри, вон столовая, там шашлык по полтора рубля.

– Жрать, – Кольцова фыркнула, – фи, ваше сиятельство, разве аристократы так говорят.

– С чего это сиятельство?

– Так ведь Травины княжеский род, из Рюриковичей. А то ты не знал?

– Откуда? Мой отец землю пахал и перед сиятельствами разве что шапкой о землю бил.

– Ну-ну, – покачала головой женщина, – о землю бьют не шапкой, а челом. Как там уезд назывался?

– Сальмисский, Выборгской губернии.

– Тогда и вправду жрать. Идём.

Пожилой армянин с пышными усами и колоритным брюшком, обтянутым майкой, лениво помахивал газетой над разложенными в ряд шампурами. Молодые люди уселись за столик, парнишка лет двенадцати притащил тарелки с зеленью, овощами, принёс кувшин черноморского вина, кусочки мяса на блюде, рассольный сыр и горячие лепёшки.

– Я же тебе говорила, эта дамочка точно шпионка, – Лена махом выпила стакан вина, обмакнула кусок баранины в кашицу из помидоров с чесноком. – А Завадский, по-моему, какой-то клоун. Если что случится, его посадят, а остальные скажут, что ничего не знали.

– Может быть, они действительно ничего не знают, – Сергей успевал и жевать, и говорить, – какой-то аферой это попахивает, особенно боевая группа из бывших деникинцев. Они отсюда удирали так, что только пятки сверкали, дел здесь таких наворотили – даже если кто остался, его бы местные на вилы подняли. Вот бы эту Мурочку сфотографировать и в Москве показать, например, Савушкину из угро. У Владимира Матвеевича глаз-алмаз, если эта барышня где-то проскочила по криминальной части, он её узнает.

– Уже, – Кольцова самодовольно улыбнулась, – сделала карточку, и отдала Пузицкому, тот у себя посмотрит. Ну и в вашем МУУРе, наверное, тоже спросит.

– Ты ему телеграфируй.

– Так и сделаю, заодно наш разговор с Завадским перешлю сегодня же. Вот, кстати, фотографии, – Лена достала из сумочки толстый конверт, – отдай Лизе. Ребята хорошо получились.

– Сколько я тебе должен? – Травин достал бумажник.

– Я подумаю, – Кольцова облизнула губы, будто от попавшего на них соуса, хитро посмотрела на молодого человека, – деньгами не отделаешься.

* * *

– Червонцы уплочены, но, чтобы не кончали его, пока не выведаем всё, – Панкрат сидел на табурете в обвалочной, – Пашка говорит, гуляет, гнида, где хочет, и не хоронится. Да ещё домой заявился к брательнику, якобы ветеринар ему понадобился, с фифой какой-то. Матрёна-то сперва не разглядела его, так он ей прямо в рожу себя сунул, мол, вот он я. Больно борзый, хочу узнать, с чего бы такое.

Обвалочная занимала каменную одноэтажную пристройку с холодным подвалом поодаль от основных зданий мясокомбината. Свежие туши уходили в цех, а всякий порченый и залежалый товар отбраковывался и шёл сюда. Четверо обвальщиков отделяли куски с застоявшейся кровью, заветренные и с выростами, ненужную требуху и кости, их отправляли на корм собакам и свиньям, а остальное уходило торговцам дешёвой уличной едой. Отдельно шли кишки, их тут же промывали и замачивали в рассоле. Из четверых работников двое были родными братьями Пеструхина, а ещё двое – шуринами, так что Панкрат мог говорить не таясь. Старший из братьев, Захар, пятидесяти лет, кряжистый, седой, с изрытым оспой лицом, методично орудовал топором, остальные кромсали части туш ножами и раскладывали готовый товар по тележкам.

– Мы с Фомой сделаем, – сказал Захар, вытирая холстом окровавленные руки, – чай не впервой, но ста рубликов маловато будет. Ты добавь нам ещё столько же, по-родственному, небось с фрица-то поболее снял. Говорят, больно здоров этот фраер, возни много.

Панкрат поморщился.

– Добавлю, если всё справите, – согласился он.