Текст книги "Субъект. Часть вторая"

Неловко поднявшись, я осторожно оперся на онемевшую ногу. Она послушно сгибалась, мышцы без колебаний сокращались, но при всем этом она была словно из ваты. Как будто чужой, не мне принадлежавшей. Болевые сигналы из поврежденных мест шли беспрерывно, отчего акцент моего внимания должен был неусыпно находиться там, не позволяя тем приблизиться к спинному мозгу. Но, в принципе, это не было настолько уж обременительным. Не сложнее, чем зажмурить один глаз и постоянно держать его закрытым.

Осторожно спустившись вниз, я мимоходом заглянул в ванную, чтобы осмотреться, умыться, в общем, наспех привести себя в порядок – не хотелось по пути домой быть перехваченным полицейскими.

Из зеркала на меня уставилось хмурое, в кровавых разводах лицо с перебитым носом. Стоило его только увидеть, как боль в поврежденном хряще тут же напомнила о себе. И этот сигнал, конечно, тоже можно было пресечь, вот только здесь он уже несся по черепно-мозговому нерву, в основе которого лежало гораздо больше функций, чем в спинномозговом. Если там у меня просто онемели части тела, то здесь вообще может перекосить лицо или, того хуже, нарушатся дыхательные рефлексы, точно я не знал. Лучше потерплю.

Включив воду, я бережно стал отмывать лицо, то и дело порыкивая от неосторожных прикосновений к сломанному носу. Ополоснул шевелюру. Оттер следы кровавых ссадин на костяшках кулака. Наскоро прошелся смоченным полотенцем по простреленному бедру.

Глянув на себя в зеркало еще раз, я испытал угрюмое удовлетворение. Ссутулившаяся фигура, но плечи широки. Руки длинные, натруженные, а пальцы цепкие и узловатые, под ногтями запеклась кровь и грязь. Типичный люмпен[4]4
  Люмпен – жарг. представитель низших слоев общества; спившийся индивид, придерживающийся преимущественно бродяжнического или криминального образа жизни.


[Закрыть] после повседневной перепалки, такие встречаются повсюду. Другое дело – одежда. Темно-бордовая толстовка местами посвежела на пару тонов – ее залило кровотечение из носа, а также в ней застряло множество костных щепок от лопнувшей рядом со мной головы хозяина этого дома. Левая штанина джинсов была дырявой и буквально пропиталась темными пятнами. Скользнув взглядом по узорчатой настенной плитке, я обнаружил что-то вроде гардероба на втором этаже, стоящего прямо за бильярдным столом.

Порывшись в нем, я отдал предпочтение длинному закрытому пальто, во многом потому, что оно скрывало все мои увечья и следы кровавой бойни на изначальной одежде. В одном из его глубоких карманов я очень кстати обнаружил солнцезащитные очки-авиаторы, которые аккуратно водрузил на свой опухший нос.

Уже на выходе я напоследок пробежался по своим ощущениям, послойно объявшим весь этот дом. На втором этаже остались выжившие. То есть, свидетели разыгравшегося на их глазах феномена, о котором, желательно, никто не должен был узнать. С подобными травмами, что были у тех двух, разметавшихся в коридоре – перелом основания черепа у одного и разрушенные кости лица вкупе с тотальным вывихом шейного позвонка у другого – точно не стоило в ближайшей перспективе рассчитывать на нечто большее, чем летальный исход.

У третьего же – здоровяка с ножом, погребенного под обломками шкафа, увечья были не настолько уж страшны. Раздробленное плечо, потрескавшиеся, а местами даже вылезшие наружу из-за моего рывка ребра… Помутневшие на фоне здоровых частей тела ушибы… Замолкшая от внутреннего разрыва селезенка и неисчислимое количество мелких порезов от стекла…

Однако ритм его сердца был все так же беспрерывен. Далекий, бесконечно слабый стук, доступный, вероятно, одному лишь моему чувствительному к любому возмущению в пространстве восприятию, он все же продолжал поддерживать в нем жизнь. Была в этом стуке марширующая уверенность и смотрящая далеко вперед надежда – то, чему я никак не мог позволить продолжаться. Мое собственное сердце сжалось от сострадания. Я вспомнил, как он отвернулся с флегматичным выражением лица, когда Кларет наставил на меня свою пушку. Сочтем сей поворот шеи за автограф под фактом соучастия в зловещем преступлении, которому так и не довелось произойти. Уверен, если бы ему сказали, он бы прирезал меня без колебаний. Он заслуживает…

Горько зажмурившись, я, не сходя с порога дома, пробороздил его продолговатый мозг одним коротким и грубым воздействием. Нитевидный пульс и призрачное дыхание тут же оборвались. В доме воцарилась кинетическая тишина.

Глава 20. Амнистия

На улице было раннее утро, кое-где уже надрывно воспевали серенады птицы. Выйдя во двор, я предположил, что нахожусь в загородном поселении. Коттедж за моей спиной был единственной разновидностью построек, которые только можно было здесь найти. Предпочтение главы бандитской группировки жить подальше от чужих глаз в данном случае определенно сыграло мне на руку. Будь это, скажем, в центре города, то наверняка бы уже пришлось отбиваться от целой армии полицейских.

Приближаясь к воротам, я на всякий случай навострил свое демаскирующее чутье. После той засады в подворотне я теперь вообще больше ни шагу не ступлю без предварительного прощупывания территории на предмет угрозы. Вокруг меня копошилась всякая живность – от кольчатых червей в земле до трясущихся, словно в лихорадке, белок на деревьях, но нигде не было и намека на двуногую фигуру. Разве что вот этот странно разросшийся свиль на комле березы… он рыхлее её и неоднороднее… Секундочку!..

– Руки за голову! – выскочил из-за кустов березовый свиль, чудесным образом трансформировавшийся в сотрудника правоохранительных органов с глоком девятимиллиметрового калибра.

Ну как так! – раздосадованно подумал я, послушно заводя руки за голову. – Что же за ворона я такая…

Не сводя с меня дрожащего прицела, ко мне подошло запыхавшееся, веснушчатое лицо, в глазах которого волнения было гораздо больше, чем отваги. Пистолет в его руках ходил ходуном. Модель этого стрелкового оружия не включала в себя предохранитель, отчего я из вполне обоснованных опасений за свою жизнь взял под опеку своей воли его нервный палец, подрагивающий на спусковом крючке. На фоне общей тряски он этого даже не заметил. Он вообще наверняка был удивлен, что его колени до сих пор не подогнулись от перевозбуждения.

– Вы имеете право хранить молчание, – сбивчивым голосом начал он, доставая наручники, – все, что вы скажете, будет использовано против нас. Вас! – поперхнулся он. – Также вы можете рассчитывать на адвоката. В случае если вы не способны его самостоятельно найти, мы готовы его вам предоставить, – закончил он тираду, защелкивая один браслет на моей левой руке, а второй – на своей собственной.

Пока он говорил, я раздумывал над тем, как от него избавиться. Разумеется, я не был готов полагаться на сомнительные услуги адвоката, тем более предоставленного ими же самими. Куда больше доверия у меня вызывало сотрудничество с материей напрямую и без посреднических структур. Но обижать этого парня я все же не хотел. Ведь он всего лишь пытался выполнять свою работу.

– А где твой напарник? – аккуратно спросил я.

Метнув на меня тревожный взгляд, он еще раз проверил надежность замкнутых браслетов, пробежался рукой по моим карманам и только тогда, став, быть может, на одну единицу частоты колебаний невозмутимей, выпалил:

– Я патрулирую здешние окрестности в одиночку. Задача проста – наблюдать издалека за местными. Ни для кого не секрет, что за люди здесь всем заправляют. До меня донесся звук взорвавшегося снаряда. Что здесь произошло?

– Загляни, увидишь, – предложил я, кивнув в сторону дверей главного входа, сквозь притворную планку которых уже просачивался сизый дымок.

– Объясняться будешь не передо мной, – он толкнул меня к воротам, – пошли.

Мы вышли на лесное шоссе. Спустя пару минут я рискнул поинтересоваться:

– А мы так и будем идти до участка?

– Машину я оставил в людном месте, чтобы не привлекать внимание здешних, – пояснил он. Через некоторое время его ходьба стала ровнее, а пистолет он спрятал в кобуру.

Дорога казалась бесконечной, и мне уже даже начало мерещиться, будто в мой левый ботинок затекает струйка жидкой улики, прямо указывающей на мою причастность к бойне в загородном коттедже.

Незаметно для всех, кроме себя, я сконцентрировался на своем поврежденном бедре, углубившись вниманием в его самую толщу. Пуля, оставшаяся в ране, сместилась от ходьбы, изуродовав четырехглавую мышцу еще больше, отчего, собственно, кровотечение возобновилось. Интересно, если прямо сейчас разжать ментальную хватку с хвоста ноцицептивного сигнала – этот молодой и нервничающий коп пристрелит меня от моего истошного крика?

Когда левый ботинок начал хлюпать, и я уже стал украдкой оглядываться по сторонам, мы, наконец, вышли на неожиданно оживленную тропинку загородного парка. Ранние прохожие по-воровски оглядывались на нас. Никогда я еще не был так зол на прохожих. Их вопрошающие взгляды прижигали, словно ватные палочки, смоченные жидким азотом. Расплываясь из-под своих очков улыбкой сливающейся со средой рептилии, я смирно шел рядом с полицейским, стараясь соблюдать синхронность движений наших скованных цепью рук – пытался скрыть позорный статус задержанного.

– Вот мы и пришли, – констатировал полицейский, подойдя к своему автомобилю. Открыв дверцу, он потянулся к рации.

– Дежурный! – воскликнул он, прижав ее к губам. – Как меня слышно? Патруль сто семнадцатый, сектор двести тридцать семь, массовая перестрелка в доме! Повторяю! Перестрелка в доме, есть задержанный! Прием!

Рация зашипела в ответ:

– Ждите подкрепление. Ваше местоположение?

– Парк! – крикнул он. – В зоне отдыха, возле фонтана!

Пока он говорил, я беспомощно осматривался по сторонам. Надо спешить! Но вокруг было так много зевак, что исподтишка посматривали в нашу сторону. Что же такого сделать с этим неуклюжим патрульным, ведь он все-таки успел уже меня как следует разглядеть. Даже если убегу, за мной вернутся по тем показаниям, которые он даст, поскольку он запомнил мое лицо…

Запомнил… Ну точно!..

Меня осенило настолько, что это, судя по подозрительному взгляду полицейского, сильно отразилось на моем лице. Его воспоминания обо мне, да и вообще обо всем произошедшем за эти пятнадцать минут, еще не стали полноценными!.. Они не консолидировались.

Вдалеке послышались отзвуки многочисленных сирен. Я молниеносно сконцентрировался на содержимом черепа полицейского. Проворно опознал его раскинувшийся внутри мозга гиппокамп. По идее, именно в нем сейчас теплились фрагменты недавно пережитых ощущений. Десятки миллионов нейронов запечатлели в себе, собой, своими положениями по отношению друг к другу набор увиденных картин, между которыми прямо сейчас образовывалась закрепляющая логическая связь. Каждый из нейронов замер в характерном танцевальном па, который, словно пиксель на экране, образовывал собой, вместе с мириадами остальных своих собратьев четкое детализированное изображение, расстилающееся перед внутренним взором его Я. А уж в процессе самого просмотра этих смысловых картин решалась их дальнейшая судьба…

Те, которые его сознание сочтет значимыми для жизни – законсервируются, и в их честь высекутся настоящие и прочные скульптуры в долине долгосрочных воспоминаний, а те, что покажутся обыденными, не претендующими на роль кирпичика в пирамиде понимания мироустройства, – безжалостно сотрутся, освободив место в гиппокампе для новых, беспрестанно поступающих от органов чувств впечатлений.

Я не мог даже предположить, что конкретно из нашей встречи с ним уже благополучно отложилось в кладовую его воспоминаний. Но каждая новая секунда промедления могла стоить дополнительного градуса в изумлении от дежавю, которое впоследствии его охватит…

Теоретически решение проблемы стояло за малым – деполяризовать все его нейроны в гиппокампе. Конфигурации нейронных сетей, в которых были запечатлены энграммы о случившемся, вернутся в исходную. Обнулятся. Грубо говоря, кадры нашего с ним приключения в его голове исказятся, если не исчезнут вовсе…

Пробегающий мимо машины спортсмен внезапно очень громко икнул, отчего полицейский нервно обернулся. Тут же в его голове деактивировалась работа гиппокампа, и в то же время, на какую-то долю секунды, исчезла чувствительность в его правой руке, с которой соскользнул неслышно отомкнувшийся браслет наручников.

Бесшумно отплыв от полицейского задом вперед, я уткнулся коленями в лавку и невольно на нее присел. Возле лавки, из урны, очень кстати торчал сверток газеты. Не отводя взгляда с озирающегося полицейского, пока что стоящего ко мне спиной, я плавным движением вытащил из урны газету и раскрыл её перед собой. Болтающийся браслет наручников на левой руке медленно заполз в темный проем рукава моего пальто.

Подъехали другие полицейские машины, окончательно вспугнув оставшихся зевак. Из одной резво выскочил жирный представитель правоохранительного порядка.

– Лейтенант, – отдал честь задержавший меня патрульный.

– Где задержанный? – с ходу бросил тот. К нему подбежал еще один полицейский с овчаркой на поводке, что тут же начала водить носом.

На веснушчатое лицо наползло искреннее недоумение. В заплывших глазах лейтенанта вспыхнуло нескрываемое раздражение.

– Где? – нетерпеливо повторил он.

– Я не понимаю… – прошептал молодой патрульный. Собака перестала принюхиваться и безмятежно высунула язык.

– Ты что же, твою мать, издеваешься? – вскрикнул лейтенант и, покосившись на меня, тихо добавил, – живо садись в машину и вези нас на место происшествия.

Приехавшие копы снова расселись по своим машинам и тронулись в сторону лесного шоссе. Незадачливый полицейский немного потоптался на месте, растерянно оглядываясь по сторонам. Внезапно его взгляд остановился прямо на мне. У меня екнуло сердце. Стараясь не выдать дрожь в руках, я продолжал изображать из себя невозмутимого, законно расслабляющегося в парке гражданина.

– Сто семнадцатый! – донесся нетерпеливый голос из рации. Вздрогнув, сто семнадцатый быстро сел в машину и стал лихорадочно заводить мотор. Включив проблесковый маячок, он, напоследок бросив на меня нейтральный взгляд, рванул вслед за остальными. Когда его машина скрылась из поля зрения, я судорожно выдохнул воздух. Как же я хочу домой! Сняв с себя наручники и выбросив их в урну, я двинул в сторону своего дома.

Глава 21. Вещие сны

– А где сахар? – первое, что спросил сосед, когда я с побелевшим лицом ввалился в прихожую. Ничего не ответив, я лишь перевел тяжелый взгляд куда-то себе под ноги. У него отвисла челюсть. Под моим ботинком расползалось красное пятно.

– Что произошло?! Ты тоже там был?!

– Где? – замер я.

– В клубе, под которым оползень образовался. По новостям показывали утром. Так ты туда что ли пошел ночью?

– Да, – сознался я, пытаясь нащупать онемелыми пальцами застежку на пальто.

– Так почему ты не поехал в больницу? Ты же выглядишь еле живым!

– Все будет в порядке, – процедил я, осторожно стягивая рукав пальто со сломанного предплечья. Увидев мою буквально выстиранную в крови одежду, он сматерился.

– Я вызываю скорую. Это жесть.

– Не смей, – повысил голос я. Телефон замер на полпути к уху, – я… мне не хотелось бы пользоваться услугами скорой помощи…

– А мне не хотелось бы быть главным подозреваемым в случае, если ты тут издохнешь! – взревел сосед.

– Не издохну, – буркнул я.

– Соизволь тогда уж объясниться, на каких основаниях я должен верить, что все будет хорошо, и я не окажусь втянутым в какую-нибудь чертову передрягу!

– Я сейчас не в том состоянии, чтобы объясняться, – выдавил сквозь зубы я и принялся расшнуровывать ботинок, – все будет хорошо и даже еще лучше, если ты поможешь мне своим временным отсутствием. И прошу тебя, никому не слова.

– Так не пойдет, – уперся он, – давай я хотя бы схожу за медикаментами, бинтами там…

Глянув на его всерьез обеспокоенное лицо, я даже смутно удивился. Откуда столько сантиментов от такого, казалось бы, угрюмого и равнодушного человека…

– Хорошо, я поразмыслю, что стоит купить, – более теплым тоном произнес я, – спасибо.

– Где взял пальто, кстати? – бросил мне он напоследок.

– Один из очевидцев одолжил, – не моргнув, отозвался я.

Оставив соседа роптать над испачканным полом в коридоре, я доковылял до своей неубранной постели, кивком согнал кота и, наконец, рухнул в ее прохладно-утешающие объятия. Пролежав, уткнувшись в нее лицом около пяти минут, я почувствовал себя чуточку бодрее и подготовленнее к тому, что меня ожидало.

Стянув отяжелевшие от крови джинсы, я поудобнее прислонился спиной к стене. Стоило мне только склониться над раной, как сразу же стало дурно. Это моя нога. С зияющим отверстием в бедре. Края уже немного посинели. С большой точностью я чувствовал распустившиеся лепестки экспансивного патрона, застрявшего в глубине четырехглавой мышцы.

Закусив губу, я вытянул ладонь над своей развороченной ногой, и пуля неохотно зашевелилась к ней навстречу. Кот же, обиженно стоявший в стороне, заинтересованно повел носом, глядя на медленно вздувающийся желвак под кожей возле раны. Прорезавшись через нее, пуля прыгнула мне прямо в ладонь.

Поймав пулю, я тут же отшвырнул ее трясущейся рукой своему не в меру любопытному животному, которое уже с маниакальным выражением метнулось в сторону кровати. Шумно посопев над моей подачкой, оно недовольно подняло глаза.

– Да, – угрюмо подтвердил я, – денек у меня выдался не самый лучший.

Снова переведя озадаченный взгляд на пулю, кот принялся с ней играть. От катающегося по полу комка железа в некоторых местах оставались бледно-красные полосы.

Грустно вздохнув, я вернулся вниманием к своей ране. Из нее опять начала сочиться кровь. Перемкнув по новой все сосуды в бедре, я стянул края разорванной фасции друг к другу, следом за ними поджал края самой внешней раны, а затем сильно нагрел границы их соприкосновения. Края фасции снова разошлись, но слои выше, хоть и временно, но все же сплавились в одно кровавое целое. Откинув голову, я позволил себе немного передохнуть.

Теперь рука.

Рукав толстовки сам по себе с треском распоролся, обнажив руку до самого плеча. Для осмотра я инстинктивно поднес её поближе к глазам, хоть это и было совершенно бесполезно.

Диафиз локтевой кости был сломан в области средней трети, нижняя часть обломка сместилась вбок, оттопыривая кожу. Осколков, судя по отголоскам алиеноцептивных сигналов, там не наблюдалось. Необходимо было произвести репозицию обломков, соединив их в ось, а для этого придется на мгновение растянуть свое предплечье.

Прямо на моих глазах рука стала медленно удлиняться. Бугорок на коже разгладился. Обломки, бережно проталкиваясь через сухожилия и мышцы и деликатно обступив хрупкие провода нервов и сосудов, сошлись в единую полосу.

Облегченно выдохнув, я стал неторопливо разогревать их стык до щадящей температуры, пытаясь сынициировать адгезию[5]5
  Адгезия – физ. Сцепление поверхностей разнородных твердых или жидких тел.


[Закрыть] на клеточном уровне. Так как костная ткань, в силу своих особенностей, не плавится, а превращается в труху, здесь было очень важно не перегнуть палку.

Уже через пару минут они на микроуровне пустили друг в друга целый лес разветвившихся корней из хаотично шмыгающих между собой молекул, обеспечив между обломками сцепление, достаточное, чтобы кость снова не дала трещину под своим же весом. Но прежних нагрузок, само собой, ближайшее время лучше избегать.

Моей радости не было предела. Разглядывая с измученной улыбкой руку с разных сторон, я все никак не мог поверить, что эта целехонькая и с виду невредимая рука еще несколько минут назад подходила разве что для демонстрационных целей на уроках по наглядной травматологии.

За дверью в мою комнату вопросительно шмыгнули носом. Набросив на ноги одеяло, я разрешил войти.

– Ты надумал, что тебе взять? – заглянул в приоткрывшуюся дверь сосед.

– Да. Купи пару килограмм мяса.

– Говядины или курицы? – уточнил он.

– И того, и другого, – уверенно заявил я, – бери прям с костями. Курицу – неразделанную. Также буду рад, если ты заглянешь в аптеку. Витаминно-минеральный комплекс, – покосившись на руку, добавил, – и хондроитин с глюкозамином должен у них быть.

У него округлились глаза.

– И все? А как же бинты, антисептики?

– Само собой, – кивнул я, спохватившись, что сосед явно незнаком с моим обновленным методом борьбы с патогенной микрофлорой. Заражения мне можно было даже не опасаться. Главное, чтобы были силы его предотвращать.

– И банку протеиновой смеси, если несложно, – закончил я, – деньги верну, как встану на ноги.

Справившись с удивлением, он что-то буркнул на прощание и скрылся за дверью.

Дождавшись звучного щелчка дверной задвижки, я встал, снял с себя оставшуюся одежду и забросил все в стиральный автомат, заправив порошком его лоток по максимуму. Сам же пошел в душ.

Еще до того момента, как на меня хлынула обжигающая вода, я обратил внимание на поредевшие пятна крови и грязи на теле. Особенно чистыми казались те участки кожи, которые нас с детства призывали регулярно обмывать.

Легким усилием воли я подавил контроль температуры воды, соприкасаемой с телом, позволив ощутить себе всю ту противоречивую радость, что каждый раз обуревала от горячих струй из лейки.

Когда последняя частичка, указывающая на мое пребывание в том злополучном месте, скрылась в чреве сливного отверстия ванны, я выключил душ, сходил на кухню за металлическим подносом, как единственной пародией на зеркало в нашей квартире. На его блестящей поверхности отразился мой смутный лик. Угрюмое отражение провело пальцем по искривленной спинке своего носа. Пришло время ринопластических вмешательств.

Принеся из кухни табуретку, я уселся напротив сымпровизированного зеркала. Прикрыл глаза, успокоил сердцебиение. Охватил раскрывшийся передо мной масштаб спрятанных от глаз повреждений. Носовая перегородка была сломана, что, впрочем, было заметно даже издалека, несмотря на бесформенный отек, растекшийся вдоль носа. Что ж, это не должно быть сложнее репозиции локтевой кости…

…разве что на сей раз процесс будет сопровождаться нестерпимой болью.

Выставив перед лицом ладони, как бы тем самым встав в боевую стойку по отношению к самому себе, я коротко выдохнул и приступил.

Накренившаяся перегородка шевельнулась. Из глаз непроизвольно брызнули слезы. К верхней губе подкралась капля крови. На какой-то момент боль ослепила, сделав меня чрезвычайно близоруким. Ощущения местоположения обломков хряща стали размытыми, еле угадываемыми.

Дождавшись, когда боль поутихнет, а координаты оперируемых мною обломков обретут прежнюю четкость, я возобновил вправление собственного носа. Не давая себе отвернуться от пальцев, сосредоточенно скрючившихся напротив моего лица, я чуть ли не рывком вправил себе нос. Латеральные хрящи в такт разъехавшимся в стороны большим и указательным пальцами распрямились. Да, да, движения рук и пальцев ничуть не влияли на управление материей, что, однако, совсем не мешало мне с этого каждый раз иметь психологический эффект, что упрощал, а значит, и ускорял весь механизм сознательного воздействия, делая его сродни виртуальному, как в компьютерной игре, интуитивно понятному, сведенному к одному-единственному, подходящему под атмосферу жесту.

Закашлявшись, я склонился над раковиной, излив в нее водопад крови. Промыв нос ледяной водой, я нашел в тумбе под раковиной ватные диски, скрутил их и осторожно внедрил в обе ноздри, зафиксировав пока еще не сросшийся хрящ. Ближайшие три дня придется дышать исключительно ртом.

В момент, когда я менял простыни, во входной двери раздался лязг от непопадающего в замочную скважину ключа. Бегло посмотрев в глазок двери – не той, что закупоривала дверной проем, а той самой, что служила преградой восприятию людей, довольствовавшихся одним лишь слухом и зрением – я открыл своему соседу. Его руки оттягивали увесистые сумки и пакеты с разномастной снедью. Я принял здоровой рукой одну из сумок.

– Как ты вообще на ногах стоишь? – кивнул он в сторону моего бедра.

– Подавляю болевые ощущения, – ответил я, зная, что он все равно воспримет это в более приземленном смысле.

– По-хорошему, тебе лежать надо, – сосед извлек из пакета какую-то странной, вытянутой формы емкость, – не вставая, – он перевел на нее многозначительный взгляд, а затем на меня, – понимаешь, о чем я?

До меня дошло.

– Я вроде не нанимал себе сиделку, – меня сконфузило, – нет, правда, это будет лишним.

– Всё в порядке, друг, – он успокаивающе хлопнул меня по плечу, – это естественно. Сам, помню, лежал дома с компрессионным переломом позвоночника, еще когда в школе учился, так мой брат мне помогал. Так что, не… – его рот расплылся в глупой ухмылке, – хотя наоборот. Справляй нужду смело.

И он ушел, посмеиваясь и гнусно пошмыгивая носом, на кухню, оставив меня с застывшим лицом держать в руках это приспособление. Ему что, заняться нечем? Я чувствовал себя как-то неуютно. Мне не удавалось найти обоснование его безудержной заботе.

– Тебе сварить мясо? – донеслось из кухни.

– Нет, отнеси всё ко мне в комнату.

– В смысле? Ты будешь есть его сырым?

– Что-то вроде того, – отозвался я.

В проеме кухни возникло его донельзя удивленное лицо.

– Ты издеваешься? Все отнести? Оно же пропадет! Да и ты отравишься!

– Не отравлюсь. Не спрашивай почему, все равно ты не поймешь и не поверишь, – опередив его вопрос, бросил я, – посуда не нужна.

Пожав плечами, он стал относить продукты ко мне в комнату и раскладывать их на полу.

– Возьми с собой кота, – попросил я, ложась в постель, – и дверь, будь добр, закрой плотнее.

Не задавая лишних вопросов, он взял под брюхо моего кота и скрылся за дверью. Неожиданно для себя я понял, что до сих пор не знаю его имени. А ведь столько вместе уже живем… Но не так уж мне это и нужно, раз спохватился я только сейчас. Да и ему, раз до сих пор не придал этому значения…

Я откинул голову на подушку. Как ни крути, но раны будут заживать быстрее только при условии, что от них будут поступать в мозг соответствующие сигналы, беспрестанно напоминающие ему о работе, от которой он, по возможности, всегда стремится увильнуть. Болевые импульсы больше нельзя было блокировать.

Единственное, что я мог себе позволить, – это в принципе перестать осознавать боль. Но это уже вмешательство в сложный механизм работы полушарий…

Я подтащил к себе ноутбук, зашел в интернет и ввел в поисковую строку:

«Местоположение болевого центра в головном мозге».

Колесико загрузки с равнодушной медлительностью вращалось. Я терпеливо ждал, но на второй минуте раздраженно схлопнул браузер и сунул руку под кровать, чтобы перезагрузить свой маршрутизатор.

Но результата это не принесло. Интернет, на первый взгляд, не работал. Однако я без проблем зашел в свой подзаброшенный аккаунт социальной сети. И как после этого не верить в закон подлости?!

Недовольно захлопнув свой ноутбук, я уже хотел было окликнуть соседа – кто знает, может, на его компьютер эта проблема не распространялась, – как удрученно вспомнил: еще три месяца назад он продал свой ноутбук и в качестве замены приобрел недавно вышедшую модель навороченного смартфона. Вряд ли он мне его надолго одолжит, ведь вещь эта, как-никак, сугубо личная. А учебную литературу, позаимствованную в библиотеке, я, как и все остальные студенты, жаждущие благополучно перейти на следующий курс, сдал обратно по окончанию семестра. Ну что же, придется потерпеть. Люди без способностей обычно и более тяжелые состояния переносят. Чем я хуже?

Глубоко вздохнув, я разжал все многочисленные пальцы своей воли, что все это время удерживали поводья, наброшенные на шею рвущейся к спинному мозгу нейротрансмиссии. И ослеп от захлестнувшей меня боли.

К той острой, которую я испытывал на первых порах, добавилась ноющая, распирающая, завывающая угрозы боль, которая встала прямо посреди толпы толкающихся между собою мыслей и начала истошно орать, распугивая их, отчего трафик мышления полностью парализовался.

Мои пальцы до скрипа стиснули одеяло. Кажется, это было моей первой и последней вылазкой. Довольно с меня приключений.

Чтобы хоть как-то отвлечься, я решил посмотреть какой-нибудь фильм. Снова раскрыл ноутбук, зашел в поисковую сеть. Задумался. Какой-нибудь новый, незнакомый фильм или тот, что нравится?

Думать было больно, поэтому я все же выбрал один из любимых, что пересматривал уже раз десять. Заиграла тихая, вкрадчивая мелодия, на экране возникли титры, сменяемые крупными планами дикой природы…

Ляг напротив ноутбука, я медленно выдохнул. Мысли убаюкивались. Глаза прикрылись. Я воображал себя посреди живописного подсолнухового поля, что было на экране…

Но тут подсолнухи начали излучать светодиодные огни, воздух сотрясся от зажигательной музыки. Танцевальная платформа поскрипывала от ерзающих по ней каблуков. На сцене, возле классной доски, как безумный, танцевал Кларет, а ему хлопали все студенты в аудитории. Одна сгорбившаяся фигура ускользала из зала, я проследил за ней и узнал Марту. Та скрылась за дверью, но никто, кроме меня, внимания на это не обратил.

– Самоутверждение – это зуб, – проревел Кларет, поясняюще указав себе пальцем в неухоженный рот и, изобразив им выстрел, снова пустился в пляс под бурные аплодисменты. Над ним, под самым потолком было снайперское гнездо, в котором сидела лектор. Прищурив свой зеленый глаз, она водила им по аудитории, пока зеленая точка не замерла на моей груди. Я не мог сдвинуться с места, потому что по самые корни врос в грядку…

– Кребс! – отрывисто крикнула она, и я дернулся, ухватившись за грудь. В ней болью растекался свет, заполняя собой все легкие. Я не мог дышать! В глазах темнело. Сцена переменилась.

Бодрящий ветер облегал левую сторону моего тела, ласково взъерошивая шевелюру. Многочисленные колосья пшеницы, что окружали меня, колыхались, создавая ритмичную волну, которая расслабляла взгляд, массажировала зрение. Пахло первозданной чистотой и озоновыми парами.

Я стоял посреди девственно чистого поля, которое не имело края… Это что, райские кущи? Неужто они и в самом деле существуют?.. Значит, я… мертв?!

Мимо меня по полю пронеслось пятно. Пронеслось с невообразимой для живого существа скоростью. Мелькнув, оно исчезло из виду, однако, не успев толком озадачиться, я заметил очередную тень, несшуюся с другой стороны со скоростью, ничуть не уступавшей предыдущей. До меня дошло посмотреть вверх. Наверху, в небе, мелькали… люди.

Люди?!

Нет, на сон это не похоже… Все чувства работали в привычном режиме, не было противоестественных казусов в окружающем меня антураже, я видел свои руки, полноценно ощущал тело. Разве что не мог вспомнить, как здесь оказался. Ну, с кем не бывает – задумался, забрел в поле с летающими людьми, ладно…

Людьми ли? – мрачно подумал я, тщетно пытаясь вспомнить, как здесь оказался. – А может, ангелами?